Текст книги "Иван Грозный и Девлет-Гирей"
Автор книги: Виталий Пенской
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Теперь попробуем подвести общий итог кампании 1555 г. Прежде всего отметим, что анализ сведений о численности рати, ее составе и биографий воевод, вставших во главе русских полков, наводит на мысль о том, что Иван IV и его советники все же решили не просто ограничиться организацией набега на крымские табуны, отвлечь внимание Девлет-Гирея от адыгских князей и продемонстрировать крымскому хану, что язык угроз по отношению к Москве неприемлем. Для такой второстепенной задачи, конечно же, вполне было бы достаточно 3-полковой рати во главе с такими незнатными, нетитулованными воеводами, какими были Шереметев и его товарищи (для сравнения можно провести аналогии с походами на «крымские улусы», предпринятыми после 1555 г. Д. Ржевским, Д. Адашевым и князем Д. Вишневецким, о чем речь пойдет ниже). Однако вместе с тем посылать для рядовой набеговой операции лучших из лучших от московских детей боярских, членов Государева двора, было, по нашему мнению, слишком расточительно и нелогично. Поэтому, по нашему мнению, действительный замысел похода был иным. Видимо, в Москве не заблуждались относительно действительных намерений крымского хана, да и зачем Ивану IV оказывать содействие адыгским князьям против хана? Какую конкретную выгоду он мог получить в это время, вмешавшись в политические интриги и борьбу за доминирование на Западном Кавказе, тогда как попытки закрепиться здесь могли привести к осложнению отношений не только и не столько с Крымом, но и с Турцией, которая стремилась закрепить этот регион за собой, действуя руками крымских ханов?{93} Ведь у русского государя пока были связаны руки – надо было осваивать Казань, Астрахань не была полностью покорна его воле, да и в Ногайской Орде не закончилась еще борьба между сторонниками ориентации на Крым и промосковской партии! Возможно, Иван IV располагал сведениями о том, что Девлет-Гирей собирается на самом деле предпринять попытку похода на Москву, взяв реванш за неудачу 1552 г. Заодно, вероятно, хан стремился, во-первых, надавить на колеблющегося между Москвой и Крымом астраханского хана, а во-вторых, поддержать крымскую партию в Ногайской Орде. Поэтому еще одно поражение, которое потерпел бы хан в схватке с русскими, могло иметь серьезное значение и разом изменить политическую ситуацию и не только на южной русской границе, но и в Нижнем Поволжье и Заволжье. Потому-то мы и склоняемся к тому, что выдвижение глубоко в пределы Поля рати Шереметева было частью общего стратегического замысла русской «ставки» (термин Ю.Г. Алексеева). Он и его люди должны были заблаговременно обнаружить крымское войско, сопроводить его до русских пределов и здесь атаковать неприятеля с тыла, сковав до подхода главных сил «береговой» рати и Государева полка (для этого и нужны были выборные дети боярские, вооруженные и экипированные много лучше, чем рядовые дети боярские). Рать Шереметева должна была стать «наковальней», на которую обрушился бы «молот» главных сил русской армии. Кстати, намек на существование такого плана просматривается у Курбского. Следовательно, мнение воронежского историка В.П. Загоровского о том, что перед Шереметевым не ставилось конкретных больших задач, представляется неверным{94}.
В пользу нашей версии говорит также и длительное, почти месяц, пребывание Шереметева со товарищи в Белеве – если задача состояла в том, чтобы совершить молниеносный набег на крымские улусы в Нижнем Поднепровье, то зачем собравшемуся войску так долго стоять на самой границе? Ну а как информация о запланированном набеге просочится в Крым и хан примет соответствующие контрмеры? Связано ли это стояние Шереметева с тем, что в Москве ждали известий от доброхотов из Крыма о действительных намерениях Девлет-Гирея? И если наши предположения верны, тогда становятся ясными причины сетования Ивана Грозного, обращенного к Курбскому и в его лице к А. Адашеву: «О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, а не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству…»{95}
Действительно, выполнение задуманного столь широкомасштабного и долженствовавшего привести к полному разгрому крымчаков плана в итоге привело всего лишь к срыву очередного похода хана на Русь, однако угрозу со стороны Крыма не ликвидировало и привело к серьезным потерям среди отборных русских воинов. Согласно Никоновской летописи, в сражении было побито и взято в плен 320 детей боярских (многие из них, плененные в сражении, домой так и не вернулись) и 34 стрельца. Синодальный список летописи и Лебедевская летопись приводят сведения о 2 тыс. побитых и плененных детях боярских и 5 тыс. их людей при том же числе убитых стрельцов.{96} Однако такие потери представляются существенно завышенными – при таком уровне потерь (более половины всей рати) исход сражения при Судьбищах можно считать подлинной катастрофой, что неизбежно было бы отмечено в летописях и иных источниках. Поэтому первая цифра выглядит более реальной и правдоподобной. Вместе с тем представляет интерес отмеченное той же Лебедевской летописью соотношение потерь детей боярских и их людей – 1 к 2,5. И если взять за основу 320 убитых и плененных детей боярских Никоновской летописи, то получается, что безвозвратные потери послужильцев составили около 800 человек. В таком случае безвозвратные потери войска Шереметева составили без учета казаков более 1,1 тыс. ратников, т.е. более 10% личного состава (и это без учета раненых и умерших позднее, как Степан Сидоров, от ран) – очень высокий уровень потерь для сражений не только XVI, но и XVII вв., тем более если учесть, это были лучшие из лучших детей боярских. Примечательно, что в летописце Игнатия Зайцева сказано, что «…великого князя воевод Ивана Шереметева, да Лва Салтыкова, да Олексея Басманова, да Степана Сидорова Рязанца на поле побил царь крымьской, многих людей побил, а иных в полон имал, а сами воеводы ушьли не со многими людьми (выделено нами. – В.П.)…»{97} Поэтому действительно это сражение по праву может быть поименовано «отчаянным».
Потери татар в сражении неизвестны, но, очевидно, они были больше, чем у русских. Во всяком случае, отпущенные из Крыма для сбора выкупа дети боярские Иван Трофимов (юрьевский сын боярский) и Богдан Шелонин (московский сын боярский, умер в 1557 г.{98}) сообщали, что «…у царя у крымского на бою царя и великого князя воеводы боярин Иван Васильевич Шереметев с товарыщи побил многых лутчих людей, князей и мурз и ближних людей, и безчестие царю и убытки, сказывает, в том, что кош у него взяли, те лошади на украйну и увели, а на бою с ним русские немногие люди билися и побили у него многих людей…», и, отступая, хан «назад наспех шел, блюдяся царя и великого князя приходу на собя…»{99} И, поскольку в октябре 1555 г. в Москву прибыло крымское посольство{100}, предложившее Ивану с предложением размена послами и «…чтобы со царем крымскым царь и великий князь похотел миру, а прошлого не поминати,… а кровь бы промежь государей на обе стороны унелася», видимо, хан действительно нуждался в определенной передышке для восстановления сил. В пользу такого предположения свидетельствует и тот факт, что в кампанию 1556 г. Девлет-Гирей, узнав о том, что Иван с войском ждет его на «берегу», отказался от своего намерения совершить поход на Москву и «поворотил на черкасы»{101}. Не вызывает сомнения, что на это его решение повлияла не только эпидемия, опустошившая Крым, но и урок, преподанный ему в минувшем году. Следовательно, ирония со стороны А.Л. Хорошкевич в оценке результатов «Польского похода» выглядит несколько неуместной{102}.
Тем не менее, потерпев серьезную неудачу, хан все же попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Сразу после сражения Девлет-Гирей прислал в Вильно к Сигизмунду II гонца, «поведаючи о злом умысле великого князя Московского иж мает волю ити под замъки его королевское милости, гдеш он уседши на конь свой з войском своим шол противько ему отпор чинечи». Другой гонец «поведаючи, иж войско московъское пятьдесят тисечей побил и господару, его милости, одного вязня москвитина прислал, а была битва возле Тихое Сосны…» Одним словом, хан постарался предстать перед великим князем Литовским и польским королем в образе спасителя Литвы от нашествия тьмочисленной московской рати в расчете на получение вполне конкретных политических и материальных (в виде поминок) выгод. Схожее по характеру послание было отправлено и в Стамбул, где хан расписал свою победу над русским «баном Иваном», побив и взяв в полон 60 тыс. гяуров{103}. Примечательно, что, несмотря на то, что Девлет-Гирей пытался представить исход похода 1555 г. как свою безусловную победу, тем не менее на него и его окружение действия русских войск произвели неизгладимое впечатление. Вряд ли случайным был тот факт, что в русско-татарских переговорах 1563—1566 гг. фигура И.В. Шереметева, или, как его называл Хурреми-челеби, «славного отважностью между неверными, выкреста из персидских армян по имени Шир-Мердув», по меткому замечанию отечественного историка А.И. Филюшкина, приобрела знаковый характер{104}. Иван, сообщая Девлет-Гирею о своей готовности урегулировать спорные вопросы путем переговоров, подчеркивал, что на тех, кто ссорил его с «братом», наложена опала, и среди них был и Шереметев, а значит, и дорога к переговорам теперь открыта.
И, завершая наш рассказ о «Польском походе», коснемся его оценки, которую дал В.П. Загоровский. В своем ставшем классическим исследовании по истории Центрального Черноземья в XVI в. он попытался выделить как положительные, так и отрицательные итоги этого раунда русско-крымского противостояния. С одной стороны, трудно не согласиться с высказанным им тезисом о том, что «…в 1555 г., послав свои войска к крымским границам, Россия реально вступила в борьбу с Крымским ханством за ничейное, пока еще никому не принадлежащее Поле…», а также и с тем, что «…события 1555 г. выявили трудности в организации русского военного похода через Поле против Крымского ханства…». Действительно, с момента начала жесткой конфронтации между Москвой и Крымом вскоре после смерти Ивана III и его союзника Менгли-Гирея I никогда еще русские столь крупными силами так далеко в Поле не заходили. И точно так же очевидно, что главная причина неудачи задуманного в Москве плана связана прежде всего с невозможностью в то время организовать четкое взаимодействие действующих на значительном расстоянии друг от друга войсковых группировок. Даже при хорошо налаженной разведывательной службе (примером которой могут служить действия русских станиц и «подъезщиков» в жаркие дни лета 1555 г.) передача информации о передвижениях неприятеля и его намерениях посредством конных гонцов осуществлялась слишком медленно для того, чтобы адекватно и своевременно реагировать на быстро меняющуюся обстановку.
Именно это неизбежное в тех условиях запаздывание с реакцией на изменившиеся намерения неприятеля предопределило решение Ивана IV не преследовать хана после сражения при Судьбищах, и именно потому, что царь слишком поздно узнал об изменившихся планах Девлет-Гирея, он не смог оказать поддержки Шереметеву, в чем его фактически обвиняет В.П. Загоровский{105}. Но мог ли царь помочь гибнущим в неравной схватке воинам Шереметева, если, напомним, к моменту завязки сражения Иван IV с главными силами русского войска только-только приступил к форсированию Оки и от места сражения его отделяло порядка 240 км по прямой – по меньшей мере 3 дня форсированного марша? По той же самой причине бессмысленно было организовывать и преследование неприятеля – к тому времени, когда царь получил первые сведения о поражении Шереметева, между русским войском и татарами было уже порядка 300 км и догнать Девлет-Гирея было невозможно физически.
Не согласны мы также и с обвинением Ивана IV в нерешительности на том только основании, что в 1555 г. возможность похода на Крым главных сил русского войска не исключалась{106}. Теоретически, конечно, можно было послать всю армию с «берега» по Муравскому шляху прямо на Крым, но насколько практически было осуществимо такое намерение, о котором как о возможном варианте действий говорилось, к примеру, в наказе послу И.Т. Загряжскому{107}, который весной 1555 г. выехал к ногайскому бию Исмаилу? На это вопрос мы, не колеблясь, ответим отрицательно. Поле еще не было изучено русскими как следует, слишком большое расстояние разделяло русские рубежи и Перекоп. И если разгром Казанского ханства потребовал организации трех больших походов, и это при том, что Казань была не в пример более уязвима, нежели Крым, то насколько был оправдан такой риск? Сотни верст дикой степи были для крымских татар защитой более надежной, чем самые мощные валы и бастионы. Достаточно вспомнить судьбу походов князя В.В. Голицына и Б.-Х. Миниха на Крым, а ведь исходные рубежи, с которых они начинали, лежали много, много южнее Оки! К каким печальным последствиям могла привести неподготовленная должным образом экспедиция против Крыма? В Москве не могли не понимать, что для того, чтобы отправиться покорять ханство, нужна была более серьезная, чем когда бы то ни было, подготовка. Так можно ли полагать, что серия набегов на владения Девлет-Гирея, предпринятая русскими после 1555 г., как раз и являлись частью такой подготовки? Попытаемся ответить на этот вопрос в следующей главе.
ГЛАВА II.
НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ: МОСКОВСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ НА КРЫМ В 1556-1561 гг.
§ 1. Кампания 1556 г.
Анализируя итоги «Польского похода», В.П. Загоровский полагал, что эта экспедиция в глубь Поля ознаменовала начало нового этапа в отношениях России и Крыма, связанного с активной, наступательной стратегией Русского государства по отношению к своему давнему противнику{108}. Но какова была цель этой стратегии, к чему стремился Иван IV, начиная наступление на Девлет-Гирея? Попытаемся разобраться, так это было на самом деле или же не так.
Несмотря на неудачу рейда Шереметева и выхода главных сил русского войска за Оку летом 1555 г., Иван Грозный и его советники пока не были намерены отказываться от планов продолжения войны с Девлет-Гиреем. И тут как нельзя кстати оказалась идея организации похода непосредственно на Крым, которая витала в воздухе давно, благо и имелся потенциальный союзник в такого рода предприятии – ногайские татары, кочевавшие в заволжских степях. Отношения ногаев и крымцев издавна не были теплыми, а со времен Мухаммед-Гирея I, дяди Девлет-Гирея I и победителя отца Ивана IV Василия III, испортились окончательно. В ногайских улусах помнили о том, как Мухаммед-Гирей I похвалялся, что де «слава Богу, яз орду взял, трижды нагаи имал»{109}, имея в виду успешные походы на восток в 1507, 1509 и 1510 гг. Когда же в 1523 г. ногаи взяли было реванш над крымцами, другой дядюшка Девлет-Гирея, Сахиб-Гирей I, жестоко отомстил им за это. Разгромив зимой 1549 г. на подступах к Перекопу «полки» ногайского мурзы Али бея Юсуфа, Сахиб-Гирей учинил надолго запомнившуюся ногаям «Ногай кыргыны», «Ногайскую бойню». Как писал Иван IV в грамоте отцу незадачливого полководца бию Юсуфу, соболезнуя ногайскому горю, «крымской царь» над «нереиманными» ногаями «учинил» «разные казни, как ни в которых людех ни где и ведетца, иных на колье сажал, а иных за ноги вешал, а у иных головы отсекая башты делал…». При этом Иван подчеркивал, что «зане же нигде того не ведетца, чтоб тех людей казнити, которые на рати впадут в руки»{110}.
Естественно, что, памятуя об этом, ногаи были не прочь заручиться поддержкой Москвы и отомстить крымцам, заодно поправив за счет крымских ясыря, «статков» и «животов» свое материальное благополучие. Потому-то еще в начале 1538 г. ногайский мурза Хаджи-Мухаммед писал Ивану IV, что готов, в случае необходимости, «дружбу делаючи» московскому великому князю, послать против его недругов крымского хана и польского короля 20-тысячное ногайское войско во главе с мирзой Али бей Хасаном и еще 6 мирзами{111}. В Москве также были не прочь использовать ногайскую конницу, благо ногаи слыли за умелых и свирепых воинов, для решения собственных внешнеполитических проблем.
Но каковы должны были быть цели этого похода? Предполагал ли Иван повторить в отношении Крыма казанский или астраханский сценарии? Ведь если бы удалось бы посадить на ханском троне в Бахчисарае «своего» «царя», сделать Крым послушным воле московского государя вассалом и использовать потом «крымскую силу», и силу немалую, для войны с той же Литвой – это было бы вообще пределом мечтаний. А иначе зачем писать Ивану в 1555 г., отправляя к новому ногайскому бию Исмаилу, возглавлявшему ранее промосковскую партию в Ногайской Орде, посла И.Т. Загряжского, что его царская «…мысль, чтоб мне крымсково самому ити, а вы б (т.е. Исмаил. – П.В.) со мною послали детей своих и племянников. А с теми тысеч пять или шесть…». И если бы это предприятие увенчалось бы удачей, продолжал московский государь, соблазняя Исмаила открывающимися перспективами, то «…мы б Дербышева сына Янтемира царевича и ваших детей и племянников на том юрте (т.е. в Крыму. – П.В.) оставили…».{112}Или Иван стремился ослабить Крым, воспрепятствовать проведению Бахчисараем, да и не только им, активной внешней политики? Ведь пока ногаи и крымцы воевали бы друг с другом, русские могли занять позицию «третьего радующегося». И радость эта была связана не только с тем, что татары взаимно ослабляли себя, но еще и с тем, что, занятые войной, они не мешали бы Москве развивать экспансию как на западном направлении, так и, что особенно важно было для русских, в Поволжье. Не потому ли, готовясь к походу на Казань, в августе 1549 г. Иван и предлагал бию Юсуфу, чтобы тот со своими людьми крымскому хану Сахиб-Гирею в отместку за «Ногай кыргыны» «недружбу» и «тесноту» учинил вместе с посланными от него, Ивана, «многими людми»?,{113} Или же замыслы московского государя и его советников по отношению к Крыму изменялись с течением времени? Нам представляется более вероятным последний вариант, а почему – об этом рассказ ниже.
Итак, как развивались события после «Польского похода». Осень 1555 и зима 1555/56 гг. прошли для Ивана и его советников в сплошных заботах – тут и посольские хлопоты, и начало войны со шведами, и продолжавшиеся волнения в Казанской земле, и рождение царской дочери Евдокии, и небесное знамение в Великий пост – «звезда хвостата восходила с востока хвостом на запад, а была недели з две»{114}. Явление кометы было особенно неприятным – ведь тогда считалось, что оно предвещало всевозможные бедствия: войну, голод, мор и другие несчастья.
И «звезда хвостата» постаралась оправдать свою репутацию. По сообщению летописи, «месяца марта привели языки крымские ко царю и великому князю из Рылска: ходил на Поле атаман Михалко Грошев да побил крымцов. И те языки сказывали, что крымской царь гонца к царю и великому князю против его гонца Юшка Мокшова не отпустил, а послу и гонцу нужу учинил, а сам наряжается со всеми людми, а хочет быти на весне рано на царя и великого князя украйну».
Весть, полученная с границы, была, что и говорить, очень тревожная, и в Москве отнеслись к ней со всей серьезностью. В противном случае, если не принять надлежащих мер предосторожности, пылать русским деревням и селам, а десяткам и сотням, если не тысячам, русских людей в оковах понуро плестись за татарскими конями в крымское рабство. Мог ли русский государь, защитник православных, допустить такое? Ответ на такой вопрос был однозначным – конечно же, нет! Немедленно «по тем вестем» Иван отрядил в степь можайского сына боярского дьяка Ржевского «ис Путимля на Днепр с казаки, а велел ему ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати». Одновременно разведка была выслана и вниз по Дону, также «проведати про крымскые же вести»{115}. Запомним это – перед Ржевским и его товарищами, посланными на Дон, была поставлена задача провести глубокую разведку и выяснить намерения хана, и пока ничего более!
В готовность «по вестем» были приведены силы на «украйне» и на берегу. Бежавшие из татарского плена полоняники еще осенью 1555 г. сообщали, что хан намерен напасть на Русскую землю «со всеми людми», потому полки на берегу встали еще с 25 октября того же года, с Дмитриева дня. Спустя полгода, с 23 апреля 1556 г., «с Егорьева дни вешнево», в ожидании вестей с юга на берегу развернулась большая рать из пяти полков под началом больших воевод князей И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского: большой полк в Коломне, передовой и правой руки – в Кашире, сторожевой полк в устье Лопасни, левой руки – на Сенкином броде{116}.
Долго ждать тревожных новостей не пришлось. Дьяк Ржевский «собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати» намерения крымского «царя». Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра, а там преодолев в половодье знаменитые пороги, Ржевский и его казаки спустились в низовья великой реки, к Мамаеву лугу, т.е. туда, куда в минувшем году должен был прибыть со своими людьми И.В. Шереметев. Отсюда Ржевский прислал Ивану весть о том, что «выбежавшие» из Крыма полоняники показали – хан вышел на Конские воды со всеми своими людьми и готовится идти на «государеву украйну». Вслед за эти другой «выбежавший ис Крыма» полоняник путивлец Д. Иванов сказывал, что де крымский «царь» собирается идти под Тулу или Козельск{117}.
Получив эти тревожные новости, Иван IV и его советники немедленно внесли коррективы в развертывание своих войск. Расстановка полков была немедленно изменена – большой полк переместился в устье Протвы, полки передовой и правой руки вместе с городецкими служилыми татарами и астраханским царевичем Кайбулой встали в Тарусе, а левой руки и сторожевой руки остались на прежних местах. Кроме того, «…царь и великий князь приговорил з братиею и з бояры, что ити ему в Серпухов да туто собрався с людми да ити на Тулу и, с Тулы вышедши в Поле, дождатися царя и делати с ними прямое дело, как Бог поможет». Обращает на себя внимание намерение Ивана не просто встать, как обычно, на берегу, а переправиться за Оку и выйти в Поле и там ждать прихода крымского «царя». Необычное решение, что и говорить – ведь раньше такого русские государи не предпринимали, да и воеводы не особенно стремились не только выйти в Поле навстречу врагу, но даже и преследовать его главными силами за Окой. 18 июня, вернувшись накануне из Троицесергиев лавры, где Иван усердно молился перед походом, царь со своим двором, князем Владимиром Андреевичем и казанским «царем» Семионом выступил в Серпухов{118}.
По прибытии на место Иван IV устроил большой смотр всего своего воинства, приказав воеводам и своему двоюродному брату «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает государь свое воинъство, хто ему как служит, и государьское к ним по тому достоинству и жалование»{119}. Надо полагать, государь остался доволен тем, что увидел лично, и тем, что ему донесли его воеводы – и в самом деле «множество воинъства учинишася», раз после этого смотра царь и бояре приговорили «ити за реку». С целью провести рекогносцировку походного маршрута и присмотреть места для расстановки полков за Оку, на р. Шиворонь, что южнее Тулы, был отправлен с отрядом воинов окольничий Н.В. Шереметев.
Тем временем, пока шли все эти приготовления, с юга поступили новые известия. Отправленные вниз по Дону служилые люди Данило Чулков и Иван Мальцев прислали 9 пленных татаринов, взятых в плен под Азовом. Пленные показали, что Девлет-Гирей действительно собрался и вступил в поход на государеву «украйну» и выслал вперед своих разведчиков, которым удалось взять в полон «мужика в Северских вотчинах». Пленника допросили, и он рассказал, что Иван IV знает о намерениях хана и уже ждет его на берегу. «Прямое дело» с главными силами русских отнюдь не входили в планы крымского «царя», он и его советники еще не забыли прошлогодний урок, потому хан и отказался от своего первоначально намерения и решил, чтобы не возвращаться несолоно хлебавши домой, сходить за ясырем на Северный Кавказ «и с того сытым быть». Однако не дошел хан и до Азова, как к нему пришли известия о том, что де «видели многых людей рускых на Днепре к Ислам-Кирмену, и царь по тем вестем воротился в Крым». Прибывший 20 июня в Серпухов от черниговского воеводы И.И. Очин-Плещеева бежавший из плена черниговский сын боярский Моисей Дементьев (не из тех ли детей боярских, что попали в плен под Судьбищами?) уточнил сведения, сообщенные пленными крымцами. Оказывается, хан с весны 6 недель стоял на Овечьих водах, ожидая сведений от своих разведчиков, а когда узнал, что русские ждут его, «поворотил со всеми людьми на Черкасы. И как пришол царь под Азов, и тут за ним ис Перокопи прислали, что царя и великого князя люди идут Днепром под Ислам Кирменю». Хан поспешил домой, куда и вернулся 16 апреля, отправив «мурзы дву или трех с малыми людьми языков добывати и про царя и великого князя проведывати». Сам же Моисей, улучив момент, 23 апреля бежал к своим и вот, после долгих скитаний, он теперь здесь, в Серпухове, перед царскими очами поведал всю правду о намерениях Девлет-Гирея. Моисей подтвердил и еще одну чрезвычайно важную информацию, которую рассказали пленные татары – оказывается, Крым был опустошен «поветрием», его войско ослабело и хан не способен к активным действиям{120}.
После всего этого напряжение в Серпухове стало постепенно ослабевать – Ивану и его советникам стало ясно, что вряд ли крымский «царь» осмелится повторить свой прошлогодний поход. Окончательно стало ясно, что ничего серьезного не случится, 22 июня, когда «Дьяк Ржевской в Серпухов прислал к царю и великому князю з Днепра ис-под Ислам Кирмены дву казаков рославца да туленина Якуша Щеголева з грамотою, а в грамоте писал, что ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки, и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли». Оказывается, это его людей видели в низовьях Днепра и из-за их действий хан поспешно вернулся домой, опасаясь за свой улус. Ржевский писал царю, что по дороге в низовья Днепра к нему присоединились два «черкасских» атамана, Млымский и Михайло Ескович, с 300 каневскими козаками (так и будем именовать их дальше для того, чтобы отличить от русских казаков), и вместе с ними он и его люди пришли под Ислам-Кермен, где их уже ждали татары. Не ввязываясь с ними в бой, они отогнали у неприятеля коней и прочий скот, а потом двинулись под Очаков, «и у Ачакова острог взяли и турок и татар побили и языки поймали». Погнавшийся было за ним очаковский санджак-бей «со многими людми» попал в устроенную Ржевским и казацкими атаманами засаду и понес большие потери от пищального огня. Под Ислам-Керменом Ржевского и его людей попытался было перехватить сын и наследник Девлет-Гирея калга Мухаммед-Гирей, оставленный отцом в его отсутствие в Крыму «на хозяйстве». Шесть дней Ржевский и казаки бились с татарами «пищальным боем», и у «царевича ис пищалей поранил и побил людей многых», после чего ночью отбил у калги «стада конские» и благополучно сумел оторваться от татар, уйдя вверх по течению Днепра «по Литовъской стороне». Кроме того, Ржевский сообщил, что хан не пошел на Русь, так как узнал о том, что его ждут, а его воинство сильно ослаблено поветрием{121}.
Сведения, доставленные присланными от Ржевского гонцами, подтвердили взятые донским атаманом Михаилом Черкашенином под Керчью, окрестности которой атаман пограбил со своими молодцами, языки – турок и татарин, а также бежавшие из Крыма полоняники князь Афанасий Звенигородский «да Верига Клешнин с товарыщи» (и снова, видимо, перед нами участники сражения при Судьбищах!). Все они утверждали, что «царю не бывати, а бережется царь Крымской на собя приходу от царя и великого князя»{122}.
В итоге 25 июня Иван Грозный дал отбой тревоге и «на Поле не пошел», отозвал Н.В. Шереметева и, оставив на берегу воевод с ратниками «для малых людей приходу», уехал в Зарайск помолиться святому Николе Заразскому в благодарность за избавление от нашествия иноплеменных.
Для крымского же «царя» беспокойства на этом не окончились. Дьяк Ржевский в сентябре вернулся в Путивль, на обратном пути побив и разогнав несколько мелких татарских отрядов («в станицах человек по сту и по полтораста, а с иными двесте, а с иными по пятидесят»), на свой страх и риск решивших попытаться счастья в охоте за ясырем на государевой «украйне». Взятые им с бою 9 «языков» были присланы в Москву, где показали, что де «крымской царь был в собраньи, а блюлся приходу царя и великого князя и ныне людей роспустил, а сам пошел в Крым». Те же новости сообщили приехавшие 10 октября «с Поля» от головы Ю. Булгакова казачьи атаманы Елка да Лопырь и доставленные ими пленники, сказывавшие на допросе, что было их де 150 человек, а шли за ясырем на государеву «украйну», да наехал на них Булгаков со товарищи и побил наголову на р. Айдаре (нынешняя Белгородская область. – П.В.){123}.
Не собирались останавливаться на достигнутом и каневские казаки, ходившие вместе с Ржевским. В сентябре 1556 г. в Москву от черкасского и каневского старосты князя Д.М. Вишневецкого приехал атаман Михаил Еськович, тот самый, что ходил под Ислам-Кермен и Очаков вместе с Ржевским и бил челом государю, «чтобы его (Вишневецкого, а вместе с ним и его Козаков. – П.В.) государь пожаловал, а велел себе служить, а от короля из Литвы отъехал и на Днепре на Кортицком (на той самой знаменитой Хортице. – П.В.) острову город поставил против Конскых вод у крымских кочевищ». Иван, естественно, не мог отказаться от такого подарка судьбы – заполучить на свою службу знатного литовского аристократа и вместе с ним удобную базу для организации новых набегов на владения крымского хана – и отправил на Хортицу своих детей боярских А. Щепотева и Н. Ртищева «с опасною грамотою и з жалованием». Ну а пока Михаил Еськович ездил в Москву, а потом возвращался обратно вместе с московскими посланцами, Вишневецкий со своими людьми 1 октября 1556 г. напал на Ислам-Кермен, «людей побил и пушки вывез к собе на Днепр во свой город»{124}.
Все эти новости были как нельзя более кстати. Оставлять большое войско на берегу на зиму теперь стало не нужно – с мелкими отрядами татарских хищников можно было справиться и без того, чтобы держать в пограничных крепостях множество детей боярских и их послужильцев. Иван и его советники решили распустить большую их часть по домам на отдых да на хозяйство, оставив на зиму на границе лишь необходимый минимум ратных людей с немногими воеводами. А тут еще прибыло из Крыма ханское посольство с купцами и отпущенными «на окуп» попавшими в плен под Судьбищами русскими детьми боярскими. В своей грамоте, переданной Ивану гонцом, Девлет-Гирей писал, что де «он всю безлепицу отставил, а царь бы и великий князь с ним помирился крепко и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь зделати, и было бы кому верити»{125}.
