Текст книги "Толедский собор"

Автор книги: Висенте Бласко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Габріэль чувствовалъ жалость къ этимъ людямъ, прозябающимъ на одномъ и томъ же мст, не интересуясь ничмъ, что происходитъ за стнами собора. Церковь казалась ему огромной развалиной – какъ бы щитомъ животнаго, нкогда сильнаго и мощнаго, но которое уже умерло боле ста лтъ тому назадъ. Тло его истлло, душа испарилась, и отъ него не осталось ничего, кром этого вншняго щита, подобно раковинамъ, которыя геологи находятъ при раскопкахъ и по строенію которыхъ они стараются опредлить, каково было тло существъ, жившихъ въ нихъ. Глядя на церковные обряды, которые его прежде волновали, онъ чувствовалъ желаніе протестовать, крикнуть священникамъ, чтобы они ушли, потому что время прошло, вра умерла, и что если люди приходятъ еще въ храмы, то только по традиціи и изъ страха передъ тмъ, что скажутъ другіе.

Въ Барцелон, куда Габріэль похалъ изъ Толедо, жизнь его превратилась въ водоворотъ борьбы и преслдованій. Товарищи относились къ нему съ большимъ уваженіемъ, видя въ немъ друга великихъ борцовъ "за идею", человка, объздившаго всю Европу. Онъ сдлался однимъ изъ самыхъ видныхъ революціонеровъ. He было ни одного митинга безъ участія товарища Луны. Его природный даръ краснорчія, обращавшій на себя вниманіе уже въ семинаріи, проявлялся съ огромнымъ блескомъ въ революціонныхъ собраніяхъ, опьяняя толпу въ лохмотьяхъ, голодную и жалкую, которая вся дрожала отъ возбужденія, слушая, какъ онъ описывалъ грядущее райское устройство жизни, когда не будетъ ни собственности, ни пороковъ, ни привилегированныхъ классовъ, когда работа будетъ наслажденіемъ и не будетъ другой религіи, кром науки и иекусства. Нкоторые слушатели, самые скептическіе, снисходительно улыбались, слушая, какъ онъ возмущался насиліемъ и проповдывалъ пассивное сопротивленіе, которое должно привести къ полной побд. Онъ казался имъ идеологомъ,– но его всетаки ходили слушать, считая его рчи полезными для дла. Пусть онъ говоритъ, а они, люди дла, сумютъ уничтожить безъ рчей это ненавистнве общество, глухое къ голосу истины.

Когда начались взрывы бомбъ на улицахъ, товарищъ Луна былъ пораженъ боле всхъ другихъ неожиданной для него катастрофой; однако, его же перваго посадили въ тюрьму въ виду популярности его имени. О, эти два года, проведенные въ крпости Монхуихъ! Они глубоко ранили душу Габріэля, и эта неизлечимая рана раскрывалась при малйшемъ воспоминаніи о томъ времени.

Общество обезумло отъ страха, и ради самообороны стало попирать вс законы совсти и человческаго достоинства. Въ культурной стран воскресло правосудіе варварскихъ временъ. Расправу съ революціонерами перестали доврять суду, который могъ бы оказаться слишкомъ совстливымъ для этого. Революціонеровъ отдавали въ руки полиціи, которая, съ одобренія высшихъ властей, возобновила систему пытокъ.

Габріэль помнилъ стрзшную ночь, когда вдрутъ въ его каземат показался свтъ. Вошли люди въ полицейскихъ мундирахъ, схватили Габріэля и повели вверхъ по лстниц въ помщеніе, гд ждали другіе люди, вооруженные огромными палками. Молодой человкъ въ мундир полицейскаго офицера, креолъ, съ сладкимъ голосомъ, съ небрежными, лнивыми дврженіями, сталъ допрашивать его о террористическихъ покушеніяхъ, происходившихъ въ город за нсколько мсяцевъ до того. Габріэль ничего не зналъ, ничего не видлъ. Можетъ быть, террористы были изъ числа его товарищей, но онъ жилъ въ своихъ мечтахъ и не видлъ, что вокругъ него готовились акты насилія. Его отрицательные отвты раздражали полицейскихъ. Сладкій голосъ креола дрожалъ отъ гнва, и вдругъ вся шайка накинулась на него съ ругательствами и проклятіями, и началась охота за несчастной жертвой по всей комнат. Удары сыпались на Габріэля куда попало – на спину, на ноги, на голову. Нсколько разъ, когда преслдователи вталкивали его въ уголъ, онъ выскакивалъ у нихъ изъ рукъ и отчаяннымъ прыжкомъ, наклонивъ голову, перебгалъ въ противоположный уголъ. Но удары продолжали сыпаться на него со всхъ сторонъ. Минутами отчаяніе придавало ему силу, и онъ бросался на своихъ мучителей, съ намреніемъ вцпиться зубами въ кого сможетъ. Габріэль хранилъ на память пуговицу отъ полицейскаго мундира, которая осталась у него въ рук посл одной изъ этихъ послднихъ вспышекъ угасаюіцихъ силъ.

Когда, наконецъ, мучители его устали, ничего не добившись отъ него, его отвели обратно въ казематъ и забыли тамъ. Онъ питался сухимъ хлбомъ и страдалъ отъ жажды еще боле, чмъ отъ голода. Вначал онъ молилъ изнемогающимъ голосомъ, чтобы ему дали напиться, потомъ пересталъ просить, зная, какой будетъ отвтъ. Ему предлагали дать сколько угодно воды, если онъ выдастъ имена виновниковъ покушеній. Все время ему приходилось длать выборъ между голодомъ и жаждой. Боясь терзаній жажды, онъ бросалъ на полъ, какъ отраву, пищу, которую ему давали, потому что она была пропитана солью и усиливала жажду. У него начался бредъ, какъ у погибающихъ при кораблекрушеніи, которые грезятъ о прсной вод среди соленыхъ волнъ. Ему снились прохладные ключи, и онъ высовывалъ языкъ, прюводилъ имъ по стнамъ каземата, думая, что погружаетъ его въ воду, и съ ужасомъ приходилъ въ себя. Разумъ его начиналъ мутиться отъ пытокъ; онъ ползалъ на четверенькахъ и стукался головой объ дверь, самъ не зная зачмъ.

Его мучители какъ будто забыли о его существованіи. Они заняты были допросами новыхъ заключенныхъ. Сторожа молча приносили ему пищу, и проходили меяцы, въ теченіе которыхъ никто не заходилъ къ нему въ казематъ. Иногда ночью до него доходили, несмотря на толщину стнъ, рыданія и стоны изъ сосдней камеры. Однажды утромъ его разбудили нсколько ударовъ грома, очень удивившіё его, потому что въ это время сквозь узкое окно пробивался лучъ солнца. Подслушавъ, что говорили сторожа у его дверей, онъ понялъ, въ чемъ дло. Въ это утро разстрляли нсколькихъ заключенныхъ.

Луна ждалъ смерти, какъ единственной возможности избавленія отъ мукъ. Ему хотлось поскоре покончить съ этимъ призракомъ жизни въ каменномъ мшк, среди физическихъ страданій и страха передъ жестокостью тюремщиковъ. Его желудокъ, ослабленный лишеніями, часто не могъ принимать пищи, и онъ отворачивался съ гадливостью отъ миски съ отвратительной дой, которую ему приносили. Долгая неподвижность, отсутствіе воздуха, плохая и недостаточная пища довели его до смертельнаго истощенія и малокровія. Онъ постоянно кашлялъ, чувствовалъ стсненіе въ груди при дыханіи, и нкоторыя медицинскія знанія, которыя онъ пріобрлъ въ своемъ стремленіи все знать, не оставляли ему никакого сомннія, что онъ кончитъ, какъ бдная Люси.

Посл полутора года предварительнаго заключенія, онъ предсталъ на военный судъ вмст съ цлой группой обвиняемыхъ, въ томъ числ стариковъ, женщинъ и мальчиковъ. У всхъ были исхудалыя, блдныя, вздутыя лица и испуганное выраженіе глазъ – обычное слдствіе долгаго одиночнаго заключенія. Габріэль искренно хотлъ, чтобы его приговорили къ смерти. Когда прочли длинный списокъ обвиняемыхъ и названо было имя Луны, судьи свирпо взглянули на него. Этотъ обвиняемый былъ теоретикъ. По показаніямъ свидтелей выяснено было, что онъ не принималъ непосредственнаго участія въ террористическихъ дйствіяхъ и даже возставалъ противъ насилія въ своихъ рчахъ,– но все же извстно было, что онъ – одинъ изъ главнйшихъ анархическихъ агитаторовъ, и что онъ произносилъ часто рчи во всхъ рабочихъ обществахъ, посщаемыхъ виновниками покушеній.

Габріэль провелъ еще много мсяцевъ посл того въ одиночномъ заключеніи. По намекамъ сторожей онъ могъ приблизительно слдить за колебаніями въ ршеніи его судьбы. To онъ думалъ, что его сошлютъ вмст съ товарищами по несчастью на каторгу, то ждалъ немедленнаго освобожденія, а то, по другимъ слухамъ, полагалъ, что предстоитъ массовый разстрлъ, и что онъ въ числ осужденныхъ.

Черезъ два года его, наконецъ, выпустили вмст съ другими, осужденными на изгнаніе. Габріэль вышелъ изъ тюрьмы худой и блдный, какъ тнь. Онъ шатался отъ слабости, но забылъ о своемъ состояніи отъ жалости къ другимъ товарищамъ, еще боле бопьнымъ, чиъ онъ, съ видимыми знаками пытокъ и варварскихъ издвадельствъ. Возвращеніе на свободу воскресило въ немъ его прежнюю мудрую жалость къ людямъ и готовность простить всмъ. Наиболе неистовые изъ его товарищей готовились похать въ Англію и измышляли планы мести за свои страданія. А Луна, напротивъ того, говорилъ, что нужно жалть слпыя орудія обезумвшаго отъ страха общества. Эти исполнители чужой воли думали вдь, что они спасаютъ свою родину, карая тхъ, кого они считаютъ преступниками.

Климатъ Лондона оказалъ плохое дйствіе на здоровье Габріэля. Его болзнь обострилась, и, по прошествіи двухъ лтъ, ему пришлось переселиться на континентъ, несмотря на то, что Англія съ ея абсолютной свободой была единственной страной, гд онъ могъ жить спокойно.

Существованіе его сдлалось ужаснымъ. Онъ превратился въ вчнаго странника, котораго полиція гнала съ мста на мсто, сажала въ тюрьму или изгоняла по самому ничтожному подозрнію. Среди культурной Европы онъ принужденъ былъ вести существованіе средневковыхъ бродягъ. При его физической слабости это сдлалось невыносимымъ. Болзнь и жажда успокоенія побудили его вернуться въ Испанію, гд стали относиться снисходительно къ энигрантамъ. Въ Испаніи все забывается, и хотя власти тамъ боле жестоки и произволъ сильне, чмъ въ другихъ странахъ, но зато тамъ, по природной инертности, не упорствуютъ въ преслдованіяхъ.

Больной, безъ средствъ, безъ возможности найти работу въ типографіяхъ, гд хозяева боялись его, Габріэль впалъ въ нужду и долженъ былъ обращаться за помощью къ товарищамъ. Такъ онъ бродилъ по всему полуострову, прячась отъ полиціи и прося помощи у своихъ.

Онъ палъ духомъ, чувствуя себя побжденнымъ. Онъ не могъ боле продолжать борьбу. Ему оставалось ждать смерти, но и смерть медленно приближалась на его зовъ. Тогда онъ вспомнилъ о своемъ брат, единственномъ близкомъ существ, которое осталось у него на свт.

Онъ вспомнилъ безмятежную жизнь семьи въ верхнемъ монастыр, промелькнувшую передъ его взорами, когда онъ былъ въ послдній разъ въ Толедо, и ршилъ искать тамъ послдняго убжища.

Вернувшись въ Толедо, онъ увидлъ, что и въ этотъ тихій уголокъ прокралось горе, и что прежнее безмятежное благополучіе семьи нарушено. Но все же соборъ, безучастный къ несчастіямъ людей, стоялъ непоколебимо, и подъ его снью Габрізль надялся умереть спокойно, скрывшись отъ всхъ преслдователей – и оставивъ за порогомъ свои мятежныя мысли и желанія, которыя навлекли на него ненависть общества.

Ему хотлось не думать, не говорить, сдлаться частью этого мертваго міра, уподобиться камню стнъ – и онъ вдыхалъ съ наслажденіемъ усыпляющій запахъ ветхости, который шелъ отъ древнихъ стнъ.

IV.

Каждое утро, когда Габріэль выходилъ на разсвт изъ квартиры брата, чтобы погулять по галлере верхняго монастыря, первый, кого онъ встрчалъ, былъ всегда донъ Антолинъ, «Серебряный Шестъ». Онъ былъ въ нкоторомъ род губернаторомъ толедскаго собора, власти котораго подчинены были вс служители недуховнаго званія; онъ завдывалъ также мене значительными работами въ собор и наблюдалъ за порядкомъ въ самой церкви и въ верхнемъ монастыр; такимъ образомъ, по милости кардинала архіепископа, онъ былъ какъ бы алькадомъ этого маленькаго населенія.

Ему отведена была самая лучшая квартира въ верхнемъ монастыр, а въ дни большихъ праздниковъ, во время торжественнаго обхода церкви, онъ шелъ впереди всего причта, въ риз и держа въ рукахъ серебряный шестъ, вышиной съ него самого; этимъ шестомъ онъ ударялъ въ тактъ по звонкимъ плитамъ. Во время обдни онъ обходилъ церковь и слдилъ за тмъ, чтобы нигд не нарушалась тишина, чтобы служащіе не разговаривали другъ съ другомъ. Въ восемь часовъ вечера зимой и въ девять лтомъ онъ запиралъ лстницу верхняго монастыря и клалъ ключъ въ карманъ, отрзавъ такимъ образомъ все населеніе верхняго монастыря отъ города. Если случалось, что кто-нибудь заболвалъ ночью, онъ милостиво открывалъ дверь и возстановлялъ сношеніе съ вншнимъ міромъ.

Ему было лтъ около шестидесяти; онъ былъ маленькаго роста, сухой человкъ съ гладкимъ, какъ бы отполированнымъ лбомъ, узкимъ лицомъ безъ морщинъ и острыми, безстрастными глазами. Габріэль зналъ его съ дтства. Онъ былъ, по его собственному выраженію, простой солдатъ церкви, котораго за долгую и врную службу произвели въ сержанты съ тмъ, чтобы онъ уже не ждалъ дальнйшаго повышенія.

Когда Габріэль поступалъ въ семинарію, дона Антолина какъ разъ только что посвятили въ священники посл долгихъ лтъ службы въ собор. За его слпую вру и за несокрушимую преданность церкви семинарскій совтъ всячески покровительствовалъ ему, несмотря на его невжество. Онъ былъ простой крестьянинъ по происхожденію и родился въ маленькой горной деревушк въ окрестностяхъ Толедо. Толедскій соборъ онъ считалъ первымъ храмомъ въ мір посл собора святого Петра, а богословіе казалось ему воплощеніемъ божественной мудрости, которая его осппляла и къ которой онъ относился съ благоговніемъ полнаго невжды.

Онъ обладалъ тмъ святымъ невжествомъ, которое церковь такъ цнила въ прежнія времена. Габріэль былъ увренъ, что если бы донъ Антолинъ жилъ въ пору расцвта католичества, онъ былъ бы произведенъ въ святые, предавшись духовной жизни, или же примкнулъ бы къ воинствующей церкви и былъ бы ревностнымъ инквизиторомъ. Но, родившись во время упадка католичества, когда благочестіе ослабло и церковь уже не могла подчинять своей власти силой, Антолинъ прозябалъ въ неизвстности, занимая низшія должности въ собор, помогая церковному старост завдывать жалкими деньгами, которыя правительство давало на содержаніе собора. Онъ долго и тщательно обдумывалъ всякій расходъ въ нсколько су, стараясь устроить такъ, чтобы святой храмъ, какъ разоренная знатная семья, мотъ хоть прикрывать приличной вншностью свою нужду.

Ему нсколько разъ предлагали мсто духовника въ женскомъ монастыр, но онъ былъ слишкомъ привязанъ къ собору, чтобы покинуть его. Онъ гордился довріемъ сеньора архіепископа, дружбой канониковъ и совмстной административной дятельностью съ казначеемъ и старостой. Онъ не могъ поэтому не выказывать высокомрнаго превосходства, когда стоялъ въ ряс, съ серебрянымъ шестомъ въ рукахъ, и къ нему подходили деревенскіе священники, заходившіе въ соборъ, когда они прізжали въ Толедо.

У него были, конечно, слабости, свойственныя всмъ духовнымъ лицамъ. Онъ любилъ копить деньги и изъ скупости имлъ нищенскій видъ. Его грязная шапочка была всегда наслдіемъ отъ какого-нибудь каноника, который отдавалъ ее ему за негодностью, и ряса его, зеленовато-чернаго цвта, была такого же происхожденія. При этомъ однако, по слухамъ, ходившимъ въ верхнемъ монастыр, у дона Антолина были деньги и онъ давалъ ихъ въ ростъ. Впрочемъ онъ никогда не давалъ больше, чмъ два-три дуро самымъ бднымъ служителямъ церкви, и получалъ эти деньги обратно съ процентами, когда въ начал мсяца производилась уплата жалованья служащимъ. Скупость и ростовщичество соединялись въ немъ съ чрезвычайной честностью во всемъ, что касалось интересовъ церкви. Онъ безпощадно преслдовалъ за малйшую утайку церковныхъ денегъ и сдавалъ свои счеты церковному совту съ необычайной аккуратностью, раздражая даже церковнаго старосту высчитываніемъ каждаго гроша. Церковь была бдна – и отнять у нея хоть грошъ онъ считалъ грхомъ, заслуживающимъ вчныхъ мученій въ аду. Но и онъ, Антолинъ, какъ врный слуга Господень, былъ тоже бденъ, и потому считалъ вполн дозволеннымъ пустить въ ростъ деньги, которыя онъ усплъ скопить, отказывая себ во всемъ. Съ нимъ жила его племянница Марикита, очень некрасивая, толстая, краснощекая двушка, пріхавшая вести хозяйство своего дяди, о богатств котораго дошли слухи и до ея деревушки. Въ верхнемъ монастыр она командовала всми женщинами, пользуясь властью дона Антолина. Самыя робкія изъ обитательницъ верхняго монастыря составляли какъ бы дворъ вокругъ нея; чтобы снискать ея благоволеніе, он убирали комнаты и готовили за нее. Она же въ это время, въ монашескомъ плать, но очень тщательно причесанная,– это была единственная роскошь, которую разршалъ ей дядя,– гуляла по галлереямъ монастыря, надясь встртить какого-нибудь случайно попавшаго туда кадета, или привлечь взоры туристовъ, поднявшихся для осмотра башни или Залы Гигантовъ. Она кокетничала съ кмъ только могла. Властная и суровая съ женщинами, она нжно улыбалась всмъ холостякамъ, живущимъ въ верхнемъ монастыр. Тато, сынъ старшаго брата Габріэля, Томаса, былъ ея большой другъ. Она приходила къ нему въ отсутствіе дяди и подолгу болтала съ нимъ. Ей нравился граціозный мальчикъ, который готовился стать тореадоромъ. Габріэль съ его болзненнымъ лицомъ, съ таинственностью его далекихъ скитаній, тоже внушалъ ей большой интересъ. Она была любезна даже со старикомъ Эстабаномъ, въ виду того, что онъ былъ вдовецъ. Тато говорилъ со смхомъ, что видъ мужского костюма сводилъ съ ума бдную двушку, когорая жила въ дом, гд почти вс мужчины носили длинныя женскія одежды.

Донъ Антолинъ зналъ Габріэля съ дтства и говорилъ ему "ты". Невжественный священникъ помнилъ блестящіе успхи Габріэля въ семинаріи и видя его теперь жалкимъ и больнымъ, живущимъ въ монастыр почти изъ милости, всетаки относился къ нему съ прежнимъ уваженіемъ. Габріэль же боялся дона Антолина, зная его непримиримый фанатизмъ, и, встрчаясь съ нимъ, предпочиталъ только слушать его и ничего не говорить самому, чтобы не выдать себя. Донъ Антолинъ первый потребовалъ бы его изгнанія изъ монастыря, если бы узналъ объ его прошломъ, а Габріэлю хотлось пожить спокойно въ собор никмъ неузнаннымъ.

При встрч по утрамъ съ Габріэлемъ, донъ Антолинъ неизмнно предлагалъ ему одинъ и тотъ же вопросъ:

– Ну что, какъ здоровье?

Габріэль былъ настроенъ оптимистически. Онъ зналъ, что не можетъ выздоровть, но спокойная жизнь и заботливый уходъ брата, который насильно кормилъ его каждый часъ, какъ птичку, остановилъ теченіе болзни. Смерть встртила на пути большія преграды.

– Мн гораздо лучше, донъ Антолинъ,– отвчалъ онъ.– A y васъ вчера удачный былъ день?

"Серебряный Шестъ" опускалъ свои грязныя костлявыя руки въ глубины своей рясы, вынималъ оттуда три книжечки съ талонами, красную, зеленую и блую, и принимался переворачивать листки, считая т, отъ которыхъ остался только талонъ. Онъ такъ бережно обращался съ этими книжечками, точно он имли большее значеніе для религіи, чмъ Евангеліе, стоявшее на анало въ церкви.

– Плохой былъ день, Габріэль!– говорилъ онъ.– Теперь зима и мало туристовъ. Самый лучшій сезонъ – это весна, когда прізжаютъ черезъ Гибралтаръ англичане. Они дутъ на праздники въ Севилью, а потомъ зазжаютъ посмотрть нашъ соборъ. А когда устанавливается весеннее тепло, прізжаютъ гости и изъ Мадрида и ршаются, скрпя сердце, заплатить нсколько грошей, чтобы посмотрть "Гигантовъ" и большой колоколъ. Тогда, по крайней мр, пріятно продавать билеты. Былъ одинъ день, Габріэль, когда я собралъ восемьдесятъ дуро!… Помню, какъ теперь, это было въ праздникъ Тла Господня въ прошломъ году. Марикит пришлось зашивать карманы моей рясы, которые прорвались отъ тяжести пезетъ. Истинное было тогда благословеніе Господне!

Онъ съ грустью смотрлъ на книжечки, опечаленный тмъ, что въ зимніе дни ему приходилось отрывать такъ мало листковъ. Ве его мысли поглощены были желаніемъ продать какъ можно больше входныхъ билетовъ для осмотра достопримчательностей и сокровищъ собора. Въ этомъ было единственное спасеніе церкви: этимъ современнымъ способомъ покрывались расходы собора, и донъ Антолинъ гордился тмъ, что именно онъ доставлялъ этотъ доходъ церкви и такимъ образомъ являлся до нкоторой степени опорой храма.

– Видишь эти зеленые билеты?– говорилъ онъ Габріэлю.– Это самые дорогіе: они стоятъ по дв пезеты и даютъ право осмотрть самое интересное въ собор: сокровищницу, часовню Мадонны и "Очаво" – восьмиугольную мраморную часовню, гд хранятся реликвіи. Вс реликвіи другихъ соборовъ ничто передъ нашими, такъ какъ вс он большей частью поддльныя. A вотъ эти красные билеты стоятъ только по шести реаловъ и даютъ право осматривать ризницы, коллекцію облаченій, часовни дона Альвареса де-Луна и кардинала Альбернозы, залу капитула съ портретами архіепископовъ, словомъ, цлый рядъ интереснйшихъ драгоцнностей! Кто не сунетъ руку въ карманъ, чтобы увидть все это?

Потомъ, указывая на послднюю книжечку съ талонами, онъ прибавлялъ почти презрительнымъ тономъ:

– Эти блые билеты стоятъ всего по два реала. Они даютъ доступъ къ "Зал Гигантовъ" и на колокольню. Ихъ покупаетъ простой народъ, который приходитъ въ соборъ по праздникамъ. Представь себ, что многіе возмущаются продажей билетовъ, считая это грабежомъ. Недавно еще пришли три солдата изъ академіи вмст съ нсколькими крестьянами и стали скандалить, требуя, чтобы ихъ пустили смотрть "Гигантовъ" за два су. Точно мы милостыни просимъ! А многіе уходятъ, ругаясь и браня церковь, какъ язычники, и длаютъ непристойныя надписи на стнахъ лстницы. Какія времена, какія ужасныя времена, Габріэль!

Габріэль улыбался и ничего не отвчалъ, a донъ Антолинъ, ободренный этимъ молчаніемъ въ которомъ онъ видлъ сочувствіе къ себ, продолжалъ съ нкоторой гордостью:

– Это вдь я выдумалъ бипеты, т.-е. собственно не выдумалъ, а впервые ввелъ въ употребленіе здсь. Ты вотъ бывалъ въ разныхъ чужихъ странахъ и знаешь, что всюду можно все осматривать только за деньги. Сеньоръ кардиналъ, предшественникъ теперешняго – да сохранитъ его надолго Господь!– тоже много путешествовалъ и былъ человкъ съ новыми понятіями. Это при немъ устроили электрическое освщеніе въ собор. Отъ него-то я и слышалъ, что въ Рим и въ другихъ городахъ музеи и разныя интересныя зданія всегда открыты для осмотра – только нужно платить за входъ. Для публики это большое удобство, такъ какъ она можетъ видть все, что ее интересуетъ, не обращаясь ни къ кому за протекціей. И однажды, когда я съ казначеемъ ломалъ себ голову, не зная, какъ покрыть вс необходимые мсячные расходы жалкой тысячью пезетъ отъ правительства, я предложилъ пускать въ соборъ публику для осмотра по билетамъ. Представь себ, что многіе были противъ этого. Протестовали каноники изъ молодыхъ, говоря что-то о торговцахъ въ храм; протестовали и старики, доказывая, что если соборъ показывалъ даромъ свои сокровища столько вковъ, то нельзя теперь этого мнять. Они, конечно, были вс правы – вдь каноники вс умные и разсудительные люди,– иначе они не были бы канониками. Но въ это дло вступился покойный кардиналъ – царство ему небесное!– и капитулу пришлось принять нововведеніе. Потомъ вс были этому рады,– да и какъ было не радоваться! Знаешь, сколько денегъ было выручено въ прошломъ году за входные билеты? Боле трехъ тысячъ дуросовъ – почти столько же, сколько даетъ намъ многогршное правительство – и безъ всякаго ущерба для кого бы то ни было. Публика приходитъ, платитъ, осматриваетъ, что хочетъ, и уходитъ. Все это перелетныя птицы – больше одного раза никто не является. И что за бда заплатить какія-нибудь четыре пезеты, если за нихъ можно осмотрть знаменитйшій соборъ въ христіанскомъ мір, колыбель испанскаго католичества, толедскій соборъ… Шутка ли сказать!

Донъ Антолинъ устремилъ глаза на Габріэля; видя его загадочную улыбку, онъ принялъ ее за подтвержденіе своихъ словъ и сталъ продолжать свои изліянія.

– He думай, Габріэль,– сказалъ онъ,– что я исполняю свое трудное дло безъ настоятельной необходимости. Кардиналъ мн довряетъ, каноники относятся ко мн хорошо, а казначей только на меня и возлагаетъ надежды. Съ помощью этихъ билетовъ мы имемъ возможность удовлетворять нужды собора, и онъ сохраняетъ прежнее величіе въ глазахъ постителей. Въ дйствительности же мы бдны, какъ крысы. Къ счастью, у насъ остались еще на черный день крохи отъ нашего прежняго богатства. Если втеръ или градъ сломаетъ у насъ расписныя стекла оконъ, то у насъ остался еще большой запасъ такихъ же стеколъ отъ прежнихъ вковъ. Господи Боже мой!– вдь были времена, когда соборъ содержалъ на свои средства въ оград храма мастерскія для живописи по стеклу, имлъ своихъ стекольщиковъ и другихъ ремесленниковъ, такъ что можно было предпринимать большія работы, не заказывая ничего на сторон. Если у насъ порвется какая-нибудь риза, то есть въ кладовыхъ, для починки ея, остатки дивной парчи, съ вытканными на ней цвтами и фигурами святыхъ. Но когда-нибудь запасъ истощится. Что будетъ, когда разобьется послднее расписное стекло, когда не будетъ больше парчи для починки ризъ? Придется вставить въ окна блыя дешевыя стекла, чтобы оградить соборъ отъ втра и дождя. Соборъ будетъ похожъ – да проститъ мн Господь это сравненіе!– на харчевню, и каноники толедскаго собора будутъ славить Бога въ облаченіи деревенскихъ священниковъ.

Донъ Антолинъ иронически засмялся, точно будущее, которое онъ предсказывалъ, противорчило всмъ законамъ природы.

– He думай,– продолжалъ онъ,– что мы бросаемъ деньги на втеръ, или не стараемся извлечь деньги изъ чего только возможно. Вотъ, напримръ, соборный садъ, который былъ издавна собственностью твоей семьи, посл смерти твоего брата отдается въ аренду. Твоя тетка Томаса арендуетъ его для своего сына и платитъ двадцать дуросовъ въ годъ,– и то ей уступили за такую небольшую цну, въ виду того, что она очень дружна съ его святйшествомъ; они – друзья съ дтства. Я работаю, какъ каторжный слдя за всмъ, что длается въ собор и въ монастыр, чтобы нигд не было никакихъ злоупотребленій… Молодежи вдь нельзя довритьса. Я долженъ самъ забгать въ "Очаво", чтобы посмотрть, требуетъ ли твой племянникъ Тато билеты у постителей при вход. Этотъ сорванецъ способенъ впускать народъ даромъ, чтобы потомъ получить больше на чай. Потомъ нужно бжать въ верхній монастырь, присмотрть за сапожникомъ, который показываетъ "Гигантовъ". Отъ меня никто не увернется, и никто не войдетъ, не заплативъ за входъ. Но зато уже я – увы!– давно не служу мессъ. Въ полдень, когда закрываютъ соборъ, я хожу тутъ по галлере, читая требникъ въ ожиданіи часа, когда снова откроютъ церковь и могутъ явиться постители, тогда я спускаюсь внизъ. Такая жизнь не достойна благочестиваго католика, и если Господь не приметъ во вниманіе, что я это все длаю для славы его храма, то я еще поплачусь за свое усердіе спасеніемъ души!

Донъ Антолинъ остановился на минуту, но сейчасъ же продолжалъ говорить дальше; онъ былъ неисчерпаемъ, когда рчь шла о финансовонмъ положеніи собора.

– Ахъ, Габріэль,– продолжалъ онъ:– что значитъ то, что у насъ осталось, въ сравненіи съ тмъ, что было!… Вдь ты и почти вс здсь живущіе понятія не имете о томъ, какъ богатъ былъ нашъ соборъ. У него были царскія богатства; временами даже онъ былъ богаче королей Испаніи. Ты съ дтства зналъ, какъ никто, исторію нашихъ знаменитыхъ архіепископовъ; но о томъ, какія богатства они скопили, ты ни слова не можешь сказать. Вы, ученые, не интересуетесь матеріальными подробностями… Знаешь ли ты, какіе дары мы получали отъ королей и отъ знатныхъ вельможъ и сколько они завщали собору посл смерти? Я то вдь все это знаю; я все изучилъ по архивнымъ матеріаламъ, потому что меня это интересуетъ. Сколько разъ, когда мы съ казначеемъ ломаемъ себ голову надъ тмъ, какъ справиться съ самыми мелкими расходами, я бшусь, видя, какъ мы обнищали,– и утшаюсь въ то же время, вспоминая о минувшемъ богатств. Вдь мы, Габріэль, были очень, очень богаты. Архіепископъ толедскій могъ бы надть на свою митру дв короны – я не говорю: три, изъ почтенія къ пап…

Первый даръ принесъ король Альфонсъ VI посл того, какъ отвоевалъ Толедо. Я самъ своими гршными глазами видлъ дарственную запись, великолпную, написанную на пергамент готическими буквами. Добрый король даровалъ собору девять городовъ, которые я могу вс назвать теб, съ мельницами, виноградниками, домами, лавками. Въ заключеніе онъ пишетъ въ своей дарственной записи, какъ подобаетъ щедрому христіанскому рыцарю: "Все это я дарую этой церкви и теб, архіепископъ Бернардо, въ свободное владніе, которое никогда, ни за убійство, ни за другое какое-нибудь преступленіе не можетъ будетъ быть у васъ отнято. Аминь". Потомъ Альфонсъ VII даровалъ намъ восемь деревень за Гвадалквивиромъ, нсколько замковъ и десятину со всхъ денегъ, которыя чеканились въ Толедо,– и все это предназначалось на облаченіе пребендаріевъ. Столько же и даже больше далъ намъ Альфонсъ Ш. А потомъ воинственный прелатъ донъ Родриго, который отвоевалъ у мавровъ много земель, далъ собору цлое княжество съ нсколькими богатыми городами. A кром королей, сколько знатныхъ вельможъ осыпали насъ своими щедрыми дарами. Донъ Лопе де Гаро, владлецъ Бискайскихъ земель, не только оплатилъ изъ своихъ средствъ постройку церкви отъ Нотаріальной двери до хора, но подарилъ еще собору помстье Алкубилетъ со всми мельницами и рыбной ловлей и завщалъ намъ ренту за то, чтобы за упокой его души жгли большую восковую свчу, ту, что называютъ у насъ "драгоцнной". Донъ Альфонсо Телло де Менезесъ подарилъ намъ четыре замка на берегахъ Гвадіаны. И по ихъ примру много вельможей дарили намъ земли, десятины и много другого.

Мы были сильны и безконечно богаты, Габріэль. Территорія соборныхъ владній была величиной въ большое княжество. У собора были владнія на суш, на мор и въ воздух. He было провинціи во всей Испаніи, гд бы намъ не принадлежало что-нибудь,– и все это усиливало славу Господню и благосостояніе служителей церкви. За все платилась десятина собору: за печеніе хлба, за уловъ рыбы, за право охоты, за чеканку монеты, за право прохода по дорогамъ. Крестьяне, не платившіе ни налоговъ, ни податей, были преданы королю, а для спасенія души охотно давали церкви одинъ снопъ – самый лучшій – изъ десяти. Хлба было у насъ такъ много, что онъ едва умщался въ амбарахъ. Какія это были времена, Габріэль! Жива была вра, а это самое главное въ жизни. Безъ вры не можетъ быть ни чести, ни добродтели. Ничего хорошаго не можетъ быть, когда угасаетъ вра!

Онъ остановился на минуту, тяжело дыша прямо въ лицо Габріэлю. Онъ весь проникся жизнью собора и совмщалъ въ себ вс запахи храма. Отъ его рясы шелъ затхлый запахъ – старыхъ каменныхъ стнъ, а дыханіе его пропитано было сыростью каналовъ и водосточныхъ трубъ.

Воспоминаніе о минувшемъ богатств воспламенило старика, и онъ далъ волю своему возмущенію.

– И посл такого богатства, Габріэль, вотъ въ какую горькую нужду мы впали теперь! Я, слуга Господень, долженъ продавать билеты, точно на бой быковъ; храмъ Божій уподобился театру, и мы должны радоваться приходу въ храмъ какихъ-то еретиковъ, недостойныхъ созерцать сокровища храма… Я долженъ имъ улыбаться, чтобы собрать что-нибудь на пропитаніе намъ…

Донъ Антолинъ не переставалъ плакаться на несчастную судьбу церкви, пока они не дошли до дверей его квартиры. Изъ дверей высунулось некрасивое лицо Марикиты, которая позвала его,