Текст книги "Сегодня - позавчера 3 (СИ)"

Автор книги: Виталий Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я лёг на спину и смотрел на уральское небо. Как на небо Аустерлица. И думал о тщетности жизни.

Когда очередь дошла до меня, я уже был в полубреду – в небе надо мной в ворота рая маршировали ровными походными колоннами красноармейцы в новенькой парадной форме. И каждая колонна, проходя надо мной, синхронно поворачивали головы ко мне и пристально смотрели мне в глаза.

– Русские солдаты не умирают – они отступают в рай на перегруппировку, – прохрипело моё горло, когда Даша составляла сломанные рёбра.

Я видел, как она вздрогнула и замерла, пристально глядя мне в глаза. Потом её глаза проскользили мне на грудь, туда где белел костью мамонта резной крестик без распятья. Из глаз её хлынули слёзы, она упала мне на грудь и расплакалась.

– Люба, спаси его, – хрипело моё горло, – Его путь не пройден.

А я при этом лишь присутствовал. Знаете на что похоже – что я стал одержимым другой сущностью и наблюдаю со стороны, как эта сущность разговаривает со своей женой. Она же, эта сущность, и кричала моим ртом – "Моего сына!"

Меня надо срочно сдавать крепким санитарам с рубашкой оригинального дизайна для бессрочного размещения в гостинице полного пансиона с мягкими стенами, для душевного общения с внимательными и вежливыми дядьками в белых халатах. А самое хреновое, что я полностью осознаю, что я – психически нездоров.

Моё тело в это время жгло болью – Даша сращивала сломанные кости и порванные ткани. И я уже знал, опять же благодаря "сущности", она же "калькулятор", что голову мою она, Даша, вылечить не способна.

Дорога в Храм.

Наверное, я вырубился, а парни меня перетащили к реке. А сами пошли перетаскивать мясо медведя. Я проснулся на берегу. Один. Сел. Осмотрел себя. И переодели. Ну, верно. Моя форма была испорчена, а кроме этого домотканого льняного одеяния ничего и не нашли.

Тихо журчала вода, шелестел ветер травами, пели птахи где-то рядом. Я пересел к воде, опустив босые ноги в воду. И сидел так, кайфуя. Спешить мне было некуда, да и незачем. И пусть весь мир подождёт. Такого блаженства я с детства не помню.

Я услышал шаги. Конские шаги. Кто-то верховой. Обернулся. Конь, но один. Странный конь – белый-белый, с длиннющими, возможно, ни разу не стриженными гривой и хвостом, с умнейшими большими глазами цвета миндаля, и самое странное – белым витым прямым рогом во лбу. Единорог. И я даже не удивился. После всего, что творила Даша, почему бы единорогам тут не ходить?

Единорог подошёл ко мне и встал, внимательно рассматривая меня. Я хотел его потрогать, но вспомнил какие-то отголоски сказок, что если притронуться к единорогу, он взбелениться и проткнёт. А справиться с ним может только девственница. А так как я ни разу девственницей не являюсь, то оставил свои руки при себе.

Но, единорог продолжал смотреть на меня и чего-то ждал. Может, он пить хочет? Типа, на водопой пришёл? А я сижу на его любимом месте? Я встал и отошёл на два шага. Так и есть – он подошёл к воде и стал пить, я, в восторге, смотрел. Никто не может похвастаться, что видел этого целомудренного зверя, а я его вижу с расстояния вытянутой руки, ощущаю его запах (ни на что не похожий), ощущаю даже тепло его тела. И он не белый. Тонкая короткая его шёрстка была цвета серебра, грива и хвост – белого золота, а кожа такого же цвета, как и у меня. Телесного. И это был самец.

Единорог перестал пить, оглянулся куда-то за моё плечо, я, непроизвольно, тоже и тут же отпрыгнул подальше – на меня шёл огромный бурый медведь, наискось ставя огромные лапы с когтями длиной со штык-нож.

Видя мои упражнения в акробатике, медведь удивлённо сел на задницу, с любопытством, и, самое важное, без агрессии, разглядывая меня. Блин, точно такого же я убил сегодня. Хотя, у убитого мной шерсть была свалена комками и грязно-бурая, а у этого – как шёлковая. А на груди – серебряные полосы.

Хотя медведь и не был агрессивным, но я продолжал пятиться с его пути, не отводя взгляда от его морды. Ещё бы – я его опасался – только из схватки с таким же едва вышел.

Медведь, проводив меня взглядом, поднялся, прошёл мимо, вызвав моё восхищение своёй грацией, мощью и царственностью какой-то. Но, при этом, он, совсем не по-царски, зашёл в воду и сел прямо в воде в метре от берега, плескаясь, как щенок.

Я тихо ох... , хм, как это говориться, а, впадал в состояние лёгкой прострации от удивления, с лёгким дезориентированием. Не, матом проще. Короче и более ёмко. Но, говорят, это от бескультурья. Э-э, о чём я думаю?

А о чём ещё думать? А зачем вообще думать? Нах!

И я тоже, в наглую, прошёл к берегу и сел так же, как до прихода зверей, болтал ножками в водичке, распугивая мальков, с полнейшей нирваной в котелке. Ну, гигантский медведь, ну, мифический единорог, ну и?

Ну и тигр! Тигр!

Огромная кошка, георгиевской расцветки, с истинно кошачьей грацией, несмотря на тонный вес, шёл прямо на меня. усы на его морде ходили ходуном, глаза.., блин, глаза! Где я их видел? На полигоне! Сталин! У него такие же глаза! Тигриные!

А, будь, что будет! Не побегу! Глупо это. Всё одно не убежишь! Только устанешь.

Тигр шёл мягкой походкой прямо на меня. Я встал ему навстречу. Тигр смотрел, не отрываясь, прямо мне в глаза. Два метра, метр, ничего. Тигр обнюхивал моё лицо. Я замер, боясь дыхнуть. И вдруг твёрдый лоб гигантского кота, покрытый тонким шёлком, ткнулся мне в лицо. А потом ещё и потёрся об мою голову, совсем как кот, что жил у меня в той, прошлой жизни. Непроизвольно, я протянул руку и почесал тигру подбородок. Тарахтенье кота такого размера, которое должно быть урчанием, было по громкости сопоставимо с работой дизельного двигателя танка.

Как я уже говорил, состояние лёгкой прострации от удивления, с лёгким дезориентированием плавно переходило в состояние полного опи... В общем, в близкое к шоковому.

Тигр лёг, я, опять же непроизвольно, уткнулся в шею этого тарахтящего полосатого ковра.

Гля! Хорошо-то как! Нирвана в Шангри-Ла!

Я лёг на полосатый диван, урчащий подо мной, и запел небу:

Под небом голубым есть город золотой

С прозрачными воротами и яркою звездой

А в городе том сад, все травы, да цветы

Гуляют там животные невиданной красы

Одно – георгиевский огнегривый тигр

Другое – вол, исполненный очей

С ними золотой медведь небесный

Их светлы взоры незабываемые

– Хорошо поёшь, – услышал я вдруг.

Я сел. Новый гость. Тоже интересный. Старик в серой рясе, что когда-то была, видимо, черной, но – выцвела полностью. Седая богатая борода, седые волосы убраны каким-то серебристым обручем. Серебро, сталь, полированный алюминий? Не, не важно. Лицо в морщинах, кустистые брови, а вот под ними – лукавые глаза чистой воды, голубые, как небо над моей головой. Хм, не такой уж он и старик, просто седой и зарос сильно. Это если и я года два стричься и бриться не буду – так же буду выглядеть. Я уже полностью поседел.

– Благодарю, мил человек, – ответил я ему, кивнув.

– Тебя не напугали мои питомцы?

– Твои? Питомцы? Не хило! Не, не напугали. Очень красивые и довольно милые, хм-м, зверушки.

Гость, хотя, может это я – его гость, а вот он-то как раз здесь хозяин, сел рядом и так же опустил босые ноги в воду. Да, имея такие подошвы ступней – сапоги не нужны.

– Дочь моя шепнула мне, что тебе надо поговорить со мной?

Я хмыкнул. Но, тут на днях мне посоветовали не быть капитаном Очевидностью. Дочь его – Даша, больше некому, учитывая всю эту мистику. А он – тот самый батюшка, которому надо было обо мне рассказать. Мне надо с ним поговорить? Так она решила? Ну, что ж. языком молоть – не мешки таскать. Я опять завалился на тёплый и мягкий бок амурской кошки, закинул руки за голову и стал рассказывать ему свою историю. А что? Если Даша тут заменяет собой чуть ли не весь Минздрав, то её батюшка может исполнять обязанности психоаналитика? Может – не может, а будет врио. Мы в армии или как? Не может – научим, не хочет – заставим.

Я рассказывал. И всё больше увлекался, разнервничался, стал материться, вскочил, стал ходить кругами. Милые сказочные, но от этого не менее огромные, зверушки, с любопытством сопровождали меня умными глазами. Казалось, они тоже слушают мой рассказ, взвешивают. Присяжные. Или трибунал. А батюшка – судья. А приговором мне будет – расстрел, замененный на съедение живьём. И пусть! Я не боялся. И не врал. Рассказывал так, как было, не пытаясь оправдать себя, выгородить, соврать. Пусть они решают, а мне уже надоело носить это в себе. Хотел выговориться.

А батюшка слушал молча и бесстрастно. Глаза его были внимательны, хотя и были холодны, и так же равнодушны.

– И вот, я здесь. Всё, – закончил я.

– И чего ты хочешь?

– И что же нужно нам? – машинально ответил я словами песни, – да просто свет в оконце. И чтобы кончилась война. Не, не слушай меня, это слова песни. Я прекрасно понимаю, что "свет в оконце" – это запросто, но пока идёт война – это измена. А войны сами не кончаются. А если серьёзно, святой отец, то я не знаю. Я совсем запутался, потерялся.

– Так ли это?

– Не так? – удивился я, глядя в эти внимательные, мудрые глаза. А потом прислушался к себе. Со скрипом, скрежетом, ворота моей души открылись, я заглянул в самого себя. Не так!

– Прости! – сказал я, и с тяжёлой совестью продолжил:

– Ты прав. Я просто устал. И поступил недостойно мужчины. Раскапризничался, как ребёнок. От долга меня никто не освобождал. И от ответственности за них всех.

Я махнул рукой за головой, там мне казалось были они, те, кто пошёл за мной в этом мире, те, кто были мне дороги в обоих мирах. И я их подвёл. Этим своим самоубийственным поведением там, дома, в будущем, и здесь, на воронежской земле я сильно подвёл всех. Мне было стыдно.

– С тобой легко, – усмехнулся батюшка, – считай, всё сам сделал.

– Многое становиться виднее, если на время отвлечься. Это ваше попадание в "сказку", чем бы оно не было на самом деле, помогло отвлечься и взглянуть на себя со стороны.

– И что ты увидел?

– То, за что мне теперь стыдно.

– Расскажи.

– Не мучай меня! – взмолился я, но под его взглядом увял.

Глубоко вздохнул и заговорил:

– Эгоиста. Эгоиста я увидел. Живу для себя. Себя, свои мысли и чувства поставил выше других. И это моё самоубийственное поведение – попытка сбежать.

– А что получилось, ты понял?

– Понял. Когда я тут умирал, то я оказывался в своём мире. Но, вышло-то ещё хуже! Первый раз когда я сюда попал, я был уверен, что родные мои живы. А потом я хоронил их своими руками. И ничего я не мог сделать.

– Так и было. Когда ты перенесён был сюда первый раз – их судьба не была такой трагичной. Но, ты попытался изменить предначертанное. Сработали защитные демпферы, отдача их – страшна, бесчеловечна. И с каждой попыткой тебя, а с тобой и всех, кто зависит от тебя, коверкало всё сильнее.

– Я это заметил. Судьба?

Но, мой собеседник не ответил. А, риторический вопрос, как же, помню.

– Одно не пойму – почему я? Почему именно я?

Мой собеседник поднялся, отряхнул одежду, пошёл, поманив меня за собой. И мы пошли куда-то. Звери шли сзади эскортом.

– Вот, ты не веришь в судьбу.

– Не верю.

– Почему?

– Судьба – для дураков. Большая часть людей совсем не хотят жить головой, многие вообще с ней не дружат. Дурачком же легче. Но, если же пустить всё на самотёк – это же приведёт к хаосу. К тому самому полному финалу. Поэтому, я думаю, для таких и существует судьба.

– Продолжай.

– Я много наблюдал за неразумными. Людьми и животными. Особенно через зверей и насекомых хорошо видно это. Например, оса или муравьи. Они же живут по одному, раз и навсегда написанному крипту.

– Крипту?

– Ну, программа. Это из компьютеров.

– А-а.

Чё, а? Ты знаешь, что такое комп? "А-а"! Ладно, не будем задавать вопросы, ответы на которые мне не нужны. Может и знает. Продолжим размышлизмы:

– Особенно хорошо видно, если программу нарушить. Если аккуратно удалить нижнюю часть муравейника, не затронув вершины, то муравьи не замечают потери, продолжая строить верхушку.

– Муравьи замечают. Ты про термитник говорил?

– А, ну да, попутал. Не суть. Главное – общественные насекомые, псевдоразумные, живут по прописанной программе с её глюками, багами и прочими ошибками. А если обстоятельства выпадают из программы – они подвисают и погибают. Так и большая часть людей. А судьба – программа для них. Жизнь большинства людей не отличается по сложности от жизни тех же ос, хотя эти полосатые мухи – неразумны.

– А разумные люди? Для них нет судьбы? – спросил батяшка. И зря я не учёл лукавых искорок в лазури его глаз.

– Если человек разумен до осознания ответственности и последствий своих поступков – он сам себе определяет судьбу. Ноу фатум!

– А ты не думал, что для одних – простая судьба, для других – посложнее. Кому-то тетрис всю жизнь, а кто-то Цивилизацию юзает?

Сказать, что я выпал в осадок – ничего не сказать. Я просто оху... в шок попал, в общем.

– В общем, – продолжил мой собеседник, – ты и прав, и не прав разом. Действительно, для всех прописана разная судьба. Но, для всех. И есть защитный механизм, защищающий сущее в этом мире. Должен понимать, что без защиты "от дурака" ни одна система долго не просуществует. Так, кстати, и было. И не раз. Всё приходилось начинать заново. И с каждым разом демпферы всё мощнее. Их, кстати, можно преодолеть. Причём, разными способами.

– А как же без этого – исключения, подтверждающее правило. Как в Матрице, Избранные и Пифия?

– И снова ты прав. Ведь все люди созданы, ты должен помнить, "по образу и подобию". Это значит, что каждый желающих может стать богом. Или подобным богу.

– Прометей?

– Прометей был богом. А вот его избавитель от кары богов – Геракл – был человеком, а стал богом.

– Демпферы не сработали?

– Срабатывали. И не раз, поверь. Ему доставалось! Никто же не обещал, что путь в боги – лёгок.

– И одолеют его только достойные?

– Или хитрые. Читеры были, есть и будут. Но, система совершенствуется с каждым разом. Читерство, как надеюсь понятно, – наказуемо. Но, мы отвлеклись. Так о чём мы?

– Судьба. Для дерзких – её нет?

– Есть. Для всех есть. Даже у самих богов есть судьба. Наверное. Но, если тебе в рамках твоей судьбы стало тесно – ты можешь доказать, что достоин большего и преодолеть сопротивление демпфера и тебе будет прописана новая судьба – более сложная, но и с большей степенью свободы, а главное – более интересная.

– И зачем такие сложности?

– А ты вспомни – кем были созданы люди?

– По образу и подобию.

– Вот-вот. Душа нам даётся не для того, чтобы её погасить в зверином образе. А чтобы она обогатилась и обогатила того, кто её дал.

– А кто её дал? – спросил я, но получил такой взгляд, будто вдруг превратился в осла. А не задавай очевидных вопросов! Всё верно.

– Ладно, вернёмся к нашему барану, а конкретно – ко мне. Я-то тут при чём?

– Ну, ты же осмелился отринуть судьбу. Отринуть смерть. И тебе был дан шанс. Это и есть твоя новая судьба. Но, ты её не принял. Всё время пытаешься её переписать. За что и получаешь.

– Не лезь туда, куда собака не совала...

– Элементарная техника безопасности. Сунул палец в розетку – получил удар током.

– Сунул провод – получил свет. Спасибо тебе, отче. Но, ты так и не ответил, почему погибли мои родные.

– Когда ты погиб под вагоном – жене твоей было не до развлечений, она ни на минуту не оставалась одна и операция людоедов пошла по запасному варианту, погибла другая девушка. Ты выбрал другую судьбу, но не дорос до неё, всё завалил. Море крови. Ты попытался ещё и ещё. Последний раз почти получилось. Судьба. Ты не захотел успокоиться – погибло много народа.

Я усмехнулся:

– Это можно исправить. Прямо сейчас.

– Поздно. Твой "крипт" переписан. Жить вчерашним днём – нарваться на демпфер.

– И что же мне делать? – в отчаянии закричал я.

– Мы почти пришли.

С вершины пригорка открылся вид на небольшую церквушку. Маленькую, но всю такую чистенькую, яркую, как игрушечную. Каменные стены были оштукатурены и побелены, окна забраны цветной мозаикой, купол луковкой – золочён. Ворота храма были открыты. Для меня что ли?

Мы зашли в храм. И пока я хлопал глазами, разглядывая фрески, батюшка переоделся в ритуальную спецовку. Потом он проводил со мной разные причитающиеся обряды. Я хоть и верующий, но в ритуалах – не силён.

И когда всё закончилось, он обнял меня, как родного, благословил меня и сказал:

– Иди, Витя, с Богом! Теперь ты поймёшь, что надо делать. Проснись, Витя! Проснись!

Прощальный ужин.

Это был сон. Просто сон. Галлюцинация, вызванная болевым шоком и кровопотерей. Не было никакого батюшки, не было единорога, не было храма. И беседы не было. Это я сам с собой общался в бреду. Я понял это, когда сел и осмотрелся. И очень расстроился. А потом подумал, что глупо сожалеть о том, чего и не было. Глупее – только о том, чего не будет.

– Статус! – приказал я.

Все с удивлением смотрели на меня. Да, хорошо воинство – изодранное, в крови, грязнящее! И у всех, как у вампиров – рот в засохшей крови.

– При команде "статус" – доложить обстановку! – снова приказал я.

– Это не по уставу! – буркнул Громозека.

– Поговори мне ещё! Встать! Смирно! Статус!

Он стал докладывать, но я не слушал. Не для того строил. Я и своими глазами всё вижу. Я их построил и этим направил моральное состояние в нужное мне место, вынув его оттуда, где оно было.

– Слушай сюда, – приказал я, когда Громозека закончил, – разделываем тушу зверя, грузим всё в бэтер и возвращаемся. Сегодня у нас пир! Прощальный. Заотдыхались мы.

Потом подошёл к Прохору, покрутил его:

– Хорошо починен, – сказал я, – Дарья Алексеевна, выношу вам благодарность от лица командования за возвращение в строй личного состава.

– Фу, какой ты скучный, – скривился Громозека.

Я рассмеялся:

– А на самом деле, я очень рад, что всё обошлось! Ребята, как же мы лоханулись!

– Ну, вот, а то – старшину включил! – Громозека подскочил и обнял. Следом налетели и остальные.

Пришлось наводить порядок:

– Так! Почему не выполняется моя команда? Кому вынести выговор в личное тело с печатью в грудную клетку?

Люди занялись делом – перетаскиванием разделанной туши медведя в БТР. Только тогда я осмотрел себя. М-да, красавчик! Хотя раны и были сращены выше всяких похвал, но синюшные тройные полосы пролегли от ключицы до поясного ремня. То же и на спине – от лопатки к плечу. Такой вот автограф мне оставил хозяин тайги. Вопрос был по шнурку, что держал крестик на моей шее. Шрам пролегал прямо под ним, но шнурок был цел. Может, отклонился?

– Шнурок этот невозможно повредить. Он не материальный. Одна видимость. Он сам распадётся... – сказала, подойдя, Даша.

– Я помню, за сутки, – я обнял её, спрятав лицо у неё на груди.

– Что случилось? – встревожилась она.

– Я не знаю, может, это просто сон, а может я единорога видел.

– Единорога? А с ним не было медведя, тигра и старика?

– Он не старик.

– Так ты его видел! – подпрыгнула она.

– Это был сон.

– Он всегда приходит во сне.

– Может быть, – пожал я плечами.

– В разных обликах он является. Всем по-разному. Кому в виде великана, кому – стариком со свечёй и филином, кому – подростком...

– Подожди, великан и старик со свечёй – это же сказочный Святогор.

Она посмотрела на меня так, как смотрят на ребёнка что вслух удивляется очевидным вещам.

– Он помог тебе?

– Чё-то я и не понял, – опять пожал я плечами, – помог он или ещё больше запутал.

Я отпустил Дашу, поднялся, сорвал остатки гимнастёрки со своих плеч, посмотрел на эту окровавленную тряпку и бросил её в чёрное пятно, оставшееся от разделанного медведя.

– Пошли, Ведьма!

– Пошли, Странник.

Ох и радости было! Мясо – оно всегда ценно, дармовая дичь – особливо, а медвежье мясо и жир – вообще считались лечебными. Собрался весь посёлок, Даша распределяла тушу. Я обратил внимание, что из мужского пола только мальчишки и два деда древних, одного из которых я уже знал – он медведю молился. На мой вопрос, Даша сделала удивлённое лицо:

– Война же. Кто воюет, кто лес заготавливает. Проша вот воюет, а старший – бригадир на лесозаготовке. Он же механик. Там он один с тракторами может управиться. Потому и бронь дали.

– Прохор говорил, что он за брата пошёл.

– Так ему и сказали. Завет отца – непререкаем. Он знал, что пути ваши пересекаются. А у старшего дар – железку оживлять. Не людей.

– А где его семья?

– Так вот они! Это – жена, а дети – вон, с моими перепутались.

– Немудрено перепутать.

– Родня же.

Захотелось шашлыка. Никогда не едал шашлыков из медвежатины, но с удивлением понял, что шашлык, для меня – непременный атрибут любого застолья под открытым небом, для них – невидаль. Сам и занялся. Дед-медведепоклонник мне отсёк самого нежного мяса, сам нашёл ёмкость для маринования, перец, соль, уксус, лук и остальная зелень – проблемой не были. Захотелось замариновать в майонезе. А майонеза нет. Не беда! Опять же, уксус, перец, соль – есть, подсолнечное масло и яйца – тоже в достатке. Сложности возникли с лимоном. Но, небольшие сложности. Нашли. Как? Сие мне не ведомо. Посадил пару шустрых девочек взбивать яйца, руководил ими до получения майонеза. Боялся, что без миксера не получиться. Получилось.

Посёлок наполнился дурманящими запахами. В каждом дворе что-то готовилось – этакая кооперация и разделение обязанностей. А к вечеру стали на лугу составлять столы, накрывать их скатертями домоткаными и блюдами с праздничными яствами.

Сам мариновал, сам же и готовил шашлык, окруженный плотной группой мальчишек, весьма любопытных и не умолкавших ни на минуту. Их интересовало всё, они меня просто одолели вопросами. И про жизнь в России (именно так они и выражались, как будто тут не Россия), про войну. Особенно про войну. Но, и помогать не отказывались. Делали всё споро и ловко. Молодцы. Хорошая смена растёт. Когда шашлык был готов, в угли закопали картошку.

Прежде чем сесть за стол, сходили на реку ополоснуться. Я – в эскорте гомонящих пацанов. После помывки одел данную Дашей рубашку-косоворотку. Расшитую узорами. Парадно-выходную. В плечах пришлась впору, а вот в поясе был приличный запас. Вот так вот и сел за стол по правую руку от Даши. В таком вот виде – косоворотка, камуфляжные штаны и берцы, пережившие все мои злоключения. Справа от меня расселись мои спутники, напротив – местные. Дети – к краям.

Первый тост произнёс самый старший из присутствующих – дед-медведепоклонник. Ессно, за победу. Пили, стоя, прозрачную, как слеза, самогонку. Этот уральский виски был крепок, как спирт. Первач! Ах, да – это в фильмах самогон – мутный. Я такого мутного не пил никогда.

Ну, как говориться, меж первой и второй – муха не пролетела. Встал я. Поблагодарил Дарью Алексеевну за "ремонт" личного состава доблестной Красной Армии и тост поднял именно за неё:

– Если нас с боя не будут ждать такие уголки Родины, как у вас тут, не ждут такие красавицы и такие прелестные дети – воевать не за что!

Третий – молча и стоя.

А теперь можно и жевнуть!

Только вот беда – что-то запьянел я. Да ни как-нибудь, а стал песни горланить. И про грохочущие на поле танки, про девушку, что не узнает геометрии конца танкиста, про чёрного ворона, про кающегося и плачущего демона, спрашивая, станет ли ближе его нам кто-нибудь?

Про демона песня убила всех. Мне посоветовали закусывать и запели сами. А потом опять пел я. Про коня, с которым пойдем по полю, потому что любим Россию. Вот эту песню Матвиенко приняли. Ну, тогда продолжим из репертуара Любэ, благо Кадет и Громозека уже знали их и пели хором.

В общем, хорошо посидели. Поели вкусно, напились допьяна, песен нагорланились, потом ещё и в пляски вдарились. Одно плохо – я уже давно не курил и не тянуло, а как выпил, так потянуло. Дед меня угостил знатным самосадом, душистым, но крепким!

Тихо в лесу, только не спит...

Ночью, выбравшись из объятий Даши, я вышел во двор, сел на полено, закурил, глядя в черное небо. На запад. Мне казалось, что я вижу всполохи взрывов, слышу далёкую канонаду. Понимал умом, что это невозможно, что это мне чудиться, но казалось, что запад полыхал.

– Гроза там, – сказал, подошедший из темноты бесшумной походкой спецназовца, Громозека.

– Ещё какая! – ответил я.

– Возвращаемся?

Я опять затянулся, помолчал. Потом выпустил дым, сказал:

– Я хотел бы навсегда остаться здесь.

Он сел рядом, я протянул ему кисет, он покачал головой.

– Если не мы, то кто? – сказал он.

– Я знаю. Брат, всё, что ты скажешь – я знаю. И про долг, и что война придёт сюда, если мы её там не остановим, потому – не надо. Просто помолчи. Такая ночь! Пока не познаешь других ночей, бессонных ночей войны, не научишься ценить таких.

Он кивнул, стал сворачивать самокрутку. Я, затянувшись, сказал:

– Знаешь, у меня была хорошая жизнь. Семья, дом, работа, хобби. Но, мне казалось это таким скучным! Так меня всё это... Я, в тайне мечтал оказаться на месте деда и стрелять по танкам. А сейчас...

– Настрелялся, – кивнул Громозека.

– Повзрослел, – кивнул я.

– Вернулся бы в старую жизнь?

– Вернулся бы, – кивнул я.

Помолчал несколько минут, продолжил:

– Невозможно это. Не войти в одну реку второй раз. Я – другой, река – другая. Теперь моя жизнь – тут. А тут – война. Самая страшная из тех, что помнит человечество. И, может быть, не зря мы оказались тут, в это время и в этом месте. Чтобы стать героями. И может статься так, что если не справимся мы, то не сможет никто.

– Да, вот, не сказал бы, что ты от скромности умрёшь.

– Ты видел этих... других? Одни – не побеждать идут в бой, а умирать. Другие – готовы самое дорогое предать и продать, лишь бы не воевать. Мать готовы расстрелять, за немцев воевать, лишь бы не за правое дело. Да... А Сталин окажется виноват.

– А Сталин-то при чём? – подпрыгнул Громозека.

– Доживёшь, увидишь. Из него прямо демона сделают.

Громозека вскочил, окурок полетел в темноту, стоит, пыхтит, кулаки сжимает.

– Кто? – выдохнул он утробно. Как будто прямо сейчас пойдёт свинцовые примочки ставить.

– Много кто пожелает лягнуть мёртвого льва. Защищать только не найдётся желающих.

Я стал перечислять фамилии, Громозека притих и сел обратно, и схватился за голову. Громозека только с виду был тупым бойцом – это у него маскировка такая, на самом деле это был интеллектуал. Образованный, начитанный, с широким кругозором, прекрасно разбирающейся в окружающем мире. Другого ко мне бы не приставили. Кот был проще, но там я был в ином статусе, ставки были меньше. Тогда я был просто до фига знающим старшиной, а сейчас я – Кольцо Всевластия.

– Ладно, гнилая проституточная интеллигенция, но маршалы?

– Ты видел, как генералы просрали Красную Армию в 41-м? И не расстреливают их только потому, что других нет. И как народу объяснить, куда делось пятикратное превосходство над немцами в танках? Пятикратное – в самолётах? Десятикратное – в артиллерии? Куда делись миллионы тонн боезапаса, миллионы винтовок, сотни тысяч автоматов и пулемётов? Миллионы комплектов обмундирования? Миллионы мужиков, погубленных по-дурости? Почему уже в сентябре нечем было вооружать дивизии? Ещё в мае 41-го был двойной запас стволов всех калибров только на складах, не считая того, что уже было в войсках, через полгода – вообще ничего не осталось. Танки встречали бутылками с бензином, а опечатанные склады с орудиями оставались немцу. И не только с орудиями. Что это? Измена? Раздолбайство? А потом эти же люди, что "потеряли" оружие, экипировку, боезапас, горючку и целые армии – станут маршалами. Как им объяснить трудовому народу, почему он до войны трудился не разгибаясь, а потом он же с голыми руками встретил танки? И подлая интеллигенция подскажет им ответ – Сталин "прозевал". Это ведь он не дал им миллион танков, двести миллионов пехоты и миллиард эшелонов снарядов. Он не поднял по тревоге войска в утро 22-го.

– Это не его обязанность была. Это, вот, он позже стал Верховным Главнокомандующим.

– Пох, понимаешь, что никого это не колышет?

– Расплата будет жестокой за такую несправедливость.

– И снова ты прав. Такого издевательства над истиной не стерпит не только мироздание, оно довольно инертно, но вот союзники наши все сразу отвернуться. Если мы предали своего Вождя, то что нам будет стоить предать Китай, Югославию, Болгарию? И они сразу после попрания Сталина станут играть в свою игру, больше не надеясь на нашу страну, сразу переставшую быть "Старшим Братом". А страна – рухнет. Компартия будет вне закона. А народное достояние широким потоком потечёт к нашим недругам.

– Ты доложил? Всё! Это! Вот!

– Конечно.

– И что?

– Не знаю. Мне забыли доложить, – усмехнулся я.

– Вот, зараза! И что делать?

– Исправлять мир к лучшему. Своими руками и по своему разумению.

– Ты точно доложил?

– Ты видел, как лейтенант пишет? На проштампленной бумаге, пронумерованной. Так и они писали. Кто читал – мне не ведомо. Я сделал, что должен был, а там – будет то, что должно быть. А у меня ещё есть дела поважнее, чем думать о ещё не случившемся.

– И что же?

– Там ещё сотни танков с крестами ездють. А должны они в наших полях кострами гореть.

– Вот! Точно! Тогда, вот, пошли спать.

Мы уже почти разошлись по своим углам, когда Громозека дернул меня за рукав:

– Мне было строго наказано не спрашивать тебя ни о чём. Вот. Ты сам рассказал. Так, вот, скажи уж – когда Победа?

– Праздновали 9 мая. Каждый год. Главный праздник. В 1945-м победим. За 27 миллионов убитых.

Громозека зажмурился, потом тряхнул головой, развернулся и понуро побрёл.

Даша не спала. Сидела у окна и плакала. Подслушивала?

Я обнял её.

– Я уезжаю. Завтра.

– Знаю.

– Можно мне будет вернуться?

– Нет. Наши пути больше не пересекутся.

– Я не хочу тебя терять.

– Это не в твоих силах.

– Я приеду после Победы.

– Ты не найдёшь тут никого. Но, сегодня я – твоя.

Исход из рая.

Провожать нас вывалили все. Несли подарки. Кто заготовил мясо медведя, кто – медвежий жир разлил по крынкам, несли пироги, сало, яблоки, курники, хлеб, варенья. Дед каким-то образом умудрился выделать медвежью шкуру, хотя я зуб даю, что невозможно за ночь это сделать. А ещё мешочек (точнее баул такой) с листами самосада.

Очень трогательно.

Долго махали нам, когда мы уезжали, мальчишки некоторое время бежали за БТРом, глотая пыль, потом отстали. Я до последнего смотрел назад, хотя Даша и сказала, что не выйдет меня провожать. Простились в доме. Ну, а вдруг передумает?

Когда посёлок скрылся за пригорком, развернулся по ходу. Рядом трясся Громозека, оккупировавший полубашню с пулемётом. За руль усадили Кадета – пусть оттачивает вождение.

Отряд НКВД появился сразу и вдруг. Тот же ЗиС стоял на обочине, бойцы кого-то трамбовали на другой обочине.

– К бою! – закричал я. Если НКВД кого-то трамбует – было нападение, значит.

Защёлкали затворы.

Бойцы осназа при нашем появлении (если они появились вдруг, значит и мы для них так же вдруг) разлетелись в стороны, залегли, готовые встретить нас огнём.