Текст книги "Месть обреченного"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Киллер

Казалось, что дерево тихо стонало и молило о пощаде. Толстая кора, превращенная моими пальцами в крошево, падала на землю коричневым градом.

Утренний лес затих, притаился. Даже тугой на ухо дятел, ни свет ни заря угнездившийся среди узловатых ветвей старого дуба, перестал выдавать бесконечные автоматные очереди и, озадаченно склоня голову набок, с изумлением смотрел на человека, с упрямством одержимого терзающего древесный ствол.

Я отрабатывал удары "тигровой лапой". Последний год я тренировался редко, от случая к случаю, и сейчас наверстывал упущенное.

Неожиданно для себя мы нашли во всех отношениях удивительный приют. Это был полузаброшенный лесной дом отдыха в десяти километрах от автотрассы на берегу спокойной неглубокой речушки.

Еще лет пять назад около двух десятков домиков, рассыпанных в беспорядке среди лесных зарослей полнились отдыхающими, большей частью горожанами, которых привлекал чистый лесной воздух, великолепные песчаные пляжи и возможность уединения от мирской суеты.

Но теперь даже сравнительно недорогие путевки стали многим не по карману, и дом отдыха постепенно начал хиреть, превращаясь в дряхлого пенсионера, обломок ушедшей эпохи, тщетно пытающегося свести концы с концами за счет всяческих ухищрений.

Большей частью сюда приезжали те, кому были дороги воспоминания о давно ушедших днях молодых забав, своего рода патриоты дома отдыха.

Они изо всех сил старались вдохнуть жизнь в замшелого старца, устраивая посиделки с водочкой у костра под гитару, волейбольные и шахматные турниры, бег в мешках и прочие незатейливые игры непритязательного прошлого, когда имеющий в кармане червонец считался состоятельным человеком и приобретал полное право на первый застольный тост в "кухонном" парламенте, где можно было, особенно не таясь, рассказать очередной политический анекдот.

Остальной контингент не отличался разнообразием: несколько молодых пар, купивших путевку по случаю; две или три девичьи компании – эти приехали за романтикой и, что греха таить, в поисках острых ощущений; армянская семья, бежавшая из Карабаха и проживающая здесь, пока глава семьи не устроится с работой и не найдет пристанище; обслуживающий персонал от директора до конюха, каждый день с добротным русским матерком запрягавшего строптивую кобылу Машку, чтобы отправиться в близлежащую деревню за хлебом и молоком.

Пять, а возможно и больше, домиков пустовало. Незаселенными были и так называемые "генеральские" апартаменты – двухэтажный коттедж на шесть номеров люкс.

Поговаривали, что туда иногда заезжали районные чины, но кто и с кем из-за высоченного забора узнать было невозможно, а обеды для них готовились отдельно.

В пустующих домиках селились такие, как я с Сидором, случайные и залетные.

Судя по всему, плата за проживание здесь шла в карман директора дома отдыха. А потому мы пользовались некоторыми привилегиями, заключающимися в том, что нас никто не привлекал для участия в дурацких увеселительных "мероприятиях", а официантки в столовой не отказывали в добавке.

И почти все сотрудники, за исключением конюха, большого любителя выпить на дармовщину, делали вид, что нас просто не существует.

Такое положение вещей меня и Сидора вполне устраивало. Тем более что нам достался самый дальний домик, куда не хватало сил добраться даже вездесущему "водителю" кобылы Машки.

Мы отсиживались, дожидаясь, пока не стихнет шумиха по поводу исчезновения красной "девятки" вместе с ее пассажирами. Оставшихся у Сидора денег хватило, чтобы заплатить за месяц проживания в доме отдыха, и мы коротали время в усиленных тренировках, забредая для этого в самые глухие заросли лесного массива.

К сожалению, нельзя было поупражняться в стрельбе. Патронов у нас оставалось всего ничего, по запасной обойме на брата, не считая двух стволов, отобранных у "бригадира" и коренастого качка на вокзале.

Вчера вечером, после ужина, Сидор спросил:

– И долго еще мы будем тут клопа давить?

– Устал от отдыха? – Бля буду, устал!

– Ну ты, блин, даешь. Кормимся мы вполне прилично, природа вокруг не загаженная, вода в реке чистая, даже рыба водится… Что тебе еще нужно?

– Здесь все какие-то ненормальные, даже те две задрипанные телки, что я пытался закадрить.

– Но у тебя с ними вроде все шло на лад…

– Им, видишь ли, подавай романтику: охи и вздохи при луне, базар-вокзал о любви, кофе в постель… мать их так!

– Да-а, женщины… Кто их поймет?

– А чего там понимать? За буфера и на рояль.

– Вот потому тебя и сторонятся.

– Не всегда. – Но часто.

– Понимаешь, всегда так получается, что у меня времени в обрез. Не хватает на романтический треп.

– Тогда найди путану – и дело с концом. Проститутка похожа на такси: выбираешь какой хочешь маршрут и платишь по счетчику.

– Так ведь здесь глушь. Мне что, кадрить кобылу Машку? – А это дело вкуса.

Сидор расхохотался.

– Не ожидал, – сказал он, отсмеявшись.

– Чего именно?

– Оказывается, иногда ты можешь шутить.

– Наверное, сказывается наша безбедная курортная жизнь.

– И то верно…

– Ну, и чем закончился твой кобеляж? – спросил я Сидора.

– А я им прямо так и сказал: кончайте дурочек корчить, есть предложение устроить групповуху.

– И что в итоге? – В итоге оказалось, что было мало водки.

– Даже так?

– Ну… Я думал, им двух бутылок и за глаза хватит, но современная молодежь, оказывается, не чета нам. Для того, чтобы уложить этих свиристелок наповал, и ведра недостаточно.

– Это облом, – согласился я не без иронии.

– Короче, они изобразили оскорбленную невинность и слиняли, даже не поблагодарив за угощение. – А ты?

– Держась за ширинку, дабы пуговицы не поотлетали, я поплелся домой не солоно хлебавши. – Но, по-моему, ты возвратился только под утро…

– Это верно. – Сидор криво ухмыльнулся. – Я еще зашел на конюшню. А что дома делать? Ты спишь… – Я так полагаю, у вас с конюхом получился обстоятельный разговор…

– Не помню. Я надрался, как свинья. Он где-то раздобыл самогон, трехлитровую бутыль. Ну мы ее и… В общем, ясно. – Яснее не бывает. – Конюх привел каких-то теток – уж не помню, сколько их там было. – Старушки? – А хрен его знает! Я в их паспорта не заглядывал. Мне кажется, они были в возрасте, но еще при теле. – Ну и как? – Ты на что намекаешь!? – возмутился Сидор. – Да я просто спрашиваю…

– Если честно, то не знаю как. Помню только, что они с конюхом сначала пели песни, а затем стали плясать. – А ты? – Смотрел на них, словно баран на новые ворота. И самогон глушил. Фу, какая гадость! Сидора передернуло. – По запаху мне показалось, что самогон сгоношили из дерьма. Ей-ей. – А зачем тогда пил? – Так это я уже потом принюхался. Когда сходил за сарай, где меня вырвало.

– Сочувствую… – Мне твое сочувствие нужно, как козе баян. Сидор тяжело вздохнул и завалился на кровать. – Скука…

– Могу тебя обрадовать – завтра в бой, – сказал я, чтобы хоть как-то подбодрить своего приятеля.

– Чтоб я пропал – неужели?!

– Точно. Действительно, хватит бока пролеживать. Сделаем молниеносную вылазку во вражеский стан.

– Что ты надумал? – У нас с деньгами, сам знаешь, туго. Вот и подоим тех, у кого их валом.

– Слова не мальчика, а мужа! – оживился Сидор.

– Не хотелось бы этим заниматься, но иного выхода нет: твои и мои сбережения далеко отсюда, а за ту работу, что мы собираемся сделать, плата не предусмотрена.

– Я готов даже центральный банк взять, лишь бы не подыхать здесь от скуки и тоски.

– Банк нам как-то ни к чему, а вот казино потрясти – в самый раз.

– Какое казино? – Все той же фирмы "Астракон". – Клевая шарашка.

– Заодно и наших "приятелей" проверим на вшивость – такие ли они крепкие орешки, как представляются.

– И когда это ты его успел присмотреть?

– Давно. В былые времена. Раньше в здании, где теперь казино, находился ресторан. Недавно его переоборудовали и сделали пристройку, но внутри почти все осталось по-прежнему.

– Берем нахрапом?

– Как получится. Но попытаемся без лишнего шума.

– А мне все по барабану.

– Уезжаем после завтрака. Готовь машину. Не забудь проверить оружие.

– Мог бы и не напоминать.

– Это я по привычке…

Пока я купался, Сидор сбегал в столовку и принес сухпаек на двоих – кусок колбасы, хлеб, сыр и масло.

Так поступали многие, в том числе для маскировки и мы. Нередко отдыхающие, особенно заядлые рыболовы, которые имели машины, уезжали к речной излучине километрах в двадцати от дома отдыха, изобиловавшей рыбой, часто оставаясь там на ночевку.

Что, как говорится, и следовало доказать – никому наше исчезновение не могло показаться странным.

Впрочем, мы почти ни с кем не контактировали. А потому на нас обращали внимания не больше, чем на приблудную дворнягу, подворовывающую кухонные объедки.

Ночь съела все звуки, и даже мрачный неухоженный парк застыл в полной тишине и неподвижности, будто деревья превратились в каменные надгробия, а ветер, обычно треплющий верхушки, заплутался в ветвях и оцепенел в объятиях предутреннего тумана.

Город спал как тяжелобольной старец, неподвижно, безмолвно и почти бездыханно. Казалось, что он уже никогда не проснется, придавленный к жесткой, неуютной постели бременем прожитых лет, неустроенностью и полной безнадегой нынешней жизни, а также взращенным на крови почти ежедневных бандитских разборок страхом.

Бывший ресторан "Дубок" теперь сверкал неоном шикарных вывесок и лоснился привозным итальянским мрамором, оковавшим его располневшее туловище.

Собственно, казино "Астракон" располагалось в двухэтажной пристройке в стиле ретро с дурацкими башенками и балкончиками.

А в старом обеденном зале, который я посетил по возвращении на родину, теперь вихлялись наши доморощенные стриптизерши, вызывающе оттопыривая свои раскормленные картохой со шкварками зады.

И, понятное дело, сюда по-прежнему не пускали абы кого – за вход нужно было заплатить полусотенную "зеленью".

Свежеасфальтированная площадка у входа в казино полнилась машинами иностранных марок, при виде которых Сидор многозначительно подтолкнул меня локтем и тихо заурчал, как кот перед крынкой сметаны.

Он был прав – там шла игра по-крупному, ставки меньше, чем полтыщи долларов, не принимались. Я сам это видел, когда из любопытства заглянул в хрустально-позолоченное великолепие пристройки.

Время уже свернуло на пятый час, когда мы с Сидором наконец взялись за дело. Стоянка машин постепенно пустела, ресторан уже закрылся, и лишь казино продолжало крутить свои вертушки, обгладывая последних, самых упрямых денежных придурков.

Охрана "Астракона" была поставлена крепко, со знанием дела. Но и милиция, и глыбастые качки теперь больше кучковались у входа, прикрывая отъезд местных "крутых" и босов.

Естественно, напролом мы и не думали идти. Я избрал уже знакомый мне маршрут – через полуподвал с задней стороны здания.

В отличие от прежних времен, теперь решетка на окне полуподвала была посолидней – кованая, с завитушками и толстыми скрепами. Но я только внутренне рассмеялся – какие проблемы…

Пока я резал прутья решетки взятым напрокат у Чижа портативным автогеном, Сидор на всякий случай закрывал меня от нескромных взглядов предусмотрительно захваченной плащ-палаткой.

Окно было опутано проводками ветхозаветной сигнализации. Но я, не долго думая, выдрал раму, что называется, с корнями – казино еще работало, а значит, сигнальные устройства пока бездействовали.

Полуподвал был практически пуст. И только в одном из углов свалено какое-то барахло – судя по банкам из-под краски, ведрам, щеткам и прочей дребедени, это спецовки маляров, ремонтирующих здание.

Тонкий лучик потайного фонарика высветил лестницу и дверь, ведущую внутрь ресторана. Как и следовало ожидать, она была железная и, похоже, заперта с обратной стороны на амбарный замок или на засов.

Для нас с Сидором эта преграда – семечки: ставивший дверь головотяп умудрился навесные петли приварить со стороны полуподвала.

Минута работы автогеном – и с виду сверхнадежные штыри перерезаны пополам.

Мы медленно открыли дверь, прислонили ее к стене. Замок навесной, проушины кованые, дверь – танком не проломишь.

А мы и не собирались ее таранить…

Коридор был пустынен. Еще одни двери заперты. Замок врезной.

Сидор молча достал набор отмычек – чему нас только не учили в заморских краях! – две или три минуты поколдовал над замочной скважиной, затем повернул ручку, и мы попали в своего рода предбанник – квадратное помещение размером примерно два на два метра.

Это уже что-то новое по сравнению с былыми временами. Теперь вместо двери в каморку уборщицы – глухая стена. А выход с левой от нас стороны перекрывала покрытая прозрачным полиэфирным лаком фанерованная деревянная плита.

Что за ней, как ее убрать или открыть?

Мы с Сидором в некоторой растерянности переглянулись. А затем он с отчаянным выражением на лице толкнул плиту от себя.

Результат – нулевой.

– Была бы граната… – пробормотал под нос Сидор. – Бля буду, рванул бы. – Посвети, – прошептал я, опускаясь на корточки.

Ну конечно, как мы сразу не догадались!

Я отобрал у Сидора фонарик и наклонился пониже. Точно, плита стоит на колесиках, которые катаются в металлических пазах. – Помоги… Я попытался сдвинуть плиту влево – не получилось.

– В обратную сторону… – подсказал приободрившийся Сидор.

Мы приложились, толкнули – и едва не вывалились в неожиданно образовавшуюся щель.

Картина, открывшаяся перед нами, заставила меня и Сидора как можно скорее вернуть плиту на прежнее место.

Буквально в трех метрах от нас на стульях изнывали от безделья два охранника – один в ментовской форме с пистолетом в кобуре, а второй, дюжий молодец с курносой мордахой, держал на коленях многозарядный гладкоствольный "ремингтон" с укороченным прикладом.

– Мочим? – в азарте прошипел над моим ухом Сидор. – Не спеши. Понаблюдаем чуток… Мы прильнули к узкой щелке между раздвижной дверью и стеной.

– Как бы нас тут не вычислили… – с сомнением проворчал Сидор.

– Спешка, как ты знаешь, нужна только при ловле блох.

Ни я, ни Сидор не боялись, что нас услышат: мы шептались по методу, которому нас учили в той же Южной Америке. При этом наши голоса (если только хорошо прислушаться) больше напоминали тихую мышиную возню, нежели человеческую речь.

Неожиданно послышался скрип отворяемой двери, чьи-то шаги, и в комнату, где сидела охрана, вошли двое – еще один охранник, который тут же отправился восвояси, и дородная тетка с обычной хозяйственной сумкой в руках.

– Дрыхнете? – спросила она охранников.

– Не гони волну, Максимовна, – весело ответил ей курносый. – Бдим, как видишь. Скоро там конец? – По мне, так пусть развлекаются хоть до рассвета. В нашем деле время воистину деньги. Она хихикнула, доставая из кармана брючного костюма ключи.

– Как сегодня навар? – поинтересовался курносый.

– Жирнее еще не было, – бодро ответила уже невидимая нам Максимовна, орудуя ключами где-то сбоку от нас. – Хорошо, – сказал с удовлетворением курносый. – Может, премию получим.

– Размечтался… – буркнул второй охранник, одетый в милицейскую форму. – Получишь… мертвого осла уши. Нас деньгами не шибко балуют. – Но и не обижают. Тебе что, мало? – Это снова курносый. – Денег всегда не хватает.

– А ты ходи по ночам вагоны на станции разгружать, – с издевкой сказал курносый. – Там платят больше. – Может, ты заткнешься!? – окрысился милиционер. – Сиди и сопи в две дырки. – Ты че, в натуре… Не борзей.

Курносый набычился и метнул на напарника злобный взгляд.

– Тихо, мальчики, тихо! – вовремя вмешалась Максимовна. – Не хватало еще, чтобы вы тут подрались. Сегодня к нам пожаловал Саша Грузин, так что сами знаете, что с вами будет, если вы сотворите здесь большой шухер.

Она никак не могла справиться с замками и пыхтела, будто поднималась на крутую гору.

Охранники успокоились мгновенно, однако взгляды, которыми они обменялись, говорили красноречивее слов.

Наконец раздался лязг засовов, и тут только я сообразил, что теперь каморку уборщицы превратили в сейфовую комнату для хранения выручки, а Максимовна – кассир казино. – Вперед! – скомандовал я Сидору.

Нельзя было допустить, чтобы она успела закрыться изнутри.

– Берешь на себя женщину, – сказал я своему приятелю и подельнику.

Мы появились перед остолбеневшими от неожиданности охранниками как бесы из преисподней – в черных костюмах, масках и с пистолетами, снаряженными глушителями.

Не знаю, чему там их учили, но то, что учеба не пошла впрок, в этом можно было не сомневаться. Они даже не притронулись к оружию, а только смотрели на нас внезапно обезумевшими от страха глазами, неподвижные, как изваяния.

Я молча указал дулом пистолета на пол: мне не хотелось лишней крови.

Они безгласно и покорно, будто полусонные, улеглись лицами в исшорканный подошвами кафель и заложили руки за голову – пожалуй, единственное, что эти двое, как оказалось, хорошо усвоили из науки об охране важных объектов.

Я не стал долго мудрить и ждать, пока они очухаются от внезапного ступора – два точных и жестких удара, и сон принял их в свои объятия по меньшей мере на полчаса; а больше нам с Сидором и не нужно было.

Позади раздался приглушенный всхлип.

Я стремительно обернулся. Сидор смущенно развел руками:

– Понимаешь, хотела закричать…

– Ты что, сломал ей шею!?

– Упаси Бог! Обижаешь, Ерш, я только слегка хлопнул ее по загривку.

– Займись деньгами, а я посторожу на входе.

– Лады…

Только теперь я понял назначение раздвижной двери: она служила маскировочным щитом, скрывающим комнату-сейф.

И нам очень повезло, что эта внушительного вида плита из дубового фанерованного бруса, армированного стальной проволокой, не была закрыта на замок – ее не взял бы и топор дровосека…

Денег, в основном долларов, набралось на полную сумку, которую принесла с собой ныне мирно почивающая Максимовна.

Сидор, запихивая кредитки в бездонную утробу главной принадлежности наших домохозяек, непрестанно подмигивал мне и гримасничал, словно обезьяна, – от избытка чувств.

Да, похоже, наш "улов" стоил потраченного на него времени…

Как это ни удивительно, но мы убрались из города ни клятые, ни мятые; даже стеклянная будка поста ГАИ на окраине проводила нас умиротворенным мерцанием одинокой настольной лампы, освещающей клюющего носом мента в наброшенном на плечи кителе.

Спи, парень, у тебя и впрямь отменный ангел-хранитель…

Опер

Господи, как я ждал этого момента!

И вот она, твоя высшая справедливость, – еще одна видеозапись, теперь уже беседы Сандульского с самим Грузином. Это даже не кассета, а осиновый кол для всеми проклятой бандитской груди.

Саша Грузин был пьян как сапожник. Уж не знаю, чем там его поманил Жорж, но он приплелся в кабинет Сандульского словно бык на бойню.

Того, что Грузин наболтал, с лихвой хватило бы ему на пожизненное заключение, будь у нас такой закон. Похоже, он хотел произвести как можно более выгодное впечатление на Сандульского, который с отчаяния предложил ему не десять, а целых пятнадцать процентов с дохода.

На этот раз мы с Баранкиным устроили просмотр видеозаписи на квартире одного из наших так называемых "добровольных помощников органов правопорядка", изрядной сволочи, бывшего начальника первого отдела номерного предприятия, пьяницы, бабника и проходимца.

Я не рискнул воспользоваться аппаратурой управления – чем черт не шутит, вдруг моя разработка уже "засвечена" и комната техсредств снабжена "жучками".

А к Баранкину уже возвратилась его дражайшая половина, загоревшая до черноты и умиротворенная до полной прострации – наверное, целебным морским воздухом…

Голос Саши Грузина был на удивление тонок и визглив.

Впрочем, и сам он не впечатлял размерами и статью – такой себе низкорослый пьяный сатир с черными маслеными глазками и низким лбом, который можно было закрыть одним пальцем.

Г р у з и н.

… Так, говоришь, Сторожук прижимает… хе-хе… известная сволочь, давно под ногами путается.

Ж о р ж.

Что делать, Александр Давидович? Он сожрет меня с потрохами.

Г р у з и н.

Подавится… хе-хе… много на себя берет, укоротим, если нужно… хе-хе…

Ж о р ж.

Я готов платить вам дес… пятнадцать процентов! Только защитите.

Г р у з и н.

Пятнадцать? Это разговор делового человека… хе-хе… Защитить можно… отчего нет… хе-хе…

Ж о р ж.

Но за ним такая сила… Пока все образуется, от меня мокрого места не останется.

Г р у з и н.

А вот это ты напрасно так говоришь. Видали мы козлов и покруче. Помнишь, чем кончил Храпатый? Я эту мразь размазал по стенке, академики собирали его по частям неделю, все равно подох… хе-хе…

Ж о р ж.

Но Сторожук ведь мент, а с ними не все так просто…

Г р у з и н.

Мои ребята уже не одного мента завалили. И что? Никаких проблем. Меня доставал однажды один… умник из угрозыска, не помню точно как его звали: Макарчук… а может, Макарченко… все равно подох… хе-хе… Я ему лично свинцовую примочку выписал… хе-хе… зарыли, как падаль, на Солонцах… там места всем хватит… хе-хе…

Даже при не очень хорошем освещении в кабине-те Сандульского было заметно, что Жорж стал белее стенки – таких откровений от Саши Грузина он не ожидал.

Я понимал состояние Сандульского – вдруг Грузин вспомнит по трезвянке, что он развязал язык?..

Всполошенный Жорж не знал, как повернуть разговор в иное русло. А его собеседника несло словно под горку на санках по наезженной в плотном снегу колее. – Ах, сволочь!

Баранкин даже заскрипел зубами от ненависти к Грузину.

– Так вот где Макарчиков… Ты его знал? – спросил он.

– Слыхал. Встречаться не приходилось.

– Я с ним учился. Мужик был – таких поискать. Настоящий сыщик, до глубины души порядочный человек. Его жена осталась с двумя мальцами, одному чуть больше года, а второй этой осенью пойдет в школу.

– Давай досмотрим…

Г р у з и н.

Ежели что, любые наезды спустим на тормозах. В деле этого мента меня… хе-хе… тоже пытались поиметь, но Шалычев нажал на кого нужно – и все в ажуре… хе-хе…

Ж о р ж.

Да, да, конечно, Шалычев…

Г р у з и н.

Что ты, евреец, можешь знать о Шалычеве?! Вот я – да. Мы с ним кореша. Давно. Никто об этом и не подозревает… Шалычев – большой любитель девочек… хе-хе… Осторожный… но все равно однажды влип по самые уши. С этими шалавами никогда не знаешь… хе-хе… что они могут вытворить. Попалась ему одна соска… клевая малышка… а после постельки оказалось, что была целка, что ей нет и пятнадцати, что легла с Шалычевым по пьяной лавочке и без своего согласия и что она идет прямиком в ментуру сдавать его со всеми потрохами… хе-хе… Каково?

Ж о р ж.

Бывает… конечно… Может, пойдем в зал? У меня там новая программа… и все такое…

Г р у з и н.

Да, бывает. Шалычев запаниковал, пришлось мне… хе-хе… придушить эту цыпочку. А девка была – ягодка, цимус. Ничего, все обошлось. Вызвал не кого-то другого, а меня. Кто у него настоящий друг? Я! Саша Грузин! Все сделал как нужно. Друзья они, как это… ага – в беде познаются… хе-хе… Понял, маланец?

Ж о р ж.

В-ва… П-по…нял…

Мы с Баранкиным переглянулись и молча покачали головами – ни фига себе понесло Грузина!

На экране было видно, что Жорж от страха едва не плачет.

А Саша Грузин, которого, похоже, прихватил приступ пьяной болтовни, глядя поверх головы Сандульского, все бубнил и бубнил монотонным голосом свои страшные откровения.

Наверное, в жизни любого человека, даже такого ублюдка, как Саша Грузин, наступает момент, когда просто нельзя самому нести груз памяти и возникает потребность выговориться, исповедаться даже не близкому человеку, а нередко первому встречному.

Поездной синдром…

Г р у з и н.

Сторожук, Сторожук… Кончим гада – и точка! Даю слово. Сторожук, эта вша, гнида чухонская, против меня прет? Все, заметано. Мы с тобой договорились. Только смотри, Жорж, сболтнешь кому лишнее… хехе… я с твоей задницы полос нарежу и псам скормлю… хе-хе… Понял?

Ж о р ж.

А как же… к-конечно… я всегда… сп-пасибо…

Г р у з и н.

И чтобы платил вовремя и сколько положено. А то знаю я вас, маланцев… хе-хе… еще те жучары, так и норовите нас в лапти обуть… хе-хе… Пойдем, обмоем наш договор. Скрепим по-мужски. У тебя пойло есть приличное? Да не то, что я поставляю, – это бурда, спиртяга вонючий. Пусть его пьют ханурики… или те, кто сейчас в зале… хе-хе… Есть? Тащи на мой стол… черт! Двери у тебя какие-то узкие…

Баранкин от возбуждения был красный, как вареный рак. Он метался по комнате, ероша рыжие волосы и мыча что-то нечленораздельное.

– Сядь! – наконец вызверился я. – Какая муха тебя укусила?

– Бр…ндо…Гр-зн! – Ну, Грузин – что из этого?

Я понял только последнее слово из его словесной абракадабры. – Все, Грузин приплыл! Ордер… у прокурора…

Баранкин опять понес что-то невразумительное:

– ОМОН… кр-нты…сегодня! Берем сегодня!

– Берем… кота, знаешь за что? Распетушился. Великий сыщик Баранкин, гроза мафии и прочая, проводит операцию по задержанию важного преступника. Прямой эфир, спецназовцы в масках, и только Баранкин в смокинге и при бабочке… Чушь собачья! Остынь и подумай.

Баранкин взвился, будто его ошпарили.

– О чем тут думать?! Действовать нужно, и как можно скорее!

– Не смешите нас жить, как говорят в Одессе. Этот материал – всего лишь первый камешек на могилу Грузина. Повременим, Слава, нам спешить некуда.

– Да ты… ты в своем уме?! Он ведь обещался прикончить Сторожука! Или ты мух ловил, пока работал видик?

– Это он по пьяни сболтнул, чтобы покрасоваться.

– Нет, я просто отказываюсь тебя понимать! Грузин – и ты сам это знаешь не хуже меня – слов на ветер не бросает. Сторожук – сотрудник милиции, и если… – Скажи еще – наш товарищ, соратник и брат, – перебил я его.

– Ну, не товарищ и не брат…

– Он сучара, каких поискать, отщепенец и продажная шкура. Тебе бы в плакальщицы податься, чтобы на похоронах разных подонков слезы крокодильи лить.

"Прости меня, Слава! Ну не могу я правду тебе сказать, хоть на куски меня режь!"

– Мы обязаны доложить! – упрямо гнул свою линию Баранкин.

– Кому?

– Руководству.

– Ты имеешь в виду Саенко?

– В первую очередь.

– А тебе Сандульского не жалко?

– А он-то при чем?

– Очень даже причем. Ты можешь дать гарантию, что Грузин не узнает о наших видеоматериалах?

– От кого? Я не думаю, что Саенко будет болтать об этом на всех перекрестках. Служебная тайна, он давал подписку. – Ладно, пусть Саенко мужик-кремень. Что, впрочем, пока неизвестно.

– Неизвестно… – как эхо повторил Славка.

– Но ведь он тоже, как и мы, должен сообщить о расследовании по инстанциям? А ордер на арест? Да пока мы с тобой не предъявим прокурору стодвадцатипроцентные доказательства по делу, он пальцем не шевельнет, чтобы подписать сию бумаженцию.

– Это точно.

– Можно подумать, что ему, а тем паче Саенко, неизвестно, кто таков Саша Грузин и с кем водит дружбу. А связаться с губернатором – себе дороже.

– И если так, то тогда…

– Вот именно! Грузин начнет рубить "хвосты". И в первую голову пострадает безвинный Сандульский, которого мы просто обязаны охранять. Я дал слово, что он останется в стороне при любом раскладе.

"Ах, как красиво говоришь, Ведерников! Сукин ты сын! Неужели это ментовская форма сделала тебя отъявленным лжецом и циником? Можно подумать, что ты так сильно беспокоишься о судьбе Жоржа…"

– Но Сторожук… – Да хрен с ним! Ты лучше подумай о себе. – Что мне думать?

– Он выпутается, ему не впервой. А вот мы, случись утечка информации, будем себя чувствовать весьма бледно. Чтобы не сказать больше.

– Ты считаешь?..

– Да, я уверен. Нас пустят в расход при первой возможности. Не забывай, что Грузин наболтал о Шалычеве.

– Останется пленка… и другие материалы…

– Они просто исчезнут. Например, пожар в управлении, землетрясение, наводнение, или комета Галлея упадет на Землю.

– Ну, ты скажешь…

– Короче говоря, причин для отмазки у нашего начальства, случись что с материалами расследования, будет предостаточно, не сомневайся – большие деньги еще и не такие чудеса вытворяли. – Так что же нам тогда делать? В голосе Баранкина послышалось уныние вперемешку с отчаянием.

– Ждать. Затаиться и ждать.

– Чего ждать?

– Дальнейшего развития событий.

– Но мы не имеем на это права!

– Чисто по-человечески – да. С точки зрения оперативника – тем более. А если посмотреть взглядом современного человека – то почему и нет? – Это цинично! – Ну и пусть. – Ты не можешь так говорить!

– Может быть. Но я совершенно не имею желания сыграть в ящик, оказавшись между двух огней. Разве мы с тобой виноваты, что наше государство такое беззубое, что сотни преступников разных мастей гуляют на свободе, а тронуть их – кишка тонка? Ты уже забыл недавний суд? И сколько раз нам так плевали в лицо? И где те ребята, настоящие профи, что работали не на страх, а на совесть? Вот-вот, не пришлись ко двору.

– Теперь и у нас с тобой проблема – продолжать дальше лгать и изворачиваться, чтобы выжить, или уйти.

Баранкин сказал это с неожиданной злобой и омерзением.

– В нашей ситуации, Слава, лучше побыть пять минут жалким трусом, чем героическим мертвецом.

– И это говоришь ты, прошедший пекло Афгана?!

– Слушай, не заставляй меня отправить тебя подальше! И постарайся мне больше не напоминать об Афгане. Если ты считаешь, что на той войне я уцелел благодаря своей чрезмерной храбрости, то здорово ошибаешься. Я просто не лез туда, куда не нужно и куда меня не посылали. – Как я в тебе ошибался… Побледневший Баранкин, не глядя на меня, поспешил к выходу. – Все, закончили. Мне пора…

Я шел по городу словно по раскаленной сковороде. Глаза застилала багровая пелена, в душе бушевал пожар, а над головой плавилось полуденное солнце.

Хороший день, ничего не скажешь – сегодня я, по-моему, потерял друга. При всех своих недостатках Баранкин временами бывал прямой, как гвоздь.

И упрям – по-хорошему упрям – словно библейский осел.

Мне и самому не нравилось то, что я затеял. Но каким образом добраться до нашей мафиозной верхушки, подмявшей под себя все и вся?

Как можно сохранить те самые, набившие оскомину при прежней власти "чистые руки", что подразумевало точное исполнение закона, если сейчас, куда ни кинь глазом, сплошная грязь, круговая порука власть имущих и воинствующий дебилизм, щедро замешанный на спиртном и наркотиках?

Все словно сошли с ума, а кровавые разборки так вписались в повседневную жизнь, что без них рядовой обыватель уже просто не представляет нынешнего бытия.

И когда какое-то время царит спокойствие, на душе у него становится муторно – значит, нужно ждать чего-то еще более страшного, более кровавого…

День до вечера я дотянул на голом энтузиазме.

Я копался в бумагах, а перед глазами маячил сосновый лес, речка и костерок с булькающей над ним ушицей в котелке. Хотелось все бросить к чертям собачьим и забиться в какой-нибудь медвежий угол, где на сотни верст вокруг ни единой души.

С этим неистовым и, наверное, глупым желанием я и ушел с работы, едва часовая стрелка переползла цифру "шесть". Что уже было необычно для нашей конторы, нередко сверкающей светящимися окнами до полуночи – в чем, в чем, а в показухе Саенко знал толк.