Текст книги "Вне игры"

Автор книги: Виктория Лепко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Где-то классе в шестом нас развели по разным школам, потом я уехала жить в район Аэропорта, и мы как-то потеряли друг друга.

И всё-таки Галка смогла ещё раз доказать мне свою дружбу. В 1964 г. меня пригласили сниматься в фильм «Иду на грозу» по роману Д. Гранина. Режиссёр Сергей, Микаэлян сказал мне накануне съёмок, что мне надо покраситься в блондинку. Я возмутилась. Во-первых, я никогда не красила волосы, они у меня были пышные, каштанового цвета. И во-вторых, именно такие волосы были у моей героини в романе. В общем, мы долго спорили, и я не соглашалась. На первый съёмочный день я пришла со своими волосами и даже для яркости подкрасила их хной.

Увидев меня на площадке, режиссёр был крайне возмущён и, сказав мне, что если завтра я не буду блондинкой, то он меня снимет с роли, приказал отменить съёмку. Конечно, я испугалась, ведь я мечтала сняться в такой интересной роли, да ещё с Василием Лановым. Но гримёр, узнав, что я только вчера покрасила волосы хной, сказала, что не сможет их перекрасить. Что было делать? Мы пошли искать какую-нибудь парикмахерскую. Но никто не рисковал взяться за мою причёску. Каким-то образом мы оказались у Никитских Ворот. Там в самой рядовой парикмахерской заведующая, послушав наш горький рассказ и покачав головой, сказала: «Есть у нас один мастер, очень хороший, но не знаю, возьмётся ли она, дело непростое. Пойду, спрошу». Через минуту в кабинет вошла молодая полноватая женщина с очень мягким и добрым лицом. «Галка!» – крикнула я диким голосом, и мы бросились друг другу в объятия. Она опять выручила меня. Да, это было не просто! Меня травили какой-то перекисью водорода, щипало страшно, слёзы лились у меня по щекам, мне казалось, что половина моих волос осталась лежать на полу. «Бедные женщины! – думала я в ужасе. – Как же они терпят эту пытку?»

Фильм вышел на экраны страны. Мне многие говорили, что я очень хорошо смотрелась блондинкой. Не знаю, может быть. Слава богу, теперь другие краски. Но я ни за что, никогда не хотела к

раситься в блондинку. И только если я понравилась вам в этом фильме, спасибо моему верному другу детства Галке Прохиной.

* * *

Но, конечно, если говорить всерьёз, я была очень счастлива, снимаясь в этом кино. Начать с того, что это был великолепный роман Даниила Гранина. Прочитала я его запоем. Разумеется, там роль Жени была ещё глубже и интересней. Мне было очень жаль, когда в фильм не вошли мои лучшие сцены с Тулиным, которого замечательно играл Василий Лановой. Там была драматическая сцена на кладбище, когда хоронили Ричарда. И ещё любовная сцена на берегу горной реки. Но, увы, это кино, там такое часто бывает. И всё-таки я очень горжусь, что снималась в этом фильме с такими уникальными актёрами, как Р. Я. Плятт и М. Ф. Астангов, а тогдашние молодые актёры Ж. Прохоренко, Л. Прыгунов, А. Белявский теперь уже стали звёздами кино. А главное достоинство фильма в том, что он и сегодня смотрится с интересом. Мне кажется, что в смысле серьёзного разговора о науке он чем-то похож на «Девять дней одного года».

Вообще с кино у меня были странные отношения. Знаете, как в любви без взаимности. Вроде хотелось мне сниматься, а когда начинались съёмки, никак я не могла привыкнуть к тому, что сначала могут снять финал фильма, потом какой-то кусок из середины роли, а потом самое начало. И ещё это бесконечное ожидание всегда меня раздражало. Поднимут тебя чуть свет, загримируют, приведут на площадку, а потом сиди и жди. То солнца нет, то не те облака пошли, и т. д. и т. п. И вот, когда ты уже совсем обалдел от ожидания и грим уже весь на лице «скукожился», тут тебя хватают и тащат в кадр, и надо «выдавать на всю катушку». А я-то в детстве думала, что всё вот так постепенно, как в жизни, в кино и происходит. Вот какая это и в самом деле «великая иллюзия». Ну ничего, я никогда ни о чём не жалею. Значит, так надо было. И продолжаю любить кино из зрительного зала, то есть в положении «вне игры».

Кино не для всех

Терпеть не могу плохих фотографий, всегда их рву. А тут одна женщина мне говорит: «Этого делать нельзя! Вы же энергетику свою уничтожаете!» Ну, насчет энергетики не знаю, но лицо правда рвать очень тяжело – глаза так отчаянно смотрят…

Когда мой сын был совсем маленьким, я ему стала показывать фотопробы в какой-то фильм, и некоторые фотографии мне очень не понравились: «Вот эти очень плохие, я сейчас их разорву!» А сын как заплачет: «Мамочка! Не рви! Дай мне их, пожалуйста». Мне не хотелось его огорчать, и я отдала ему несколько штук. Прошли годы. Как-то я разбирала детские вещи и вдруг наткнулась на эти фотографии – и очень удивилась. «Господи, – думаю, – какие хорошие! Почему я их тогда порвать хотела?!»

Это теперь я стала такая мудрая, понимаю, что всё в жизни должно отлежаться: как говорится – «проверка временем». А в юности все максималисты – или всё, или ничего.

Помню, когда я себя первый раз на экране увидела, у меня просто шок был: «Боже мой! Такая толстая! А походка! А голос! Ужас! Нет, я о себе лучше думала». В общем, чуть не заболела. А знаменитый «Кабачок 13 стульев»… Это ведь каждый раз такая мука была. Смотрю на себя – и тошно. Всё не так. И сцену надо было лучше играть, и двигаться иначе.

Прошло много лет, и тут, года два назад, стали показывать старые записи «Кабачка». Смотрю на экран и думаю: «А ведь правда я хорошенькая была! Да и играю неплохо!» А сын смотрит на меня и смеётся: «Мама, я вижу, ты теперь с интересом смотришь на себя! А помнишь, как ты всё это не любила?»

…Милый, милый «Кабачок»! Очаровательная Каролинка! Где всё это? Как говорил один из персонажей «Кабачка»: «Куда сбываются все мечты?»

Мечты о театре всё-таки сбылись, и это счастье. Кино? С кино как-то не сложилось. Разные были причины: то ли «Кабачок» мешал, то ли внешность не тянула на «простую советскую женщину», а всё больше на западную тянула, то ли характер несговорчивый. В общем, вышла у нас с кино любовь без взаимности.

А я кино люблю! И с годами появилась у меня привычка «своё» кино смотреть. Как говорится, «кино не для всех». Особенно я люблю фильмы «про любовь» смотреть. Правда, их уже много накопилось, и это хорошо. К сожалению, плёнка всё-таки стареет, не выдерживает времени… Но главное, самые дорогие «кадры» так живы, так ярки, будто только вчера всё было.

Любовь! Самая сильная, первая, огромная любовь – это отец. Удивительный, уникальный человек, рождённый приносить людям добро, радость, улыбку. Вот кто был моим первым учителем, моей путеводной звездой. Всей своей жизнью, всеми поступками он показал мне, как надо любить. Бескорыстно, самозабвенно, до последнего вздоха он обожал меня и мою маму.

Хотя мама разошлась с отцом, когда мне было пять лет, он так никогда и не ушёл от нас. Первые годы мы вообще жили в одной комнате в коммуналке: папа, мама, я, домработница и новый мамин муж. Тоже чудесный, интеллигентнейший человек. Вернее, отец сначала ушёл и даже пытался жениться. Но ничего из этого не вышло – ведь его нежное верное сердце навсегда было отдано нам, мне и маме. И он вернулся обратно в свой дом – другого дома у него не было. Не представляю и сейчас не могу понять – как он мог всё терпеть?! Оставаться друзьями с маминым мужем, вечно быть весёлым и одаривать всех вокруг своей улыбкой и любовью. Думаю, это и есть истинная вершина любви, когда любишь не себя, не свою любовь, а другого любишь так сильно, что хочешь только одного – чтобы он, твой любимый человек, был счастлив. Навсегда благодарна отцу за этот урок, но такого мужчину, как он, мне встретить не удалось. И в самые страшные и горькие минуты своей жизни – а их у меня было так много! – всегда думала только об одном: о чём я ещё смею просить Бога, если он дал мне такого удивительного отца?! На одну человеческую жизнь этого более чем достаточно.

Вот и живу я всю жизнь в поисках такой любви. Любовь моя! Синяя птица!

Ах, какое старое кино, но до сих пор голова кружится…

…Мне всего восемнадцать лет. Гуляю в своём дворе, вернее – играю в пинг-понг. Вдруг появляется молодой мужчина, лет двадцати пяти, и с большим интересом за мной наблюдает. Ну и пусть. Ничего особенного в нём нет. Среднего роста, правда, сложен хорошо. А глаза такие зелёные, пушистые, ироничные… Батюшки, да мы, оказывается, живём в одном подъезде, а я и не знала! Не хочу ли вечером зайти к нему с подругой? Не знаю, посмотрим… А дальше очень медленно, как на рапиде: танцуем под проигрыватель в его комнате… вернее – только он пригласил меня, только ко мне прикоснулся… провал… полный провал… Лечу, потеряв сознание, не знаю куда, вниз или вверх, в полном беспамятстве, в полном восторге! Всё равно, что подруга с другом рядом, всё равно, что женат и ребёнок… всё равно… Главное – это полёт, безумный, опьяняющий, бесконечный! Только утром в ужасе: «Господи, что он обо мне подумает!»

А потом две недели без сна. Он засыпал, а я не могла оторвать взгляда, остановить руки, заглушить стук сердца. Неужели! Неужели это я такая счастливая? И так всегда – и после рождения сына, и потом, когда расстались, потому что не могла терпеть его измен. Думала, что сойду с ума от ревности и горя… И потом, когда от отчаяния вышла замуж за другого, а сама ждала как безумная, чтобы он пришёл навестить сына, – снова видеть эти глаза, слышать этот голос! Только не прикасаться, только чтобы мама была дома, иначе… не смогу, не смогу устоять. Прыгну опять в эту бездну! А потом он разбился в авиакатастрофе. Так не стало у моего мальчика отца. И мне словно крылья обрубили.

…Этот «фильм» я смотрю редко – больно. Как будто виновата. Не простила. Оставила одного. Вот и потеряла.

Надо что-нибудь поспокойнее вспомнить. Вот, например… Чудная история. Пригласили меня на телевидение на роль. Поехала, прочитала сценарий. Здорово! Но, к сожалению, сниматься не могу: жду ребёнка. Просто этого пока не видно. Вернулась домой – звонок по телефону: «Здравствуйте! Меня зовут Андрей. Я вас сегодня на Шаболовке видел, вы читали в саду сценарий». И так далее. Голос приятный, интеллигентный, а главное – так как-то просто и искренне говорит, и в конце: «Можно, я вам ещё позвоню?» – «Звоните…»

Целый год мне этот Андрей звонил. И так мне нравилось с ним беседовать! «Бондарчук начинает снимать «Войну и мир». Слышали?» – «Да». – «Вот бы вам Наташу сыграть! Ах да, забыл, вы ведь ждёте ребёнка. А я бы знаете кого хотел играть? Пьера Безухова, я очень на него похож…» – «Здравствуйте, Вика, с началом весны вас! Видите, какое солнце яркое, а от капели просто звон в ушах!» – «… А у меня под окном такие клёны золотые. Больше всего люблю осень. А вы, Андрей?..»

…Плёнка такая старая. Иногда слова совсем непонятны, да, я думаю, они были не так важны. Просто два человека, ни разу не встретившись, целый год говорили о жизни, о любви, о природе, о профессии, и, наверное, им обоим это было нужно, очень…

А потом наступила тишина. Сын родился, начались заботы, иногда телефон звонил, но «тот» голос больше не был слышен.

И вот как-то вечером к нам домой зашёл высокий мужчина в очках. Мы сидели за чаем – мама, мой отчим, Владимир Павлович Бурмейстер, и его ученица из Парижа Вера Бокадоро. Вера сказала: «Познакомьтесь, это Андрон Кончаловский. Он принёс мне одну вещь передать в Париж». Я посмотрела мужчине глаза и поняла – это мой Андрей! Родители говорили ему: «Пожалуйста, проходите, садитесь чай пить!» А он, как-то странно смутившись, прохрипел: «Нет-нет, я пойду». И… ушёл. А голос остался… Остался на всю жизнь…

Боже мой! Сколько у меня в жизни встреч было с такими чудесными людьми! Я называю их «несостоявшиеся романы».

Ну вот, совсем как в кино! Олег Даль! Первая встреча – в Малом театре. Репетиция спектакля «Танцы на шоссе» в постановке Анатолия Васильевича Эфроса. Мы все молодые, весёлые, счастливые! Ещё бы – первая работа в таком театре! С таким режиссёром! С такими партнёрами! Виталий Соломин, Наталья Рудная, Олег Даль, Александр Потапов, Маргарита Фомина, Михаил Кононов, Иван Александрович Любезное! Даже сейчас горло перехватывает. Это было такое счастье! Пьеса о молодёжи, и мы все по парам.

Вот он, мой возлюбленный по пьесе, – Олег Даль. Я о таких мальчиках только в книгах читала. Кто он? Наверное, Дэвид Копперфильд. Изысканно-изящен, длинные тонкие пальцы, бархатный вишнёвый пиджачок или курточка, белая рубашка и бант! И при этом буйные кудри и синие насмешливые глаза. Нет, это не кадр из фильма под названием «Мечта одной девочки»! Он был так хорош, так учтив и так ядовито остроумен, что у меня холодело где-то в желудке, когда я встречала его ироничный взгляд. Я невольно жалась к Виталию Соломину. От него исходили какие-то искры здорового юмора. Он был такой уютный и добрый сибирский парень в мягком вязаном свитере. Мы могли подолгу болтать с ним, возвращаясь после репетиций домой, и даже целовались. Но однажды Наталья Рудная распустила свои дивные волосы, и Виталий потерял голову. А я осталась на сцене наедине с Олегом. Надо было учиться не бояться его, любить его, раздеваться перед ним… и я дрожала перед каждой репетицией: мне казалось, что он всё знает про меня. И я опять толстая, трусливая, бездарная…

Спас меня Анатолий Васильевич Эфрос, сказав однажды, что если ему дадут свой театр, а тогда он работал режиссёром в Центральном детском театре, то он обязательно пригласит меня туда работать. Господи! Какое это счастье, когда в тебя верит режиссёр! Я летела домой на крыльях – вернее, шла той самой походкой, когда все мужчины глядят тебе вслед, когда неважно, сколько тебе лет, во что ты одета. Когда без всякой косметики ты женщина! Ты прекрасна! Наш дуэт с Олегом получился очень удачным. Я перестала его бояться, мы стали друзьями. Дальше – тишина. Вернее, «треск старого аппарата, мелькание кадров». Стоп! Руза, старый Новый год, яркий солнечный день, и ко мне в номер вваливаются Олег Даль и Миша Кононов с бутылками жуткого местного вина, то ли портвейна, то ли ещё какой-то дряни. Никогда – ни до, ни после – ничего подобного я не пила. Но с ними пью! Пью с удовольствием! Говорим, говорим, говорим о театре, о профессии, шутим. Комната полна дыма и запаха каких-то винных ягод. Чувствую, что всё плывёт. Среди этого тумана натыкаюсь на странные, завораживающие синие глаза Олега… Они тянут меня, примагничивают. Наши руки непонятным образом сплетаются в полумраке комнаты… больше невозможно это терпеть… Я хватаю шубу и бегу на улицу. Не знаю, куда бежала, но он догнал меня, и мы с хохотом покатились с горы! Это потом я написала:

 
С тобой в снег;
С тобой в смех,
С тобой в грех…
 

А тогда… Сквозь залепленные снегом ресницы, задыхаясь от смеха, вдруг увидела так близко сумасшедшие синие глаза, и снег растаял на моих губах, смешавшись с изумительным вкусом земляники. Растаял… растаял этот единственный, неповторимый поцелуй… но прощанье наше было впереди.

Я увидела его фигуру в просвете коридора Малого театра. Я сразу узнала его, не понимаю как, но и он узнал меня по силуэту. Мы бежали друг к другу, как Ромео и Джульетта, и обнялись. «Я рада, что ты возвращаешься в театр», – только успела шепнуть. «Я рад тебя видеть». – И смущённо отстранился. Он шёл в дирекцию. Больше я его ни разу не видела. Но вкус земляники на морозе остался.

…Как прекрасно это моё «кино»! Крути его когда хочешь. Вернее, это оно «крутит» меня! Независимо от времени и места вдруг так «закрутит»… То голос услышишь, то вдруг ветер запах знакомый принесёт… Я однажды так, «по запаху», долго шла за своей любовью… Знала, что его уже на свете нет, а почувствовала запах его одеколона – и пошла, пошла за ним в метро, даже глаза закрыла… И тут такой «фильм» начался… пока не уткнулась в чью-то спину… Пришлось «свет зажигать и выходить из зала».

А голос… Вот с голосом у меня однажды прокол случился. До сих пор готова со стыда сгореть.

Лечу я на съёмки в Ригу. Только села в самолёт – смотрю, входит какой-то тип. Невысокого роста, рыжеватый, воротник пальто поднят, а на голове кепочка такая клетчатая, пижонская. В общем, то ли шпана, то ли фарцовщик. Вошёл в салон – и сразу на меня «глаз положил». Вот, думаю, только этого мне и не хватало. Слава богу, около меня места свободного не было. Но пока мы летели, этот тип не раз прошёл мимо, поглядывая на меня. Прилетаю в Ригу, иду к тому месту, где меня машина должна ждать. Гляжу, он за мной идёт. «Ну и ну, – думаю, – сейчас привяжется». И точно. Всю меня взглядом окинул и спрашивает: «Вы машину ждёте со студии?» – «Да», – отвечаю. «Очень хорошо. Я тоже». Тут мне немного легче стало – всё-таки хоть и шпана, но студийная, своя. Приходит машина. Мы садимся, а моя ассистентка Илзэ просто на того типа кидается: «Володя! Как я рада!» – и т. д. И тут он заговорил с ней, а я чувствую, что мне плохо, вся покраснела от стыда, чуть из машины не вывалилась. «Господи, – думаю, – что же я за дура! Володю Высоцкого не узнала, кумира своего!» Думаю, если бы я ему это сказала, он бы обхохотался. Вряд ли у него таких случаев много было. Но я виду не подаю. Наоборот, притворяюсь. Короче, Илзэ нас познакомила. Кстати, мне только сейчас в голову пришло – ведь он мог меня в «Кабачке» видеть. Просто я себя всегда ощущала обыкновенной Викой, а не какой-то там пани Каролинкой, которую все могли знать в лицо. В общем, главное я поняла – я ему понравилась. На студии он повёл меня в буфет, не знал чем угостить, потом весь день на площадку заглядывал.

Вечером мы летим в Москву – Володя, я и Лёня Каневский. Лёню я знала давно – и по Щукинскому училищу, и на радио мы с ним много вместе работали. Лёня чудный, весёлый, добрый, остроумный и тоже всегда мне симпатизировал. Короче, наш рейс задержали. Ребята повели меня в ресторан, и там, и потом в самолёте мы столько смеялись, рассказывая всякие истории, что время пронеслось мгновенно. Все разъезжались по домам, а Володя посмотрел на меня так ласково и сказал: «Я тебя найду». Я про себя рассмеялась. «Да-да, – думаю, – найдёшь! У тебя там Марина… и вообще, зачем я тебе нужна?» Да и мне тогда нравился один человек… Так что к этим словам я отнеслась с иронией.

Не помню, сколько прошло времени. Помню, что был первый день Пасхи. У меня утром – репетиция в театре. Спускаюсь вниз, а в раздевалке стоит Володя. Довольный такой, что «нашёл» меня: «Здравствуй! Поедем Пасху отмечать?!» Я говорю: «Поедем, только потом у меня спектакль». – «Ничего, я тебя привезу».

Приехали мы, кажется, в район Солянки. Огромный дом, полный народу. Столы накрыты красивые, с пасхой и куличами. Все Володю ждали. Как только мы вошли, все сели за стол. И начал он петь! Я тогда впервые «Охоту на волков» услышала. Это было такое потрясение! Вообще не могла ни есть, ни пить, только смотрела на него и слушала. Всё в нём было неординарно – и внешность, и голос, и поступки. Да что бы я сейчас ни сказала, всё это уже было кем-то сказано, написано, и гораздо лучше и талантливее меня. Просто я сидела с ним рядом, а он пел для меня… Я поверить в это не могла – казалось, что мне снится какой-то сумасшедший сон. Когда я в первый раз в Париж приехала, то три дня ходила и плакала от счастья и всё повторяла: «Я в Париже!» Это звучало, как «я на Луне!» Какая-то несбыточная мечта вдруг сбылась, а тебе от этого и светло, и страшно!

Когда мы уходили, эти люди, замечательные его друзья, засыпали нас подарками. Всякими ложками, рюмками деревянными из Хохломы – всё это было такое красивое. А после спектакля Володя посадил меня в машину и сказал: «Поедем ко мне! Если хочешь, возьми подругу». Я просто подпрыгнула от счастья! Ведь у меня была, и до сих пор есть, закадычная подружка Ритка. Мы с ней с первого класса дружим. Я всегда её повсюду за собой таскала. Если мне хорошо – надо, чтобы и моим друзьям было хорошо! А Рита с мужем Володю обожали. Да его все обожали, даже те, кого он ненавидел. Все дома его песни слушали.

Было часов 10 вечера. Я звоню в Риткину коммуналку. Выходит её муж, тоже Володя. Я на него кидаюсь: «Володя! Миленький! Отпусти Ритку со мной! Там внизу в машине Володя Высоцкий! Мы к нему поедем, он петь будет. Такое больше никогда не повторится!» А Ритка вся бледная! «У меня же лихорадка на губах», – говорит. «Да кому нужны твои губы! – кричу я. – Володя петь будет!»

Жил он тогда на Рублёвском шоссе. Примчались мы, а там нас уже встречают Сева Абдулов – мой давний приятель по радио, Ваня Дыховичный – кудрявый красавец синеглазый, и ещё какой-то физик, не помню его имени, Володин друг. Уселись мы с Риткой на какую-то смешную надувную мебель. Мальчики нам карпа в сметане подают, а я опять ни пить, ни есть не могу. Смотрю на Володю и, как тогда в Париже, про себя думаю: «Я с Высоцким! Я с Высоцким!» И хочется смеяться и плакать от радости, что он для меня поёт! А Володя всё время спрашивал: «Ну, что хочешь? Что спеть?» И я как ненормальная: «Охоту на волков!» Он мне её тогда три раза пел. Потом принёс какие-то листочки, на которых карандашом было что-то написано. «Вот, – говорит, – последнее, что написал». Это была песня про шахматы.

Не знаю, сколько мы там пробыли, но надо было возвращаться домой. И тут он узнал, что у меня сын есть. Побежал на кухню, достал из холодильника икру, помидоры, огурцы, ещё какие-то деликатесы и стал мне всё это в сумочку запихивать. Я говорю: «Что ты, Володя, не надо!» А он: «Нет-нет! Это ребёнку!» Это меня поразило. Душа его была бездонна и безгранична.

Ритку отправили домой на машине с Ваней. А меня Володя сам повёз. И вот мы едем с ним и о жизни беседуем. И я ему стала такую дурь нести! Как вспомню, опять готова сквозь землю провалиться, как в Риге, когда не узнала его. Стала я ему говорить о своём друге. Дескать, он тоже на гитаре играет и поёт хорошо, и, мол, я вас как-нибудь познакомлю. Тут мы к дому моему подъехали. Он наклонился ко мне, обнял и хотел поцеловать. А я его рукой отстранила и говорю: «Не надо». Володя так грустно посмотрел на меня и с горечью сказал: «Дура ты!»

И вот уже сколько лет прошло, а я всё как эхо повторяю за ним: «Дура я».

А может быть, не такая уж дура, а?

…Ничего случайного в жизни не бывает. Все встречи и все разлуки предначертаны судьбой. В юности всё чего-то просишь, всё что-то загадываешь. А потом повзрослеешь – и поймёшь: всё по воле Божьей.

У меня так часто бывало. Господи, думаю, не отнимай у меня этого человека или этих друзей! Почему? За что? А пройдёт время – и оказывается: слава Богу, что Он меня от этих людей отвёл. Хорошо, что меня сейчас предали, а не когда я буду старой, немощной и одинокой. Да буду ли я ещё старой – неизвестно. Как Господь решит.

Вот так и все встречи мои и разлуки для чего-то нужны, видно, были. И мне нужны, и другим людям. Надо из всего уроки извлекать. Так что я теперь ни о чём не волнуюсь, ничего особенного не прошу. Лишь бы здоровье было у меня и у моих близких. А там Господь мудро распорядится, как с моей судьбой поступить.

Главное – душу свою не изгадить. Злобой, жадностью, местью, лестью. Но мне кажется, что родители мои постарались и сумели с детства и на всю жизнь внушить мне – существуют границы нравственные, которые нельзя переступать!

Что-то повело меня в философствование, а мужчины этого в женщинах не любят. Так что лучше продолжу о мужчинах.

Где-то тут у меня ещё одна «лента» сохранилась. Старая, много ей лет… Так что опять с затемнениями.

…Вот вижу: такой толстый мальчишка, в прыщиках, застенчивый, но очень обаятельный, вместе с нами поступает в Щукинское училище. И как-то все мальчишки к нему с пиететом относятся. Странно… обычно в школе таких лупили. А-а, понятно – Андрюша Миронов, маменькин сыночек. Не очень-то я таких любила. Я всё больше со шпаной по крышам лазала, в сугробы прыгала с третьего этажа – парашютисткой хотела стать. Что, не похоже? Нет, правда, во мне много всего намешано. Ведь папа меня не только учил быть честной, доброй, искренней, но и чувством юмора наградил, слава богу. Он мне всегда говорил: «Смех – лучшее орудие в борьбе со всякими негодяями. Никого, доченька, не бойся – ты на них в бане погляди». Так что я никаких хулиганов в нашем дворе не боялась, и они меня тоже уважали.

…А Андрюша смешной был, странный. Я долго не могла понять, какой он настоящий. Он всё шутил, острил, всё кого-то показывал. Здорово! Талантливо! А я смотрю на него и вижу – это маска, прекрасная, обаятельная маска. Ну, а там, дальше, что? Там, где душа? Иногда мне думается, он даже сам себе не решался правду о себе сказать. Тогда надо было бы измениться в корне. И жить не так, и любить не тех… а он этого не мог. У него мама была, и она ему всю жизнь расписала. Вот так мне почему-то кажется. Поэтому я в глубине души всегда Андрея немного жалела. Всё хотелось успокоить его, остановить, чтобы он не мчался так… И больше всего я любила его замечательные работы в кино. Сначала «Достояние республики», а потом «Мой друг Иван Лапшин». Именно там, в этих ролях, я увидела Андрюшину душу и сердце. Увидела то, что он тщательно скрывал. И это было замечательно. И поэтому мне всё равно, что о нём говорят и пишут. И особенно женщины. У меня был и остался свой Андрей!

Не помню, какой это был год, кажется, лет за пять до его смерти. Собрались мы своим курсом в училище, как всегда, 23 октября. К концу вечера все куда-то разбрелись, а Андрей, наоборот, приехал позже и очень хотел общения. Стал всех искать-собирать и собрал шестерых девочек: «Давайте ко мне поедем, у меня дома никого нет». Мы, конечно, с радостью согласились. Все его любили, он всегда был как солнышко в хмурый день. И привёз он нас на Селезнёвку, в свою шикарную квартиру. Вернее, две квартиры в одной – так он их удачно объединил. Никто из нас в таких домах не был. Просто музей! Антиквариат. Везде фигурки из фарфора – Андрей в разных ролях. Так всё красиво, со вкусом. И вдруг заводит он нас в маленькую комнату, открывает шкаф и достаёт множество дамских шляпок! Ну прямо Синяя Борода! Шляпки эти, как он сказал, носила его мама. Коллекция была потрясающая. И вот Андрей, как некий художник, стал на нас шляпки надевать. Каждой девочке – свою, как он считал, для неё подходящую! По характеру. Я загадала: «Если мне эту шляпку наденет…» И он надел. А потом посадил нас в гостиной за шикарный стол. И не меньше, чем шляпок, достал всяких напитков: французское вино, коньяки, виски, джин… В общем, как в сказке! Тогда ничего этого и купить-то было нельзя. И началась сумасшедшая ночь! Под стать балу у Воланда, только дамы в одеждах и даже в шляпках! Как он с каждой из нас танцевал! Как ухаживал за нами! Все были королевами! А в шесть утра королевы пошли на метро. Подавая мне пальто в передней, он тихо наклонился и шепнул: «Вернись…»

Раньше я не понимала, почему фотографы всегда говорили: «Смотри, сейчас птичка вылетит!», а теперь-то я это хорошо понимаю…

Закрываю глаза, начинаю смотреть моё «кино».

Лети, моя Синяя птица!

Моя любовь!

* * *

Сейчас я хочу вернуться к теме дружбы. Дружба для меня такая важная штука, не менее важная, чем любовь. Хотя дружба – это просто одна из граней любви.

И вот эта грань в моей жизни так сверкает, что подчас заслоняет всё остальное. Здорово, когда у тебя есть подружка с детства, это я уже говорила, да и в течение жизни постепенно как-то адсорбируется круг друзей. С мужчинами тоже интересно бывает, очень часто некоторая влюблённость переходит в нежную дружбу. Это мне всегда очень нравилось, потому что знаешь, что это друг, но некоторый флёр влюблённости остаётся. И, как это ни странно, все мои друзья не работают в театре. То есть почти все. «Почему?» – спросите вы. А потому, что дружба в театре – это очень большая редкость. Ну вот, приехали! А родители как же? А вот в том-то и дело, что у мамы была только одна подруга в театре, да и то в молодости, а потом, когда я уже подросла, я очень часто замечала, что она на подругу «не тянет». На мой взгляд, очень завистливая и злющая тётка. Часто мама после прогулок с ней возвращалась в слезах, так как та очень любила какую-нибудь гадость ей сказать. И когда я маме говорила: «Какой же она тебе друг?» – она только вздыхала в ответ: «Ну, мы ведь в молодости дружили». Не понимаю я этакой дружбы. У отца, мне казалось, много было друзей, впрочем, он всегда всё прикрывал и шутками, и анекдотами. А что там на душе у него было, не знаю. Знаю только одно: что родители очень передо мной виноваты в том, что никогда всей правды о Театре мне не говорили. То есть той самой, которая и есть Театр изнутри. А всё требовали, чтобы я всегда говорила только правду. Вот так я со своей правдой столько горя хлебнула, что «ни в сказке сказать, ни пером описать». Когда ещё в училище я узнала, что моя подружка меня продала, это было как гром среди ясного неба! А потом – дальше больше: оказалось, что в Театре ни в коем случае правду говорить нельзя, то есть всё что угодно, кроме правды. А я вечно не туда попадала. Скажу кому-нибудь: «Вы мне вчера так в спектакле понравились!» А мне друг мой Володя Сверчков: «Ты что, надо не этой артистке говорить, а вон той». Я говорю: «Так та мне совсем не нравится». А он мне чуть ли не рот рукой закрывает, чтобы никто не услышал. Так и прозвал меня «Нелепка».

Да, замечательный он был человек, мы с ним очень подружились. Он был внуком знаменитой артистки В. Н. Пашенной. Работал он в театре режиссёром, а в это время в Малый театр пришёл Леонид Викторович Варпаховский, ученик В. Э. Мейерхольда, красавец, аристократ. Он в театр с утра на репетицию приходил, как на праздник, в чёрном костюме с «бабочкой», всегда элегантен. Волосы стального цвета аккуратно зачёсаны.

Володя Сверчков его обожал и работал вторым режиссёром во всех спектаклях Варпаховского. Шёл тогда у нас спектакль «Палата» по пьесе А. Алёшина. Там была небольшая роль медсестры. Когда я увидела этот спектакль, так он мне понравился! Там играл великолепный актёрский состав: В. Д. Доронин, П. А. Константинов, А. Н. Аненков, Р. Д. Нифонтова, а роль медсестры играла моя подружка Людмила Пирогова. И когда я сказала ей, что хочу тоже эту роль сыграть, то она сама меня «ввела» в спектакль вместе с Володей Сверчковым, и наша дружба от этого только окрепла. И ещё есть у меня в Малом театре верный друг – это Татьяна Рыжова, внучка той самой гениальной В. Н. Рыжовой. Мы с ней, правда, одни и те же роли не играли, но дружили и продолжаем нежно любить друг друга все эти годы. Так что бывают, конечно, везде исключения из правил.

А честно говоря, я всегда в Малом театре чувствовала себя этаким «подкидышем». Я ведь окончила Вахтанговское училище, а они признавали только своих «щепкинцев». Театр – это очень не простой организм. А Малый театр тогда был особенным. В него часто брали самых лучших артистов из других театров или из провинции, где они были «звёздами». А попав на сцену Малого театра, эти «звёзды» часто гасли. Как я выжила, не знаю. Может, тоже из-за какого-то внутреннего стержня, который сохранился во мне с детства благодаря моим родителям. И хоть и гнули меня часто, но сломать не могли.