Текст книги "За мгновения до... (СИ)"
Автор книги: Виктория Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 19. Это был просто очередной дождь
На следующий день в школе все как-то подозрительно притихли. Ни смеха, ни шуточек, ни подколов. Даже не смотрит никто в мою сторону. Уроки проходят как уроки, и мне уже начинает казаться, что я сплю и вижу хороший сон.
С утра, как обычно, Ванкувер вымачивал дождь. Однако к обеду ситуация кардинально ухудшилась: в этом городе почти не бывает сильных дождей, но в тот день, лило как из ведра.
В три часа дня я стою на крыльце и впервые жалею о том, что уроки закончились. На моих ногах кроссовки, куртка вроде бы как пропитана водоотталкивающим слоем, но, как показывает практика, эффект наблюдается лишь первые пять минут пребывания под дождём. А после – так же промокает насквозь, как и обычная одежда.
Nosaj Thing "Eclipse/Blue"
Ко входу подкатывает чёрный мустанг, и моё сердце замирает: это Дамиен. Пусть мы не ладим, но в ситуации, подобной моей, какое это имеет значение?
Я улыбаюсь ему, и именно об этой улыбке буду больше всего жалеть в ближайшую секунду: мимо меня с визгом пролетает прекрасная брюнетка с безупречной внешностью, репутацией и завидной популярностью. Та самая, которая отхватила себе лучшего парня в школе и так приторно рассказывала в раздевалке подругам, что её не интересует «просто трах» или школьный роман:
– Я выйду за него замуж! – обозначила она тогда свои планы самым уверенным тоном, какой я слышала в своей жизни. Даже президенты не бывают так уверены в собственных обещаниях, как была Мелания.
После этого её заявления Дамиен стал выглядеть в моих глазах уже практически женатым человеком.
Занятым. Чужим. Не имеющим ко мне никакого отношения.
Тогда почему мы снова смотрим друг на друга, и оба не можем отвести взгляд?
Дамиен помогает своей пассии сесть в машину, несмотря на дождь и тот факт, что она вполне в состоянии открыть дверь сама. Он возвращается на своё место, но уже через мгновение выскакивает, чтобы взлететь по ступенькам школьного крыльца и спросить у моей достопочтенной персоны:
– Тебя кто-нибудь заберёт?
– Нет.
Кто может меня забрать, если ни Дэвида, ни матери нет в городе?
– Как ты доберёшься домой?
Хороший вопрос.
– На общественном транспорте, Дамиен. Так же, как вчера и позавчера.
Мой голос ровный, спокойный – такой, каким гордятся имеющие достоинство дамы.
– Тааак… – тянет. – Садись в машину! – приказывает.
– Нет!
Ещё не хватало мне сидеть с ними третьей лишней и любоваться, как черногривая нимфа станет ласкать затылок своего ненаглядного! Ну и, само собой, на каждом светофоре им приспичит лобзаться! Хватит! В школе насмотрелась, издалека. В прямой и непосредственной близости это шоу меня не интересует, оно и со стороны не впечатляло, честно говоря. Или, может, ему остренького захотелось? Наблюдателя? Вуайериста?
Дамиен хватает меня под локоть и тащит к машине, но я в неистовстве:
– Нет, я сказала!
Скорее, рявкнула. С чувством, с экспрессией, с вернувшейся былой ненавистью и резкостью в словах и тоне.
Вырываю руку и бегу на остановку.
– Ну и чёрт с тобой! – слышу вдогонку.
Бегу, что есть мочи: дождь очень холодный и сильный, мне необходимо срочно укрыться под каким-нибудь навесом, иначе промокну до нитки.
Табличка с буквой «Т» и комфортабельная металлическая скамейка – навеса нет. Почему я, дура такая, ни разу не обратила внимания, что у нашей школьной остановки нет традиционного полупрозрачного купола?
А автобус всё не приходит, я смотрю на часы и понимаю, что он давно уже ушёл – я опоздала. Следующий через сорок три минуты, а на мне уже не осталось ни единого сухого клочка.
Можно вернуться в школу, но это – минут пятнадцать, если пешком, и десять, если бежать. Столько же обратно. Смысл?
Heir Broad Rig Ave.
Дождь ледяной, колючий, пронизывающий насквозь своим убийственным холодом. В Брисбене не бывало таких дождей, и мне никогда ещё не приходилось так замерзать.
Я считаю минуты до прихода автобуса, соизмеряя уже прошедшее время с тем, которое предстоит выдержать. Мой полностью промокший и озябший вид, наверное, настолько жалок, что два водителя останавливаются, предлагая помощь. Я дико замёрзла, но ума не лишилась – в чужие машины не лезу.
Третьей оказывается чёрный мустанг, и водитель, на этот раз, не спрашивает моего мнения: буквально заталкивает на переднее сидение, позаботившись также и о ремне безопасности.
Дамиен раздражён. Я бы даже сказала, он в бешенстве.
– А где Милена? – спрашиваю, а у самой зуб на зуб не попадает.
Брат одаривает меня, наконец, своим взглядом:
– Мелания! Высадил около Старбакса. Отвезу тебя, потом вернусь за ней.
– Не стоило! – отвечаю с долей сарказма, хотя состояние моё совсем не из тех, которые позволяют дерзость.
Я действительно очень замёрзла. Настолько, что не чувствую ни рук, ни ступней, собственные бёдра, обтянутые совершенно мокрыми джинсами, кажутся двумя ледяными болванками, лишёнными ощущений, пальцы рук не сгибаются, а ног… не знаю! Я их просто не чувствую.
Пытаюсь убрать с лица волосы, но мои движения рваны и почти бесполезны.
И вот она, очередная порция неизбежного: горячая ладонь Дамиена делает это за меня, повергнув всё моё существо в состояние транса.
+100 к Доброте.
+20 к Ласковости.
Остановись мгновение! Боже, как приятно тепло этой человеческой ладони! Как оно нужно мне сейчас, как ничто другое на свете!
Наши взгляды встречаются совсем ненадолго, но я успеваю заметить в его глазах… сожаление? Участие? Желание помочь? Ему жаль меня – это совершенно очевидно, но удивляет другое: раньше эта жалость разозлила бы меня, но теперь… согревает! Согревает не физическим теплом, а каким-то совершенно иным, душевным, сердечным. Живым теплом!
Дамиен стаскивает с меня куртку, но обнаружив промокшую, а оттого прилипшую к груди футболку, резко отворачивается:
– Сними всё мокрое и надень мою куртку!
Я опускаю глаза на собственное тело: белая ткань словно стала частью моей кожи, видна каждая родинка и, конечно, бельё. И то, что за ним тоже! Чёрт…
Дамиен пристёгивается ремнём безопасности, снимает рычаг с паркинга и, закусив добела нижнюю губу, выруливает на дорогу.
В его куртке тепло и так спокойно. Словно в коконе, будто в отдельном, совершенно безопасном и приветливом мире, у которого есть собственный потрясающе приятный запах: морской бриз и мужская кожа. Так пах мой отец… Или похоже…
Пока едем, злополучная серость рассеивается, показывая слабые, словно уставшие за лето, октябрьские лучи. Тусклое, угасающее золото заливает городские пейзажи, делая их сюрреалистичными, словно обработанными в компьютерной программе. Я отогреваюсь и любуюсь, и в эту секунду моя душа абсолютно, стопроцентно счастлива.
Cheprox delight
Мы мчимся по широкому скоростному шоссе на чёрном Мустанге, сверкающем новой краской и брутальными титановыми дисками. Закатное зарево погрузило Ванкувер в розовый релакс, отодвинув глупости в моей голове на скучный, никому уже не интересный десятый план.
Мои глаза непослушны и скользят по тёмному профилю водителя, нарисованному в этом мгновении моей жизни против тусклого света заката. Мне уже тяжело скрывать от самой себя то, в буквальном смысле, удовольствие, которое получаю от того, что вижу. Слова, на годы застывшие в сердце, внезапно решают сорваться с моего языка:
– Дамиен…
– Да?! – он поворачивает голову, чтобы быстро взглянуть в мои глаза, и тут же возвращает свой ответственный взор на тёмное после дождя шоссе.
– Извини меня… за тот случай!
Прощения нужно просить за любые проступки, любые неправильные действия, и не важно, в каком возрасте они были совершены. Прощая, мы отпускаем боль и обиду, но когда просим прощения – освобождаем себя от съедающего тяжести вины.
Я вижу, как его тёмные брови поднимаются в недоумении.
– За то, что столкнула тебя с лестницы и… за твою голову, – уточняю.
Дамиен кивает в согласии:
– Извинения приняты.
Не проходит и пяти секунд, как он решает добавить свои великодушные соображения по поводу нашего давнего детского затяжного конфликта:
– Но, объективно, моей вины было не меньше. Пожалуй, у меня там тоже накопился список длиной… с километр! – улыбается. – Список поступков и слов, требующих прощения.
Я не хочу сейчас улыбаться, но по какой-то неясной причине делаю именно это.
– Честно говоря, я плохо помню подробности, – признаюсь. – В памяти остались только… основные события.
– И у меня, – отвечает с улыбкой. – Голова болела долго – это хорошо помню, а остальное…
То была среда – с тех пор среды я ненавижу – лето, каникулы, мы дома одни, потому что мама в отъезде, а Дэвид, разумеется, в офисе. В то утро мы усерднее обычного выбирали оскорбления друг для друга, пока хлебали традиционный собственного приготовления суп из молока, хлопьев и кленового сиропа, и именно в тот день ненавистный сводный брат предъявил мне клок рыжих волос моей Ариель – коллекционной куклы, купленной отцом в дьюти-фри японского аэропорта. Моим настоящим отцом! Моим любимым человеком, самым родным и близким существом на Земле! Папа подарил мне первую коллекционную куклу на седьмой День Рождения, а спустя два месяца мы узнали, что у него рак. В восемь я не получила подарок от него лично, потому что отец уже почти не приходил в сознание, это сделала мама, но Ариель была куплена им заранее, как и остальные десять кукол вплоть до моего восемнадцатилетия. Ариель коснулась моих рук, когда отец ещё дышал, Ариель хранила последние воспоминания о настоящей семье, где у меня были и мать, и отец. А после моя семья и моя жизнь стали походить на ошмётки разодранной собаками ветоши.
Клок рыжих волос, зажатый в смуглом кулаке Дамиена, говорил о многом.
Я просила его отдать куклу. Я умоляла, я унижалась. Осознав свою внезапную силу, Дамиен потребовал встать на колени, и попросить прощения за вымазанные собачьим дерьмом коллекционные металлические автомобили, но это уже был перебор – я отказалась.
Хорошо помню его ухмылку и фразу «ты сама напросилась!», потом мерзкий запах гари, наполняющий комнату сквозь раскрытые настежь французские двери балкона, мои медленные мысли о том, что этот костёр неспроста, пустой ящик, в котором до этого хранились все мои шесть кукол, включая редчайшую Одри Хэпбёрн, не такую редкую, но потрясающе одетую Наоми Кэмпбелл и просто красивую Мэрилин Монро…
Из пылающего ненавистью, жестокостью и безжалостностью костра торчали пластиковые худые ноги ежегодных воспоминаний об отце. Это были самые ценные для меня вещи, это был мой личный, спрятанный от всех кусочек мира из прошлого.
Дамиен не ожидал столкнуться со мной на площадке лестницы, на самом её верху. Дамиен не знал, что я прождала его больше четырёх часов. Дамиен не представлял, что к моменту его появления я изнывала от голода и жажды, у меня затекли ноги, и моя злоба достигла своего апогея.
Весь ужас содеянного дошёл до меня не сразу. Не сразу мой ослеплённый злобой взор осознал лужу крови на дубовом лакированном полу холла, не сразу пришло понимание, что не отвечающий на оклики и тормошения Дамиен, очевидно, потерял сознание. Не сразу был сделан звонок в 911.
Но звонок Дэвиду последовал почти мгновенно. Я сказала ему:
– Дэвид! Я, кажется, убила твоего сына!
В тот день Дэвид приехал домой после больницы уставшим и полуседым. Он не сказал мне ни слова. Спустя неделю мать вывезла меня из США в Австралию, объявив, что мне светит тюрьма. Я была напугана и подавлена, и только два года спустя узнала, что никакая тюрьма мне в принципе не могла угрожать по причине малолетства. Кроме того, как оказалось, очнувшись, мой сводный брат заявил социальному работнику, что упал с лестницы сам.
Дамиена выписали из госпиталя, когда меня уже не было – черепно-мозговая травма, сотрясение и сломанная рука потребовали длительного лечения.
Распаковывая свои чемоданы, собранные накануне мамой, я обнаружила все шесть кукол целыми и невредимыми.
– Где ты их нашла? – был мой ошалевший вопрос.
– В твоей прикроватной тумбочке. Хотела спросить, но забыла, зачем ты их так небрежно туда закинула? Разве тебе не дорога память об отце?
Вот в этом был, есть и будет весь Дамиен.
Просыпаюсь в собственной постели. Одета всё в ту же куртку и уже почти сухие джинсы – похоже, они высохли на мне, пока мы ехали, и пока я, неизвестно сколько, спала. Как очутилась в постели – не помню. В доме ни души – Дамиен, очевидно, укатил за своей девицей, а родители так и не вернулись. Долго не могу найти свой мобильник, в итоге, звоню матери с домашнего, но гудки теряются в бесконечности радиоволн, отвечая тишиной.
Снова падаю в объятия своей уютной постели.
Открываю глаза уже поздно вечером – за окном темно. Спускаюсь на кухню, жадно пью воду, ем остатки утренней яичницы. Дом как никогда одинок: от тишины звенит в ушах. Хоть бы дождь за окном шёл, но в этот вечер нет даже его.
Включаю прилепленный к стене телевизор, однако ни одной из программ не удаётся поймать моё внимание. Раскрываю свой ноутбук и пытаюсь выполнить задания по математике, но цифры и буквы уравнений не желают оживать, оставаясь загадочными иероглифами.
В три часа ночи укладываюсь спать, так и не дождавшись Дамиена. Да, чтобы не мнило о себе моё достоинство, но в тот вечер я ждала его, считая минуты.
Утром его тоже не было: уже или ещё – не известно.
По дороге в школу меня знобило, хотя ни дождя, ни ветра не было, а как раз наоборот – чёртово солнце слепило глаза, вызывая головную боль.
Тот день был точно не мой: помимо отвратительного самочувствия меня ждала неприятная встреча. В тот самый момент, когда я выгружаю своё медленное, тяжёлое, странно пьяное тело из автобуса, к остановке подъезжает знакомый Мустанг. И как назло, застревает на светофоре.
Они оба, и водитель, и его пассажирка смотрят на меня: Мелания изо всех сил изображает презрение, лицо Дамиена имеет одно из тех выражений, которое можно определить как «нечитаемое».
Все первые уроки прошли в блуре. Учитель по французскому даже спросила:
– Ева, ты хорошо себя чувствуешь?
Не знаю, что смешного было в этом простом вопросе, но класс начал ржать и Фиона выдала:
– У неё синдром нераспечатанной жвачки.
– Что? – поднимаются домиком аккуратные брови азиатки.
– Это когда купить купили, и должны же воспользоваться, но… не случилось!
Святая троица ржёт, весь остальной класс, включая меня, не уловил всей глубины шутки. И нам разъясняют:
– Дамиен вчера подвёз её до дома на своей тачке, и она, очевидно, ждала продолжения, – пауза, – но большие надежды растаяли сегодня на солнце!
Теперь уже мои брови поднимаются – в недоумении. Хуже всего, когда тупые пытаются казаться умными.
На ланче всё обычно: вип люди в вип зоне, все остальные на своих местах. Либби трещит, и моя голова раскалывается ещё сильнее, в итоге, я прошу её заткнуться. Она обижается, пригрозив, что если я буду так себя вести, уйдёт во вражеский лагерь.
А мне так плохо, что наплевать: хоть все сразу.
Дамиен сидит, развалившись, на своём обычном месте и ни разу не смотрит в мою сторону. Вчерашние наши «прости» начинают казаться мне галлюцинацией. Мелания наклоняется, чтобы поцеловать его, он отвечает, и я отворачиваюсь.
После ланча физкультура. Моё самочувствие настолько меня удручает, что я всерьёз боюсь просто-напросто не пережить урок физического воспитания. Вхожу в раздевалку и слышу:
MØ – Fire Rides
– Дамиен вчера был какой-то странный. У вас всё в порядке?
– В полном.
– Обычно, в Пуарье он зажигает, а вчера… и бассейн ему не бассейн. Вы даже не поднимались наверх…
Ну конечно, Пуарье! Вот, где он был – легендарный ночной бассейн, где вся компания отрывается по ночам.
– Заткнись! – обрывает её Мелания, заметив меня.
– Мел, а для чего людям автобусы? – тон китаянки Фионы мгновенно меняется.
– Чтобы перевозить бедных, – отвечает та.
– А кто такие бедные?
Остальные шесть дев нашего класса устремляют свои взоры на меня, ухмыляясь снисходительными улыбками.
– Ну надо же! – отзываюсь. – Прямо спектакль для меня разыграли. Какая честь! Вот уж кого Всевышний талантами наградил. Мои Вам аплодисменты! Одного понять не могу: с каких это пор патриции развлекают чернь? Мир сходит с ума…
– Тебе, в принципе, и должно быть тяжело понять это, милая. Ведь тебя умом обделили ещё с рождения. Как жаль! На свете столько интересных вещей, столько всего увлекательного! Только сейчас подумала: быть без ума, это ведь всё равно, что слепым! Жизнь на ощупь…
– А знаешь, в чём парадокс?
– Ну же, блесни!
– Слепой иной раз бывает счастливее зрячего, потому что видит то, что спрятано. А спрятано очень многое.
– Например? – выпирает свою грудь с вызовом.
– Например, чувства людей или отсутствие оных!
Мел напрягается, её глаза сужаются, растворяется ехидная улыбка.
– У зрячих завышенные ожидания к жизни. И духовная слепота, – добавляю.
– Чего? – уточняет Фиона.
– Ну, – объясняю, – это когда человек думает, что кому-то нравится, а на самом деле служит резиновой Долли: пришли, слили сперму, а поговорить не о чем! А бывает, что и не с кем…
Её ноздри надуваются, как воротник у кобры. Мне кажется даже, я слышу характерный треск ороговевшего хвоста – трещотки. И зелень вокруг рта, это либо эффект такой у её смуглой кожи, либо яд пропечатывается.
Подружки переглядываются, кто-то из девчонок попроще ржёт, и я слышу тихое:
– А сестра у Дамиена палец в рот не клади, уделала Мел!
Она это тоже слышит и зеленеет ещё больше.
– Ещё раз сядешь в его машину, и мои милые шалости перестанут быть милыми! – угрожает, швырнув мой мобильный на пол, мне под ноги.
Так вот, оказывается, где он был!
Глава 20. Ева заболела
Вечером я снова одна. Одиночество – страшная вещь, особенно, когда у тебя ломит всё тело, раскалывается голова и мучает кашель. К часу ночи не выдерживаю и отправляю брату сообщение:
Eva: «У тебя всё в порядке?»
Спустя пятнадцать минут получаю ответ:
Dam: «В полном»
Ещё через полчаса:
Dam: «Я думал, салфетка почила в недрах мусорных баков и к этому моменту должна уже была бы быть переработана на одном из китайских заводов»
Eva: «Тебя не было два дня, поэтому вопрос «У тебя всё в порядке?», более чем необходимость. Это мой долг»
Двадцать минут спустя:
Dam: «Долг перед кем?»
Eva: «Хотя бы перед твоим отцом»
Dam: «Потому что он купил тебе машину?»
Eva: «Мать была права. На этот раз»
Dam: «Права в чём?»
Eva: «В том, что ты сделаешь из этого трагедию»
Dam: «Не вижу ни единого признака трагизма ни в моих действиях, ни в словах»
Eva: «Повеяло… жадностью? Ревностью?»
Ответа не последовало.
Открываю глаза, вижу свою комнату, тусклый свет дождливого дня и… Дамиена, сидящего на полу спиной к бортику моей кровати.
Несмотря на скупость освещения, мне отчётливо виден его профиль:
– Уже утро?
– День.
Дамиен поднимается и, засунув руки в карманы, подходит к окну:
– Когда ты интересовалась о том, всё ли со мной в порядке, стоило намекнуть, что у самой всё далеко не в полном, – в его тоне нотки раздражения.
– Да?
– Да, Ева. Ты не выглядишь…
В длинной паузе мы оба ищем слова, и Дамиен находит первым:
– … здоровой!
– Если не выгляжу здоровой, значит, выгляжу больной. А это уже можно считать оскорблением, – пытаюсь подняться.
Дамиен кривится, на этот раз, намеренно изображая крайнее раздражение.
– И если бы ты не был Дамиеном… я бы попросила принести стакан воды, – заключаю, поднявшись и всеми силами стараясь обрести равновесие, потому что комната качается подобно утлой лодочке на морских волнах.
Внезапно Дамиен впервые за всё время прикасается ко мне: вначале его рука на моём животе, толкающая в направлении постели, затем, когда я, малость качнувшись, падаю, подхватывает обеими и помогает приземлиться, вернее, «прикроватиться» обратно:
– Будем считать, что ты бредишь. Сейчас принесу воды.
Rosie Carney – Awake Me
Дамиен уходит, а у меня жжёт в том месте, где его ладонь мгновения, но всё же прижималась ко мне. Как ожог, только не болезненный, а… приятный?! Щекочущий изнутри? Проникающий струями по венам и артериям в центр меня? В самое-самое что ни на есть ядро?
Закрываю глаза и вопиюще слабохарактерно, малодушно, безбожно попирая всякие принципы своего взаимодействия с окружающим миром, дрейфую в кайфе его прикосновения. И мне даже наплевать, что болит в груди, что тяжело дышать, что голова пульсирует так, словно её накачали ядовитым газом. Мне хорошо: у меня на животе живое пятно!
Дамиен и забота – это нечто. Странно видеть, ещё более странно ощущать.
Ласку получать всегда приятно ( ну, в большинстве случаев), но когда она проявляется экстрактом нежности у человека, с которым имелись некие трения (ладно, будем честными: острая форма взаимной неприязни), то подобное явление способно совершенно выбить из колеи.
В хорошем смысле.
Дамиен мягко целует мою щёку, затаив дыхание, надеясь, очевидно, не разбудить и остаться не уличённым в замере температуры таким нетривиальным способом.
Что ж, я подыгрываю: притворяюсь крепко спящей. Странно, конечно, принимать больного простудой за невменяемого, но, тем не менее, его губы на моей щеке. И что ещё более странно: рука, сотворившая безобразное количество душераздирающих диверсий в мой адрес, в данный момент поправляет тёпленькое одеяло, старательно подтыкая концы под спящее "тело". И, наконец, главное: лимит моего понимания исчерпывается окончательно в тот момент, когда прохладная (в сравнении с моим теноподобным организмом) ладонь ложится на мою щеку, и температурный замер осуществляется непосредственно методом «губы в губы». Всё с тем же подходом: аккуратно, едва ощутимо, почти невесомо.
Ну и напоследок парочка совсем уже невинных жестов: вынимание прилипших волос из моего рта и поглаживания по воспалённой голове.
В конце концов, я начинаю со всей серьёзностью подозревать у себя галлюцинации. Есть ещё вариант маниакального сновидения, но тот факт, что мочевой пузырь лопается от желания посетить туалет, наводит на мысль, что происходящее вполне реально и даже более того, вписывается в законы физики, пространства и времени. Хотя я не отказалась бы от некоторой сюрреалистичности: добавила бы красок, преимущественно сиреневых и лиловых оттенков, и предложила бы главному герою моего персонального кино чуть плотнее прижаться к моим губам и уже замерить эту температуру как следует. Кто знает, к каким результатам может привести нарушение лабораторных условий, техник и технологий?!
Шутки в сторону: настоящие галлюцинации ещё впереди.
Просыпаюсь и констатирую ситуацию: Дамиен, переодетый в футболку и домашние мягкие штаны, укрыл меня пледом вместо тёплого одеяла и лёг поверх него. Словно отгородился всем, чем смог придумать, но при этом обнял трепетно, не сдавливая, но настолько плотно, насколько это было возможно. Так дети обнимают любимую игрушку, когда ложатся спать.
Он не спит. И, по всей видимости, даже не спал.
– Что ты здесь делаешь? – мой голос сел окончательно.
– У тебя жар, Ева. Я слежу за цифрами. Они уже побили все рекорды! Я не знал, что с этим делать, поэтому позвонил твоей матери.
– И? – шиплю.
– Мы едем в госпиталь. Ждал, пока ты проснёшься.
– Нет. Я не смогу высидеть пять часов в приёмной. Мне плохо.
– Я знаю, Ева. Вижу. И именно поэтому отвезу тебя независимо от того, согласна ты или нет.
И он просто встаёт, просто приближается и просто берёт меня на руки. Я не сопротивляюсь, потому что в его руках согласна так же мирно плыть на плаху, положить свою голову под гильотину, запихнуть в виселицу, сесть на электрический стул, только бы он не отнимал своих рук.
Эти мысли в моей голове настолько отчётливы – яснее всех прочих, что я впервые не обзываю их бредом и покорно кладу тяжёлую голову на его плечо.
Моя душа обретает неведомое доселе умиротворение и покой: я больше не чувствую боли в груди, онемевших ног, нехватки кислорода. Меня не беспокоят проблемы, страхи, вес несделанного, пропущенного, совершённого по ошибке. Мне хорошо. В абсолюте.
Он делает меня лучше, чище, добрее… Мой гадкий, противный, незабываемый Дамиен. Такой прежний, и такой изменившийся.
Я падаю в обморок, не дождавшись очереди на регистрацию в отделение Скорой помощи. Этот факт позволяет избежать многочасового ожидания приёма у врача и отправляет меня прямиком в реанимационное отделение.
Прихожу в себя от жуткой вони, достающей, кажется, до самого моего мозга. Глаза Дамиена заставляют забыть обо всех ощущениях, запахах и болях. Квинтэссенция страха – это глаза моего брата.
– Тебе нужно сниматься у Спилберга. Без грима и репетиций! – хриплю.
Дамиену не до меня, он кому-то звонит, нервно надавливая на кнопки телефона:
– Энни, она пришла в себя! Выглядит… как обычно. В сознании, да. Даже слишком в сознании… Да-да, наберу, если что.
Отключается и сообщает, выкатив на меня свои карие глаза:
– Родители прилетят завтра утром. Оба. Сразу поедут сюда, к тебе в больницу, но я буду здесь всю ночь, до утра.
– Дамиен… – то ли шиплю, то ли хриплю, – это всего лишь обморок! Ты что, никогда не лишался сознания?
– Было однажды, когда с лестницы упал.
И эти слова сказаны без тени иронии, как должны были бы быть. Даже без упрёка, как если бы голова говорящего была занята совершенно отвлечёнными от предмета обсуждения мыслями.
Дамиен не отходит от меня и каждые пять минут спрашивает, всё ли со мной в порядке.
– В полном, – отвечаю, не в силах сдержать улыбки.
Странно видеть такие перемены в человеке, желающем казаться скалой.
– Ты перебарщиваешь с заботой, – признаюсь ему, – но знаешь, тебе это даже идёт!
Дамиен отрывает взгляд от цифр на мониторе, к которому прилеплены многочисленные провода, соединяющие его со мной, и наши глаза встречаются.
Его взгляд странный. Настолько, что меня накрывает приступом кашля. И снова я вижу этот почти панический страх:
– Тебе точно нормально?
– Ну, кроме того факта, что я, кажется, скоро выплюну свои лёгкие, вполне сносно…
Мне уже не хочется шутить. В груди слишком сильно болит, не знаю только, от простуды или же от чего-то другого.
– Ева, они подозревают у тебя пневмонию!
– О, ужас! – комментирую.
– Мне не до шуток.
Он вынимает из кармана джинсов свой телефон, долго копается в нём и зачитывает вслух:
– Несмотря на успехи в лечении и диагностике, достигнутые в последние годы, проблема острой пневмонии остаётся актуальной. Это обусловлено возрастающей частотой затяжного течения и неблагоприятных исходов заболевания. При осложнённых формах пневмонии летальность составляет 10–30 %!
Его глаза округляются ещё сильнее, и я вижу, насколько всерьёз он воспринимает прочитанное.
– Жить вообще страшно, – замечаю. – Очень.
Утром, как и было обещано, прилетает на крыльях материнской любви моя родительница. Однако хлопотать вокруг меня уже нет надобности – диагноз поставлен: острая форма пневмонии. Больница будет мне домом в ближайшую неделю, и я была бы на седьмом небе от счастья, если бы моя сиделка не уехала домой. Очень хорошая была сиделка, с очень забавно перепуганными глазами.
В одном я была неожиданно права: жить, действительно, страшно! И школа поможет мне в этом убедиться.
