355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Висенте Бласко-Ибаньес » Обнаженная » Текст книги (страница 12)
Обнаженная
  • Текст добавлен: 30 апреля 2017, 05:30

Текст книги "Обнаженная"


Автор книги: Висенте Бласко-Ибаньес



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Наступило тяжелое молчаніе, какъ-будто имя графини принесло съ собою ледяной холодъ. Котонеръ замурлыкалъ сквозь зубы, принявъ разсѣянный видъ. Лопесъ де-Соса взялъ съ рояля ноты и заговорилъ о музыкѣ, чтобы перемѣнить разговоръ. Онъ тоже былъ, повидимому, въ курсѣ дѣла.

– Она не приходитъ, потому что не должна приходить, – сказала Хосефина изъ своего угла. – Твой отецъ старается видѣть ее ежедневно, чтобы она не забыла о насъ.

Реновалесъ поднялъ голову въ знакъ протеста, какъ-будто его разбудили отъ тихаго сна. Глаза Хосефины были пристально устремлены на него, безъ гнѣва, но съ жестокой насмѣшкой. Въ нихъ свѣтилось такое же презрѣніе, какъ въ ту памятную ночь. Она не сказала ничего больше, но маэстро прочелъ въ этихъ глазахъ:

– Нечего, нечего, голубчикъ. Ты сходишь по ней съ ума, ты бѣгаешь за нею, но она принадлежитъ другимъ. Я хорошо знаю ее… Я все знаю. О, какъ смѣются люди надъ тобою! Какъ я смѣюсь! Какъ я презираю тебя».

IV

Въ началѣ лѣта состоялась свадьба дочери Реновалеса съ изящнымъ Лопесомъ де-Соса. Цѣлые столбцы въ газетахъ были заполнены описаніемъ этого событія; по выраженію нѣкоторыхъ журналистовъ «слава и блескъ искусства соединялись съ величіемъ богатства и аристскратіи». Никто не вспоминалъ прозвища Маpинованный Красавчикъ.

Маэстро Реновалесъ устроилъ пышную свадьбу. У него была только одна дочь, и онъ хотѣлъ выдать ее замужъ съ царственною пышностью, чтобы Мадридъ и вся Испанія говорили объ этомъ событіи, и на Милиту упалъ-бы лучъ славы, завоеванной ея отцомъ.

Списокъ подарковъ былъ очень великъ. Всѣ близкіе знакомые маэстро, элегантныя дамы, великіе политическіе дѣятели, знаменитые художники и даже королевскія особы фигурироваии въ немъ со своими подношеніями. Вещей хватило бы на цѣлую лавку. Двѣ почетныхъ мастерскихъ были обращены въ нарядный базаръ со столиками, уставленными подарками. На эту выставку тканей и драгоцѣнностей являлись всѣ подруги Милиты, даже самыя дальнія и забытыя, поздравляя ее и блѣднѣя отъ зависти.

Графиня де-Альберка тоже прислала подарокъ, огромный, видный, словно не желала пройти незамѣченною среди друзей дома. Докторъ Монтеверде былъ представленъ на выставкѣ подношеній скромною вещицею, несмотря на то, что онъ никогда не видѣлъ молодыхъ, и его связывала съ семьею только дружба съ маэстро.

Вѣнчаніе состоялось въ особнякѣ. Въ одной изъ мастерскихъ была устроена часовня. Все, касающееся религіозной церемоніи, было предоставлено Котонеру, который былъ въ восторгѣ, что можетъ выказать свое вліяніе на важныхъ лицъ церкви.

Устройствомъ алтаря занялся самъ Реновалесъ; ему хотѣлось, чтобы рука художника чувствовалась во всемъ, даже въ малѣйшихъ деталяхъ. На фонѣ старыхъ ковровъ красовался старинный образъ, средневѣковой крестъ и всѣ предметы культа, наполнявшіе его мастерскія въ видѣ декоративныхъ украшеній; съ нихъ стерли пыль, сняли паутину, и тѣмъ вернули имъ прежнее религіозное значеніе.

Цвѣты наводнили весь особнякъ маэстро своими пестрыми волнами; Реновалесъ хотѣлъ наполнить ими весь домъ и заказалъ ихъ въ Валенсіи и Мурсіи, не жалѣя денегъ. Гирлянды тянулись надъ дверьми и по карнизамъ оконъ и образовали огромные букеты и вѣтки надъ столами и по угламъ. Цвѣты покачивались даже въ видѣ языческихъ гирляндъ между колоннами фасада, возбуждая любопытство публики, останавливавшейся по ту сторону рѣшетки; женщины въ плащахъ и мужчины съ большими корзинами на головахъ глядѣли на это новшество, разинувъ ротъ и воображая, что въ этомъ домѣ происходитъ что-то особенное, судя по бѣготнѣ лакеевъ, которые вносили въ домъ пюпитры и два контрабаса въ лакированныхъ футлярахъ.

Реновалесъ бѣгалъ по дому съ ранняго утра, на груди его красовались двѣ ленты и созвѣздіе золотыхъ и блестящихъ орденовъ, покрывавшее одну сторону его фрака. Котонеръ тоже нацѣпилъ знаки разныхъ папскихъ орденовъ. Маэстро разглядывалъ себя съ удовольствіемъ во всѣхъ зеркалахъ, любуясь также и другомъ. Нельзя было ударить лицомъ въ грязь. Такого торжества имъ не придется больше увидать. Реновалесъ постоянно приставалъ къ другу съ разспросами, чтобы убѣдиться, все-ли готово. Маэстро Педаса, близкій пріятель Маріано, дирижировалъ оркестромъ, въ которомъ участвовали лучшіе музыкачты Мадрида – большею частью профессора консерваторіи. Хоръ былъ прекрасенъ, но выдающихся голосовъ было мало, потому что большинство артистовъ разъѣхалось. Время года было неподходящее, и театры были закрыты…

Котонеръ докладывалъ другу о своихъ хлопотахъ. Ровно въ десять часовъ утра пріѣдетъ нунцій, монсеньоръ Орланди, большой пріятель его и очень важное лицо, несмотря на относительно молодые годы; Котонеръ познакомился съ нимъ въ Римѣ, когда тотъ былъ еще прелатомъ. Двухъ словъ художника было достаточно, чтобы нунцій оказалъ ему эту великую честь и повѣнчалъ дѣтей. Друзья всегда могутъ пригодиться. И папскій портретистъ, довольный, что можетъ выйти хоть не надолго изъ ничтожества, ходилъ по комнатамъ, дѣятельно распоряжаясь всѣмъ; маэстро слѣдовалъ за нимъ, одобряя распоряженія друга.

Въ одной мастерской поставили столы для завтрака и отвели мѣсто для оркестра. Остальныя комнаты были предназначены для пріема гостей. Все-ли готово? Оба художника глядѣли на алтарь съ коврами матовыхъ тоновъ и канделябрами, крестами и другими предметами изъ стариннаго матоваго золота, которое поглощало, казалось, свѣтъ, не возвращая его. Все было готово. Стѣны мастерскихъ были увѣшаны старинными тканями и гирляндами цвѣтовъ, скрывавшими отъ глазъ пестрые этюды маэстро и неоконченныя картины, все языческія произведенія, которыя не могли быть терпимы въ строгой, выдержанной комнатѣ, обращенной въ часовню. Полъ былъ на половину устланъ яркими персидскими и арабскими коврами. Противъ алтаря были поставлены два молельника съ высокимъ передкомъ, а за ними всѣ роскошные стулья мастерской для наиболѣе важныхъ гостей; тутъ были и бѣлыя кресла XVIII вѣка съ изображеніями пастушескихъ сценъ на сидѣньяхъ, и большія кресла изъ рѣзного дуба, и венеціанская мебель, и темные стулья съ безконечно высокими спинками – однимъ словомъ цѣлый магазинъ старинной мебели.

Но вдругъ Котонеръ, отступилъ въ ужасѣ. Боже, какой недосмотръ! Счастье, что онъ углядѣлъ еще во время. Въ глубинѣ мастерской, противъ алтаря, стоявшаго у самаго окна, красовалась ярко освѣщенная утреннимъ свѣтомъ, огромная, бѣлая, обнаженная фигура женщины, закрывавшей одною рукою женскія тайны и прижимавшей другую руку къ груди. Это была Венера Медицейская, великолѣпная мраморная статуя, привезенная Реновалесомъ изъ Италіи. Языческая красавица бросала, казалось, вызовъ своею блестящею бѣлизною тусклому колориту священныхъ предметовъ, выставленныхъ напротивъ на алтарѣ. Оба художника такъ привыкли къ этой статуѣ, что прошли много разъ мимо, не обративъ на нее никакого вниманія, несмотря на то, что нагота ея выглядѣла болѣе дерзкою и торжествующею теперь, когда мастерская была обращена въ часовню.

Котонеръ расхохотался.

– Вотъ вышелъ бы скандалъ, если бы мы не замѣтили ея!.. Что сказали бы дамы! Мой другъ Орланди подумалъ бы, навѣрно, что ты сдѣлалъ зто намѣренно… онъ считаетъ тебя немного вольнодумцемъ. Ну-ка, голубчикъ, поищемъ, чѣмъ-бы закрыть эту даму.

Порывшись хорошенько въ безпорядкѣ мастерскихъ, они нашли индійскую ситцевую тряпку съ изображеніями слоновъ и цвѣтовъ лотоса и накинули на голову богинѣ, покрывъ ее до самыхъ ногъ. И въ такомъ загадочномъ видѣ осталась Венера стоять, точно сюрпризъ для приглашенныхъ.

Гости начали съѣзжаться. За рѣшеткою передъ особнякомъ слышалось ржанье лошадей и стукъ захлопываемыхъ дверецъ. Издали подкатывали все новые и новые экипажи. Въ вестибюлѣ шуршали шелковыя платья, и лакеи разрывались на всѣ стороны, принимая верхнее платье, выдавая на него номерки, какъ въ театрѣ, и вѣшая его въ комнатѣ, обращенной въ раздѣвальню. Котонеръ командовалъ лакеями въ потертыхъ фракахъ, съ бакенбардами и бритыми усами. Реновалесъ же улыбался, изящно раскланиваясь на всѣ стороны, привѣтствуя дамъ, пріѣзжавшихъ въ бѣлыхъ или черныхъ мантильяхъ, и пожимая руки мужчинъ, изъ которыхъ многіе были въ блестящей формѣ.

Художникъ чувствовалъ себя растроганнымъ передъ этимъ наплывомъ важныхъ гостей, проходившихъ нѣсколько чопорно по его гостинымъ и мастерскимъ. Шуршанье юбокъ, шелестъ вѣеровъ, привѣтствія гостей, похвалы его художественному вкусу сливались въ его ушахъ воедино, точно пріятная музыка. Всѣ являлись, сіяя отъ удовольствія быть на виду, какъ на парадныхъ представленіяхъ въ театрѣ. Хорошая музыка, присутствіе нунція, приготовленія къ роскошному завтраку и увѣренность въ томъ, что имена, а можетъ-быть и портреты ихъ появятся на слѣдующій день въ какой-нибудь аристократической газетѣ, доставляли всѣмъ гостямъ много удовольствія. Свадьба Эмиліи Реновалесъ была крупнымъ событіемъ.

Среди элегантной, непрерывно колеблющейся и запрудившей весь особнякъ толпы виднѣлось нѣсколько человѣкъ молодожи, высоко поднимавшихъ фотографическіе аппараты для моментальныхъ снимковъ. Всѣ тѣ, которые относились къ художнику не очень дружелюбно изъ-за высокихъ цѣнъ, содранныхъ имъ за портреты, великодушно прощали ему теперь эту алчность. Этотъ артистъ жилъ, какъ важный баринъ… А Реновалесъ ходилъ взадъ и впередъ, пожимая гостямъ руки, говоря любезности, разговаривая безсвязно и не зная, за что приняться. Попавъ на минутку въ вестибюль, онъ увидѣлъ уголокъ сада, залитаго солнцемъ и засаженнаго цвѣтами, а по другую сторону рѣшетки черную массу – веселую и восторженную толпу. Онъ вдохнулъ запахъ розъ и дамскихъ духовъ, и грудь его расширилась отъ пріятнаго наплыва оптимизма. Жизнь – великое дѣло! Бѣдная толпа за рѣшеткою напомнила ему о скромномъ происхожденіи. Боже мой! Какъ высоко онъ поднялся! Онъ чувствовалъ благодарность къ этимъ богатымъ бездѣльникамъ, поддерживавшимъ его благосостояніе, заботился о томъ, чтобы ни въ чемъ не было недостатка и постоянно приставалъ изъ-за этого къ Котонеру. Но тотъ отвѣчалъ ему дерзкимъ тономъ власть имущаго. Мѣсто Реновалеса тамъ, у приглашенныхъ. Нечего приставать къ нему, онъ и самъ знаетъ свое дѣло. И повертываясь спиною къ Маріано, онъ отдавалъ приказанія прислугѣ и указывалъ дорогу пріѣзжающимъ, распознавая гостей съ перваго взгляда. «Пожалуйте, господа».

Пріѣхала группа музыкантовъ. Котонеръ направилъ ихъ по заднему корридору, чтобы они добрались до своихъ пюпитровъ, не толкаясь среди публики. Затѣмъ онъ выругалъ нѣсколькихъ поварятъ, привезшихъ послѣднія блюда къ завтраку слишкомъ поздно и проходившихъ среди нарядной толпы, высоко поднявъ надъ головами дамъ большія тростниковыя корзины.

Котонеръ покинулъ свой постъ только, когда на лѣстницѣ показалась шляпа съ золотыми кистями надъ блѣднымъ лицомъ, и затѣмъ шелковая ряса съ лиловыми пуговицамм и поясомъ и по обѣимъ сторонамъ рясы – двѣ другія, черныя и скромныя.

– О, монсиньоръ! Монсиньоръ Орланди! Здоровы-ли вы?

Котонеръ низко склонился и поцѣловалъ у него руку. Затѣмъ, съ тревогою справившись о его здоровьѣ несмотря на то, что они видѣлись наканунѣ, Котонеръ открылъ шествіе, прокладывая дорогу въ переполненныхъ гостями залахъ.

– Нунцій! Нунцій Его Святѣйшества!

Мужчины, какъ приличные люди, умѣющіе уважать высшую власть, перестали смѣяться и болтать съ дамами и склонились съ серьезнымъ видомъ, подхватывая блѣдную и красивую, точно у древней красавицы, руку нунція и прикладываясь губами къ огромному камню кольца. Дамы глядѣли влажными глазами на монсеньора Орланди, важнаго прелата, дипломата церкви, вышедшаго изъ старинной римской аристократіи, высокаго, худого брюнета съ мертвенно-блѣднымъ лицомъ и властными глазами, сверкавшими яркимъ блескомъ.

Въ движеніяхъ его была дерзкая, вызывающая гибкость, свойственная тореросамъ. Женскія губы съ жадностью прижимались къ его рукѣ, а онъ оглядывалъ загадочнымъ взоромъ ряды прелестныхъ затылковъ, склонившихся на его пути. Котонеръ шелъ впереди, прокладывая дорогу, гордясь своею ролью и уваженіемъ, внушаемымъ публикѣ его знаменитымъ пріятелемъ. Какое великое дѣло религія!..

Художникъ провелъ нунція облачаться въ уборную, гдѣ одѣвались и раздѣвались модели, а самъ остался ждать снаружи, изъ чувства деликатности. Но къ нему ежеминутно подбѣгали живые, женственно-вертлявые молодые люди изъ свиты монсеньора, которые относились къ нему съ нѣкоторымъ уваженіемъ, воображая, что онъ важное лицо. Они звали сеньора Котонера, прося помочь имъ отыскать разныя вещи, присланныя монсеньоромъ наканунѣ, пока художнику не надоѣли ихъ приставанія, и онъ не вошелъ тоже въ уборную, чтобы помочь своему знаменитому другу при облаченіи.

Толпа въ гостиныхъ заволновалась. Разговоры умолкли, и публика бросилась было къ двери, но разступилась сейчасъ же.

Невѣста шла подъ руку съ посаженнымъ отцомъ, господиномъ съ представительною наружностью. Она была вся въ бѣломъ: платье – цвѣта слоновой кости, вуаль – бѣлоснѣжная, цвѣты, точно изъ перламутра. Только здоровый румянецъ и розовыя губы нарушали общее впечатлѣніе бѣлизны. Она улыбапась на всѣ стороны безъ малѣйшей робости и смущенія, довольная торжествомъ и своею видною ролью. За ними шелъ женихъ, ведя подъ руку свою новую мамашу, супругу художника; Хосефина выглядѣпа совсѣмъ маленькою и тщедушною, съежившись въ своемъ парадномъ платьѣ, которое было ей слишкомъ велико, и растерявшись отъ шума и суеты, нарушившихъ ея однообразное существованіе.

А гдѣ былъ отецъ? Реновалесъ пропустилъ торжественное появленіе невѣсты въ залѣ; онъ былъ занятъ гостями. Въ углу комнаты его задержалъ чей-то веселый смѣхъ изъ-за вѣера. Кто-то дотронулся сзади до его плеча и, обернувшись, онъ увидѣлъ графа де-Альберка, ведшаго подъ руку жену. Графъ высказалъ ему свой восторгъ передъ художественнымъ убранствомъ мастерскихъ. Графиня тоже поздравила его насмѣшливымъ тономъ съ важнымъ переворотомъ въ его жизни. Пришла для него пора распрощаться съ молодостью.

– Вамъ отставка, дорогой маэстро. Скоро вы будете дѣдушкой.

Конча довольно засмѣялась, видя, какъ смутился и покраснѣлъ художникъ отъ ея сострательныхъ словъ. Но не успѣлъ Маріано отвѣтить графинѣ, какъ Котонеръ отозвалъ его. Что онъ тутъ дѣлаетъ? Женихъ съ невѣстою стоятъ у алтаря, монсеньоръ приступилъ къ вѣнчанію, а мѣсто отца все еще пусто. И Реновалесъ покорно проскучалъ полчаса, разсѣянно слѣдя за церковной церемоніей. Вдали въ задней мастерской громко заигралъ оркестръ изъ струнныхъ инструментовъ, и по комнатамъ разлилась звучными волнами среди благоуханія поблекшихъ розъ красивая, свѣтски-мистическая мелодія.

Одинъ нѣжный голосъ въ хорѣ другихъ, болѣе низкихъ и хриплыхъ, запѣлъ, держась пріятнаго ритма итальянскихъ серенадъ. Минутная растроганность овладѣла гостями. Котонеръ, державшійся у самаго алтаря, чтобы монсеньоръ не почувствовалъ въ чемъ-нибудь недостатка, былъ растроганъ музыкою, видомъ изящной толпы и театральною важностью, съ которою римскій аристократъ умѣлъ проводить религіозныя церемоніи. Глядя на красавицу Милиту, стоявшую на колѣняхъ, съ опущеннымъ подъ бѣлоснѣжною вуалью взоромъ, бѣдный неудачникъ усиленно мигалъ, чтобы скрыть слезы. Онъ чувствовалъ себя такъ глубоко растроганнымъ, какъ-будто выдавалъ замужъ родную дочь; это онъ-то, никогда не имѣвшій семьи!

Реновалесъ поднималъ голову, отыскивая взглядомъ графиню среди дамскихъ головъ въ бѣлыхъ и черныхъ кружевныхъ мантильяхъ. Иной разъ глаза графини встрѣчались съ его взглядомъ и загорались насмѣшкою, иной разъ они искали въ толпѣ доктора Монтеверде.

Художникъ сосредоточилъ ненадолго вниманіе на церемоніи. Какъ она затягивалась!.. Музыка умолкла. Монсеньоръ повернулся спиною къ алтарю и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ молодымъ, протянувъ руки, точно онъ собирался говорить. Въ комнатѣ воцарилась глубокая тишина, и голосъ итальянца зазвучалъ въ этомъ безмолвіи со слащавою пѣвучестью, ища слова и замѣняя нѣкоторыя итальянскими выраженіями. Монсеньоръ объяснялъ молодымъ супругамъ ихъ обязанности и остановился, блистая ораторскимъ искусствомъ, на похвалахъ ихъ происхожденію. О мужѣ онъ сказалъ немного; тотъ принадлежалъ къ высшимъ классамъ, изъ которыхъ выходятъ вожаки людей, и долженъ былъ самъ знать свои обязанности. Она же была дочерью великаго художника съ міровою славою.

И заговоривъ объ искусствѣ, римскій прелатъ оживился, словно расхваливалъ свое собственное происхожденіе; въ словахъ его чувствовался глубокій и искренній восторгъ человѣка, проведшаго всю жизнь среди роскошныхъ, полуязыческихъ декорацій Ватикана. «Послѣ Бога, ничто на свѣтѣ не можетъ сравниться съ искусствомъ»… И послѣ этого утвержденія, создававшаго для невѣсты благородство происхожденія, значительно превышавшее весь аристократизмъ окружающей публики, монсеньоръ сталъ превозносить заслуги отца. Въ высокопарныхъ выраженіяхъ высказалъ онъ свой восторгъ передъ чистою любовью и христіанскою супружескою вѣрностью, соединявшими Реновалеса и его жену, которые почти достигли уже старости и несомнѣнно собирались прожить такъ же до самой смерти. Маріано склонилъ голову, боясь встрѣтить насмѣшливый взглядъ Кончи. Въ тишинѣ залы послышались сдавленныя рыданія Хосефины, спрятавшей лицо въ кружевной мантильѣ. Котонеръ счелъ необходимымъ одобрительно покачать головою для подкрѣпленія похвалъ прелата.

Затѣмъ оркестръ громко заигралъ Свадебный Маршъ Мендельсона. Стулья шумно раздвинулись, дамы обступили невѣсту, и поздравленія посыпались на нее среди общей давки, гдѣ каждый старался подойти первымъ. Шумъ и гамъ заглушили звуки оркестра. Монсеньоръ, утратившій всю свою важность съ окончаніемъ церемоніи, направился со своей свитой въ уборную, неэамѣченный публикою. Невѣста покорно улыбалась въ дамскихъ объятіяхъ, предоставляя подругамъ и знакомымъ звонко цѣловать себя. Она была поражена несложностью событія. И это все? Она уже повѣнчана?

Котонеръ замѣтилъ, что Хосефина пробирается въ толпѣ и возбужденно ищетъ кого-то взглядомъ, съ покраснѣвшимъ отъ волненія лицомъ. Инстинктъ предупредилъ его о надвигающейся опасности.

– Возьмите меня подъ руку, Хосефина. Пойдемте подышать воздухомъ. Здѣсь можно задохнуться.

Она взяла его подъ руку, но не вышла изъ комнаты, а увлекла его къ гостямъ, окружавшимъ Милиту, и остановилась, увидя наконецъ графиню де-Альберка. Осторожный художникъ вздрогнулъ. Это было именно то, чего онъ ожидалъ и боялся. Хосефина искала свою соперницу.

– Хосефина! Хосефина! Дождались мы съ тобою свадьбы Милиты!

Но осторожность его оказалась излишнею. Увидя подругу, Конча подбѣжала къ ней. «Дорогая моя! Какъ давно мы не видались! Поцѣлуемся… Ну, еще разокъ!» И она звонко поцѣловала ее, шумно и экспансивно обнимая подругу. Маленькая фигурка почти не сопротивлялась и покорно и безстрастно отдалась ласкамъ графини, печально улыбаясь и не смѣя протестовать по привычкѣ и строгому восиитанію. Она холодно вернула поцѣлуи, съ полнымъ равнодушіемъ. Она не чувствовала ненависти къ Кончѣ. Если не она, такъ другая; страшный, истинный врагъ находился въ самой душѣ ея мужа.

Уставъ отъ непрерывныхъ поздравленій, молодые весело прошли подъ руку среди гостей и исчезли подъ звуки свадебнаго марша.

Музыка умолкла, и гости набросились на столы, уставленные бутылками, закусками и сластями; лакеи суетились, не зная, какъ разорваться среди черныхъ рукавовъ и бѣлыхъ дамскихъ ручекъ, хватавшихся за тарелки съ золотымъ бордюромъ и перламутровые ножички сложенные у блюдъ. Это было цѣлое возстаніе; несмотря на свою благовоспитанность и веселое настроеніе, публика наступала другъ другу на шлейфы и работала локтями, какъ будто умирала отъ голода по окончаніи церемоніи.

Пыхтя и отдуваясь послѣ осады столовъ, гости разсыпались съ тарелками въ рукахъ по мастерскимъ, закусывая даже на алтарѣ. Прислуга не поспѣвала исполнять всѣ приказанія; молодежь хватала бутылки съ шампанскимъ и бѣгала взадъ и впередъ, поднося дамамъ бокалы. Столы подвергались грабежу. Лакеи поспѣшно уставляли ихъ новыми блюдами, но пирамиды бутербродовъ, фруктовъ и сластей живо расхватывались гостями, а бутылки исчезали. По двѣ-три пробки сразу непрерывно взлетали въ потолокъ.

Реновалесъ бѣгалъ, какъ лакей, съ тарелками и стаканами въ рукахъ, переходя отъ столиковъ, окруженныхъ людьми, въ углы, гдѣ сидѣло нѣсколько пожилыхъ дамъ. Графиня де-Альберка разыгрывала повелительницу и заставляла его бѣгать взадъ и впередъ по всевозможнымъ пустякамъ.

Реновалесъ замѣтилъ среди публики Сольдевилью, своего любимаго ученика. Онъ давно уже не видалъ его. Молодой человѣкъ выглядѣлъ печальнымъ, но утѣшадся, любуясь своимъ жилетомъ; этотъ модный жилетъ съ золотыми пуговицами изъ чернаго бархата съ цвѣтами произвелъ фуроръ среди молодежи.

Маэстро рѣшилъ нужнымъ сказать ему нѣсколько утѣшительныхъ сдовъ. Бѣдный мальчикъ! Въ первый разъ въ жизни художникъ далъ ему понять, что «посвященъ въ его тайну».

– Я желалъ своей дочери иного мужа, но эго не могло состояться. Работай, Сольдевильита! He пааай духомъ. Мы, художники, должны знать только одну любовь – къ живописи.

И довольный этими добродушными словами утѣшенія, Реновалесъ вернулся къ графинѣ.

Торжество кончилось въ полдень. Лопесъ де-Соса съ молодой женой появились одѣтыми въ дорогу: онъ – въ пальто изъ лисьяго мѣха, несмотря на жару, въ кожаной шапкѣ и высокихъ гетрахъ, Милита – въ длинномъ непромокаемомъ ватерпруфѣ, съ густою вуалью на головѣ, точно бѣглая одалиска.

У подъѣзда ихъ ждало послѣднее пріобрѣтеиіе жениха – моторъ въ восемьдесятъ лошадиныхъ силъ, купленный имъ спеціально для свадебнаго путешествія. Молодые должны были провести ночь аъ нѣсколькихъ стахъ километрахъ отъ Мадрида, въ Старой Кастиліи, гдѣ у Лопеса де-Соса было унаслѣдованное отъ родителей имѣніе, въ которомъ онъ ни разу еще не былъ.

Это былъ современный бракъ, какъ говорилъ Котонеръ; молодые должны были впервые очутиться наединѣ на большой дорогѣ, если не считать, конечно, спины скромнаго и молчаливаго шоффера. На слѣдующій же день они собирались выѣхать въ Европу и добраться до Берлина, а можетъ-быть и дальше.

Лопесъ де-Соса крѣпко пожималъ руки направо и налѣво съ гордымъ видомъ отважнаго иутешественника. Передъ отъѣздомъ онъ внимательно осмотрѣлъ авіомобиль.

Милита подставляла лицо для поцѣлуевъ, и унесла на вуали слезы матери.

– Прощай! Прощай, дочь моя!

И свадьба была кончена.

Реновалесъ остался вдвоемъ съ женою. Отсутствіе дочери усилило въ нихъ чувство отчужденности, расширивъ пропасть между ними. Они глядѣли другъ на друга угрюмо и печально, и ни чей голосъ не нарушалъ безмолвія въ домѣ и не служилъ имъ предлогомъ, чтобы переброситься нѣсколькими словами. Жизнь ихъ стала похожею на существованіе двухъ преступниковъ, которые ненавидятъ другъ друга, но скованы одною цѣпью и обречены на тягостную совмѣстную жизнь и даже на совмѣстное удовлетвореніе самыхъ низменныхъ физическихъ потребностей.

Въ надеждѣ избавиться отъ этого ужаснаго одиночества, обоимъ пришла въ голову мысль, поселить съ собою молодыхъ. Особнякъ былъ великъ, и мѣста хватило бы всѣмъ. Но Милита воспротивилась этому плану, деликатно, но упорно, и мужъ поддержалъ ее. Онъ не могъ жить вдали отъ своихъ конюшень и гаража. Кромѣ того онъ не могъ, не приведя тестя въ ужасъ, перевезти въ особнякъ свою драгоцѣнную коллекцію, свой большой музей изъ головъ убитыхъ быковъ и окровавленныхъ плащей знаменитыхъ матадоровъ; всѣ эти вещи вызывали восторгъ его друзей и чрезвычайно интересовали пріѣзжихъ иностранцевъ.

Когда художникъ съ женою остались вдвоемъ, имъ показалось, что они состарились въ одинъ мѣсяцъ на нѣсколько лѣтъ. Особнякъ казался имъ теперь еще болѣе пустымъ и громаднымъ; въ немъ царила гробовая тишина, точно въ старинныхъ заброшенныхъ зданіяхъ. Реновалесъ предложилъ Котонеру переѣхать къ нимъ жить, но неудачникъ отказался, струсивъ слегка. Онъ согласился обѣдать въ особнякѣ и проводить тамъ большую часть дня, но желалъ сохранить свободу и не могъ порвать со своими многочисленными знакомыми.

Въ разгарѣ лѣта Реновалесъ уговорилъ жену поѣхать, какъ всегда, на морскія купанья. Это была маленькая, мало извѣстная, рыбацкая деревенька въ Андалузіи, гдѣ художникъ написалъ немало картинъ. Ему было скучно въ Мадридѣ. Графиня де-Альберка уѣхала съ мужемъ въ Біаррицъ, а докторъ Монтеверде укатилъ за нею.

Супруги уѣхали, но пробыли на берегу моря не дольше мѣсяца. Маэстро успѣлъ написать не больше двухъ картинъ. Хосефина стала чувствовать себя хуже. По пріѣздѣ на море, въ здоровьѣ ея произошла сильная перемѣна къ лучшему. Она повеселѣла, стала просиживать цѣлыми часами на берегу, жарясь на солнцѣ съ безстрастною неподвижностью больной, жаждущей тепла, и безсмысленно любуясь чуднымъ моремъ, въ то время, какъ мужъ писалъ передъ нѣсколькими бѣдными рыбаками, обступившими его полукругомъ. Хосефина пѣла и улыбалась иногда маэстро, словно прощая ему все и желая забыть прошлое. Но вскорѣ она опять загрустила и почувствовала большую слабость во всемъ тѣлѣ. Веселый берегъ и пріятная жизнь на открытомъ воздухѣ стали вызывать въ ней отвращеніе, какъ свѣтъ и шумъ у нѣкоторыхъ больныхъ, ищущихъ утѣшенія въ глубинѣ алькова. Она соскучилась по своемъ печальномъ домѣ въ Мадридѣ. Тамъ ей было лучше; она чувствовала себя сильнѣе среди пріятныхъ воспоминаній и безопаснѣе отъ черной меланхоліи, грозившей постоянно овладѣть ею вновь. Кромѣ того она жаждала увидѣть дочь. Реновалесъ телеграфировалъ зятю по просьбѣ жены. Довольно имъ носиться по Европѣ, пусть вернутся домой. Мать соскучилась по Милитѣ.

Супруги вернулись въ Мадридъ въ концѣ сентября, а вскорѣ послѣдовали ихъ примѣру и молодые, довольные своимъ путешествіемъ, но еще болѣе довольные возвращеніемъ на родину. Самолюбіе Лопеса де-Соса страдало за границей при знакомствѣ съ болѣе важными людьми, чѣмъ онъ, подавлявшими его роскошью своихъ моторовъ, а женѣ его хотѣлось жить среди знакомыхъ, чтобы блистать своимъ богатствомъ. Она жаловалась на нелюбознательность людей заграницей, гдѣ никто не интересовался ею.

Хосефина оживилась отъ присутствія дочери. Милита пріѣзжала часто по вечерамъ на моторѣ съ шумомъ и трескомъ; въ Мадридѣ, покинутомъ въ это время года изящною публикою, ея роскошный экипажъ производилъ очень сильное впечатлѣніе. Она увозила мать кататься по пыльнымъ дорогамъ въ окрестностяхъ столицы. Иной разъ и Хосефина собиралась съ силами, побѣждала въ себѣ физическую вялость и ѣхала къ дочери (занимавшей квартиру въ бельэтажѣ на улицѣ Олозага), радуясь полному комфорту, окружавшему дочь.

Маэстро скучалъ. Заказовъ на портреты у него не было въ это время. Въ Мадридѣ ему нечего было дѣлать послѣ яркаго свѣта и чудныхъ красокъ Средиземнаго моря. Кромѣ того онъ скучалъ безъ Котонера, который уѣхалъ въ маленькій кастильскій городокъ съ историческимъ прошлымъ, гдѣ онъ пользовался заслуженнымъ почетомъ, удовлетворявшимъ его до комизма развитое чувство собственнаго достоинства; онъ жилъ во дворцѣ прелата и реставрировалъ самымъ возмутительнымъ образомъ нѣкоторыя картины въ соборѣ.

Одиночество обостряло въ Реновалесѣ воспоминаніе о графинѣ деАльберка. Она, со своей стороны, поддерживала это воспоминаніе ежедневными пространными письмами. Она писала ему и въ рыбацкую деревню, и теперь въ Мадридъ, желая знать его образъ жизни, интересуясь всѣми мельчайшими подробностями, разсказывая о своей собственной жизни на безконечномъ множествѣ страницъ и излагая въ каждомъ письмѣ цѣлый романъ.

Художникъ слѣдилъ за жизнью Кончи изъ минуты въ минуту, какъ будто она протекала на его глазахъ. Графиня писала ему про Дарвина, скрывая подъ этимъ прозвищемъ имя Монтеверде, жаловалась на его холодность, равнодушіе и снисходительно-сострадательный тонъ, которымъ онъ отвѣчалъ на ея страстныя ласки. «Ахъ, маэстро, я очень несчастна!» Иной разъ тонъ писемъ былъ самый оптимистическій. Графиня торжествовала, и художникъ читалъ между строчками о ея восторгѣ и догадывался о ея упоеніи минутами счастья, въ собственномъ домѣ, гдѣ она дерзко пренебрегала присутствіемъ слѣпого графа. И она разсказывала художнику обо всемъ съ безстыднымъ и отчаяннымъ довѣріемъ, словно онъ не былъ мужчиною и не могъ чувствовать ни малѣйшаго волненія отъ этихъ писемъ.

Въ послѣднихъ письмахъ Конча была внѣ себя отъ радости, Графъ находился въ Санъ-Себастіанѣ, чтобы попрощаться съ королемъ, исполняя высокую политическую миссію. Хотя онъ не былъ очень близокъ ко двору, его избрали въ качествѣ представителя высшей испанской аристократіи, чтрбы отвезти орденъ Золотого Руна какому-то князьку въ одно изъ самыхъ мелкихъ нѣмецкихъ государствъ. Бѣдный старикъ, не добившійся этого великолѣпнаго ордена для себя, находилъ утѣшеніе въ томъ, что везъ его другому съ большою торжественносгью. Реновалесъ чуялъ во всемъ этомъ руку графини. Письма ея сіяли счастьемъ. Она оставалась одна съ Дарвиномъ, такъ какъ старый графъ долженъ былъ долго пробыть за границей, и могла жить съ докторомъ, какъ мужъ съ женою, безъ всякаго риска и опасеній!

Реновалесъ читалъ эти письма только изъ любопытства; они не производили на него теперь глубокаго и продолжительнаго впечатлѣнія. Онъ привыкъ къ положенію довѣреннаго лица графини; страстныя чувства его къ ней охладѣли отъ откровенности этой женщины, повѣрявшей ему всѣ свои тайны. Единственное, чего онъ не зналъ въ ней еще лично, было ея тѣло; внутреннюю же жизнь ея онъ зналъ, какъ ни одинъ изъ ея любовниковъ. и она начинала уже надоѣдать ему. Отсутствіе графини и разстояніе наполняли его душу холоднымъ спокойствіемъ. По прочтеніи этихъ писемъ, онъ думалъ всегда одно и тоже: «Экая сумасшедшая! Что мнѣ за дѣло до ея секретовъ!»

Цѣлую недѣлю не получалъ онъ уже писемъ изъ Біаррица. Въ газетахъ писалось о путешествіи уважаемаго графа де-Альберка. Онъ находился уже въ Германіи, со всею своею свитою, готовясь нацѣпить благороднаго агнца на грудь князя. Реновалесъ хитро улыбался, но безъ зависти или волненія, при мысли о долгомъ молчаніи графини. Одиночество причинило ей, очевидно, много заботъ.

Но вдругъ, однажды вечеромъ, онъ получилъ отъ нея вѣсть самымъ неожиданнымъ образомъ. Онъ выходилъ подъ вечеръ изъ дому, чтобы прогуляться надъ Ипподромомъ вдоль канала и полюбоваться Мадридомъ съ этого возвышенія, когда у самой рѣшетки посыльный мальчикъ въ красномъ плащѣ подалъ ему письмо. Художникъ изумился, узнавъ почеркъ Кончи. Письмо состояло изъ четырехъ строчекъ, написанныхъ наспѣхъ нервною рукою. Конча только что пріѣхала съ горничною Мэри съ курьерскимъ поѣздомъ изъ Франціи и была одна дома. «Пріѣзжайте скорѣе… бросьте все… Серьезныя новости… я умираю!» И маэстро помчался къ ней, несмотря на то, что эта вѣсть о смерти не произвела на него сильнаго впечатлѣнія. Онъ привыкъ къ преувеличеніямъ графини и понималъ, что дѣло не можетъ-быть такъ страшно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю