Текст книги "Мистические города"

Автор книги: Вилар Кафтан

Соавторы: Майкл Джаспер,Бен Пик,Дженн Риз,Дарин Брэдли,Пол Мелой,Каарон Уоррен,Марк Теппо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Мариям шагнула к краю выступа, дальше идти она не осмелилась. Вода кристально чистая и прозрачная, как и вокруг всего полуострова Саммаринда. Но под Хрустальной скалой океан темнел, как небо в безлунную ночь.

– Наши предки отправлялись на Хрустальную скалу, когда последние надежды были потеряны. Они обмазывали тела маслами и блестящими чешуйками со скалы и становились на самый край.

– А потом кидались вниз? Кончали с собой?

– Они ныряли в воду, но не погибали. Хотя те, кто не смог войти в воду плавно, ломали шеи и тонули.

Мариям не сводила глаз с черного пятна на водной глади.

– Ныряльщики погружались в Саммариндскую впадину. На некоторое время исчезали во тьме, а затем поднимались на поверхность… переменившимися, – закончил свой рассказ Хаптет.

– Переменившимися? Как?

Хаптет нахмурился, подыскивая нужные слова:

– Сильно изменившимися. Трудно сказать определенно. Никто бы не взялся предсказать, что именно случится. Иногда человек выныривал с другим лицом. В иных случаях внешность оставалась прежней, но человек перерождался внутренне. Люди верили, что всему виной частицы самой скалы. Старухи, которые торгуют ими на базаре, принадлежат к особому племени. Традиция уходит корнями в глубокое прошлое.

Мариям вспомнила изогнутые остовы морских гадов, висящие в окнах аптек.

– Прикасаться к Хрустальной скале запрещено законом, – продолжал Хаптет. – Никто не поднимался на ее вершину вот уже лет сто.

Она упорно смотрела на ту сторону пролива, и воображение рисовало гибкую, стремительную фигурку ныряльщика, описывавшего в воздухе мерцающую дугу, прежде чем погрузиться в океанскую бездну.

– Почему закон не разрешает нырять? – не унималась Мариям.

Хаптет покачал головой:

– Изменения. Слишком неестественные. Слишком быстрые. Слишком жестокие. Если нам суждено преобразиться, мы должны делать это медленно, постепенно. Впадина сотворила из нас монстров. Мы чуть не погибли из-за силы… того, что находится под водой.

Мариям кивнула. Она пристально вглядывалась в темное пятно на воде.

Хаптет откашлялся:

– Мариям, вчера ты сказала, что была в Маратисте. Можно спросить…

– Давно, – отозвалась она. – Много лет назад. Я не хочу об этом говорить. – Она все еще не отрывала глаз от мрачных подводных глубин.

Позади пронзительно загудел рог: протяжный, угрюмый звук.

Хаптет, довольный переменой, оживился.

– Скоро начнутся состязания, – сказал он. – Отсюда отличный вид.

Он повел ее обратно тем же путем, а затем вниз через еще одну череду крутых утесов.

Похожая сверху на тростинку, вереница узких суденышек перегородила тихую гавань. У каждого баркаса был свой отличительный цвет.

– Принц, о котором ты говорил вчера, – сказала Мариям, – под какими флагами идет он?

– Принц Ориас? У него темно-синие.

– Цвет Саммариндской впадины?

Хаптет остановился и повернулся к ней:

– Любопытное замечание. Саммариндская впадина такая одна, ничто на свете не может быть с ней одного цвета. Ничто.Синий у принца Ориаса – глубокий и насыщенный, но он не поглощает свет!

Мариям кивнула:

– Я не против взглянуть на баркасы поближе. И с удовольствием познакомлюсь с принцем.

Хаптет улыбнулся:

– Я так и знал. И уже все устроил. Ты влюбишься в него с первого взгляда – уж поверь мне. Еще ни одна женщина не устояла перед его чарами.

– Не сомневаюсь, – сказала она, пытаясь скрыть горечь в голосе, и первая стала спускаться по каменистой тропе, вьющейся по склону утеса к пляжу.

Мариям почувствовала, что безудержное вращение многослойных юбок на танцовщицах вогнало ее в легкий фане. Все жители Саммаринды собрались у кромки воды на открытие фестиваля в честь турнира. В толпе поговаривали, что шуточные сражения баркасов, которые должны были состояться завтра, призваны напомнить о давней войне. Выжившие в той кровавой схватке поселились на унылой части побережья и бросили все свои силы и умения на разведение рыбы и морских гадов.

Мариям казалось, что саммариндцы каждый вечер находили повод для праздников. Пылающие факелы согревали теплым светом развеселившихся людей, наблюдавших за мальчишками, которые примеряли на себя длинные палки для состязаний на траве. Юноши и девушки с татуировками в виде разноцветных завитков и узоров, покачиваясь между столиками, несли корзины со сладостями в пестрых бумажных фантиках. Они бросали их в толпу или вкладывали в ладошки детей.

– Теперь жалею, что в молодости не научилась танцевать, – прокричала Мариям Джахире.

– Еще не поздно, – отозвалась та. – Почему бы тебе не остаться у нас подольше? Я знаю одного человека, он мог бы тебя научить. Возраст – не помеха.

Мариям откинулась на стуле, потягивая напиток. Мимо змейкой просочилась вереница смеющихся и визжащих от радости девчонок в розовых и зеленых платьях, с ракушками в волосах и браслетами на запястьях.

Никого не смущала упавшая и разбившаяся вдребезги посуда под ногами. Никакой тревоги – только чистая, незамутненная, пульсирующая потоками энергии радость.

Баркасы стояли на якоре поодаль от берега Их палубы были украшены бумажными фонариками. Небо освещали огни фейерверков, еще более красочные и яркие, чем в предыдущую ночь.

Вдруг слева от их столика раздались крики приветствия и аплодисменты. Фонари загорелись сильнее, и толпа начала понемногу расступаться, освобождая путь воинам, которые должны были принять участие в завтрашних состязаниях. Каждый был облачен в умело скроенное по фигуре роскошное одеяние цвета своей команды. Высокие и стройные, воины гордо шагали вперед, ловя на себе восхищенные взгляды собравшихся.

– Я влюбилась в Ориаса несколько лет назад, – прошептала Джахира, схватив Мариям за руку.

Мариям кивнула, сердце ее забилось сильнее.

– Должно быть, его жене очень повезло.

Джахира покачала головой, печально улыбаясь:

– Ориас так и не женился. Он не позволяет себе влюбляться, как простые смертные. Это его дань.

Мариям схватила руку Джахиры:

– Что значит – не позволяет себе влюбляться?

Джахира посмотрела на нее, и Мариям почувствовала, как сильно сжались ее пальцы. От зияющей дыры на месте глаза подруги ее по-прежнему брала оторопь.

– Ты же знаешь об обычае приносить дань. Мы с Хаптетом все тебе объяснили.

Мариям покачала головой:

– У вас шрамы. Это я могу понять. Но…

– Не у всех шрамы видны на теле, – сказала Джахира. – Ориас носит свои на сердце. Говорят, во время войны он сильно любил одну женщину. Они воевали вместе, бок о бок. Но их взяли в плен и бросили в крепость Фаллам. Оба сильно пострадали от рук врага.

Неожиданно взорвавшийся над ними праздничный снаряд распустился волшебным цветком и, померцав недолго, растворился в воздухе.

– Но они не сдались, Ориас и его возлюбленная. Выжили и смогли бежать в Маратисту и там отомстили своим врагам. Ориас тогда был очень молод. Когда война закончилась, он понял, что раны на теле для дани недостаточно. Для него существовала лишь одна ценность – любимая женщина. Ориас пожертвовал ею ради дани и вернулся на Саммаринду. Так рассказывают люди. Со мной он о подобных вещах никогда не говорит.

Сверху падали блестящие розы. Мариям пронзила боль от предательства, будто скорпион впился в нее своим смертоносным жалом. Внутри что-то оборвалось. Ориас бросил ее, не сказав и слова на прощание. Принес ее в дань обычаям, о существовании которых она и не подозревала. «Почему не сказал мне? Уж лучше мне было умереть в темнице Фаллама, чем жить и мучиться все эти годы одной, не понимая, почему ты ушел, не зная и сотой доли всей правды…»

В горле клокотал застрявший крик, а сердце стучало все громче и громче, вторя приближающимся звукам уверенных мужских шагов. Ориас. «Принц тьмы, Повелитель боли и отчаяния».Она еще не видела его лица, только силуэт на фоне озаренного фейерверками неба и медленно пошатывающейся пестрой толпы.

Все эти годы она мечтала о единственном и совершенном мгновении, подбирала подходящие слова.

И вот оно настало. Расстояние между ними смыкалось, и время замедляло свой ход. Годы, стоявшие между ними, рассеялись, растаяли, как дым в светящемся небе.

«Ты должен был просто сказать мне. Правда освободила бы нас обоих».

Все участники турнира прошагали мимо, приветствуя радостную публику. Сверху в безудержном танце кружили конфетти. Время потекло еще медленнее и стало тягучим, как мед. Ориас сделал следующий шаг, и она наконец увидела его. Их глаза встретились. Время замерло, и в это мгновение, длившееся целую вечность, Ориас увидел ее душу, обнаженную, испещренную шрамами. Он узнал настоящую цену своей дани. Ориас помнил все: каждый миг, проведенный вместе, отпечатался в его памяти так же четко, как и годы разлуки. Между ними пролегла тень, в холодном наэлектризованном воздухе лихорадочно гасли огни фейерверков, и разноцветные бумажки падали на землю, как мертвые листья.

А потом все кончилось. Мариям отвела взгляд, и воины продолжили героическое шествие. Время вернулось в обычный ритм. Когда она повернулась вновь, он уже исчез.

Крапинки света мерцали на водной глади. Баркасы заняли исходную позицию. Сверху на утесе расположились зрители, с удобством устроившись на деревянных стульях или развалившись на пестрых подстилках.

Место рядом с Джахирой пустовало. Она начала беспокоиться:

– Ты уверен, что Мариям не говорила, куда пойдет? А как же состязания? Зачем еще надо было ехать в такую даль из Макасы?

Хаптет вздохнул:

– Она и не заикалась о турнире, пока я сам о нем не упомянул. Странно, конечно, но меня не покидает чувство, что приехала она вовсе не из-за соревнований.

Джахира вытянула шею, всматриваясь в толпу:

– Может, она потерялась. Ты ее лучше знаешь, Хаптет. Мариям из тех, кто может заблудиться в такой суматохе?

Хаптет пожал плечами:

– Я знаю ее не дольше твоего. И могу только догадываться, что она за человек.

Джахира уставилась него:

– Разве вы не старые друзья? А я-то думала, вы сто лет знакомы!

Она окинула взглядом остальных, и все недоуменно пожали плечами.

Хаптет покачал головой:

– В первый раз я увидел ее в «Морской звезде». Ты тоже была там. Она еще спросила про твой глаз. Помнишь?

– Да, но я решила…

– Нет, – прервал он. – Мы не были знакомы до того вечера. Правда, она упомянула, что знает Бехамида. Теперь я начинаю думать: а не слишком ли много мы ей доверили…

– Она приехала сюда, чтобы найти Ориаса, – сказала Джахира, натягивая хлопковое покрывало на плечи, хотя было не холодно. – Это не просто домыслы – я уверена. Прошлой ночью на празднике. Вы видели, что случилось, когда они встретились?

– Смотрите!

Толпа затаила дыхание, все разом повернули головы к утесам за пляжем. Одинокая фигурка стояла на вершине Хрустальной скалы, кожа мерцала в панцире из блестящих чешуек и масла. Несмотря на расстояние, никто не сомневался, что это женщина, – изгиб бедер четко вырисовывался на фоне непроглядной тени, которую отбрасывала черная скала. И всем было понятно ее намерение. Женщина готовилась нырнуть в Саммариндскую впадину. Приготовившись к прыжку, она стояла спокойно, как сама скала, глаза опущены вниз, и ждала подходящего момента. Ждала, пока толпа не затихнет.

– Хаптет, – зашептала Джахира, – мне кажется, Мариям – это она. Та, что сподвигла Ориаса на дань. Мариям – женщина с войны.

Глаза Хаптета расширились.

– Нет, не может быть! Где он? Уже на воде? Уже зашел на баркас с остальными?

Джахира промолчала, не спеша обсуждать происходящее с друзьями. Она прекрасно все понимала. Видела темную волну, пронесшуюся между Мариям и Ориасом прошлой ночью, – неуловимый удар тока, от которого вокруг них посыпались искры. Поняла, что они не чужие друг другу. Хотя и не друзья. Какая-то мощная сила связала их воедино, закрутила в вихре и не давала освободиться. Мариям приехала на Саммаринду разбить эти оковы раз и навсегда. Она заплатила собой за его дань. И теперь не желала ничего, кроме свободы.

– Прости, я не поняла, – прошептала Джахира. – Я бы поступила точно так же.

Один из баркасов рванул с места и устремился к берегу. «Синий цвет Ориаса, – отметила Джахира. – Узнала ли его Мариям? Если да, то и виду не подала».

Ропот усилился, стоило собравшимся заприметить баркас и одинокую фигуру мужчины в полном воинском облачении, который прыгнул с носа на мелководье и, вспенивая вокруг себя воду, упрямо пошел к берегу. Оказавшись на суше, он помчался к скалам и, на бегу стаскивая с себя инкрустированные драгоценными камнями кожаные одежды, замедлял шаг, но продолжал рваться вперед с неменьшей решимостью.

На вершине Хрустальной скалы женщина подошла к краю. Дрожала ли она от страха, вглядываясь в бездну? Или спокойно оценивала обстановку? По неподвижной фигуре не скажешь. Никто и никогда не узнает всей правды.

Собравшиеся запричитали громче, когда Ориас начал карабкаться по хребту, маленькие камешки и куски земли градом летели вниз из-под его ног. Коричневые горы уступали в твердости холодной основательности Хрустальной скалы. Ориас продолжал лезть вверх.

Все как один ахнули, когда нырялыцица подняла руки над головой. Нет. Подожди его, ты должна подождать. Он почти на вершине.

Она не стала ждать. Согнулась, оттолкнулась – и тело взмыло вверх, подалось вперед, грациозно разрезав воздух и упав вниз, словно копье. Она чисто вошла в воду, как клинок, метко пронзающий цель смертоносным ударом. Океанская гладь едва зарябила.

Но стоило кругам на воде раствориться, все задрали головы и устремили взоры на гору. Принц цеплялся за нее, словно паук, медленно продвигаясь вперед и вверх, умудряясь находить опоры для рук там, где их не было. Все зрители сопереживали ему. Он опоздал. Не успел остановить ее, но откуда ему было знать. Ведь Ориас не видел, что она уже нырнула.

На последних футах он сделал мощный рывок и рухнул на каменистую площадку. Бросился к краю и стал всматриваться в темную расщелину под водой, а потом замотал головой от отчаяния.

Толпа затихла. Никто и пискнуть не смел. В каждом отозвалась его скорбь и трагедия, хотя невольные свидетели разыгравшейся драмы и понятия не имели о ее истинных причинах.

Ориас повернулся спиной к океану. Пошел прочь, затем вдруг остановился и побежал обратно к выступу, бросился в воздух и уже в полете вытянулся в струну, как ныряльщик, провожаемый взглядами десятков тысяч разом вскрикнувших наблюдателей. Он не вошел в воду чисто, но океан принял его, как до этого принял ее.

Стояла тихая ночь, океан был спокоен и недвижим, будто затаился в ожидании будущих великих потрясений, которым суждено навсегда изменить мир. Для Джахиры все уже свершилось. И прошедшее обратно не воротишь.

Пока Саммаринда оплакивала утонувшего принца, Джахира ждала знака, подтверждения того, что легенды ее родной земли – чистая правда, а не красивая сказка для туристов. Каждую ночь она забиралась на утес напротив Хрустальной скалы, садилась по-турецки на выступе и упорно смотрела вниз, на черную полоску воды. В этом мрачном, темнее самой ночи, пятне не отражались даже Неме и Крил.

В третью ночь на третьей неделе, когда она сидела и ждала, как обычно, океанская гладь разверзлась. Что-то появилось и, кашляя и бессвязно лепеча, принялось в панике молотить по поверхности воды. Джахира вскочила на ноги и бегом спустилась к пляжу. «Хорошо, что небо сегодня звездное, а не то лететь бы мне вниз кубарем». Сверху Касх, Воин с головой собаки, наблюдал за тем, как она скинула с себя одежду, нырнула в океан и поплыла к пронзительно визжащему барахтающемуся созданию. Джахира хорошо плавала и смогла вытащить его на берег.

Уже здесь женщина поняла, что существо, которое сейчас лежало рядом с ней на песке и, так же как она, пыталось отдышаться, – всего лишь ребенок. Девочка лет двенадцати-тринадцати, с белой, словно алебастр, кожей, тонкая, словно тростинка. Джахира завернула ее в пальто. Нужно поскорее отнести ее домой. Подальше от пляжа, пока кто-нибудь не увидел, что извергла Саммариндская впадина вместо принца – любимца всех горожан – и незнакомки, которая навлекла на него смерть.

Спотыкаясь, они тащились по песку, в ноги врезались мелкие ракушки и хрупкие кости покореженных гадов, выброшенных на берег темным саммариндским приливом.

Девочка не могла говорить. С губ срывались ужасные горловые звуки. На язык не похоже, но Джахира и так все понимала и не удивилась, заметив между пальцами на ногах и руках ребенка тонкие перепонки.

Джахира тихо и ласково шептала в ответ, что защитит и никому не даст навредить ей. Но она прекрасно знала, что девочку не оставят в покое. Жители города-порта Саммаринда выследят и убьют ее без лишних вопросов, та же участь ждет и базарных старух, продавших Мариям частицы Хрустальной скалы, если они вообще еще живы. Много ли нужно, чтобы старые суеверия ожили вновь? Глазом моргнуть не успеешь, как беспощадная волна насилия, тянущаяся из прошлых веков, вновь накроет родную землю.

При свете Касха Джахира поняла, что потерянный глаз – никакая не дань, а всего лишь пшик, тщеславный поступок ради внимания окружающих. Ее истинная дань в том, чтобы защитить дитя Впадины, жуткое порождение Мариям и принца Ориаса. Даже ценой собственной жизни.

СТИВ БЕРМАН
История о слезах
Пер. О. Полухина

День сегодняшний

Гейл ненавидит выходить на улицу в уксусный дождь. Она не доверяет колдуньям, которые утверждают, будто он очищает кожу и удаляет бородавки. Еще ребенком она как-то положила в уксус куриные косточки, а несколько дней спустя обнаружила, что они стали словно резиновые. Она убирает с лица мокрые пряди волос, кривясь, когда кислые струйки пробегают по ее губам. Руки тянутся к карманам джинсов, снова проверяя, на месте ли пластиковая бутылочка с аспирином, прихваченная в приюте.

Пройдя квартал, она спотыкается. Ее кроссовки намокли, и ноги мерзнут, когда Гейл наступает в лужи. Слабый свет, пробивающийся с неба сквозь сизые тучи, придает улицам незнакомый вид, и на мгновение девушка думает, что она заблудилась, но затем слышит запись саксофона.

Потом Гейл различает впереди линялый навес и белую кирпичную стену. Двери пришедшей в упадок гостиницы остаются открытыми до наступления ночи.

В холле в старинных хрустальных люстрах гудят лампы. Безмолвная людская очередь стоит в ожидании перед конторкой портье. Каждый человек держит в руках то, что, по его мнению, представляет ценность. С тяжелой мокрой одежды капает вода и пропитывает потертый персидский ковер. Из спрятанных динамиков льется очередная душераздирающая мелодия, исполняемая духовыми инструментами.

Она чувствует озноб в удушающе теплом холле. Промокший свитер висит на ней свинцовым жилетом. За стоящими в очередь людьми она замечает малышку Бреннан. Девочка сидит на конторке, и ее крохотные ножки свисают вниз. Колдуньи нарядили ее в лимонно-желтый сарафан с кружевной оборкой, а светлые волосики завязали на затылке белой резинкой. Одна из сестер Грейс стоит рядом. Гейл видит, что старушка улыбается и щиплет обеими руками щечки Бреннан. Не ласково, а довольно сильно, так что лицо девочки краснеет, а костяшки пальцев колдуньи белеют. Бреннан начинает плакать, и старушка гладит ее по подбородку. «Вот так, вот так, хорошо, дорогая, – нежно бормочет она и поднимает чайную фарфоровую чашку для сбора слезинок. – Этого вполне хватит».

На колдуньях надеты яркие фланелевые ночные рубашки и шлепанцы. Их слабые водянистые глаза напоминают глаза охотничьих собак.

Возле первой Грейс стоит ее сестра-близнец, которая держит наготове старинный шприц из стекла и сияющего хрома. Гейл видела такие в черно-белых фильмах. Губы колдуньи вытягиваются в букву «о», когда она опускает иглу в чашку и начинает аккуратно втягивать жидкость.

Гейл пытается не таращиться, когда игла прокалывает кожу человека, дождавшегося своей очереди. Запах стоящих здесь людей вызывает в ней тошноту. Наркотическая зависимость от слез не оправдание для того, чтобы не мыться. Гейл обещает себе, что организует для наркоманов ванны, как только вернется на работу к колдуньям. Она может стащить откуда-нибудь соль и ароматное мыло. Все будут ей признательны.

Она взбирается по огромной лестнице, стараясь не зацепиться ногой за разодранную дорожку. Мужчина средних лет, в джинсовом комбинезоне, еле плетется по ступенькам. Одна рука волочится по стене, оклеенной обоями; он не опустил рукав после инъекции.

Слезные наркоманы не всегда добираются до своих комнат, некоторые падают на лестничной площадке или в коридоре. Колдуньи ненавидят, когда такое происходит. Они говорят Гейл, что гостиница приобретает из-за этого неопрятный вид. Старушки требуют, чтобы она укладывала клиентов в постель.

Гейл вернется позже и проверит, не требуется ли этому мужчине помощь. А сейчас она должна в последний раз поговорить с Александром. Ему нужен аспирин.

Дни прошедшие

Все комнаты на третьем этаже гостиницы (лестница пропускала второй этаж, и сколько Гейл ни пыталась, дорогу туда так найти и не смогла) имели номер 83. На четвертый и пятый этаж колдуньи запрещали ей соваться. Лифты не работали с того момента, как в прошлом году исчезла реальность, и единственный путь на верхние уровни лежал через мрачные переходы лестничных пролетов для прислуги. С самого первого дня работы на колдуний, а случилось это несколько месяцев назад, Гейл стала считать себя служанкой и обследовала гостиницу с максимально возможной тщательностью.

Именно так она и натолкнулась на Александра в комнате 450 на четвертом этаже. Или в комнате 540 на пятом. Порой номера менялись, стоило только отвернуться.

Она брела мимо дверей по тускло освещенному коридору и пальцами выковыривала из банки пряную ветчину. И тут она услышала голос одной из сестер Грейс.

– Давным-давно в уксусной бутылке жила старуха? Не слишком-то правдоподобное начало для моей истории.

Гейл заглянула в комнату. Колдунья сидела на неудобном деревянном стуле, какие стояли во многих комнатах гостиницы. Она склонилась над молодым мужчиной, лежавшим поверх простыней, и своим крючковатым пальцем приподнимала полу его халата Под халатом мужчина был обнажен, но кто-то исписал все его тело красными чернилами. Даже подошвы ног покрывала надпись: «Я должен быть безмерно счастлив, оттого что живу здесь», которая поднималась по левой ступне и спускалась по правой.

– Думаю, ты мог бы придумать мне концовку получше, – сказала колдунья. – Неблагодарный.

Мужчина фыркнул. Или вздохнул.

Когда старушка поднялась, Гейл скользнула в гостеприимную темноту соседнего номера. Она дочиста облизала пальцы и засунула пустую банку в карман. А затем услышала скрип половиц под шагами проходившей мимо Грейс. Они вечно скрипели, и Гейл гадала, не старится ли постепенно гостиница от этого скрипа.

Прежде чем войти в комнату к мужчине, она досчитала до ста. Его грудь вздымалась и опадала под белым махровым халатом. Письмена исчезли с его бледной, обтягивающей кости кожи. Он мог бы показаться симпатичным, если бы его не лишили всего волосяного покрова: ему не только обрили голову, но и выдергали брови и ресницы.

Он открыл глаза. Кровавая фраза «Кто здесь?» выступила у него на лбу.

Его изуродованное тело выдавало в нем Пострадавшего, одного из тех, для кого Исчезновение оказалось переменой к худшему. Она никогда раньше не видела их так близко.

– Это больно?

Он кивнул. Она почувствовала облегчение, узнав, что он испытывает муки. Это имело смысл. Слишком многие вещи, касающиеся гостиницы и Зоны Исчезновения, не имели никакого смысла.

– Интересно, почему сестры ни разу не упоминали о тебе? – Она присела к нему на кровать.

«Я их сувенир на память. Александр».

– А я Гейл. Я выполняю всю нудную работу для колдуний. Похоже, они не очень-то ценят свой сувенир. – Она решила, что он весит не больше сорока килограммов.

«Верно», – закровянилось на его подбородке и шее.

– Я не прочь читать твои ответы, но настоящую беседу с тобой вести трудно. Мне придется тебя разглядывать, а мы только что познакомились. – Она чуть не хихикнула.

Александр открыл рот. Она увидела исключительно белые зубы, но языка не обнаружила. Не было там и шрама.

– Извини.

«Можешь принести мне какой-нибудь еды?»

– Конечно.

Она пожалела, что прикончила пряную ветчину. Настоящую еду трудно было найти Внутри. Эту банку она вытащила вчера поздно ночью из-за конторки: один из наркоманов, должно быть, принес ее в качестве платы за дозу. Такой ароматный паштет Александр мог бы легко проглотить и без языка. Она сомневалась, был ли он способен пережевывать пищу.

В огромной кухне гостиницы не было электроэнергии. Но колдуньи договорились с одним антвоком, и тот установил холодильник – массивный белоснежный реликт, который притаился в углу кухни, словно покрытое пылью ископаемое. Хотя он и работал без электричества, урча и вздрагивая, старушки, должно быть, недоплатили Одаренному, потому что магия холодильника производила на свет только охлажденные приправы. Однако колдуньи, по всей видимости, не возражали, поэтому изо рта у них постоянно несло кисло-сладкими специями.

Гейл никогда не доверяла ни одному из Одаренных. Они жульничали в науке выживания, используя свои незаслуженные таланты. Умение пробуждать вышедшие из строя бытовые приборы могло бы показаться убогим даром, но эта способность давала антвокам преимущество над простыми людьми, вроде самой Гейл, которым приходилось вступать в единоборство с жизнью в Зоне Исчезновения. Она жалела, что не сбежала из Филли до того, как возвели высоченные бетонные стены, изолируя территорию, зараженную «инфекцией реальности», как называли все случившееся остальные жители страны. Первые дни Исчезновения казались волнующими, однако новизна стерлась под действием постоянной неопределенности: улицы меняли свое направление день ото дня; сегодня становилось рискованным проходить мимо того места, которое раньше считалось абсолютно безопасным. А еще Одаренные пугали ее. Тела Пострадавших больше не могли функционировать так, как когда-то, а Одаренные использовали существовавший Внутри хаос по своему усмотрению, словно это была магия для удовлетворения их шкурных интересов.

Правила жизни менялись постоянно. Ей оставалось лишь стойко держаться. Колдуньи платили мало, но гостиничные хитрости не представляли для нее опасности. Она не церемонилась, брала все, что плохо лежит.

Гейл изо всех сил потянула за прохладную металлическую ручку холодильника. Полки заполняли банки и бутылки. Она стала их перебирать. Горчица «Колман». Сироп «Алага пикл». Яблочный уксус «Мак». Все, что пробуждали антвоки, обязательно было старинным. Она нашла индийскую приправу чатни «Бенгал клаб» и жестянку шоколадного соуса.

– Так рано, а ты уже проголодалась, дорогая? – Одна из сестер появилась в дверном проеме.

Гейл пожала плечами. У нее никогда не получалось быстро соврать.

– Тебе нужно убрать последнюю восемьдесят третью комнату. Здоровье бедного мистера Тео уже не то, что раньше. В следующий раз, наверное, придется разбавить слезы водой.

Гейл кивнула, пряча раздражение. Кому-кому, а мистеру Тео вообще не надо было бы колоть слезы. Старик пошевелиться не мог без стонов и охов.

– Я все сделаю.

Когда она стаскивала с кровати грязные простыни, на пол упала крохотная позолоченная коробочка. Гейл подняла ее, потрясла, потрогала поцарапанного эмалевого терьера на крышке. Большим пальцем откинула застежку и насчитала внутри семь малюсеньких таблеток. Что со стариком? Атеросклероз? Высокое давление? Гейл шепотом пообещала отдать коробочку мистеру Тео, как только увидит его на неделе.

Она чувствовала себя виноватой за то, что так долго не возвращалась, и несколько раз извинилась перед Александром. Самостоятельно есть он не мог и нуждался в помощи. Ей пришлось поднести чатни к его губам и вливать жижу с маленькими кусочками ему в рот. Потом в пустой банке из-под пряной ветчины она принесла воды из крана и напоила его. Глотая, он мог «разговаривать», подобно кукле чревовещателя.

«Я был первой приманкой сестер. Я заполнял вестибюль своими историями».

– До того, как они нашли Бреннан? – Гейл вытерла ему губы и подбородок.

«Да. Эту печальную малышку».

– Я однажды тайком отхлебнула из ее чашки. Было так сладко, что я чуть не задохнулась. Я уснула и увидела сон. – Гейл вспомнила ощущение на языке и дрожь, пронизавшую тогда все ее тело.

«Что тебе приснилось?»

– Вечер сквозь заснеженное стекло. Я сидела перед телевизором и с интересом слушала местные новости. По какой-то кабельной сети. Диктор говорил со мной. Не как обычно, а действительно отвечал на мои вопросы. Объявил, что завтра будет сильный дождь и я должна надеть галоши. А желтые резиновые сапоги все еще производят? Как бы то ни было, у него был глубокий прикус и ужасная накладка из искусственных волос. И в конце он сообщил, что в Филли исчезают люди, и тут появились помехи. На экране пошел снег из черно-белого конфетти, как будто выдернули вилки из розеток и отключили все, кроме электропитания. Я приблизилась к окну и поняла, что все кварталы вокруг завалены снегом, и так будет всегда.

«Иногда мне кажется, я невольно слышу сны наркоманов». Александр скорчился от боли при появлении слов. «Я помню, какие они были довольные – такие тихие, молчаливые, улыбчивые, – когда им читали вслух мои истории».

Гейл, как правило, спала хорошо, особенно если перед сном навещала Бреннан. Однако знакомство с Александром привело ее в такое волнение, что она лежала без сна на матрасе в большом танцевальном зале. Гейл перевернулась, и одна ступня выскользнула из-под одеяла. От прикосновения к мраморной плитке по телу пробежал озноб.

Зачем колдуньи держали Александра у себя? Они вроде бы всегда питали отвращение к Пострадавшим и сразу выгоняли их из вестибюля прочь. Гейл ничего не имела против них, во всяком случае против тех, кто был изуродован не слишком сильно, как, например, та девочка со стеклянными волосами, которая однажды попалась Гейл на глаза возле павильонов Аукциона еды.

Она закрыла глаза и попробовала уснуть, воображая кровавые письмена на внутренней стороне собственных век. Она думала о нем, неподвижно лежавшем на кровати. Они наказывали его? Эта мысль вызвала в ней беспокойство по поводу того, что в один прекрасный день то же самое может произойти и с ней самой.

Сестры велели Гейл стирать вручную всю одежду Бреннан. И заставляли добавлять дождевую воду при каждом ополаскивании, чтобы краски не линяли. В засушливые недели она брала уксус из холодильника.

В свободное от проливания слез время Бреннан держали в ее комнате. Девочка сидела на полу в розовой пижаме и пушистых тапочках недалеко от металлического штыря, к которому крепился ее поводок. Малышка подняла глаза на Гейл, когда та вошла с чистым бельем.

– Здравствуйте.