Текст книги "Три колымских рассказа"
Автор книги: Виктория Гольдовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Тем более заботиться надо! Танки! Дошли б мы с такой техникой до Берлина! Это что – работа? – Симонов сунул закопченную ручищу в карман и вытащил прокладку. – Ее давно выбросить надо! Вас бы за рычаги…
– Ну, хорошо! Ну, убил! – Лавлинский улыбнулся, поднял вверх руки, и лицо его стало неожиданно молодым и лукавым. – Согласен. Ставим машины на профилактику. С твоего бульдозера и начнем.
Роман с удовлетворенным видом спрятал деталь. Заметив вышедшего из конторы Артемьева, приветливо помахал рукой:
– Иди, иди сюда. Выкладывай нужды экскаваторщиков, пока механик добрый. Твои хлопцы на мехцех не обижаются?
– У нас совсем другие обиды… – неуверенно проговорил Николай.
– Вот сразу видно деликатного человека. Это не то что ты, горлопан, – ухватился Лавлинский. – Тебе вынь да положи… А что там у вас за обиды все-таки?
– Нас на такие торфа поставили, что просто кисель, а не грунт. Черпаем, черпаем…
– Да, решетом воду черпать скучное занятие!
Тут Лавлинского позвали куда-то.
Роман пристально посмотрел на Николая.
– А ты чего такой доходной стал? Харчи колымские, что ли, не на пользу? Или в работу тебя крепко запрягли? От вашего бригадира всего можно ждать. Ему, лисий нос, всегда надо первым быть.
Бульдозеристы уже давно соревновались с экскаваторщиками. По неписаному закону, кроме борьбы за первенство на полигоне, «соперники» постоянно поддевали друг друга при встречах. Производственный успех был переменным. Но чаще все-таки знамя участка присуждалось бульдозеристам. Вот и сейчас они владели переходящим призом уже три месяца.
Николай не вступился за бригадира. И вообще ничего не ответил своему дорожному знакомцу. Не мог же он сказать правды: сохну, мол, по твоей жене!
За полтора месяца работы на «Отчаянном» Николай уже успел приглядеться, как и чем живут горняки: моют пески, добывают золото, соревнуются с азартом, радуются успехам, горюют при неудачах, при случае поругивают начальство, шумно встречают праздники, дружат, а доведется – и ссорятся. Когда приходит почта с «материка», обязательно читают вслух письма, показывают друг другу фотографии близких, детские и женские головки на кусочках картона. Но фотографии – это далекое. А вот здесь, в поселке, почти каждый из одиноких мужчин был чуть-чуть влюблен в какую-нибудь из девяти женщин.
Чаще всего, это было хорошее бескорыстное чувство: посмотрит издали, поговорит, а потом счастлив весь день. Вот и его, Николая, не миновала эта участь!
Из женщин Артемьев уже повидал всех: громкоголосую и важную Валентину – жену начальника участка, разбитную смазливую Клавочку-продавщицу, строгую врачиху Зарему Алиевну, сухопарую инженершу-начальницу буровзрывных работ Князеву, хитроватую Дуську Ковальчук, которая втихую варит бражку, болтливую и вредную Ирину с коммутатора. Еще две женщины жили за сопкой, на разведке, и в поселок не приходили.
Но ни одна из них не стоила и Любушкиного мизинца!
Как-то забрел он к Пинчуку поздно вечером, отработав дневную смену. Издали заметил, что у старика дымокур от комаров разложен, и принес гнилушек.
– Спать неохота. Брожу вот…
– Мне тоже – хоть глаз выколи. Лекпом говорит: возрастное. И у тебя, видать, возрастное. Давай-ка мы посидим у костра, побалакаем. А может, на охоту пойдем?
– Плохой из меня охотник! Жалко мне…
– Зверье-то? Кто бы стал спорить! Конечно, жалко. Но ведь это – смотря кого промышлять. Вот, помню, на Хандыге косолапый…
И пошли бесконечные рассказы. Волк, росомаха, соболь… Каждая охота заканчивались удачей, каждый рассказ – заверенном, что так-де и было, вот те крест!
Издали доносились фырканье и храп лошадей, и дядя Ефим переключился на свою вторую излюбленную тему:
– Слышь, похрустывают… Люблю! Другие вот в тайге за золотом все ходят. А я сразу душой прикипелся вот к ней, к лошадке. Считай, полжизни возле нее провел. Кто спорит, механизация – это хорошо. Им, машинам, спасибочки. А только ни лешака б грузовики не прошли, если б коняшка наперед тропку не проторил. Им в тайге досталось! Олешка, конечно, тоже много потрудился. Но олень, я тебе скажу, дикое создание. Помощник, но не друг. А лохматый якутский конь – этот понятливый! Взять хоть нашего Абрикоса. Через любое болото сам дорогу найдет и тебя выведет.
Однако, ты, парень, что? Совсем спать не думаешь? По технике безопасности, машинист высыпаться обязан. Ну, бывай до другого раза… По ночам сюда лучше не ходи. От греха подальше…
Был разгар промывочного сезона. Поселок жил горняцкими заботами. Не все ладилось на «Отчаянном». Золото, как говорят, «не отмывалось», то есть не было в песках того содержания, которое предсказали геологи. На промывочных приборах прогоняли грунта чуть не вдвое больше положенного, но отчитываться надо было не объемами, а металлом, а вот металл-то не шел. Все с тревогой следили за сводкой. К концу дня каждый в поселке знал, как обстоят дела. И не в процентах каких-нибудь знали, а все до точности – в килограммах и в граммах. Когда плановик наносил мелом на огромный щит у конторы линию выполнения, отставшую от линии, означавшей задание, люди мрачнели.
В эти дни все больше и больше жителей поселка в свободное время шли кто на старые, поросшие кипреем отвалы, кто на тайные, им одним известные места. Уходили со скребком, с лотком – нехитрым старательским долбленым корытцем. Мыли чертежники из маркшейдерского, пекари, сторожа со складов. Даже двенадцатилетний сын Дуськи Ковальчук, той, что варила бражку, все каникулы провел в тайге с лотошниками. Здесь тоже секретов не было. Знали, кто, когда и сколько сдал песку. А уж если кому-нибудь посчастливилось подобрать самородок – весь поселок к вечеру знал, где найден, сколько потянул, какой формы, чего стоит…
Экскаваторщики в свободные часы тоже лотошничали, но часов этих выпадало немного. У них ко всем бедам добавлялась своя забота: та, о которой говорил Артемьев Лавлинскому. Стояла их машина у разреза, где воды было больше, чем земли.
«Кисель хлебаем», – плакались экскаваторщики при каждой встрече со своими «соперниками» по соревнованию. И все же в бригаде дела шли не так уж плохо, особенно в смене Артемьева. Он хоть и говорил всем, что вот-де он еще неопытный, прямо с курсов, но машинистом был неплохим. Окончив в войну ремесленное училище, он до курсов уже поработал на стройках, на экскаваторах разных марок. Дело свое знал и задания выполнял на совесть.
«Его машина, как часы», – восторгались ребята. И на то, что в свободное время ходит он не с лотком по отвалам, а зачастил к старому Пинчуку, смотрели сквозь пальцы – дело молодое! – и только добродушно подсмеивались.
Солнце коснулось краем красноватой горы. От болот потянуло сыростью. Ефим Трофимович только что возвратился из тайги. На нем были болотные сапоги, такие огромные, что казалось – в каждый из них он может забраться весь. Николай ждал его возвращения, кипятил чайник. Старик обрадовался молодому своему дружку и сразу выложил все новости:
– Начальник снабжения загнал Абрикоса на Кильчик сено возить. А ты знаешь, какая там трясина? Пришлось коняшку взять вот так на себя и вытаскивать. Мы с ним на пару вывезли все сено. А тут еще месяц кончается! Надо сенокосчикам наряды закрыть. Ты мне подсоби малость. В печенках у меня сидит ихняя бухгалтерия. Мое дело медведей бить, а не с нарядами чикаться, сам понимаешь!
Николай, разбираясь в бумажках, нет-нет да и поглядывал в сторону базы. Оттуда доносились взрывы смеха.
– Вечерошник раздает. Чисто женотдельское собрание. Все бабы поселковые здесь, – добродушно проворчал Пинчук.
Донесся хрипловатый самоуверенный голос Валентины:
– Что вспоминать про тридцатые годы? И сейчас то же самое у нас на Колыме бывает. Женщина всегда женщина! Вот я ездила в Магадан недавно. И влюбился в меня один… Что придумал: стал за мной по всему городу гоняться на машине…
– На легковой? – мечтательно спросила Ирина.
– Нет! Грузовик. Оказался он снабженцем. Приехал в город за дефицитами. Подарки пытался делать. И вот… представляете? Я к портнихе – он у крыльца. Я к подруге – он под окнами. Выйду – отворит дверку: «Садитесь, пожалуйста, я вас подвезу». И глаз с меня не спускает… Я напугалась, звоню мужу, чтоб приехал за мной…
– Я что-то разговора вашего не слышала… – вырвалось у Ирины.
– Не слышала? Странно? Все знают, что ты подслушиваешь, когда дежуришь на коммутаторе. Но как же ты этого могла не услышать?
Всем стало неловко.
– А что вы себе сшили в Магадане? – переменила тему сама же Ирина.
– Панбархатное платье. Сейчас без него нельзя. Это самое модное. Крепдешин еще пестрый в моде.
– А платье какого цвета? – не унималась Ирина.
– Перванш. Это мой любимый. А вот Любе я бы рекомендовала «кардинал». Это так гармонирует с ее волосами спелой ржи.
– Что это такое – «кардинал»? – спросила Любушка.
Здесь Николай увидел, как Валентина, переложив из одной руки в другую папиросу, дотронулась пальцем до какого-то цветка.
– Вот, приложи-ка к волосам!
– Да, идет, очень. А чем ты, Люба, волосы моешь? Почему они так блестят? – не без зависти сказала Ирина.
– Ничем.
– И ромашкой не полощешь? Так я тебе и поверила! Я вот здешней ромашки целый мешок набрала. Только ничего не получается.
– Это не ромашка, а пижма. Она без лепестков, одни середки.
– А ты себе, значит, ромашку с лепестками искала? Все гадаешь «любит-не-любит»?
– О чем мне, Ирочка, гадать? – вспыхнула Люба. – Мое все угадано, как Ромка с воины пришел.
– Так я тебе и поверила! То-то за тобой то прораб, то новенький этот, машинист…
– А вы уж не завидуете ли, деточка? – вмешалась Валентина. – У каждой женщины бывают поклонники.
– Я? Завидую? У меня и муж и ребенок есть. И муж мой, кстати, не такой бесхарактерный, как некоторые…
– Ну, хватит этих колкостей, – повелительно сказала жена начальника. – А из «кардинала» обязательно сшей себе платье, Любаша!
– Я за модой не гонюсь. Мне Роман штапель привез, тоже красивый, в букетиках.
Женщины стали расходиться. Их яркие платки потускнели в светлых сумерках.
Закончив свои дела, собралась домой и Люба. Николай, вдруг осмелев, попросил разрешения проводить ее до дома. Она согласилась, но шла молча. Николай, видя ее настроение, тоже не решился заговорить.
Роман, увидев их из окошка, вышел на крыльцо.
– Заходи, гостем будешь. Давно зову.
– Не сегодня, Роман Романович. В другой раз.
– В другой – так в другой. Спасибо, что жену проводил! Охраняешь мою любезную от собак – и то хорошо.
Николай побрел в общежитие. Но заходить в душную комнату, где все уже спят, отгородившись от белой ночи байковыми одеялами, не хотелось. Присел и раздумье у ручья, который совсем обмелел в эту жаркую пору.
Белая северная ночь заливала землю ровным, приглушенным светом. Горы чуть потемнели. Вода в ручье лиловела на камнях. Предметы, сохранив очертания, утеряли свою объемность, перестали отбрасывать тени. Перед чудом северной ночи все казалось таким мелким, незначительным.
Вот он стоил перед Лисьим Носом, как виноватый мальчишка. А в чем он виноват? Он любит, любит впервые. Но он не собирается вмешиваться в их жизнь, если Люба счастлива. И ходить на конбазу не будет, разве что к Пинчуку. И даже постарается не думать… Постарается…
Он встал, прошел через весь поселок и вышел на верхнюю дорогу, которая вела к полигону. Над дорогой нависли отливающие влажным блеском огромные валуны. Их много тысяч лет назад стащил сюда трудяга-ледник. Над валунами – склон, заросший светлым ягелем. За ним дорога резко спускалась в низину.
На полигоне стонала, бурлила вода, отчаянно визжал какой-то, видно несмазанный, ролик на транспортере. Скрежетал нож бульдозера. За рычагами сидел товарищ Лисьего Носа, Саша Уралец. Гремела галя в тяжелом скруббере.
На Артемьева налетел какой-то запыхавшийся парень в кепке, надетой козырьком назад, и крикнул:
– Земляк! Нигде не видел нашего электрика? – И, не дожидаясь ответа, побежал дальше.
«Куда-то сбежал тот электрик. Вот гад. Скоро же металл снимать!» – с досадой подумал Николай.
Да, скоро смене снимать золото. Вон уж внизу, за колодой, разложили костерок. Николай подошел к огню, достал уголек, прикурил.
– Ну, как, горняк, – обратился он к мастеру, – план схватили?
– Какой разговор? Два дадим! – У скуластого этого парня не поймешь – правду ли говорит или шутит.
– Ну что ж! Легкого вам золота!
– Спасибо на добром слове, только мне, знаешь, легкое золото не попадалось. И ему тоже, – указал он на старика съемщика.
– Говорят, в тайге легкое золото только для дураков хранится… – насмешливо откликнулся съемщик.
– Так ведь поговорка… – попытался оправдаться Николай.
– Тот придумал, кто не мыл! Ну, Иван, нашел электрика?
К костру подошел запыхавшийся парень.
– Найдешь его!
– А что там у вас, земляки? Может, я подсоблю? – И Николай вместе с парнем пошел к головке транспортера. – А ты кто? Масленщик? Какого черта у тебя ролики пищат? Лепишься смазать? – И оба они завозились у промприбора.
Рассветало. Николай не заметил, как прошла ночь.
Горячая пора. Июль. Люди добывают золото. Нелегкое золото.
Ураган налетел под вечер. К ночи он смел с дороги пыль, снес в кюветы песок, оголил мелкие окатыши, насыпал щебенки в следы тракторных гусениц. Ветер прижимал к земле чахлую траву, трепал одинокие кусты, гнул верхушки деревьев.
За эту короткую, короче воробьиного носа, ночь непогода принесла столько рваных туч, что казалось – утро никогда не наступит. В поселке гремели крыши, свистели распорки антенны у рации. На западе, над болотами, над дальними-дальними горами шел дождь. Упали и здесь первые крупные капли. Потом хлынул косой ливень.
В общежитии у экскаваторщиков все приуныли. Какая сегодня работа! Ясно, всех бросят на паводок.
– Видно, суждено нам теперь погибнуть от потопа, – произнес Винтик, прислушиваясь и шуму воды.
Его сосед по койке, Мишаня, пустил крепкое словцо.
Николай в разговор не вступал. «Как она пойдет одна через ручей в такую погоду?» – подумалось ему.
– Зайду-ка в контору. Узнаю, что там слышно, – бросил он и, накинув брезентовый плащ, вышел в непогоду.
В конторе никого не было, кроме старика дневального. Обычно в эту пору он спал, но сегодня и ему не до сна. Дневальный обрадовался приходу Николая.
– Чую, – сказал простуженно, – даст нам сегодня Отчаянный прикурить. Ты что смолишь, машинист? «Пушку»? Угости-ка. Тебя экскаваторщики за сводкой послали? Так загляни к телефонной барышне. Она в курсе всех дел и метеусловий. Другое начальство – на полигон укатило.
В пристройке из горбыля, где помещалась «телефонная станция» (хотя коммутатор был маленький, иначе его не называли), у штепсельной доски с пятнадцатью гнездами в наушниках с микрофоном сидела Ирина. Она куталась в мужнюю меховую куртку и то клевала носом, то испуганно таращила глаза: не загорелась ли сигнальная лампочка?
Ирина тоже обрадовалась Николаю. Было кому пожаловаться, что у все не работа, а каторга: холодно, с потолка льет. И никуда не сходи, не погрейся. Сегодня всю ночь звонят. То начальство, то из района. Метеосводка плохая. Вес опасаются, что зальет полигоны. Она встала и включила «козел» – самодельную электропечку. Кусок широкой железной трубы с приваренными подставками, обмотанный серым асбестом, действительно походил на взлохмаченного козленка с широко расставленными ножками.
– Хоть чуть согреемся. И кофе я сейчас сварю. Мне мама прислала в зернах. – Она достала из тумбочки пакет. – Ну вот. А ты последи за сигналами. – И неожиданно задала вопрос, который, видимо, давно ее мучил: – А как там твоя краля поживает?
В это время в дверь постучали.
Открыв, Ирина восторженно закричала:
– Люба! Легка на помине. Я все думала, как плохо, что в коровнике нет телефона. Вчера мне из дома прислали и кофе и халву. Проходи! Сейчас угощу.
– Не могу. Спешу.
– Ты сердишься? Все с тех пор…
– Да помолчи ты, ради бога, сейчас не до этого. Я за делом пришла. У тебя дома сухое молоко есть? Или сгущенка?
– А зачем?
– Опять беда. Цыганка заболела. Я утром и кринки не надоила. К вечеру, чую, и того не будет. Другие перебьются, а вот тебе труднее…
Люба виновато глянула на Ирину. Та быстро сняла наушники и начала причитать:
– Что теперь делать? Легко сказать: «сухое». У кого детей нету, те не понимают… Он сгущенку выплевывает. А дядя Ефим что говорит? Он же колдун, все травы знает…
Но Люба только рукой махнула.
– Лечить – все-равно время надо.
– Слушай, может, ты ее за болотом пасла? Там эти голубые цветочки… сон-трава, что ли. Она ядовитая… – Люба охнула, а Ирина продолжала. – Что охать? Уж если скотина дурных цветов поела, все равно падет…
Доярка стрем глав бросилась к двери.
– Учти! Полигон заливает! – крикнула ей вдогонку Ирина и обернулась к Николаю. – Ну, а ты небось теперь и кофе не станешь ждать? Побежишь за ней?
– Да, побегу. – Николай взглянул Ирине прямо в глаза и вышел. Минуту спустя Ирина увидела из окна, как Артемьев уже шагал рядом с Любой.
– Промокла? – негромко спросил Николай, догнав Любу. Он стал стаскивать с себя дождевик.
– Не надо! Сам простудишься! Давай вот так… Я одну полу на себя накину, и тогда нас обоих не промочит…
Небо было таким черным и клубящимся, что ближней кочки не различить. Николай чувствовал тепло Любушкиного плеча, но в то же время была она какой то далекой и отчужденной. Шла задумавшись. Вздыхала потихоньку.
– Ты все о Цыганке?
– Обо всем. Говорят, паводки эти опасные… А Роман, когда опасность какая, он как черт! Пока в самое пекло не влезет, не успокоится. Да что тебе говорить! Ты и сам… не как все люди. Чудной какой-то…
– Почему чудной?
– Ходишь, ходишь за мной, как тень. Думаешь, я не вижу? И другие не видят? Был бы ты нахал какой, я б тебе давно от ворот поворот показала. А ты… чудной просто. И жалко мне тебя почему-то…
– Жалко? И всего?
Люба ничего не ответила.
– Дождинки у тебя на волосах, как бисер висят, – сказал ни с того ни с сего Николай.
– Эх ты, дождинка! – вздохнула она. – И где вы все красиво говорить учитесь? Вам только поверь!
Николай бережно поправил на ней плащ, плотней обнял за плечи.
– Неужели и мне не веришь, Люба?
Но она опять ничего не сказала в ответ.
На конбазе толпились люди. Начальник участка, двое взрывников и кучер с водовозки седлали коней, собираясь на полигон.
Пинчук суетился больше всех.
– Не гоните! Дорога тяжелая… Не затягивай, не затягивай! Там не парад, а стихийное бедствие… Спирт не забудьте! Пригодится. Кто-нибудь обязательно в воду свалится. Там такие канавы… О-хо-хо! Я ж всегда говорю: в тайге без лошади амба! Машина хороша, пока все хорошо…
Люба, увидев, что всем не до нее, не до больной Цыганки, вдруг заплакала.
– Вот так-так, – подошел к ней Пинчук. – Ревем, значит? Воды подбавляем. Вместо того чтоб пойло варить. Я ж тебе объяснял: есть трава целительная. Иди возьми торбочку у меня. Подумаешь, молока сбавила животная! Все обойдется!
– Напугали меня. Говорят, здесь цветки есть на лугах…
– Новость какая! Ну и дальше?
– Ядовитые они…
– Языки здесь есть ядовитые! Буровишь такое. Сказано тебе – затопляй печь и ставь чугун. Травы возьми с горсть, не больше. Домой уж сегодня тебе идти не придется. Мы все – на паводок.
– Я останусь. Только как там Роман?
– Вечером вернусь – доложу, как там твой воюет.
– Дядя Ефим! Может, вам тоже не ходить? У вас же ревматизм!
– Спасибочки, что напомнила, – недовольно буркнул старик. – Сам знаю, где мне быть. Найди лучше мои резиновые скороходы.
Заметив Николая, старик строго вскинул глаза:
– И ты здесь?
– Пришлось Любу проводить. А теперь – на полигон.
– Вот и кстати! Бери лопаты. Вместо на паводок пойдем. Ну, Любава, оставайся за хозяйку, лечи коровушку, а мы пошли воевать с нашим ключиком, чтоб ему пусто было! Ишь, дождь разошелся. Льет как из ведра. Спешить надо.
К полигону их подбросил грузовик, в котором стояло, тесно сгрудясь, человек двадцать. У людей были лопаты, топоры, кайла.
Паводок наступал… Бурно катились горные воды речной поймой, неся торфяные кочки, коряги, сучья. Вода поднимала песок, будоражила гальку, расшатывала огромные валуны, подтачивала стволы одиноких лиственниц, с корнем вырывала кусты зеленого тальника и все это с победным ревом стремительно несла вниз к реке.
Начальник участка проскакал на лошади к старым отвалам. Оттуда надо было начинать руслоотводную канаву. Загремели гусеницы бульдозеров. Там была главная схватка с Отчаянным. Десятки людей швыряли в воду камни и грунт. Люди что-то кричали, но голоса их тонули в шуме потока. Они жестами показывали, что кому надо делать, и каждый быстро понимал друг друга.
Сколько кубов грунта было брошено в поток, никто не знал. Не считал никто. Четыреста мужчин на «Отчаянном». Четыреста пар рук. Четыреста лопат. Казалось, один великан встал грудью против другого, разбушевавшегося великана. Кто – кого?
Николай с двумя какими-то парнями, стоя по колено в воде, насыпал защитный вал. Парни оказались теми самыми кузнецами, которые как-то волочились за Любой по дороге к конбазе. Оба они копали и копали, не разгибаясь, не разговаривая, забыв все свои остроты. Сейчас никому было не до шуток. Вода то здесь, то там прорывала защитную дамбу. Ей преграждали путь – она выискивала его рядом. Неожиданно в одном место рухнул подмытый вал, и широкий поток хлынул к промывочному прибору. Рядом оказался Роман Симонов. Он не дожидался команды. Его трактор стал карабкаться на старый отвал, подминая высокие стебли трав у подножья. На мгновенье все замерли. Это было жутко: казалось, блестящая от дождя огромная машина встала на дыбы и вот-вот опрокинется. С откоса то и дело срывались и падали в сумасшедшую воду крупные камни. Не было слышно шума мотора, и поэтому страшный, крутой подъем был как кадр из фильма, где на время пропал звук. На темной вершине откоса булыжники будто сами ложились под нож бульдозера: Романа не было видно. Казалось, машина, как разумное существо, сама по себе выбирает плитняк покрупнее, сбрасывает его, а он, падая, увлекает за собой лавину песка и щебня. Каменный поток грохотал так, что перекрывал шум воды.
И стихия отступила.
Машина Симонова спускалась с отвала медленно, осторожно. Все бульдозеристы высунулись из кабин и с тревогой наблюдали за спуском, каждую минуту готовые прийти на помощь…
Но Симонов отлично знал свою машину и уверенно вел ее по откосу. Через несколько минут Роман стоял у подножья отвала и говорил с недоумением, поглядывая вверх:
– И как я туда, лисий нос, забрался. Сам не знаю! Крутизна ж! Вот скажи сейчас – ни за что б не залезть. И машине каюк и себе гроб с музыкой…
Но долго рассуждать было некогда. Вон еще три бульдозера подбрасывают грунт к краю руслоотводной канавы. Надо торопиться. И Лисий Нос ведет свою машину туда же. Он, будто пробуя холодную воду, загоняет трактор дальше и дальше. Но Отчаянный сопротивляется, спорит с ним, старается вырвать из-под ножа тяжелые окатанные кремни, поднятые со дна. Вода бурлит и подбирается к кабине… Но еще два-три заезда – и с канавой будет покончено. И тут одна из гусениц подвела – лопнула и «расстелилась» под слоем воды, доходившей до колена. И какой воды! Ледяной, бурлящей, грязной, ворочающей тяжелые камни и деревья. Только стань на дно потока, и тебя в любую минуту может сбить с ног, а упадешь – едва ли встанешь.
Все это видел Ефим Пинчук. Вот когда ему пригодились его «скороходы». На ходу подтягивая высокие раструбы, он первым ринулся в воду. Лисий Нос уже спрыгивал со второй гусеницы. Машина застыла на месте, хотя дизель продолжал работать и словно сотрясал ее изнутри. Остановил свой бульдозер и друг Романа – Саша Уралец. Высоко поднимая ноги, балансируя, будто он шел по канату, Саша добрался до машины и стал искать в воде край растреклятой гусеницы. Пинчук орудовал ломиком. От холода сводило ноги, руки, но все трое не отошли от бульдозера, пока не «обули» его. Роман, бросив на ходу «спасибо, братцы», – снова вскочил в свою машину. Опять заскрежетал песок под ножом. Началось новое наступление на Отчаянный.
А на берегу тем временем, у костра с жидким дневным пламенем, Ефим Трофимович выливал воду из сапог. И при этом бормотал, лязгая зубами:
– Вот я и говорю: коняшка, это хорошо! Но разве с ней, с лошадкой, на эту прорву пойдешь? Одолеешь? Нет, не будь в тайге машин, этому бы золотишку здесь лежать да полеживать…
Ветер уносил тучи, и наконец солнце разорвало темную завесу. Все вокруг стало радостным. Деревья шуршали, отряхиваясь под ветром. Последнее облако быстро неслось над сопкой, и тень его как бы разрезала гору на две части: темная становилась все меньше, а светлая, зеленая, росла. Белые заплаты снега на вершине таяли на глазах.
У костра послышались шутки:
– А говорили, что у вас ревматизм, дядя Ефим!
– Так оно и есть. Еще и какой ревматизм. Ромка тоже, помяните мое слово, какую-нибудь холеру подцепит. Смотрите-ка, он все еще пашет! Ну, орел! Все выдохлись, а он будто устали не знает!
Все посмотрели в сторону, где работали бульдозеры: за рычагами всех машин, кроме Романовой, водители уже дважды сменились.
– Знаете, ребята, я все думал, продолжал дед Ефим, – почему полного кавалера только на третий раз на войне давали? Ну, так сказать, три степени ордена Славы. А сегодня понял: один раз человек может сделать что-нибудь знаменитое случайно. Второй раз тоже по каким-нибудь причинам. А уж если третий раз способен, значит, верный мужик. Скала!
– Смотрите, смотрите! Кончили они свою канаву. Солнышко пригреет, так к промприбору можно будет сухой ногой пройти.
– Роман Романович! Иди сушись. Мы тут такой Ташкент расшуровали. Передохни!
– Пошли на смену, ребята, песочку еще подсыпем, – поднялся от костра один из кузнецов.
Симонов шел к костру, как пьяный. Даже слой грязи и копоти не мог скрыть усталости. Николай сам был чуть живой, но на Романа смотрел с нескрываемым восхищением. К костру подошел механик Лавлинский:
– Ну что? Разве наши бульдозеры не гвардейские танки, Роман Романович? Уж если Отчаянный одолели…
– А вы не знаете, что «танк» мой разулся, как баба на речке! Говорил вам тогда – крепления туфтовые!
– Хорошо, хорошо, Роман Романович! Учтем на дальнейшее, – умиротворенно глядя на ручей, сказал Лавлинский.
– Давно пора! Не впервой такой разлив. Самое паршивое для нашего брата золотишника не весна, не осень, а этот самый зеленый паводок, когда деревья выворачивает и несет. Не зря его и называют – зеленый.
А вода на глазах спадала. В пойме было действительно зелено – повсюду торчали пучки травы и вянущие кусты.
До поселка можно было идти всем вместе, но Николай поднялся от костра первым.
– Пойду! Мне в ночную заступать.
Николаю просто необходимо было остаться одному. Мысли его все время возвращались к Роману: что, если бы бульдозер «разулся» не в реке, а на откосе. Если бы…
Почему он об этом думает? Неужели хочет, чтобы с Романом случилось несчастье?
В общежитии стоял шум и гам. Все опасное было позади, и теперь вспоминались лишь забавные эпизоды. Каждый спешил рассказать, где он был, что делал. Нетерпеливо перебивали друг друга.
– Серега-то наш! Только стал у костра сушиться, снял брюки – идет его симпатия Зарема Алиевна с санитарной сумкой. Он прямо в трусах как сиганул за камень…
– А Мишаня на дамбе ухватил валун чуть не с себя ростом. Начальник участка ему орет: «Надорвешься!». А Мишаня: «Отойди!» И как бросит в воду – обоих с ног до головы окатило…
Все это на деле было и не так смешно, но сейчас при воспоминании вызывало взрывы безудержного хохота. Все радовались тому, что вот они, сильные, молодые, дружные, вместе, плечом к плечу усмирили бешеную горную речку, одолели грозный зеленый паводок.
Николай участия в разговоре не принимал. У него у самого в душе бушевал паводок. Лисий Нос… Люба… Стук в окно вывел Николая из забытья. Ирина, прижав к стеклу острый носик, показала на форточку: «Открой!»
– Я бегу с конбазы, – затарахтела она. – Отнесла Любе халвы и вообще поесть. Она ж от Цыганки не отходит. Просила передать Лисьему Носу, что на коровнике заночует. Может, ты сходишь к Роману? Мне на работу. Опаздываю…
Николай поднялся. Только этого ему не хватало – идти к Симонову. Однако отказать Ирине неудобно, тем более что Люба просила. И он отправился через поселок к общежитию бульдозеристов, к дому, который все называли «шоколадником».
Это был необычный дом! Снаружи такой же, как остальные, а внутри обитый толстыми коричневыми листами линкруста.
История «шоколадника» была хорошо известна на «Отчаянном»: как-то зимой, во время длительных заносов, бульдозеристы расчистили дорогу на перевалбазу и привели долгожданные грузовики с продовольствием. Тогда комендант поселка торжественно сказал им:
– Ребята, вы – герои. И за то вы будете у меня жить как короли. Я получил роскошные обои шоколадного цвета. Берите сколько нужно. Тогда-то «короли» и обили линкрустом свой «шоколадник».
В общежитии была отгорожена клетушка – два шага так, три – этак. Называлась она «Ромкина квартира».
Когда Николай вошел, на койке, прямо на белом вязаном покрывале раскинулся спящий Лисий Нос. В ногах у него, свернувшись клубком, мурлыкал большой пушистый кот. У окна, на маленьком столике стояло складное зеркало, цветы и флакон духов с изображением синей горы. На подоконнике лежали томик стихов с бисерной закладкой, растрепанная книжка «Консуэлло», а рядом «Справочник тракториста» и толстый том «Порт-Артура».
Над постелью фотографии: Лисий Нос с застывшим лицом в танкистском шлеме. На гимнастерке – в два ряда боевые награды. На втором снимке – Люба в белой кофточке, с перекинутой на грудь косой.
Николай разглядывал все с интересом: это был ее дом, ее книги, ее духи.
Кот вдруг поднялся, выгнул спину, потянулся и спрыгнул на пол. Роман сразу встрепенулся, поднял голову. Вероятно, это была привычка военных лет – просыпаться от малейшего шума.
– О, о, Ннколашка! Вот молодец, что зашел! Ты хоть передохнул после паводка? А я крепко отоспался. Ну и дал нам жизни этот паводок. Понял теперь, что такое Отчаянный? Сейчас по этому случаю доберемся до моей заветной…
Он достал помятую алюминиевую фляжку.
Не стоит! Мне в ночь идти. И вообще… – Николай замялся. – Я пришел передать, что Любовь Ивановна задерживается.
– Опять с Цыганкой что-то стряслось? А что ты не посидишь? Жалко! Я давно хочу с тобой выпить и поговорить.
Николай покраснел: «Ну, что ж! Так даже лучше – честней». И вслух сказал:
– Давай поговорим.
– Ты садись. Вон табуретка. Понимаешь, я тогда увидел тебя в автобусе, обалдел…
«При чем здесь автобус? Что-то не то он говорит».
– Все хочу сказать тебе. Друг у меня на фронте был. Потом в Австрии его… из-за угла, гады! Красивый он был! Так ты на него похож, что даже страшно. Бывает же так! Ну просто копия: ростом такой же высокий, и волосы светлые, и глаза голубые, открытые. Я, как тебя увижу – его вспоминаю. А какой был человек! Больше мне такого друга не иметь…
