Текст книги "Триста лет тому назад... (СИ)"
Автор книги: Виктория Максимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
загадочная личность Петра первого, события в Европе, тайные кукловоды – и конечно попаданка, между прочим академик и доктор наук, из 21 века. будет ли она пытаться изменить мир, или мир изменит её? и одна ли она там такая?
Максимова Виктория Станиславовна
Максимова Виктория Станиславовна
Триста лет тому назад...
Как бы пролог...
Зала освещена скудно, свет падает откуда-то сверху, не яркий рассеянный свет, выхватывая силуэты сидящих за столом и теряясь в густых потемках огромной залы. Их пять. Пять фигур в одинаковых темных балахонах, большие капюшоны надвинуты низко, но это скорее всего условность. Собравшиеся пятеро давно и хорошо знают друг друга, и капюшоны, как и выдуманные имена скорее пафос, или дань неким традициям.
– Продолжайте, Афина, вы говорили о желании Московского царя прорваться к Каспийскому морю...
– Кхм. Да, как сегодя, уже упоминалось неоднократно, Московия давно лелеяла такие планы, – Начала Афина неожиданно хорошо поставленным мужским голосом – но как заметил уважаемый Зевс, Северная война затянулась, и неизвестно ввяжется русский царь еще в оду баталию, или удовлетвориться одним окном в Европу.
– ...Не ограничится, это я вам точно говорю, у государя Московии очень хорошие аппетиты! – это вмешался первый голос, который понуждал продолжать Афину.
– Почему вы всегда перебиваете меня Гермес! – Афина норовисто, словно породистый конь, дернул годовой открывая породистое, благородное лицо лет сорока на вид . Темные, красиво отчерченные брови, прямой нос, яркие губы и аккуратная эспаньолка, все это присутствующие заметили лишь на миг, а брюнет Афина снова поправлял капюшон. – если не хотите меня слушать, давайте послушаем Асклепия, это его страна, и формально его государь.
– спокойно, братья, – очередного говорившего еще никак не называли, но если проводить аналогию с греческими богами, ему подошло-бы имя Гефест, широкоплечий, с грубыми чертами лица, даже под тканью балахона видно как перекатываются груды мышц. Как и все присутствующие по давнему негласному правилу, говорил он на латыни – не надо устраивать из почтенного собрания балаган, или тем более кабацкую драку... – все покосились на того, кого величали Гермесом. Тот по птичьи закрутил головой, и заерзал
– А что? А разве я виноват??? Аполлон сам начал оскорблять моего короля, и нашу политику...
– не оскорблять, а цитировать наши указы... с Комментариями...
Присутствующие дружно попытались спрятать улыбки, и не потому что Аполлон, очень мало соответствовал своему имени, маленький, чуть больше карлика, вертлявый как обезьянка Аполлон славился своим едким языком, и хорошими шутками. Те самые знаменитые "комментарии" до сих пор ходили по всей Европе в качестве анекдотов. Гермес же опять вспыхнул кумачем и попытался что-то сказать, но был безжалостно прерван Гефестом
– Стоп стоп. Нет, господа, если вы еще молоды, чтобы так выяснять кто прав, то мы уже в тех летах, когда трудно участвовать в потасовках. Последний раз была очень неприятная картина, когда почтенного Нептуна вывели под руки...
– Почтенного Нептуна вывели под руки потому что у него были подбиты оба глаза, а оба глаза были подбиты потому, что у него очень нехороший язык.
– Твое дело, Арес, вообще маленькое, ты без году три месяца на наших собраниях, и то без своего наставника появляешься всего первый раз. Я смотрю ты уже выучил латынь? А то смотри, я могу сесть поближе и переводить, чтобы не возникло какого-нибудь конфуза...
– А я давно говорю, к черту этот мертвый язык, все рано тут прислуживают только глухонемые! А излагать свои мысли бывает затруднительно.
– Помолчи, Гермес, на французском, многим еще труднее будет излагать мысли, стоп Атлант, на английском тоже... Господа почтенное собрание! Я в который раз призываю вас к порядку, и прошу высказаться почтенного члена нашего собрания Асклепия.
Тот, кого назвали Асклепием, не торопясь поднялся, расправил могучие плечи, и заговорил медленно, с расстановкой, тщательно выговаривая латинские слова:
– да мы уже полтора часа судим о моей стране, – Асклепий выделил голосом последние слова – и наконец-то удосужились спросить моего мнения. Первое, я скажу, что сильная Московия нужна всем. Всем разумным, кто болеет о благе мира, а не о собственных амбициях. В мире нужен баланс. Мир должен развиваться, и развиваться равномерно. Нет радости если в одном месте будет густо, зато в другом пусто. Вот ты, Гера, ты сколько ратовал за ввоз золота из колоний? И даже радовался по первоначалу? А потом, на этом месте просил помощи у высокого собрания, о потоплении тех самых галеонов с золотом, дабы не дармовое богатство не привели к полнейшему упадку твоей станы. Да Гера?
– Ты прав, Асклепий, – голос принадлежащий Гере так же был мужским, чуть старчески надтреснутым, но фигура в капюшоне держалась прямо, глядя прямо перед собой. Даже не видя лица говорившего было видно, что ему не легко признавать прошлые ошибки. – в моей стране остановилось развитие. Золото обесценилось, цены выросли, продукты стали дороги, мануфактуры даже не начали строится... Мне очень горько за свои ошибки, и за свою страну. Прости что перебил тебя, продолжай.
–Государь, Петр I проявляет великий интерес к Каспию, зная хорошего его значения для России, зная, что благосостояние России поднимется, и когда она станет посредницею в торговом отношении между Европой и Азией... Еще двадцать лет назад, мы в лице нашего ныне покойного брата, Ори, предложили русскому двору свою программу, которая содержала между прочим следующие пункты: для освобождения армянского и грузинского народов необходимо послать в Закавказье 25-тысячную русскую армию-15 тысяч конных казаков и 10 тысяч пехотинцев. Конница должна двигаться в Закавказье дорогой, проходящей по Дарьяльскому ущелью, а пехоту следует переправить из Астрахани по| Каспийскому морю. Русские войска будут встречены армянскими и грузинскими военными силами.
Ори и его сподвижник вардапет Минас посылают в Армению человека, чтобы поставить армян и их соседей в известность относительно обещаний русского царя.
Так, при русском дворе был поднят вопрос о подготовке похода в Закавказье. В этой связи нами было сочтено необходимым направить в Персию особое посольство во главе с Ори, поручив ему изучить там обстановку, выяснить настроения народа, собрать сведения о крепостях и дорогах страны и т. д. Чтобы не возбуждать подозрений, было решено представить дело так, будто Ори, уполномоченный римским папой, едет к шаху Хусейну с целью облегчить положение христиан Персии.
После необходимых приготовлений, Ори в чине полковника русской армии, с большой свитой торжественно направился в Персию. Находившиеся там французские миссионеры всячески старались воспрепятствовать прибытию посольства в Исфахан, пытались убедить шаха, что Московия намерена восстановить политическую независимость Армении, что Ори и есть тот человек, которому предстоит царствовать в Армении, и т. п. Достигнув Шемахи, Ори вынужден был долго ожидать шахского разрешения на поездку в Исфахан. Но он, разумеется не просто так там просиживал штаны. Обрастал связями, заводил полезные знакомства, находил надежных людей, которые, замечу до сих пор, только и ждут условного знака. В Шемахе он встречался с выдающимися армянскими, грузинскими и азербайджанскими политическими деятелями, где то обнадеживал их, где то просто подкупал, и стремился усилить симпатии населения к России. В 1709 г. Ори прибыл в Исфахан, затем едет в Шемаху, где вновь ведет переговоры с местными значимыми господами. В 1711 г. он возвращается в Астрахань и здесь скоропостижно умирает.
– Да, мы помним, его отравили – вставил свое слово незатыкаемый Гермес. Зевс поморщился, а выступающий продолжал как нив чем небывало:
– Спасибо за подсказку, да, его отравили твои соотечественники, – невозмутимо воткнул шпильку Асклепий, кто-то удовлетворенно хрюкнул, но под грозным взглядом Зевса, все сразу стихло. – Но Исраэль Ори, был действительно великим человеком ...
– И великим шпионом... – прошуршало за столом по-английски. Аполлон быстренько сжался сообразив, что, хотя здание и зал со столом расположены так, что акустика не дает понять откуда идет голос, но со своим правильным аристократично британским произношением спалился напрочь.
– ... да живет в веках его память. Он, этот великий ...шпион, не только подготовил почву на территории Кавказа, Персии, договорился с кумыкским шамхалом, но и заключил некие конфиденциальные договоренности, на бумаге конечно...
Благородное собрание дружно навострило уши, даже задремавший было Гера проснулся окончательно и теперь ловил каждое слово выступающего.
– ... так же составил подробные карты, а также список лиц, на которые может опереться русская компания...
– И? эти документы у Петра? Почему от до сих пор не воспользовался ими? – Арес, как самый молодой, не опытный, и еще не владеющий всеми тайнами собрания, не выдержал первым
– На этом все хорошее для Московии заканчивается. Документы удалось спасти, в последний момент Ори передал их надежным людям, но до русского государя они так и не дошли. Но они, бумаги сейчас у нас. И если мы сочтем целесообразным продвижение России на восток, то останется только передать их Русскому царю.
– так ли необходимо это продвижение??? – Гера
– Мы обсуждали это полтора часа, Гера, ты как всегда проспал, мы пришли к убеждению, что продвижение необходимо, как и стереть с карты мира твою страну, вместе с твоим ленивым регентом, и чокнутым финансистом... – Аполлон
– Аполлон, прекрати, это не смешно – Зевс
– Конечно смешно, посмотрите, как Гера хватает ртом воздух! Он действительно поспал обсуждение– снова Аполлон
– Я не спал! Я думал! – близкий к апоплексическому удару Гера
– Тихоррррр – Зевс. – Предлагаю перейти к голосованию, кто за? Аполлон? Вижу, да, Афина?
– Не против,
– Прекрасно, Гера? Ты против? Воздерживаешься, ну, ладно, Гефест
– Считаю нужным делом
– Асклепий?, ну конечно, разумеется да, Арест?
– Да
– Лично я за. Итак все ясно, предлагаю перейти к выбору кандидатуры, кто передаст бумаги Русскому царю. Сразу скажу, рисковать нашими братьями мы больше не намерены, поручить это уважаемому Асклепию, мы тоже не можем, так как это привлечет ненужное внимание к его персоне. Нужен человек со стороны, но человек безусловно надежный, смелый, и не известный в узких кругах
– Такой есть... – неожиданно очень серьезно сказал Аполлон – я не имею чести быть с ним знакомым лично, но я слышал от дядюшки... Его так и называют, "человек по особым поручениям". Насколько я знаю он намедни вернулся из Китая, и сейчас совершенно не обременен обязательствами...
25 апреля 1717 года Село Раменское, Валдайская возвышенность. Россия
Яркий свет бил в окно, тепло чувствовалось и на щеке, и ладонью. И запах. Какой то закомый, как принято говорить, до боли знакомый запах, но в то же время индифиицировать его не удалось. Открыть глаза, медленно, что бы тут-же их закрыть, свет, яркий, больно глазам.
– Линочка, душечка наша, очнулась красавица! Вот папеньке радость, а то-уж отчаялся болезный...
В темноволосой головке, покоящейся на подушечке из нежного батиста. Пронеслась череда мыслей. Причем напоминала эта череда стадо напуганных сайгаков. Во-первых, красавицей её не называли даже в самом пупсовом возрасте, так как такая наглая лесть выглядела-бы неприлично даже в семье интеллигентов в энном поколении. Во-вторых, с чего бы это ей очнуться? Четвертая стадия рака, несколько операций, и дорогое лечение и так продлили жизнь на добрый десяток лет, и последнее что осталось в памяти, это медленное безболезненное, спасибо израильским анальгетикам, угасание, а тут очнулась! В-третьих, папенька, не к ночи будь помянут, сгинувший в бескрайних просторах Воркуты, бабник, аферист, авантюрист и профессиональный катала, не то чтобы не радовался дочери, он просто не знал о её существовании. Это совершенно точно, и мама, и бабушка, свято оберегали эту тайну, и часто шептались на кухне, что не дай Бог, узнает, объявиться. Хотя по взрослом размышлении стало понятно, что биологический отец объявляться не стал бы даже по принуждению, и постарался забыть о существовании соблазненной им тридцатилетней девице едва за ним мягко закрылась массивная дверь благородной парадной профессорского дома. Да и, это уже в-четвертых, конечно можно гипотетически предположить папенькину радость, основанную вероятно на глубоком старческом маразме, ведь лет ему уже ну никак не меньше девяноста, сейчас... Если жив еще... А! а может и не жив, и тогда понятно, встречает радостно свою доченьку на том свете! А почему не мама с бабушкой? Или Э.. она немного не в том месте, куда попадают приличные женщины... О Боже, Линочка...
Стоп!!! Самое главное! Она не Линочка!!!
Глаза все таки открылись сами резко во всю ширь. И чуть было не выкатились дальше. Усталый мозг просто констатировал зрительные эффекты. Что находится она черте где, но никак не в больнице, и не в своей спальне. Что лежит на монументальной кровати, не широкой кстати, под пологом из прозрачной белой ткани, откинутом с одной стороны. Комната просторная, похоже квадратная, два больших окна, пол светлый, похоже на паркетную доску, но не порытую лаком. Возле кровати на столике стоит кувшин и стакан из мутного стекла. По комнате мечется испуганной клушкой женщина в национальной русской одежде, то есть в сарафане и расшитой бисером шапочке. В ушах зазвенело, в горле стало очень сухо, и она снова стала проваливаться в черное небытие. Последняя связанная мысль была: "ну вот, не хватало умереть ЕЩЕ РАЗ", и еще одна, "А на папеньку я даже не посмотрела..."
– Ох, не нравятся мне все эти новые политесы, Петр Семенович, он не нравятся... – круглолицый русоволосый с проседью мужчина, на вид лет пятидесяти, сделал губы трубочкой и поскреб уже привычно бритую щеку
– Да уж не придуривайтесь Денис Иванович, не придуриваетесь, землицу-то в новом граде Санкт Петербурге, одним из первых кинулись покупать, чуть лошадок не загнали... – его собеседник, подтянутый темноволосый, с породистым, тоже гладко выбритым лицом сидел вальяжно развалившись в кресле
– Да что вы, Петр Семенович, что вы, это я можно сказать случайно, намерился к вам в гости, а мне говорят, отбыли мол, в Санкт Петербург, а когда? Да вот намедни... Ну думаю, догоню... Ну и догнал...
– Ага, догнал, догнал и перегнал, старый ты черт! Когда моя карета под Бологим на постоялом дворе сломалась, ты мимо пролетел, и не заметил даже!
– Так где же мне было вас заметить, Петр Семенович, когда вы в это время пироги у вдовы помещика Гарского кушали?.. – не смотря на явные попытки Дениса Ивановича поддержать разговор в непринужденной форме, в глазах его сквозила такая отчаянная тоска, что собеседник даже заглядывать туда опасался.
– Денис – неожиданно серьезно сменил тему породистый франт и любитель вдовьих пирогов, – я понимаю тебя, и сочувствую, но Линочка и так не жила считай, а мучилась, не разговаривала почти, не улыбалась...
– Прекрати! Слышишь Петька! Прекрати!!! Линочка, это единственное что у меня от Вареньки осталось... И пусть она хоть трижды блаженная, это моя дочь! Моя и Вареньки. – Денис Иванович подпрыгнул в кресле, побледнел сжав кулаки грозно сверкал глазами на старого друга.
– Все, все, успокойся, это единственное что осталось тебе от Вареньки – Денис Иванович выставил вперёд ладони, и про себя добавил, "только Линочка да несчастное разоренное именье, не проданное тоже только по причине памяти о безвременно ушедшей Вареньке по этой памяти и осталось, более что приданого наследница нищего боярского рода не принесла никакого".
Конечно красива была не отнять, и дочь точной копией будет, если доживет, факт. Только если Варвара Степановна из обнищавшего рода Морозовых, предпочитавших делать браки узком кругу на протяжении последних пяти поколений, была просто глупа, то дочь её в свои пятнадцать лет достигла уровня развития пятилетнего ребенка. Уж кому– кому, а Петру Давыдову, потомственному помещику, занимающемуся разведением лошадей, было ли не знать, к чему приводит отсутствие свежей крови в потомстве. Вот вам Линочка. Петр Семенович чуть не поморщился, вспомнив слюнявый поцелуй на своей щеке, и специфический запах пота, исходивший от девочки. Линочка питала к другу отца очень теплые чувства.
Почему-то настроение окончательно было испорчено. Старый друг Денис в печали, и вряд ли составит компанию сегодня проехаться по поместьям. Надо как-то пошустрее откланяться, пока разговор не перешёл на Вареньку, а потом на "замечательную", и не менее любимую Линочку... ну вот, не успел...
– Ты ведь тогда, старый хрыч, с государем нашим, Петром Алексеичеим, крепость тогда стоил, да Ливонию воевал, а я, явившись в отпуск в маменькино имение, встретил Вареньку...
Петр Семенович заерзал, словно в уютном кресле появился некий штырь, мешавший развалиться, и рассеяно внимать тысяче раз слышаной истории.
Но видимо провидение было сегодня милостиво к гостю, высокие, по новой моде, дубовые двери распахнулись, пропуская запыхавшуюся кругленькую крестьянку – Лукерья, кормилица и нянька Линочки, тоже души не чающая в этом великовозрастном ребенке.
– Барин, барин наш, Линочка!.. Линочка то...
Весь вид кормилицы и няньки выражал крайнюю степень растерянности и удивления женщина дергала себя за рукава, и вытирала кулаком глаза, вытирая быстро падающие слезы. Петр Семенович насторожился, неушто пришла в себя? Линочка, пятнадцатилетнее дитятко старого друга и соратника...
Линочке четырнадцать лет, и уже понятно, что растет только её тело, а разум застрял в пятилетнем возрасте.
– дядя Петя! А что это там у лошадки болтается? Это ножка?
– Линочка, это не лошадка а жеребец. Во – вторых это не ножка а..., тфу, черт, вобщем, это не ножка.
– А! не ножка, не ножка! Это не ножка!
Девочка радостно запрыгала на одной ногее вокруг "дяди Пети", и сколько раз он говорил Денису, чтобы запретил ей так себя называть!!!
– Это @уй! Это Уй! Уй это такая штука, чтобы были жеребята! А у Егорки тоже есть Уй, только маленький! А у тебя дядя Петя уй есть? Тоже маленький?
Давыдов впал в ступор, единственное на что хватило осознания – это спросить осипшим голосом:
– Кто такой Егорка???
– А! Егорка – это сын нашей стряпухи Мани и конюха Филимона! Мы с ним играем в лошадку!
Мужчина покосился на сексуально озабоченного жеребца, и вытер проступивший на лбу пот батистовым платочком.
– А как вы играли в лошадку с Егоркой, Линочка?
– это очень здорово! Дядя Петя! Давай я тебе сейчас покажу! Снимай камзол!
Давыдов шарахнулся в сторону чуть не свалившись в какой то кустарник:
– Нет!!! Не надо ничего показывать, просто расскажи, – и опять покосившись на жеребца добавил – можно без подробностей
– Ну... – по симпатичной мордочке было видно девочка очень расстроена, что не удалось поиграть в лошадку – Егорка снимал ярмак, подвязывает рубаху вокруг пояса, вот так, чтобы не болталась, и встает на четвереньки, он моя лошадка, я на нем катаюсь. А он бегает на четвереньках. – видно забава ей нравилась, девочка лукаво улыбнулась и заговорщицки добавила – А еще мы катаемся с ним на козле, и на поросятах, и Егорка сказал, что, когда ноги у меня будут длинные, он научит меня кататься на настоящей лошадке, без седла. Вот.
Да, а еще в подробностях расскажет, как происходит зачатие жеребят, в форме игры и с живыми примерами.
Прочему-то так не к месту вспомнился тот случай на прогулке. Кстати именно после того случая Петр стал нарочито сторониться дочь друга, совместных прогулках с нею был поставлен жирный крест, а также была дана себе клятва, никогда не жениться, ну а если угораздит, то по крайней мере постараться плодится аккуратно. А лучше вообще никак.
– Что, что Линочка??? Что??? Говори корова ты несчастная!
Внезапный окрик хозяина имел совершенно действие противоположное желаемому. Несчастная корова Лурерья захлопала глазами и впала в ступор. Хозяин подскочил на месте, театрально плюнул, помянул недобрым словом матушку кормилицы, и хватаясь за сердце помчался на женскую половину дома.
–Ох, Лукерья, угрооообишь ты барина, – Петр Семенович с трудом поднялся с кресла, давала знать себя поврежденная во время полтавской баталии нога, поправил охотничий костюм, как-бы прогулка намечалась, и ласково обратился все еще стоящей посреди комнаты кормилице – ну что ты застыла как жена Лотта? Что с молодой барыней? Неужто кончается?
– Свят, свят, барин, нет, очнулась сердешная, водички попросила, да какой день ноне. Но плохо ей, глазки все таращит, меня не признает...
– Вот и славненько, – постарался побыстрее перебить новые излияния еще одного горячо любящего Линочку человека. Ну и конечно, воспользовавшись моментом поскорее смыться – вот и славненько, Лукерьюшка, а я пойду пока, поеду в усадьбу, да Густова вам пошлю, хороший он аптекарь, может кому успокоительное даст – Это было сказано искренне, так как успокоительное по мнению Давыдова в ближайшее время понадобиться всем домочадцам старого друга. Да и ему самому в первую очередь.
– Няня, нянюшка, открой окно пожалуйста – как называть кормилицу, само собой всплыло в памяти – и посиди со мной...
Линочка, пусть это не её имя, но своё она не могла вспомнить – как ни старалась, уже несколько раз приходила в себя, просила пить, пила, спрашивала какой день и месяц, тут же забывала и опять проваливалась в забытьё. Тело было словно чужое, да и почему словно, оно и было чужое, и видно не очень хотело признавать новую хозяйку. Да что она выдумывает, просто лежала долго, неподвижно. Кровообращение нарушено, вот и чувствует тело как будто отлитое из чугуна. Сколько же дней она так валяется? Память... из ближайших событий новой жизни помнила пожилого мужчину с ясными голубыми глазами, глядевшему на нее как на икону, папенька. Лукерью, смотревшую на нее ошалевши, еще каких-то дворовых девок, она именно понимала, что это именно дворовые девки, и даже вроде помнила по менам. Помнила, что эта комната, её, Линочки, спальня находится на втором этаже большой каменной усадьбы, помнила елку на последнее рождество, и пряники на елке, и свой восторг от сотни горящих на этой елке маленьких свечек. Помнила, что у папеньки есть псарня, изящные борзые, гончие, розовые и черные носики щеночков, которые тыкаются в ладошку, и что папенька любит охоту. Тут же пришло на ум, что она, НЕ Линочка, тоже любит охоту, вспомнился пятнистый костюм, ружьё, лыжи, друг старинный Ванька, но как-то сразу закружилась голова. Сколько она всё-таки так валяется? Да и посмотреть на себя, не мешало бы...
– Нянюшка – голос у этой Линочки надо сказать мелодичный и приятный – а скажи мне, долго ли я тут лежу? И принеси мне зеркальце пожалуйста.
Лукерья опять закудахтала, исчезая где-то в анфиладе дверей и комнат, и снова появилась неся в руках бережно завернутое в тряпочку зеркало в инкрустированной оправе с ручкой.
– я понял вас, гер Густав, по ложечке, три раза – Денис Иванович выглядел так как говорят – по голове пыльным мешком. То есть слегка ошарашенным. Успев мысленно чуть ли не попрощаться с любимой доченькой, услышать, что пришла в себя, и не просто пришла в себя, а ведет себя и говорит, не как пятилетнее ребенок, а как девица её возраста.
Денис Иванович, не то что бы смирился с недугом дочери, если совсем честно, то и недугом его не считал, то есть именно то что в пятнадцать лет, девушка вела себя и рассуждала как пятилетняя девочка, но во всем остальном она была абсолютно здорова. Никогда не простужалась, бегала, резвилась вместе с дворовыми ребятишками, Денис Иванович не возражал, не возражал даже после того как закадычный дружок ее Егорка был уличен в излишне просветительской работе о русском мате и лошадиной анатомии. Егорка был выдран на конюшне собственным отцом, после чего ему были четко обозначены грани общения с барыней, и снова допущен до совместных игрищ. На всякий случай подобное внушение было сделано всем отпрыскам мужского пола, от восьми до восьмидесяти лет. Поместья у Дениса Ивановича Головина богатые, земли и крестьянских душ много, имение и в стольном Петербурге, и старой Москве, Хозяин он рачительный деньги водятся. Есть охота, друг Петруша, милые отзывчивые на барскую ласку крестьянки... Все было хорошо, поместья богатели, крестьяне не бунтовали, дочь росла и радовала душу, а старый друг сердце. Но видно слишком много возомнил себя счастливым человеком Денис Иванович, Линочка слегла. Сначала просто перестала веселиться, притихла, няня сказала, что девушка входит в возраст., и на том успокоились, потом она стала больше молчать, и подконец вообще перестала разговаривать , а просто тихо впадала в забытье приходила в себя и снова отключалась. Последний раз она не приходила в себя трое суток, и даже кажется не дышала, но ребенок выглядел мирно спящим, и Денис Иванович, запретил звать Лекаря, и вот... нежданная радость.
– Денис Иванович, ваша дочь, ей лучше. Но учтите, это обманчивое улучшение, ее жизненные силы очень слабы, старайтесь выполнять все её капризы, не удивляйтесь никаким причудам, балуйте. И всё будет хорошо. У нее частичная потеря памяти, так бывает, когда поврежден мозг. Будьте терпеливы, объясняйте ей привычные вещи. Да да не удивляйтесь, одному моему пациенту после удара по голове пришлось заново учиться писать...
Линочка, возлежа на своей надо сказать очень удобной кроватке, слышала каждое слово, и мотала на ус. Неплохо, очень неплохо все получается, все странности будут списаны на больную голову, туда-же можно приписать необычные знания и способности, которые кстати сохранились, после небольшой ревизии потрёпанная память выдала требуемые химические формулы, и стихотворение А.С. Пушкина о зимнем утре. Далее инспекцию своих несчастных мозгов девушка проводить не стала. Пока. Вслед за Лукерьей в комнату одновременно протиснулись пихаясь животами доктор Густва, и папенька Денис Иванович. И заговорили разом все:
– вот вам зеркальце, барыня
– как ты доченька? Хорошо ли тебе?
– Эвелина Денисовна, я должен вас осмотреть.
– Да хорошо – ответила девушка всем одновременно, и про себя улыбнулась, там, у себя дома она любила так отвечать на смски мамы и бабушки, сразу обоим, на разные вопросы одинаково. Приняла зеркало из рук Лукерьи, осмотрела, красивая инкрустация оправы, а зеркало то само не очень, ну да, сейчас тут делают зеркала нанося смесь ртути и олова. И непривычно бедненькое изображение в зеркальце... Так, а кладовочка то знаний оказывается и ничего! Лина, так ей больше понравилось, ну не дите же она, чтобы Линочкой звали, Лина отчетливо вспомнила: методика серебрения по Некрасову, с помощью глюкозы. Ощущение было такое, как будто сверху на голову упал увесистый книжный том. Резко заболела голова, и в довесок в этой многострадальной голове всплыла еще формула глюкозы. Последней мыслью было – "я неплохо знаю химию"
В комнате опять начался переполох, Денис Иванович орал что нельзя волновать Линочку, и ей нужен покой, няня причитала, что вот они, эти зерцала, явно от беса, доктор спокойно отвечал, что больная просто слишком слаба, и ей требуется куриный бульон, желательно из молодого цыплёнка, дворовая девушка вопрошала что делать с простынями, которые она принесла, вторая девка тащила поднос уставленный чем угодно, только не бульоном, Лукерья шипела что та дура не то притащила, девушки переглянулись обе – и кто из них та дура? Вошёл Яков, и чинно отряхивая шапку доложил, что Петр Семенович отбыли, мыльня затоплена, а Глашка готовит лекарю комнату. Все стихли. Всё-таки разумный мужик этот Яков, и голос у него как труба иерихонская, в дверь просунулась белокурая вихрастая голова Егорки, специалиста по объезженною домашней скотины, и тут же была ухвачена за ухо, ну вот был у него такой талант, попадать всегда под горячую руку.
12 мая 1720 года Санкт Петербург, Летняя Резиденция Петра l
Чадит свечка, стол заваленный бумагами пожилой, уставший человек, крупные мозолистые руки, темные глаза на выкате, тёмные волосы. Государь всея Руси. Первый император. Первый реформатор. Могущественный, жестокий, вспыльчивый, нетерпеливый. Петр Алексеевич Романов?.. Или Густав Малер, немецкий рабочий, семьянин, трудяга и просто хороший парень?.. Ведь здесь, в России он прожил больше чем в своей прежней жизни. 40 лет. Но воспоминания все равно периодически подступали к горлу: жена Марта, полненькая, беззаботная птичка Марта, карапуз Густав Младший. Его так и называли в семье, Густав Младший, не давая никаких милых домашних прозвищ. Мужчина потер лицо руками, словно пытаясь стереть нахлынувшее прошлое. Вспомнилась другая Марта, последняя любовь, внешне очень напоминавшая потерянную во временной петле жену. Предательница. Все они предательницы. Все хотят сладкой беззаботной жизни, развлечений, и что-то отложить на потом... Потом, это когда его, благодетеля, черти уволокут в ад. Именно так пророчила и несчастная Евдокия, и раскрытая во лжи и обмане Анна. И что им не так было???
В начале своего пути, когда только он ощутил и осознал себя в новом теле, тридцатилетний мужчина, в теле десятилетнего ребенка было все безразлично, почему-то быстро и четко пришло осознание что это не он, не его тело, не его страна, и даже не его время. Было безразлично, потому что что и чем он жил, чем дорожил и к чему стремился внезапно оборвал промышленный пресс в несколько тонн весом. Оборвал жизнь. Ту жизнь. А другая ему была не нужна. Потом надо было выжить. Просто выжить, почему-то очень не хотелось умирать, почему-то очень дорога стала ему сразу эта черноволосая женщина с одутловатым лицом, и черными глазами на выкате Наталья Нарышкина. Мама. Мама, которой у Густава никогда не было, и первый порыв к жизни был именно ради нее. Как он понял очень быстро если его не будет, её, эту любящую его женщину, маму, матушку как здесь говорили, просто убьют. Безжалостно и жестоко. И он решил бороться, бороться за жизнь для неё и для себя... Потом появился Алексашка, потешные полки, Лефорт. Потом пришло осознание собственной значимости и власти. А потом пришла она, Анна. Его первая любовь в этом мире.
В немецкую слободу Густав стремился, как только узнал о её существовании, ностальгия по соотечественникам, по привычному укладу жизни давала себя знать все сильнее. Да они его использовали, эти хитрые немецкие горожане, да и черт с ними, зато его душа отдыхала, и он набирался сил для новых свершений. Так хотелось успеть, так торопился внедрить что-то новое, порой насаждая силой, так как не было сил и терпения ждать, когда новшества укоренятся на неподвижном русском сознании. Густав искренне стал Петром, искренне полюбил этот народ, и эту страну, но где-то очень – очень глубоко в душе был Густав. Чуть-чуть.
