355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Висенте Бласко » Толедский собор » Текст книги (страница 10)
Толедский собор
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:37

Текст книги "Толедский собор"


Автор книги: Висенте Бласко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

IX.

Рано утромъ на слдующій день Габріэль, выйдя на галлерею верхняго монастыря, увидлъ дона Антолина, который раскладывалъ свои книжечки съ билетами для обзора храма и поврялъ ихъ.

– Сегодня великій день,– сказалъ Габріэль желая польстить дону Антолину.– У васъ будетъ хорошій сборъ: прідутъ иностранцы.

Донъ Антолинъ пристально посмотрлъ на Габріэля, сомнваясь въ его искренности и потомъ отвтилъ довольнымъ тономъ:

– Да, праздникъ, кажется, будетъ удачный… Намъ очень нужны деньги. Ты вотъ радуешься нашей бд и можетъ быть доволенъ. Мы такъ бдны, что нечмъ покрыть расходы по празднику.

Донъ Антолинъ продолжалъ пристально смотрть на Габріэля. Ему пришла въ голову одна мысль и онъ колебался, сдлать ли то, что онъ придумалъ.

– Послушай, Габріэль,– сказалъ онъ, помолчавъ, съ лукавой улыбкой:– вотъ ты хотлъ заработать немного денегъ, чтобы помочь брату. Сегодня представляется случай. Хочешь принять участіе въ процессіи, везти колесницу съ священной ракой?

Предложеніе дона Антолина было, конечно, сдлано съ ироніей, и Габріэль хотлъ отвтить отказомъ, но онъ вдругъ ршилъ перехитрить стараго священника и принять его предложеніе. Онъ хотлъ къ тому же дйствительно что-нибудь заработать, зная, какъ нуждается братъ. Его жалкаго заработка и платы регента за комнату и ду не хватало на то, чтобы содержать больного Габріэля, котораго нужно быпо очень хорошо кормить, что онъ длалъ съ трогательной нжностью, предлагая постоянно то състь, то выпить что-нибудь. Въ конц мсяца ему приходилось обращаться за помощью къ дону Антолину.

– Ты, конечно, не захочешь,– саркастически прибавилъ донъ Антолинъ,– ты слишкомъ крайній, и счелъ бы недостойнымъ себя возить раку по улицамъ.

– Вы ошибаетесь,– возразилъ Габріэль.– Я готовъ принять ваше предложеніе,– можетъ быть только, трудъ этотъ мн не по силамъ?

– He безпокойся,– отвтилъ донъ Антолинъ,– возить будутъ другіе; тутъ будетъ человкъ десять, а ты только будешь однимъ изъ нихъ. Я скажу, чтобы тебя не слишкомъ утруждали.

– Тогда отлично, донъ Антолинъ. Я радъ заработку, и сейчасъ пойду въ соборъ.

Больше всего онъ ршился принять предпоженіе стараго священника изъ желанія пройтись по улицамъ Толедо, куда онъ ни разу не выходилъ, скрываясь въ собор. Кром того, ему казалось любопытнымъ, чго онъ, не врующій, будетъ возить передъ толпой католическую святыню. Для него это было символомъ отрицанія, скрывающагося подъ вншней пышностью католическаго культа, символомъ исчезнувшей вры – въ то время, какъ донъ Антолинъ, напротивъ того, увидалъ въ согласіи Габріэля побду церкви.

Когда Габріэль спустился въ соборъ, месса уже началась. У дверей ризницы взволновано говорили о важномъ событіи, нарушившемъ торжественность праздника. Архіепископъ не спустился въ соборъ и не приметъ участія въ процессіи. Говорили, что онъ боленъ, но вс отлично знали, что наканун онъ ходилъ гулять довольно далеко, въ монастырь за городомъ, и знали, что онъ не явился изъ злобы на канониковъ.

Габріэль вошелъ въ церковь и сталъ разглядывать группы монахинь, въ крахмальныхъ чепчикахъ, молодыхъ двушекъ, воспитанницъ разныхъ пансіоновъ, въ черныхъ платьяхъ съ красными или синими лентами, офицеровъ военной академіи. Больше всего выдлялись среди двушекъ воспитанницы института благородныхъ двицъ, въ черныхъ платьяхъ съ кружевными мантильями, сильно набленныя и нарумяненныя, какъ полагалось молодымъ аристократкамъ, съ сверкающими черными глазами; ихъ вызывающая граціозность напоминала женщинъ на картинахъ Гойи.

Габріэль увидлъ также своего племянника Тато въ пышной красной мантіи. Онъ стучалъ палкой о плиты, чтобы пугать собакъ, и окруженъ былъ цлой толпой пастуховъ, загорлыхъ мужчинъ и женщинъ въ пестрыхъ нарядахъ. Спустившись съ горъ къ великому празднику, они осматривали храмъ, вытаращивъ глаза, пугаясь собственныхъ шаговъ, ослпленные и оглушенные музыкой и огнями, точно боясь, что ихъ сейчасъ прогонятъ изъ храма, прекраснаго какъ въ сказк, женщины показывали пальцами на расписныя стекла, на золоченныхъ воиновъ башенныхъ часовъ, на трубы органа и стояли не двигаясь, раскрывъ ротъ отъ изумленія. Тато, который казался имъ принцемъ въ своей роскошной одежд, давалъ имъ объясненія, которыя они едва понимали отъ волненія. Когда онъ сталъ гнать собакъ, сопровождавшихъ своихъ хозяевъ, они, наконецъ, ушли изъ собора, чтобы не разставаться съ врными спутниками своей дикой жизни.

Заглянувъ за ршетку хора, Габріэль увидлъ собравшихся тамъ канониковъ и священниковъ другихъ церквей. По средин стоялъ его другъ регентъ въ туго накрахмаленномъ стихар и дерижировалъ дюжиной музыкантовъ и пвцовъ. На алтар стояла знаменитая рака, въ вид маленькой готической часовни изумительно тонкой работы.

Мало-помалу являлись приглашенные участвовать въ процессіи: городскіе жители въ черныхъ сюртукахъ, профессора академіи въ парадныхъ мундирахъ, при орденахъ, офицеры городской гвардіи въ старинныхъ мундирахъ, дти, одтыя ангелами, но во вкус Помпадуръ, съ кружевными жабо, въ туфляхъ съ красными каблуками, съ привязанными за плечами крылышками и митрой съ плюмажемъ на блокурыхъ парикахъ, Костюмы всхъ участвующихъ въ процессіи были ХПІ вка; двое служителей, которые шли впереди колесницы были въ пудренныхъ иарикахъ, въ короткихъ панталонахъ и черномъ плать, какъ аббаты стараго времени; парча и бархатъ украшали бдныхъ служителей, которымъ нечего было сть; даже простые прислужники носили сверкающія золотыя одежды. Главный алтарь увшанъ былъ драгоцнными коврами, а ризы епископа и священниковъ сверкали золотомъ и драгоцннымъ шитьемъ, тяжелыя и неудобныя какъ латы.

Приближался часъ процессіи, и въ церкви началось оживленіе; хлопали двери, бгали служители съ озабоченными лицами.

Въ однообразной медлительной жизни этихъ, людей, ежегодняя процессія, которая должна была пройти по нсколькимъ улицамъ, также волновала, какъ опасная экспедиція въ далекія страны.

Посл окончанія мессы, органъ заигралъ оглушительный маршъ, подобный танцу краснокожихъ, загудли колокола и раздавалась команда офицеровъ, выстраивавшихъ войска передъ соборомъ.

Донъ Антолинъ со своимъ серебрянымъ шестомъ и въ парчевомъ плащ бгалъ во вс стороны, чтобы собрать церковныхъ служителей. Весь въ поту, задыхаясь, онъ подбжалъ къ Габріэлю.

– Иди на свое мсто, пора!– сказалъ онъ и подвелъ его къ алтарю, гд сгояла рака.

Габріэль и еще восемь или девять человкъ приподняли ковры съ боковыхъ сторонъ и вошли въ клтку, на которой помщена была рака. Ихъ обязанность заключалась въ томъ, чтобы толкать повозку, которая двигалась на колесахъ, спрятанныхъ подъ коврами. Они должны были только сдвинуть повозку съ мста, а спереди два служителя, въ блыхъ парикахъ и черныхъ одеждахъ, везли ее за ручки спереди и сзади. Такъ возили колесницу по извилистымъ улицамъ, и должность Габріэля заключалась въ томъ, чтобы давать сигналы, когда останавливаться.

Священная колесница медленно пустилась въ путь по наклонному полу, которымъ покрыли ступеньки алтаря: за оградой пришлось остановиться; вся толпа опустилась на колни. Процессія двигалась по улицамъ, мимо балконовъ, украшенныхъ старинными коврами, торжественно и медленно. Улицы были посыпаны пескомъ, что бы колесниц было легче скользить по острымъ камнямъ. Габріэлю тяжело было ступать, стоя въ подвижной клтк, но ему всетаки пріятно было очутиться на улицахъ, хотя шумъ толпы съ непривычки оглушалъ его. Онъ внутренно улыбался, думая о томъ, какъ бы поражена была толпа, набожно опускавшаяся на колни, узнавъ, кто такой тотъ, чьи глаза выглядывали изъ-подъ раки. Многіе изъ офицеровъ, сопровождавшихъ пррцессію, наврное знали о существованіи Габріэля и считали его врагомъ общества. И вотъ этотъ отверженный, который спрятался въ собор, какъ птица, укрывающаяся въ нишахъ собора отъ непогоды, возитъ святыню по улицамъ благочестиваго города.

Уже далеко за полдень процессія вернулась въ соборъ, и, пропвъ послдніе псалмы, священники быстро снимали одежды и спшили домой – завтракать. Шумная церковь быстро опустла и снова погрузилась въ молчаніе и мракъ.

Когда Эстабанъ увидлъ Габріэля, вышедшаго изъподъ раки, онъ разсердился.

– Ты убиваешь себя! Разв теб по силамъ такая работа? Что это была за нелпая фантазія?

Габріэль улыбнулся. Да, фантазія, но онъ о ней не жаллъ, такъ какъ, погулялъ по городу, скрытый отъ всхъ, и брату будетъ на что нсколько дней варить обдъ.

Эстабанъ былъ тронутъ жертвой брата:

– Да разв мн нужно что нибудь отъ тебя, голубчикъ? Все, чего я желаю, это чтобы ты былъ здоровъ.

Въ благодарность брату онъ былъ добръ къ дочери; когда они вернулись домой, онъ разговаривалъ съ ней за завтракомъ.

Днемъ верхній монастырь опустлъ. Донъ Антолинъ быстро спустился продавать билеты постителямъ; Тато и звонарь тайкомъ ушли, разряженные, на бой быковъ. Саграріо, не работавшая въ праздникъ, отправилась къ жен садовника, чтобы помочь ей чинить одежду ея многочисленной семьи.

Габріэль вышелъ на галлерею подышать воздухомъ въ то время, какъ регентъ и Серебряный шестъ ушли въ соборъ; вдругъ донъ Антолинъ вернулся съ ключами въ рукахъ.

– Его преосвященство идетъ сюда; онъ хочетъ посидть въ саду. Вотъ тоже фантазія! Говорятъ, онъ сегодня въ ужасномъ настроеніи.

Онъ быстро побжалъ отворять дверь, соединяющую верхній и нижній монастыри, а Габріэль спрятался за колоннами, чтобы оттуда поглядть на этого страшнаго князя церкви, котораго онъ еще ни разу не видлъ.

Кардиналъ появился въ сопровожденіи двухъ священниковъ. Онъ былъ очень тученъ, но держался прямо. На черной ряс, окаймленной краснымъ, вислъ золотой крестъ. Кардиналъ опирался на посохъ и имлъ очень воинственный видъ; золотыя кисти его шляпы падали на жирный розовый затылокъ, покрытый блыми прядями волосъ. Онъ озирался маленькими пронзительными глазами, точно высматривая какое-нибудь запущеніе и ища предлога излить на чемъ-нибудь свое дурное настроеніе духа. Пройдя по галлере, онъ спустился по лстниц, ведущей въ нижній монастырь, въ сопровожденіи дрожащаго отъ страха дона Антолина, и Габріэль, прислонившись къ барьеру, видлъ, какъ онъ направился въ садъ. Тамъ онъ остановилъ своихъ провожатыхъ и пошелъ одинъ по главной алле къ бесдк, гд сидла и дремала Томаса, опустивъ на колни свое вчное вязанье. При звук шаговъ она встрепенулась и, увидавъ кардинала, вскрикнула отъ изумленія:

– Донъ Себастіанъ… Вы пришли сюда!

– Я хотлъ навстить тебя,– отвтилъ кардиналъ съ доброй улыбкой, садясь на стулъ.– Что жъ теб всегда приходить ко мн! И я, въ въ свою очередь, пришелъ къ теб.

Онъ опустилъ руку въ глубину рясы, вынулъ золотой портсигаръ и закурилъ папиросу. У него былъ теперь довольный видъ человка, который былъ радъ освободиться отъ необходимости быть суровымъ, чтобы внушать почтеніе.

– Такъ, значитъ, вы не больны?– спросила садовница.– Я ужъ собиралась пойти справиться о вашемъ здоровьи у доньи Визитаціонъ.

– Глупости! Я отлично себя чувствую и нарочно не пошелъ въ соборъ для того, чтобы разозлить канониковъ. Эта пощечина имъ привела меня въ отличное настроеніе. Я нарочно пришелъ къ теб, чтобы знали, что болзнь была только предлогомъ, но что я не явился въ соборъ не изъ гордости, а изъ чувства собственнаго достоинства, такъ какъ вотъ же я вышелъ изъ дворца – навстить своего стараго друга, садовницу.

Онъ хохоталъ при мысли о томъ, какъ будутъ злиться въ хор, узнавъ, что онъ пришелъ сюда.

– Но это не единственный поводъ для моего посщенія, Томаса,– продолжалъ онъ.– Мн было скучно дома; къ Визитаціонъ пріхали подруги изъ Мадрида, и мн захотлось поболтать съ тобой здсь, въ прохладномъ саду… Ужасная вдь духота сегодня. Какая ты, Томаса, еще бодрая; ты худощавая, живая и такъ хорошо сохранилась, а я заплылъ жиромъ и мучаюсь; спать не могу отъ боли по ночамъ. У тебя волосы еще черные и зубы цлы – теб не нужно носить фальшивые зубы, какъ мн. А всетаки мы съ тобой старики и намъ немного осталось жить… Ахъ, если бы вернуть время, когда я приходилъ маленькимъ служкой за твоимъ отцомъ и отнималъ у тебя твой завтракъ! Помнишь, Томаса?

Старикъ и старуха забыли о разниц ихъ общественнаго положенія и съ братскимъ чувствомъ людей, приближающихся къ смерти, вспоминали свое дтство. Вокругъ нихъ ничто не измнилось, ни садъ, ни монастырь, ни соборъ,– и прелатъ, оглядываясь вокругъ себя, могъ вообразить себя тмъ же маленькимъ служкой, какимъ онъ былъ полвка тому назадъ. И голубыя копьца дыма отъ его папиросы уносили его мысли въ далекое прошлое.

– Помнишь, какъ твой покойный отецъ смялся надо мной.– "Чмъ ты хочешь быть? спрашивалъ онъ меня и я всегда отвчалъ: "толедскивдъ архіепископомъ". Тогда онъ хохоталъ и говорилъ:– этотъ малый, будущій Сикстъ Пятый!…" Когда я былъ посвященъ въ епископы, я вспомнилъ его насмшки и жаллъ, что онъ умеръ. Онъ бы плакалъ отъ радости, видя митру на голов бывшаго маленькаго служки. Я сохранилъ привязанность къ твоей семь. Вы были хорошими людьми, и сколько разъ я бы голодалъ безъ васъ…

– Что вы, что вы, монсиньоръ! Нечего объ этомъ вспоминать. Я вотъ должна была бы благодарить васъ за то, что вы такой добрый и простой, несмотря на вашъ высокій санъ… Да и для васъ хорошо, что вы такой,– прибавила она съ обычной откровенностью.– Такихъ друзей, какъ я, у васъ немного. Васъ окружаютъ льстецы и негодяи, и будь вы бдный сельскій священникъ, никто бы на васъ и не глядлъ, a Томаса оставалась бы вашимъ врнымъ другомъ… Я васъ и люблю за то, что вы привтливы и просты. Будь вы надменный человкъ, какъ другіе епископы, я бы поцловала вашъ перстень и – до свиданья. Кардиналу мсто во дворц, a садовниц – въ саду.

Архіепископъ съ улыбкой слушалъ энергичную, откровенную Томасу.

– Вы останетесь для меня навсегда дономъ Себастіаномъ,– сказала Томаса.– Когда вы позволили мн не называть васъ преосвященствомъ, говорить съ вами безъ церемоній, не такъ какъ другіе, вы меня больше обрадовали, чмъ если бы подарили мн плащъ Богородицы. Меня злила эта важность и такъ и хотлось крикнуть вамъ:– помните, ваше преосвященство, какъ мы дрались дтьми!– Вы были плутишкой и тащили у меня хлбъ и абрикосы изъ рукъ.

Старики помолчали нсколько времени, погрузившись въ воспоминанія, потомъ Томаса стала вспоминать, какъ донъ Себастіанъ явился въ Толедо навстить своего дядю, соборнаго каноника, когда онъ учился въ военной школ и какъ онъ пришелъ повидать ее.

– Какой вы тогда были красивый въ своемъ мундир и каск!– вспоминала Томаса.– Вы и мн тогда говорили любезности о моей красот… Вы не сердитесь, что я вспоминаю объ этомъ? Все это были вдь офицерскія любезности. Помню, когда вы ухали, мой шуринъ сказалъ мн: "Онъ навсегда снялъ рясу. Его дяд никогда не уговорить его стать священникомъ".

Кардиналъ съ гордостью улыбнулся, вспоминая время, когда онъ былъ блестящимъ драгуномъ.

– Да,– сказалъ онъ,– это было безуміемъ моей молодости. Въ Испаніи есть только три пути для человка съ нкоторыми способностями: мечъ, церковь и судейская карьера. У меня была кипучая кровь – я избралъ мечъ. Но, къ несчастью, я былъ солдатомъ въ мирное время, и не могъ сдлать карьеры. Чтобы не опечалить послдніе годы жизни моего дяди, я возвратился къ прежнимъ занятіямъ и вернулся въ лоно церкви. На обоихъ путяхъ можно служить Богу и отечеству. Но, поврь мн, и теперь, нося кардинальскую мантію, я вспоминаю съ удовольствіемъ о времени, когда былъ драгуномъ. Счастливое время! Я иногда съ завистью смотрю на кадетъ. Можетъ быть, я былъ бы лучшимъ солдатомъ, чмъ они… Если бы мн довелось жить въ т времена, когда прелаты шли сражаться съ маврами… какимъ бы настоящимъ толедскимъ архіепископомъ я былъ!

Донъ Себастіанъ выпрямился своимъ тучнымъ тломъ, гордясь остатками прежней силы.

– Я знаю,– сказала Томаса,– что вы всегда сохраняли духъ воина. Я часто говорила священникамъ, которые болтаютъ вздоръ про васъ:– не шутите съ его преосвященствомъ. Съ кардинала можетъ статься, что онъ войдетъ какъ-нибудь въ хоръ и разгонитъ всхъ, сыпля пощечинами направо и налво.

– Да мн и не разъ хотлось это сдлать,– признался кардиналъ, и глаза его сверкнули.– Но меня сдерживало достоинство моего сана. Я вдь долженъ быть мирнымъ пастыремъ, а не волкомъ, пугающимъ стадо своей свирпостью… Бываютъ однако минуты, когда терпніе мое лопается, и я съ трудомъ удерживаюсь, чтобы не кинуться съ кулаками на этихъ бунтовщиковъ…

Донъ Себастіанъ сталъ возбуждечно говорить о своей борьб съ канониками. Его мирное настроеніе, навянное тишиной сада, разсялось при воспоминаніи о мятежныхъ подчиненныхъ. И ему было отрадно подлиться своими волненіями со старымъ другомъ дтства.

– Ты не представляешь себ, Томаса, сколько я отъ нихъ терплю.– Я здсь владыка, и они обязаны мн повиновеніемъ,– а они вчно бунтуютъ и жить мн не даютъ своими распрями. Они ропщутъ, когда я даю имъ приказанія, и стоитъ мн требовать повиновенія, чтобы всякій изъ нихъ началъ судиться, доводя дло до папскаго суда, Владыка я наконецъ или нтъ. Разв пастухъ разсуждаетъ со своимъ стадомъ, направляя его на врный путь? Надоли мн эти сутяги и трусы. Въ глаза низкопоклонствуютъ, а за спиной – жалятъ какъ зми… Пожалй меня, Томаса! Когда я подумаю объ ихъ низостяхъ – я съ ума схожу…

– Зачмъ вы такъ огорчаетесь?– сказала садовница.– Вы выше ихъ всхъ, вы съ ними справитесь.

– Въ сущности, конечно, что мн за дло до ихъ интригъ! Я знаю, что въ конц-концовъ они падутъ къ моимъ ногамъ. Но ихъ злословіе убиваетъ меня… Вдь что они, негодяи, говорятъ о существ, которое мн дороже всего на свт!… Это меня смертельно ранитъ.

Онъ приблизился къ садовниц и понизилъ голосъ:

– Ты вдь знаешь мое прошлое,– я теб довряю и ничего не скрывалъ. Ты знаешь, что такое для меня Визитаціонъ, и знаешь – не отпирайся, наврное знаешь, что про нее говорятъ, какія клеветы распространяютъ… Объ этомъ знаютъ вс, не только въ собор, но и въ город. Многіе врятъ въ сплетни. А вдь правду я не могу открыть, не могу провозгасить ее громогласно: увы, мн запрещаетъ это мое платье.

Онъ сталъ теребить свою рясу, точно хотлъ разорвать ее.

Наступило молчаніе. Донъ Себастіанъ опустилъ сурово глядвшіе глаза и сжалъ кулаки, точно грозя невидимымъ врагамъ. Отъ времени онъ стоналъ отъ муки.

– Зачмъ вы думаете объ этихъ гадостяхъ? Вы только себя разстраиваете,– сказала садовница.– Нечего было для этого приходить ко мн.

– Нтъ, мн легче будетъ, если я поговорю съ тобой. Я безконечно страдаю, безгранично бшусь и не могу играть комедію, не умю скрывать мое бшенство… He могу выразить теб мою муку. He имть права открыто сказать, что у меня были подъ рясой живыя чувства, что я зналъ любовь… и что моя дочь живетъ подъ твоимъ кровомъ! Другіе оставляютъ своихъ дтей, а во мн сильно отцовское чувство. Отъ всего прошлаго, отъ былого счастья у меня осталась только Визитаціонъ.– Она живой портретъ своей матери; я ее безконечно люблю. И это счастье они отравляютъ своими грязными толками. Разв не слдуетъ задушить ихъ за это?

Отдаваясь чарамъ воспоминаній, онъ сталъ опять разсказывать Томас о своей связи съ одной дамой въ Андалузіи. Ихъ сблизило сначала одинаковое благочестіе, потомъ дружба перешла въ пламенную любовь. Они были всю жизнь врны другъ другу, храня тайну своей любви отъ міра, и наконецъ она умерла, оставивъ ему дочь. Клеветы, которыя распускали каноники о мнимой племянниц дона Себастіана, выводили его изъ себя.

– Они считаютъ ее моей любовницей!– воскликнулъ онъ съ возмущеніемъ.– Мою чистую дочь, такую кроткую со всми, они считаютъ падшей женщиной,– моей любовницей, которую я будтобы выманилъ изъ института благородныхъ двицъ. Точно я, старикъ, да еще больной, сталъ бы думать объ удовольствіяхъ… Безсовстные!… За меньшія оскорбленія отплачивали прежде кровью.

– Пусть ихъ болтаютъ, не все ли вамъ равно? Господь на неб знаетъ вдь правду.

– Конечно, но это не можетъ меня успокоить. У тебя самой есть дти, и ты знаешь, какъ ревниво родительское сердце относится ко всему, что касается своего ребенка. Оскорбляешьея каждымъ словомъ, сказаннымъ противъ него. Одинъ Господь вдаетъ, какъ я страдаю. Я вдь осуществилъ самыя честолюбивыя мечты моей молодости. Я облеченъ высшей церковной властью, сижу на архіепископскомъ престол – и все же я боле несчастливъ, чмъ когда-либо. Я теперь больше страдаю, чмъ тогда, когда стремился чмъ-нибудь стать и считалъ себя самымъ несчастнымъ человкомъ. Я уже не молодъ и мое высокое положеніе, направляющее на меня вс взгляды, не позволяетъ мн очиститься отъ клеветъ, открывъ правду. Пожалй меня, Томаса! Любить дочь все боле и боле возрастающей любовью – и выносить, что эту чистую нжность принимаютъ за гнусную старческую страсть!…

Глаза дона Себастіана, эти суровые глаза, отъ взгляда которыхъ дрожала вся епархія, увлажнились слезами…

– Еще другія заботы гнетутъ меня,– продолжалъ онъ исповдываться старой садовниц.– Я боюсь будущаго. Ты знаешь, я скопилъ большія богатства, такъ какъ хорошо управлялъ своими землями и деньгами, такъ какъ думалъ о томъ, чтобы обезпечить мою дочь, и, не будучи скупымъ, умлъ умножать свои доходы. У меня есть пастбища въ Эстрамадур, виноградники въ Манч, дома и, главное, много проценіныхъ бумагъ. Я, какъ честный испанецъ, люблю помогать правительству деньгами – если эти деньги приносятъ хорошіе доходы. Мое состояніе, вроятно, доходитъ до двадцати милліоновъ – а то и больше. Моя дочь будетъ очень богата посл моей смерти. Я мечталъ о томъ, что она при моей жизни выйдетъ замужъ за хорошаго человка. Но она не хочетъ разстаться со мной, и къ тому же она очень благочестива. Это меня пугаетъ, не удивляйся, Томаса, что я, занимая высокое положеніе въ церкви, хочу отдалить отъ нея дочь свою. Я считаю, что женщина должна быть благочестива, но не настолько, чтобы стать богомолкой и постоянно торчать въ церкви. Женщина должна любить мужа и быть матерью. Я всегда не любилъ монахинь.

– He безпокойгесь, донъ Себастіанъ, возразила садовница.– Она теперь привержена къ церкви,– но только потому, что она выросла въ этой сред.

– Теперь я спокоенъ. Но я боюсь, что когда меня не станетъ, ею овладютъ какія-нибудь монашескія конгрегаціи – есть вдь такія, которыя спеціально гонятся за богатыми наслдствами – для славы Господней, конечно,– и дрожу при мысли, что ока можетъ попасться въ ихъ когти. Грустно подумать, что я всю жизнь копилъ – для того, чтобы кормить какихъ-нибудь жирныхъ іезуитовъ или монахинь съ большими чепцами, которыя даже не говорятъ по испански… Меня пугаетъ слабая воля моей дочери.

– Но нтъ!– воскликнулъ онъ, помолчавъ, властнымъ тономъ.– Неужели Господь такъ покараетъ меня? Скажи – ты своимъ простымъ, открытымъ умомъ можешь врне судить, чмъ ученые богословы,– скажи, разв моя жизнь дурная и я заслужилъ гнвъ Господень, какъ утверждаютъ мои враги?

– Вы, донъ Себастіанъ? Господи помилуй!… Вы – человкъ, какъ вс другіе, и вы даже лучше другихъ, потому что вы не хитрите и не лицемрите.

– Ты права, я человкъ, какъ вс другіе… Мы, занимающіе высокое положеніе въ церкви, стоимъ на виду, какъ святые въ нишахъ. Но насъ можно считать святыми только на разстояніи. Для тхъ, кто насъ ближе знаетъ, мы люди со всми человческими слабостями. Лишь очень немногіе съумли уберечься отъ человческихъ страстей! И какъ знать, можетъ быть ихъ терзалъ демонъ гордыни и они лишь потому были аскетами, чтобы имъ воздвигали алтари? Къ тому же, если священнику удается побороть въ себ стяжательство, то онъ за то рискуетъ стать скупымъ… Я же копилъ только для дочери…

Донъ Себастіанъ замолчалъ, погрузившись въ свои мысли. Потомъ онъ снова сталъ исповдываться передъ Томасой. Я надюсь,– сказалъ онъ,– что когда пробьетъ мой часъ, Госпоць не отринетъ меня въ своемъ милосердіи. Въ чемъ мое преступленіе? Въ томъ, что я любилъ мать моего ребенка, какъ мой отецъ любилъ мою мать,– въ томъ, что у меня есть ребенокъ, какъ у многихъ апостоловъ и святыхъ. Но вдь безбрачіе священниковъ – измышленіе людей, правило церковной дисциплины, а плоть и ея требованія – отъ Бога… Приближеніе смертнаго часа пугаетъ меня, и часто по ночамъ я томлюсь сомнніями и дрожу. Но въ сущности вдь я служилъ господу, какъ умлъ. Живи я въ прежнія времена, я защищалъ бы вру мечомъ, сражаясь противъ еретиковъ, А теперь я церковный пастырь и борюсь противъ безврія… Да, Господь помилуетъ меня и приметъ меня въ лоно свое. Правда вдь, Томаса? У тебя ангельское сердце и ты можешь судить.

Садовница улыбнулась, и слова ея медленно прозвучали въ предвечерней тишин:

– Успокойтесь, донъ Себастіанъ!– сказала она.– Я знала многихъ въ нашемъ собор, которые считались святыми, и они не стоили васъ. Они бы во имя спасенія души бросили на произволъ судьбы своихъ дтей… Во имя того, что считается чистотой, они оставили бы семью. Но поврьте мн, истинныхъ святыхъ нтъ здсь. Вс люди,– только люди… He нужно раскаиваться въ томъ, что слдуешь влеченію сердца. Господь создалъ насъ по своему подобію и не даромъ вселилъ въ насъ любовь къ дтямъ. Все остальное,– цломудріе, безбрачіе – все это вымышлено церковью, чтобы отдлить себя отъ простыхъ смертныхъ… Вы, донъ Себастіанъ, человкъ, и чмъ боле вы слдуете влеченіямъ своего сердца, тмъ лучше. Господь проститъ васъ!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю