Текст книги "Три колымских рассказа"
Автор книги: Виктория Гольдовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Он смотрел в упор, словно видел перед собой погибшего друга. Николаю стало не по себе. Выручил кот Василь Иваныч: он стал рвать когтями широкий кружевной подзор.
– Отставить! – гаркнул Роман и замахнулся на кота.
В дверь заглянули.
– Лисий Нос, можно к тебе? – Вошла Ирина.
«Вот же человек! Зачем было меня посылать, раз сама собиралась идти?» – удивился Артемьев.
Ирина, как всегда, начала тараторить, не переступив порога.
– Ромочка, что я сейчас узнала! Дежурю и слышу – прораб, тот самый Ленька, звонит коменданту: «Пойду сегодня к бульдозеристам поздравить героев». А я вмешалась: «Бесполезные ваши хлопоты! Любочка ночует в своем коровнике». – «Тем лучше», – отвечает. – Она многозначительно хихикнула и посмотрела сначала на Николая, потом на Романа. – Не иначе опять серенаду пойдет петь твоей супруге.
Роман спокойно сидел на постели, почесывал у Василь Иваныча за ухом.
– Видишь, Васька, с какими докладами к нам ходят? А что ты сама посоветуешь мне сделать?
– Сходи. Гитару послушаешь.
– Отставить! – Глаза у Лисьего Носа засмеялись. – Не любим мы такую музыку!
– А букетики? – Она опять взглянула на Николая.
– Вы, Ирина, почему не на работе? – резко спросил Николай. – Меня сюда послали и сами пришли…
– Меня подменили. Только вижу – помешала вам. Что это вы о моей работе забеспокоились?
– Ну, а меня подменять некому. Пойду. Может, и вы со мной?
– Пожалуй, – неохотно поднялась Ирина.
– Счастливо оставаться, Роман.
Хорошо в тайге. Николай шел распадком, заросшим лиственницей и стлаником, темными кустами ольхи и пахучим тополем. Лесной запах был особенно терпким после недавнего дождя. У обнаженного корня кедрача суетились сотни муравьев. Наверное, паводок принес беду и в их подземные жилища. Белка деловито прыгнула с сучка на сучок. У каждого свои заботы. Вот и у него не все ладно. Люба… Привязался к женщине, да еще к замужней. Что делать? Вон там, вдали, туман над низиной. Попробуй, поймай его! Молодой месяц на светлом июльском небо. Достань его!
Где-то, теперь уже совсем близко, шумит экскаватор. Машина стоит на краю глубокого разреза и кажется жирафой на водопое. Вот поднимается голова на длинной шее, несколько раз раскачивается, потом взмах – и голова высоко заносится над чернеющей грядой отвала.
Лесной дух вытеснен здесь запахом угля и свежевзрытой земли.
Через десять минут Николай садится за рычаги. Здесь уже ни о чем не думается, кроме работы, кроме того, чтобы полней зачерпнуть ковш, быстрей поднять, дальше отбросить эту груду глины и торфа. Поворот… еще поворот…
Управлять машиной было сегодня особенно тяжело. Николай изо всех сил тянул на себя рычаг, упираясь в переднюю стенку кабины. Вязкий грунт не поддавался. Но и этого было мало! Еще беда. Лопнул трос. Они с Винтиком, связывая его, ободрали до крови руки. Потом полетели зубья ковша. Никогда еще у Артемьева не было такой трудной смены. Зубья надо наваривать. Дело затяжное!
Они всей бригадой пошли в поселок. Ребята направились к общежитию, а Николай свернул к домику механика. Лавлинский еще не спал. Рассматривал какие-то эскизы.
– Видишь, армянские ребусы всю ночь разгадываю, – пожаловался он машинисту. – У добрых людей чертежи, а у нас, изволите ли видеть, ребусы! Ну, а у тебя что случилось?
Николай стал рассказывать об аварии, о валуне, на который он напоролся. При этом не меньше пяти раз повторил, что в аварии виноват он, один он! И ведь до выполнения месячного плана оставалось всего ничего…
Иван Федорович слушал, сочувственно кивал головой. Потом сказал, что сварку раньше утра никто не сделает.
– Ты знаешь, приятель, когда была первая авария на земле? Когда обезьяна взяла палку и стала сбивать орехи. А палка сломалась. Дело было ночью… И что ты думаешь, обезьяна сделала? Пошла спать… И не стала никого будить!
Николай тяжко вздохнул и пошел к двери.
Лавлинский тоже встал, потянулся и зевнул:
– Пожалуй, пошли вместе. Попробую поднять сварщика. Байка моя про обезьян была, а мы-то ведь люди, да еще горняки… Нам в страду каждый час дорог. Только тебе я совет дам: в грудь кулаком зря себя не стучи… Иди пока к себе.
Но Николай в общежитие не пошел. Зачем? Бригадир все уже, безусловно, узнал от ребят, а насчет того, чтобы не мешать спать людям, механик сказал правильно! Самому ложиться не приходится. Он сел на скамейку у общежития и долго смотрел на темный край неба за ручьем, где горела предутренняя единственная звезда.
Лисий Нос подошел неожиданно.
– Сидишь? Звезды считаешь?
– Что их считать? Одна только и есть.
Николаю очень захотелось, чтобы Лисий Нос присел рядом, хотелось рассказать про проклятый ковш, но Роман, постояв немного в молчании, вдруг быстрым шагом пошел в сторону ручья.
Вскоре возле общежития остановился самосвал. Шофер высунулся из кабины:
– Эй, землерой! На полигон собирайся! Мы за тобой. Сейчас сварочный аппарат погрузим.
И Николай снова оказался у своей машины.
Уже совсем рассвело. Николай с гаечным ключом возился возле снятого ковша, помогая ремонтникам, когда из ближних кустов вышел Пинчук. Знаками позвал Николая. В колючих зарослях шиповника оба присели на обомшелую, поваленную лесину. Старик молча свернул козью ножку, лизнул краешек бумаги и стал расправлять косоворотку. Николай ждал. Пинчук глубоко затянулся, отчего щеки его ввалились еще глубже, и начал издалека:
– До чего бабы народ вредный. К примеру, Ирина. Другая на ее месте Любаве бы ноги мыла и воду пила, вот как обязанная! Ведь молоко для нее в первую очередь! Вчера пришла за вечерошником. Люба ей полную кринку налила. Так ты радуйся, что коровушку выходили. Так нет, она заявляет: «А мы с Николкой у Лисьего Носа в гостях были. По душам, говорит, поболтали!» Что уж вы болтали, лешак вас знает, только сегодня, ни свет ни заря, Роман Романович на конном дворе нарисовался. Брови насуплены, как у опричника. И сразу в сарай! Мне, конечно, весь их разговор слышно:
«Люба, домой!» – «Здравствуйте, у меня ж скотина больная! Тебе ж говорили». – «Мне много чего говорили. Все правильно! Скотину ты бережешь, за скотиной ты смотришь… И вообще! Надоело мне. Звездочет этот твой! Звезда, говорит, одна у меня…» – «Какая звезда, Ромочка?» – «А такая! Я одному шею чуть не наломал в тот раз, а у тебя, оказывается, другие нашлись… Женщины в поселке все знают! Короче: идем домой!» И так ее дернул за руку, что кофточку разорвал…
Пинчук испытующе посмотрел на Николая и продолжал:
– Я в коровник вошел, будто ничего не видел и не слышал. Романа уже не было. Она ничего, не плачет. Глаза только горят, как у кошки. Говорит: «Ефим Трофимович, меня хотят с работы снять. А только я не уйду!»
Пинчук снова уставился на Николая. У того похолодело на сердце.
– А что, собственно, вы от меня хотите? – вспомнил Николай кем-то сказанные слова. – Что я должен сделать?
– А то, что не ходить к нам на конбазу, вот что! Кто ты такой, чтоб семью разбивать? Из-за тебя ведь это все… Вздыхать – вздыхай…
– А я что делаю?! – неожиданно для себя закричал Николай. – Только и вздыхаю! – Потом сдержался. – А какое вам, извините, дело? – с вызовом спросил он.
– Да, правда. Мне, старому дурню, какое дело? Но знаешь, Артемьев, нас, стариков, послушать иногда не мешает. И мы раньше молодыми были. Я вот у старателя одного на Алдане жил. Угол снимал. И тоже на чужую жену молился. Женщин в тайге всегда мало, не всякая сюда отважится. Но чтоб отбивать… Сейчас, конечно, жизнь другая… Вы нас умнее стали.
– Скажите, Ефим Трофимович, раз вы сами начали разговор такой. А та женщина, как с мужем жила? Он ее ревновал, бил?
– Еще и как! Только что в шурф не закидывал. Так ведь он муж!
– Я мужчину, который на женщину руку поднял, мужчиной не считаю…
– Тогда, выходит, у нас в России мужиков сроду не бывало. И откуда только племя шло? Зато другое было заведено: если уж жена – так навек.
– А мы, Артемьевы, никогда жен не били. И не отбивали.
– Ну вот, я и говорю: хорошо, когда все хорошо!
Пинчук встал, не разбирая дороги, свернул в кусты. А Николай вернулся к машине. Ремонт закончился. До конца смены оставалось совсем немного. Он сел за рычаги.
Никогда еще Николая не встречали после смены так шумно. Он не успел и дверь в комнату открыть, как все закричали какими-то неестественно громкими голосами:
– Вот и Артемьев! Вот и Николка наш!
В чем дело? Подвига он вроде не совершал, сменного рекорда не устанавливал. Что за торжество? На всякий случай Николай окинул критическим взглядом свой замасленный комбинезон и, не переступая порога, попросил:
– Киньте-ка мне кто-нибудь полотенце и чистую рубашку.
Ему подали.
В полутьме тамбура он различил на летней печке огромный противень с жарящейся рыбой. Значит, шла гулянка и гостей, видимо, собралось немало. Он уже знал, что на «Отчаянном» существует обычай: если в дом зашел гость – остальные жители поселка могут тоже заходить не стесняясь. Принесут с собой спирт или еду какую-нибудь – хорошо, не принесут – не беда. Потеснее сдвинутся, поближе составят на столе потемневшие у таежных костров кружки, глядишь – и еще место найдется.
Николай шагнул в комнату.
Любушка…
Она сидела так, что свет из окна падал на ее лицо. И от этого блестели светло-карие с золотинкой глаза и влажные ровные, как лущеные орешки, зубы. На ней новое, в мелких букетиках платье. На плечах – яркий полушалок. В комнате пахло не то ночными фиалками, не то розами. И даже, бражный дух не мог заглушить этого тревожного аромата. Парень, сидевший рядом с Любой, ласково поглаживал ее кота – Василь Иваныча.
Парню что-то шепнули, и он стал торопливо освобождать место. Но Николай поспешно сел на первый попавшийся стул.
Все держались чинно, по-праздничному.
Винтик провозгласил тост:
– За гостью! За королеву этого длинного стола! За нашу прекрасную даму!
– Вот человек! Умеет же красиво сказать! – одобрительно зашумели экскаваторщики.
– Ну что ты, Винтик! Какая я королева!
Но Винтик был уже под хмельком. И продолжай:
– Да-да! Мы сегодня пьем и за вас и за вашу Цыганку. Что было бы без нее и без вас с нашими юными гражданами и их мамашами?!
Николай тревожно поглядывал на Любу. «Почему она пришла? Одна, без Романа…»
Когда Лисий Нос с Сашей Уральцем вошли в комнату, их никто не заметил. Как и все остальные, Николай обратил на них внимание только тогда, когда Роман с грохотом опрокинул табуретку. Все засуетились. Одна Люба и бровью не повела.
К Роману потянулись со стаканами, закричали: «Сколько лет, сколько зим, Роман Романович!», – заговорили о паводке… А Мишаня – тот сразу атаковал Уральца, стал проситься к нему в ученики:
– Только у вас, бульдозеристов, такая героическая профессия, – басил он.
Лисий Нос толкнул было Любиного соседа:
– Слышь-ка! Пусти. – Тот собрался встать, уже и кота опустил на пол, но тут бригадир Серега насмешливо сказал:
– Где это видано, чтоб в гостях муж с женой рядом сидели? Это не свадьба!
Роману Романовичу ничего не оставалось, как снова сесть на свое место.
Николай посмотрел на Любу, и она ответила ему быстрым взглядом, будто было что-то такое, о чем знали лишь они двое. Роман становился все мрачнее.
– Тебе рыбки или оленины? – ухаживал за гостем бригадир экскаваторщиков Сергей.
– Не хочу. Сытый уже.
– На хлеб-соль только глупые обижаются, – заметил захмелевший Уралец, пододвигая к себе закуску.
– Я у вас давно в дураках хожу, – пробурчал Симонов, вставая из-за стола.
– У кого это, у нас? – насторожился Уралец.
Роман сделал неопределенный жест и перевел разговор:
– Ты вот лучше, Сашок, – обратился он к Уральцу, как бы подчеркивая, что не настроен на пустую болтовню, – последи, чтобы машину мою к утру отремонтировали. Я ее к кузне подогнал.
Разговаривая, Лисий Нос внимательно смотрел на Николая. А тот – на Любу. Артемьев все время чувствовал взгляд Симонова на себе. Сейчас это даже его веселило. Смотри, Роман Романович, смотри! Тебе полезно. Авось в другой раз не станешь на нее замахиваться и табуретками грохать!
Гулянка была в разгаре.
Неожиданно разошелся кузнец:
– Я ему говорю – сорок два зуба у шестерни, а Лавлинский одно: сорок три! Я и прокатил шестерню по мокрому песку – считай! Он мне давай руку жать – ты, говорит, спе-ци-алист! Да вот Николка не даст соврать! Его машину чинили.
«И почему у нашего брата заведено – как выпил, так хвастаться?» – подумал Николай. А кузнец уже шел к нему со стаканом:
– Люблю тебя! Я всегда говорю: «Не спрашивай старого, спрашивай бывалого!» Как это ты, Николай Артемьевич, только с курсов и уже машинист заправский?
– Уметь надо – курсы с отличием закончил, – с гордостью за друга объяснил Михаил.
«Теперь начнется!» – Николай отодвинулся и сел поближе к Любе. Здесь разглагольствовал горный мастер:
– Золотишко дадим! Есть на участке золото.
– А я говорю, если без туфты… – доказывал что-то свое Винтик.
– Винтик, к чему такой разговор, – огорчался бригадир. – Нам туфтить нельзя. Придет маркшейдер с длинной рейкой и хитрой трубкой – и все как на ладони…
Тем временем кузнец, поговорив о своих трудовых подвигах, решил поухаживать за Любой.
– Любовь-Ванна, какое на вас модное платьице…
– Не такое уж модное. Штапель простой. А здесь все крепдешиновые носят.
Роман стоял у окошка. Он поежился, повел крутым плечом. В словах жены он почувствовал скрытый упрек.
Николая тоже затронули слова Любы. Доведись ему – как бы он ее нарядил! Он все вспоминал, как называются Любины духи? Кажется, «Ай-Петри». Ай-Петри – гора у теплого моря. Как она сказала тогда? «Я на пляжах не была». А вот он увез бы ее к морю. Пусть погрелась бы, порадовалась солнышку…
– Любовь-Ванна! Запевайте! – не отставал от Любы кузнец.
Она не стала отказываться, подперла щеку рукой и затянула:
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…
Песню пели не очень верно, но дружно.
Николай не пел. Зачем петь самому, когда так хорошо молча слушать и смотреть на Любу.
Не пел и Роман. Он все темнел лицом, потом вдруг отставил стакан с брагой и, набычившись, пошел на Николая. Но с полпути свернул и направился к Любе.
– Хватит с нас этой самодеятельности! Любава! Домой! – И он положил руку на плечо жены.
Сразу стало так тихо, что все услышали, как журчит ручей под окнами.
Люба спокойно сняла с плеча большую темную руку мужа с въевшимся мазутом, покосилась – не запачкал ли платье? – и стала как ни в чем не бывало гладить кота.
Сергей подошел к Лисьему Носу:
– Мы тебя, Роман Романович, уважаем. После вчерашнего паводка – вдвое. Но обижать у нас в доме никого не позволим. Ты у нас гость, Любовь Ивановна – гостья. Оба равны.
– Когда ж это вы ее пригласить успели? Да еще одну, без меня? Я-то к вам незваный пришел.
У Любы вдруг сузились глаза.
– И меня никто сюда не звал. Я сама пришла. Куда хочу, туда и хожу.
– Ребята, ребята! Хватит! – Кузнец отвел Романа в сторону. – Жалко, что выпить больше нечего.
– Можно достать! У меня со вчерашнего дня выписка на спирт, – Роман порылся в кармане, достал пачку замусоленных нарядов, потом появилась и выписка с кудрявым росчерком (на «Отчаянном» спирт продавали только по разрешению). Из другого кармана Лисий Нос вытянул пачку денег.
– Этого не требуется! Мы тоже недурно зарабатываем, Роман Романович! Николка! Ты самый молодой. Дуй за спиртом, – распорядился бригадир.
Любушка, не спуская с рук Василь Иваныча, подошла к Сергею.
– Пошли кого-нибудь другого, пожалуйста! Николай Артемьевич нужен здесь по хозяйству. Мне поможет. На, подержи Василь Иваныча, – протянула она кота Артемьеву.
– Ишь, взял кота, будто самородок в пуд весом! Да брось ты его! – пробормотал пьяный кузнец.
– А вам, мой друг, не пора ли на покой? – И Винтик легонько подтолкнул кузнеца к двери. Тот не упирался, даже обрадовался.
– И пойду! Вот и хорошо… домой пойду!
Люба тоже вышла в тамбур, поставила варить сухую картошку, велела кому-то открыть банку с паштетом, кого-то послала на речку: там у нее горбуша вымачивалась. Словом, всем нашла работу. И только Николай стоял как истукан посреди комнаты с котом на руках.
Опять сели к столу. Разлили спирт по стаканам.
– Ты, Николай, не иначе, шкуру Василь Иванычу решил протереть, – засмеялась Люба, ставя на стол сковородку с картошкой. – Брось ему рыбы, а сам садись. Вот сюда. Рядом со мной садись.
Мишаня поднялся с торжественным видом:
– Давайте выпьем за знамя, которое наша бригада в этом месяце отобьет у бульдозеристов! – И сел.
– Что ж, гость – невольник! – Уралец улыбнулся и выпил.
А Роман и до стакана не дотронулся.
– Что не пьешь?
– Не до конца он знает поговорку! Гость невольник слушать, да не невольник кушать. Знамена добывают в бою – не в застолье. Настоящие-то мастера!
– Ковши разбивать – вот на что вы мастера! – Сразу же поддержал Романа Уралец.
– Мы разобьем, мы отобьем, мы и починим! Правда, Николай?
Но Николай никого, кроме Любы, не замечал.
Роман резко встал и вышел. На минуту все замолчали.
– И зачем ты, Мишка, разговор этот завел? – с досадой сказал Винтик. – Не знаешь, о чем говорить? Что значит – «отобьем»?
Люба тоже вспылила.
– Как не стыдно? Я по-хорошему пришла. Зачем вы Романа завели?
В это время в комнату зашел баянист.
Гости стали отодвигать стол.
Бригадир пошел впляс, низко наклоняясь, касаясь ладонями голенищ, выставляя носки начищенных сапог.
И вдруг среди этого гама Николай различил гул бульдозера. Ближе… Ближе… Видимо, его услышал и Уралец. Он бросился в тамбур. А в комнате разорялся Мишаня:
– Баянист! Сыграй вальс! Артемьев хочет пригласить Любовь-Ванну…
Но вальс не состоялся. Музыку заглушил нарастающий шум мотора, сквозь который послышался вопль:
– Что делается?! Братцы!!!
Все выбежали на улицу. В белесом сумраке летней ночи через поляну на барак, поблескивая ножом, шел бульдозер. Да какой там к чертям бульдозер! Танк!
– Роман, сумасшедший! – крикнула Люба. И в голосе ее были не то испуг, не то восхищение.
Бульдозер стремительно приближался.
Саша Уралец бросился вперед и с неожиданной ловкостью взгромоздился на подножку машины. Поминая нелегким словом Романову матушку, он нажал на тормоз. Но было уже поздно. Нож врезался в стенку. Звон разбитого стекла… Треск бревен… Пыль от обрушившейся штукатурки…
Руки машиниста будто окаменели. Но когда Сергей и Саша разжали эти пудовые кулаки, он опять рванулся к рычагам:
– Всех сокрушу!..
– Придется связать! – Сергей крепко обхватил Романа.
Но Симонов весь вдруг обмяк, покорно дал связать себе руки и уложить на землю. Все суетились. Только Николай не принимал участия в общей суматохе. Он стоял в одной рубашке и, протягивая Любе свой пиджак, без конца повторял:
– Накиньте! Вы простудитесь…
Люба сердито отмахивалась.
Уралец возился с бульдозером, который застрял в проеме и рычал, словно не хотел сдавать завоеванных позиций. Протрезвевший Сергей вдруг сказал тихо:
– А что, ребята, так и с жизнью бывает… Вдруг пролом получается.
– Вот вам и бульдозер эс восемьдесят, – тянул Мишаня с явным разочарованием. Не мог уж насквозь стену пропороть!
– А тебе обязательно стихию подавай, – покачал головой Винтик. – Как на паводке, что ли?
Николай тоже подумал о наводке: к гусеницам бульдозера густо прилипли пожухлые листья и корни трав…
Люба сидела на пеньке возле мужа. Вот он, ее Роман, такой сильный и такой беспомощный! Она украдкой погладила его волосы, потом поцеловала и стала развязывать узел.
Тут опять подошел к ней Николай.
– Ну, что стоите? Помогли бы лучше веревки развязать. Ишь, скрутили! За что?
Саша наконец вывел машину из развороченной стены.
– Ну, отвоевались! Как теперь ответ держать будем? – Сергей озабоченно рассматривал пролом.
– Кто ломал, тому и чинить. – Уралец погладил рычаг бульдозера. – Тащите доски, два бревна надо. Трос расстарайтесь! Живо! – прикрикнул он на экскаваторщиков. – Одна нога здесь, другая на пилораме!
Через полчаса машина осторожно поставила завалившийся простенок на место.
– А стекла, братцы, уж сами вставите! – Саша оглядел свою работу и остался, видимо, ею доволен.
В это время к дому подошел сердитый заспанный начальник участка. За ним Лавлинский.
– Что у вас здесь творится?
– Ерунда делов! Экскаваторщики с бульдозеристами чуть повздорили… А вы откуда узнали?
– С коммутатора позвонили: идите, говорят, скорее. Там убийство на почве ревности.
– Небось Ирка дежурит?
– А вы считаете – можно весь участок разгромить, а меня и в известность не поставить?
– А что, если в семейном деле такой техникой орудовать, то взаправду все разгромить можно… – задумчиво протянул Мишаня.
– Ясно. Значит, тут семейный скандал? Не отрицаете?
– Да вы что? Из-за техники весь сыр-бор разгорелся! Наша машина тихая, больше полкуба не берет. А эта дура… ихняя… – При этих словах Люба на миг подняла голову. – Ну, эта ихняя эс восемьдесят… Она что хошь разворотит! – Мишаня явно запутался, сбил щелчком с куртки жука-короеда и добавил. – В общем, все уже в порядке! Бревно-то я вон откуда тащил!
Все засмеялись.
– Это скверные шутки! – пресек смех начальник участка. – Завтра Симонова сниму с машины за хулиганство.
– Вот это здрасьте! – Любушка поднялась, отвела со лба спутавшиеся волосы. – Они ж из-за чего поспорили? Из-за переходящего знамени. Он им и решил доказать. А если вы Симонова с работы снимете, никаких знамен вам не видать.
– Так вот в чем корень! Тогда дело принимает другой оборот. Надо разобраться…
– Вот и разберитесь. Со злыми языками в первую очередь…
– Согласен. Но кто окно вставит?
– О чем разговор! Четыре стекла! Я их хоть сейчас вставлю, раз дело за этим!
Такой выход из положения всех развеселил: Люба-стекольщик! На «Отчаянном» стекла обычно вставляли сами мужчины.
– И что тут смешного? Будто я стекол не вставляла, пока муж, – показала она на все еще лежащего на земле Романа, – воевал…
Начальник подошел к Лисьему Носу и сказал примирительно:
– Эх, не на моей Валентине ты женат…
При этих словах все невольно подумали о маркшейдере, который в последнее время очень уж зачастил в дом к начальнику участка.
Люба дернула мужа за рукав:
– Вставай, воитель!
Он поднялся, ни на кого не глядя, обнял жену, и оба пошли к «шоколаднику».
До оставшихся донеслись только обрывки фраз:
– Ну, что ж, лисий нос, ну бывает… Тормоза сдают… Извини уж!
– Глупый, ах, какой ты глупый…
Вот что случилось когда-то с Артемьевым в такую же белую ночь много лет назад здесь, на «Отчаянном».
Теперь он снова в этих местах.
Красавец автобус медленно взбирается на перевал. Что было после?.. После Николай уехал с «Отчаянного» – попросился на другой прииск. Но где бы он ни был – на Колыме ли, в Москве ли, снились ему всегда и ручей, и тропа на конбазу, и стена, разрушенная бульдозером, и Люба…
Никогда не поверил бы Николай Артемьевич, что он снова на «Отчаянном», если бы не бежал, как прежде, маленький, извилистый ручеек, не наклонилась бы, как медведица на водопое, Восточная сопка. Только теперь от самой сопки начиналась улица. На улице – цветы. Цветы на «Отчаянном»! С ума сойти! Школа стоит там, где была бензозаправка. Нет, кажется, заправка была левее. На месте «шоколадника» – трехэтажный дом. Балконы тоже в зелени. К полигонам ведет шоссе. А новый мост через ручей? Никакой паводок его не снесет…
От всего этого на душе и радостно и немного грустно: пришел к старому товарищу, а вместо него встречает тебя красивый, но совсем другой человек.
В уютном доме для приезжающих женщина средних лет застелила ему постель. Ей очень хотелось заговорить с новым человеком.
– Вы в командировку?
– Нет, просто так…
– А я подумала, что к Симонову.
– Он разве здесь?
– Да. Только из отпуска вернулся. К нему ужасно много народу приезжает. И с приисков, и журналисты. Как присвоили ему звание Героя Социалистического Труда, так у нас чуть не вдвое постояльцев прибавилось. У нас на прииске так все за него рады. Человек-то какой! Я у них дома часто бываю. Дочка моя учится с их мальчиком. Тоже Роман. Ромашкой все его зовут. Четырнадцать ему исполнилось в марте. Отличник. Красивый, в мать. Любовь Ивановна души не чает в нем.
– Так, так… – Артемьев подошел к окну и замолчал. Дежурная постояла, постояла и вышла.
Роман Симонов – Герой Социалистического Труда? Ну, конечно! Так все и должно быть.
Николай вспомнил и три ордена Славы, и бульдозер, словно танк, упрямо карабкающийся по скользкому откосу, и бешеную воду Отчаянного, и схватку за Любу…
Да, повезло Роман Романовичу. Люба с ним. На всю жизнь. А он-то, Николка, тогда на что-то надеялся…
Как много теперь женщин на «Отчаянном»! Идут и идут по улицам. Нарядные, в босоножках, совсем как горожанки! И красивых много… Но только Люба в штапеле, в сапогах красивее была…
…Они вышли из дома с балконами. Вышли втроем. Лисий Нос здорово постарел. А она ничуть! Все та же Любушка идет, плавно, чуть отставив круглый локоток. И те же косы короной. Улыбается… А этот, третий, уже ростом вровень с ней. Тоненький, как тополек над ручьем. Кудрявый. На подбородке ямка. Сын Любы и Романа. Мальчик что-то говорит матери, и она, запрокинув голову, хохочет.
Николай поспешно свернул. Нет, им незачем встречаться, ворошить прошлое…
Он ушел далеко за поселок. Похрустывал последний ледок на гальке. В одном месте темнело на отмели мазутное пятно. Видно, кто-то совсем недавно заправлял здесь бульдозер.
Солнце припекало все жарче. Николай Артемьевич поднялся с отмели в заросли стланика, пошел меж колючих кустов. А рядом струился ключик – узкий и светлый, как крыло стрекозы. Какая в нем сила? Он и щепки не унесет. Но если поднимется ветер, пойдет дождь в горах – разольется ключ, понесет бревна, своротит валуны, вырвет с корнем высокие лиственницы. Вот такой он – Отчаянный. Он не изменил себе.
