Текст книги "Хамелеон"

Автор книги: Виктория Абзалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Ты получил наследство от какого-нибудь дядюшки?

– Ты о чем?

– Ты живешь в Тьерри уже больше полугода, ни разу не связавшись со 'старыми знакомыми', но особой нужды не испытываешь.

Жермен ответил на мой щекотливый вопрос весьма непринужденно.

– Видишь ли, Делиз, я и правда не собирался возвращаться.

– Ты… Ты продал дом?!

Так вот почему он жил вместе со мной в номерах: не из-за щепетильности, не из каких-либо других соображений. Он просто распродал все, что у него было, перед отъездом отрезая себе пути к возвращению.

– Делиз, так устраняется основная статья расходов, – несмотря на тон, бухгалтера Жермен не напоминал даже тенью, – Кроме того, в Тьерри нет необходимости в дорогом экипаже, модных штучках, шмотках, цацках… У меня были небольшие личные сбережения, которые поверенный вовремя удачно вложил. Не поверишь, Альберт честный малый… Так что, проценты позволяют мне сейчас жить скромно, но независимо.

– И… тебе нравится, как ты сейчас живешь?

– Почему нет? Можно сказать, я добился того, к чему стремился.

Мне показалось, что он имеет ввиду не совсем то, с чего мы начали. Какая-то недоговоренность была в его словах, но к этому мне было не привыкать. В конце концов, это была его жизнь.

– Ты не боишься одиночества?

– Почему же, боюсь. Но иногда оно бывает просто необходимо.

Я не могла не согласиться, несмотря на то, что мы имели ввиду разные вещи.

Пешие прогулки по Парижу помогли мне узнать, что он, оказывается, довольно неплохо разбирается в искусстве и знает историю, во всяком случае, отнюдь не невежда. Эстет, умеющий во всем видеть красоту и мимолетность времени, – он очаровывал навсегда!

После нескольких его замечаний о Дю Тампль, я удивленно спросила:

– Откуда ты это все знаешь?

Жермен лукаво улыбнулся.

– Ну, не все, конечно. Образования у меня нет, но память хорошая.

Свобода опьяняла. Была для меня неизъяснимая прелесть в том, что бы обходится без уверений в любви до гроба и фальшивых обещаний, которые все равно никто никогда не выполняет. Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не хотела задумываться о будущем.

Святая уверенность, что все решится само собой.

Жермен, его спокойная нежность, стали моим лекарством. Впервые в жизни, я поняла, что значит быть женщиной, быть желанной.

Я почувствовала, что значит быть необходимой. Я была нужна ему не меньше.

Единственным, что тревожило меня, была болезнь Жермена. Не трудно догадаться, что именно она стала главной причиной резкой перемены в жизни. Частое недомогание, приступы головокружения и беспричинной слабости не проходили, не смотря на лекарства. Я не смела расспрашивать его, ограничиваясь обычными вежливыми вопросами.

Неизбежно, когда двое людей на столько близки, проводят вместе так много времени, – все труднее становиться представить себя по отдельности, допустить мысль о расставании. Я не совсем себя понимала, но незыблемая уверенность Жермена в том, что наша связь не может быть постоянной, меня уже раздражала и дразнила. Мне хотелось считать, что я не просто очередная любовница, и он подтверждал это каждым движением ресниц. Я видела, Жермен желает разрыва не более моего, но почему-то ждет его. К тому же, он продолжал отгораживать от меня некоторые стороны своей жизни.

– Почему ты никогда не берешь меня с собой? – поинтересовалась я, когда он вернулся после одной из своих отлучек.

– Зачем? – Жермен пожал плечами, – ты никогда не спрашивала. Тебе будет не интересно.

– Откуда ты знаешь? Ты тоже никогда не спрашивал.

Жермен рассмеялся.

– Делиз, ты говоришь, как ревнивая жена!

– Что плохого в том, что я хочу всегда быть с тобой? – обиделась я.

– Всегда – всегда? Так долго? – он по обыкновению шутил.

Правда веселость выглядела несколько наигранной.

– Всегда, – это была провокация, – И в горе и в радости…

Жермен прервал меня легким касанием руки. Мы стояли вплотную, и я ощущала его дыхание.

– Ты говоришь серьезно? – Жермен смотрел на меня со странной усмешкой, – Представь, не день, не месяц и даже не год – всю жизнь… Ты бы этого хотела?

– Пока не знаю, – я не могла понять, что именно он хочет услышать в ответ, – но не понимаю, почему ты воспринимаешь это как трагедию! Это так страшно – провести со мной всю жизнь?

– Дело не в тебе. Мы просто слишком разные люди.

– Слишком разные, но раньше мы прекрасно понимали друг друга!

Жермен молчал и отводил взгляд. Он как будто отстранился от меня. Я не могла понять почему, но знала его достаточно хорошо, что бы не заметить то, что он пытался скрыть.

– Тебе как будто нравится делать себе больно. Ты не веришь мне? Что ты для меня не просто прихоть?

– Делиз, нет, – я загнала его в угол, – Скорее себе.

– Отлично. Значит ли это, что я для тебя просто очередная любовница? Мне почему-то казалось иначе. Или это не так?!

– Делиз, разумеется, ты значишь для меня гораздо больше, несравненно больше, но тебе лучше не спрашивать объяснений дальше, я просто тебе не отвечу!

Спорить было бессмысленно. Жермен решительно поднялся, собираясь уйти.

– Ненавижу, когда ты так делаешь.

– Как? – он все-таки обернулся.

– Поворачиваешься ко мне спиной.

– Делиз, не обижайся, но я не хочу это обсуждать, – Жермен, конечно извинился, но тон по-прежнему был не преклонен.

Кажется, я поняла, в чем дело, и решила проверить.

– Хорошо. Знаешь, – между делом продолжила я, – твое досье…

– Да?

Его голос вдруг стал ка?ким-то выцветшим…

– Не бойся! Я не стала его открывать, – я не собиралась его мучить, – не думаю, что я была бы сильно потрясена. Мне кажется, ты не способен на низость.

Жермен улыбался, черт побери, – закусив губу, и не мог остановить взгляд на чем-нибудь одном. Справился он с собой довольно быстро.

– Ты слишком хорошо обо мне думаешь! Я не идеал, не совершенство, просто человек. Далеко не самый безупречный…

– Я тоже! Но я вывернулась перед тобой наизнанку. Нет ничего, чего бы ты не знал обо мне! А ты по-прежнему темная лошадка!

– И что же ты хочешь узнать обо мне?

– Все.

– Это не интересно!

– Жермен, для жиголо у тебя слишком много комплексов!

– Если бы у меня их не было, мы бы вряд ли были бы вместе!

Я была вынуждена согласиться с этим. Меня действительно привлекала в нем именно непоколебимая ясность мысли, необъяснимая чистота сердца. Ирония судьбы – последний рыцарь Грааля обслуживает богатеньких баб!

– Я не буду больше на тебя нападать. Но… ты мне дорог… и мне невыносимо думать, что ты не доверяешь мне… и… что однажды мы разойдемся в разные стороны.

Жермен уже обнимал меня, шепча:

– Делиз, у меня нет никого дороже тебя… что я говорю… у меня вообще нет никого кроме тебя! Что бы не случилось, это останется так!

Он не шутил больше. Не обещал. Но одна эта фраза стоила больше, чем самые пылкие признания.

И я смирилась со всеми его странностями и недомолвками, как раньше смирилась с его репутацией.

Разве не высшая ценность в том, что бы принимать человека таким, каким он есть?

* * *

Утро. Раннее-раннее, только птички поют. Этакая благодать. Я сидела в ванной комнате и остервенело комкала платочек.

Плюс – минус. Минус – плюс. Ну и что теперь делать? Как глупо, как безнадежно и безответственно глупо! Попасться, как пансионерка католической школы!

В принципе, ничего необычного не случилось, ведь мой организм никогда не напоминал часы, а в последнее-то время, благодаря расшатанным нервам, и вовсе выкидывал коленца. В общем, мой врач, говорил, что так бывает. Поэтому забеспокоилась я только тогда, когда пошла четвертая неделя задержки.

И вот результат. Что теперь делать?!

Мало по малу мне удалось выровнять пульс, в звенящую пустотой голову проникла мыслишка, что я сижу здесь уже довольно долго. Я вернулась в постель.

– Делиз? Что-то случилось? – Жермен поднял голову от подушки, сегодня он был у меня.

Его манера просыпаться внезапно и сразу сейчас заставила меня вздрогнуть.

– Нет, ничего. Спи, еще рано.

Дальнейшие несколько дней стали серьезным испытанием. Как скрыть очевидное от всегда чуткого к малейшим переменам Жермена?

– Делиз, с тобой все в порядке? – он смотрел на меня чересчур пристально.

– Да. А что?

– Ничего, – ответ получился не менее натянутым, – Ты ничего не хочешь рассказать?

– Нет.

В горле застрял кусок льда, но я умудрилась сказать это совершенно небрежно. Прежде, чем вываливать на него эту новость, надо было разобраться самой.

Жермен не стал настаивать, у него кружилась голова, и ломило виски.

Через неделю он уехал. Я сидела одна и обгрызала ногти, как в ранней тревожной юности. Я не знала, хочу ли я сама этого. Но главное, я прекрасно помнила, насколько серьезно Жермен относится к детям, и могла представить себе его реакцию на подобное известие. Точнее совсем не могла, только знала, что он вряд ли будет в восторге.

Визит к врачу в Тьерри не просто подтвердил то, что я уже и так знала, а припечатал мраморной плитой. Доктор был старенький, и очень чувствительный: он подробно описал пациентке сам процесс и возможных последствий аборта…

Я понемногу впадала в панику.

Возможно, решилась я, Жермен с присущим ему тактом найдет выход из ситуации.

– Мне действительно надо поговорить с тобой.

Жермен молчал, но я видела, что он слушает внимательно и слегка встревожено.

– Моя новость может многое изменить, – я инстинктивно оттягивала неизбежное.

– В чем дело? – он уже не скрывал беспокойства.

– Я беременна.

Повисла долгая тяжелая пауза.

– Ты уверена?

– Да.

Когда я решилась взглянуть ему в лицо, то поняла – просто мне не будет, мне будет очень не просто. Жермен был так мрачен, как будто я сообщила о смерти любимого родственника.

– Ты делаешь аборт, – он не спрашивал и не просил.

После его слов все для меня вдруг стало на свои места. Я поняла, что просто никогда этого не сделаю! Этот ребенок наш. Он живой! У него есть ручки, ножки, маленькое сердечко, что бы любить… Не справедливо, что его отец хочет его убить! Я разозлилась. Возможно, его рождение будет единственным поступком в моей жизни, не лишенным смысла.

– Нет!

Жермен глубоко вздохнул, как будто ему было больно это делать.

– Делиз, послушай. Ты многого не знаешь и не понимаешь…

– Если я чего-то не понимаю, не знаю – расскажи, объясни… Я хочу знать, почему ты хочешь его убить!

Жермен вздрогнул.

– Потому, что так будет лучше.

– Лучше? Для кого? Тебя? Или него?

– Всем нам, – он все еще сохранял спокойствие.

– Кому 'нам'? Кто-то так глубоко рассуждал о морали… к черту! Пустая болтовня… мне говорили, что ты можешь быть любым… с любой. Мне казалось, что я вижу тебя настоящего… пустое! Хамелеон, вот ты кто! Не волнуйся! Я справлюсь! Да я тебя и на километр не подпущу к ребенку! Да и что я скажу… что его папочка всего лишь жиголо…

Я пропустила тот момент, когда оказалась прямо перед ним, и верила в то, что бросала ему в лицо. Разочарование, такое неожиданное, оказалось слишком сильным.

Я была несправедлива. Я была отвратительна. Я была в бешенстве. Я не хотела видеть странного мучительного выражения его глаз.

– Боюсь, что к тому времени, как он захочет увидеть папочку, тебе придется отвести его на кладбище, – произнес Жермен ровным тоном.

Я отшатнулась, словно он меня ударил, и непонимающе смотрела на него. Жермен усмехался.

– Делиз, ты когда-нибудь задумывалась, чем именно я болен?

– Мне казалось, мои расспросы тебе неприятны, – это звучало весьма жалко, об этом я вообще не спрашивала. Предпочитала делать вид, что ничего нет, оправдывая себя тем, что щажу его гордость.

Жермен улыбался еще шире.

– Дорогая, помимо сердца, – а оказывается оно у меня все-таки есть, – мне поставили изящный диагноз… Как какой-нибудь балерине! Белокровие. Это наследственная предрасположенность. Черт его знает, что еще не так с моей проклятой кровью! И ты хочешь, чтобы твой ребенок жил с такой бомбой?

Приговор прозвучал, и я пыталась собраться с мыслями. Он что, на полном серьезе говорит, что приехал сюда – умирать?!

– Это неправильно… Нигде не написано, что ребенок родится больным… Ты не единственный! Если только это тебя останавливает…

– Делиз! Ты в своем уме? – Жермен все больше терял остатки самообладания, – Ты понимаешь, что я врядли доживу до своего тридцатилетия, – он нервно рассмеялся, запуская руку в волосы, – что там! Это я, пожалуй, лишку хватил! Каждый раз как я приезжаю на обследование, эти горе-эскулапы удивляются, что их клиент еще передвигается на своих ногах! Видно, как и всякая помоечная крыса, я очень живуч и еще протяну немного. Но одно дело прожить год, ну два… позволить себе любить, а другое дело оставлять после себя ребенка…

Я почти успокоилась. А вот он – нет. Жермен наклонился ко мне.

– Я знаю, что ты хотела бы услышать, даже если ты сама не хочешь этого знать! Но как ты себе это представляешь? Ради небольшого эпизода, – а я как видишь по определению не могу быть чем-то большим, – ты готова сказать своим родным и знакомым 'Познакомьтесь с Жерменом Совиньи, правда, он жиголо, но мы же не снобы'! Делиз, что ты ответишь на вопрос о моей семье, если я не могу на него ответить?! 'Видите ли, моя мать была шлюхой, а отец, вероятно, одним из ее гребаных клиентов'… Стать лишним поводом для косых взглядов? 'Чем он занимается? Какое у него образование?' – Самое разностороннее! Трахаться, дорогая Делиз, это все, что я умею! Вероятно, это тоже наследственное!

То, что он кричал мне, было на столько шокирующим, что я, по видимому, не сумела скрыть свои мысли. Жермен расхохотался. Я подождала, пока он успокоится и подумала о единственном, что имело значение.

– Я не буду делать аборт, что бы ты не говорил! Мне не надо, что бы ты женился на мне. Но ты сам виноват в том, что останешься один…

Я поднялась и направилась к двери. Жермен молча пожал плечами и отвернулся, не пытаясь меня остановить. Его голос, лишенный каких либо интонаций, догнал меня у самого выхода.

– Зачем тебе это, Делиз? Я не могу заставить тебя, но подумай сама. Ты молода и красива. Ты не будешь одна. У тебя будут другие мужчины, возможно муж, возможно не один. Другие дети. Где во всем этом есть место ему или ей? Если нет, – быть игрушкой, лекарством от одиночества… не слишком ли жестоко? А что скажет твоя семья? Принесла в подоле…

– Мы с этим справимся.

– Почему не решить все сейчас? Или… может это твой способ развестись?

Это было уже слишком. Морис действительно не давал мне развод, не смотря на то, что вот уже столько времени мы в открытую сожительствовали с Жерменом.

– Если ты так думаешь, нам больше не о чем говорить.

Так получилось, что дверь за моей спиной хлопнула очень громко.

Я знала, что я жду его. Услышать его голос, ощутить его присутствие было почти необходимостью. Я задыхалась без него.

В тоже время, я панически этого боялась. Я не знала, что мы можем сказать друг другу, и боялась того, что еще мы могли бы наговорить.

Боль от разрыва не становилась меньше из-за очевидной невозможности продолжения отношений. С самого начала мы находились в тупике, и это мог быть не более чем короткий роман. Я не могла даже винить Жермена в обмане. Он никогда не говорил, что имеет в виду нечто большее, и я сама убеждала себя в том же. Мы, женщины, сами виноваты в своих бедах.

Ноющая тянущая боль, тягомотная тоска вынимали душу. Мне хотелось выть на луну. Я справлюсь с этим, убеждала я себя, я справлюсь с этим, потому что не могу не справиться. Но сила нахлынувших ощущений меня пугала. Чертов жиголо умудрился влезть в самое сердце. Я хотела и не хотела свободы от этого чувства.

Я ждала его пять дней. И шарахалась от каждого звука. Но Жермен упорно не давал о себе знать, видимо, действительно вычеркнув меня из своей жизни. В который раз поймав себя у окна, я поняла, что если останусь здесь, то сойду с ума. Надо было что-то делать. Не было и речи, что бы идти самой, у меня тоже есть гордость.

Вещи я собрала за час, отдала ключи. Из Тьерри я уезжала навсегда, но тихий голосок внутри успокаивал – он знает, где тебя можно найти. Это совсем не трудно.

Я возвращалась в Шато – Вилен.

* * *

Родной дом встретил меня без энтузиазма.

– Я развожусь. Я беременна, – сообщила я за обедом через несколько дней после приезда, когда почувствовала, что могу говорить вполне спокойно.

Поль Левеллен не высказал ни удивления, ни разочарования, ни гнева.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Разумеется.

– Ты долго пробудешь на этот раз?

– Думаю, я приехала на совсем.

Я действительно в это верила. Хватит оставлять после себя руины. Отец посмотрел на меня более внимательно и заинтересованно, но ничего больше не добавил.

Меня никто не навещал, я почти нигде не бывала, но скука меня не тяготила. Напротив, мне было необходимо время, что бы подумать. Я перебирала в памяти последние несколько месяцев, как будто раз за разом раскладывала несошедшийся пасьянс.

Я знала, что напрасно, но ждала. Жермен меня не искал. Боль была слишком острой.

Почувствовав на себе взгляд отца, я повернулась.

– Ты что-то хотел?

– Нет, – Поль Левеллен покачал головой, – просто сейчас ты была так похожа на мать.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду не только внешнее сходство. Наши черты, фигура, конечно, были похожи, но моя мать была ослепительной рыжеволосой красавицей, а у меня волосы светлые, совершенно прямые, хотя тяжелые и густые, и глаза – отцовские, серо-зеленые. Моя мать до конца жизни напоминала изысканную камею, хрупкую, с каким-то надломом. Мне не понравилось это сравнение. Я ждала продолжения.

– Аделиз, ты всегда была сильной, уверенной, самодостаточной девочкой.

Я удержалась от усмешки.

– Но… мне хотелось бы видеть тебя счастливой.

Мы улыбнулись друг другу. Что ж, маленькая оттепель после долгой зимы.

Я взяла себя в руки. В конце концов, у меня много дел. Я торопила Антуана Нуаре с разводом. Было назначено судебное слушание.

– Ты уверена, что Рошар даст тебе развод?

– Даст, папа.

– Я правильно понял, что это ребенок не твоего мужа?

– Да.

– Я могу поинтересоваться, кто его отец?

Я содрогнулась от внезапного озноба. Я боялась убедиться, что Жермен был прав.

– Ты его не знаешь… И не узнаешь.

– Случайный любовник? – Поль Левеллен позволил себе удивиться.

– Да.

Случайный любовник…

В этот момент я так живо представила Жермена, что почти увидела его на яву: вдумчивый взгляд бархатных глаз цвета кофе, гордый наклон головы, мягкая улыбка слегка вьющиеся пряди упали на лоб…

Мне так остро захотелось снова прикоснуться к нему, услышать его голос, только услышать… как будто не было четырех месяцев разлуки… не было резких слов…

Я решилась на небывалое и написала письмо с просьбой о встрече, но ответ был слишком жесток: начальник почтамта с официальной холодностью уведомлял, что господин Совиньи не проживает больше здесь. Съехав два месяца назад, он не оставил нового адреса для пересылки корреспонденции.

Несколько часов я просто бродила по дому. Потом сидела в своей комнате сжимая письмо. Все…

Мы никогда не увидимся, подумала я. Он может быть где угодно. Если он не появился до этого времени, то дальше надеяться бессмысленно. И новая мысль едва не свела с ума – а что если что-то случилось?! Жермен серьезно болен. Что если ему плохо, а я даже не знаю где он?… что угодно могло случиться пока я лелеяла свою обиду.

Я простила его за то, кем он был, и за то, что он скрывал от меня. Я понимала его стыд, и его гордость. Я простила ему все. Я расплакалась. Впервые со дня смерти матери. И никак не могла успокоиться, потому что оказывается, на самом деле, важно было только то, что нам было хорошо друг с другом. Я любила его.

Любила, слышите!…

Я больше не боялась это признать. Но какое это имело значение, если никто не услышит?

Как же поздно мы понимаем, что на самом деле ценно! Если бы меня действительно волновало мнение общества и лицемеров, которые его составляют – неужели бы я уступила и позволила бы окрепнуть слабому взаимному влечению. Неужели я не стыдясь и не скрывая, проводила бы с Жерменом дни и ночи, понимая, что об этом известно всем…

В этот вечер, прижимая к груди бездушную бумагу с грубым шершавым подчерком, я снова разложила карты, и проклятый пасьянс сошелся. Так просто! Жермен. Такой внимательный, чуткий, нежный, – не смотря на шлейф порочности и болезнь, внушающий ощущение несгибаемой воли и силы, смотрящий на мир так широко и понимающий его так тонко…

Любил ли он меня? Да. Он кричал мне в лицо свою боль, а я хлопнула дверью.

Доверял ли он мне? Нет, не думаю. С самых первых дней меня интересовала только я сама. Жалкие проблески человечности смотрелись сиротливо и одиноко. Жермен никогда не верил, что я смогу с ним остаться, а я никогда всерьез не пыталась его в этом убедить, до конца не понимая собственных желаний. Так почему же понимание, пришло ко мне так поздно, а не тогда, когда было достаточно ответить: 'я хочу быть с тобой и я буду с тобой всегда. Никакой мужчина никогда тебя не заменит'?! Пусть это и отдавало бы пошлой мелодрамой, зато было бы куда ближе к истине.

Поздно!

В кабинет судьи я входила уверенно.

Юристы утрясали процессуальные формальности, и мне стоило большого труда, что бы сосредоточиться на этом.

– Мадам Рошар, вы настаиваете на разводе? – судья Крийон был исключительно вежлив.

– Да.

– Вы не хотите изменить свои требования в связи с вашим положением?

– Нет, ваша честь. Мой ребенок не имеет никакого отношения к месье Рошару.

Судья Крийон был обескуражен. Видимо, не так уж часто жены богатых и влиятельных мужей, настаивая на разводе, признаются в супружеской измене, да еще подкрепляя заявление настолько вескими доказательствами.

– Месье Рошар, вы признаете требования мадам Рошар о расторжении брака?

– Да, – выдохнул Морис сквозь зубы, – я не собираюсь нянчить ублюдков моей жены.

– Я понимаю ваши чувства, месье Рошар, но попросил бы сохранять приличия. Что ж, если вы достигли согласия в главном, то перейдем к следующей части разбирательства. Вы достигли соглашения о разделе имущества?…

Я не слышала этого вопроса. Он не имел для меня значения. Я получила то, что хотела. Морис, до последнего настаивавший на своем, согласился, едва увидел мой живот: его трясло от отвращения.

Жермен оказался прав – беспроигрышный способ развестись.

Мне было тошно, как никогда.

* * *

Акушерка говорит, что это были одни из самых легких родов за время ее работы. Поверю ей на слово. Так же, как всю беременность я чувствовала великолепно, так не менее быстро я встала после.

– Мадам, с вашим прекрасным здоровьем, вы просто созданы для материнства, – улыбался доктор Венсан.

Каким-то чудом я произвела на свет упитанного довольно крупного, а главное – совершенно здорового крепкого мальчика. По этому случаю, мой отец пребывал в состоянии постоянной эйфории. Я поплевала через левое плечо, повесила над дверью подкову и пообещала завести дома черную кошку. У меня складывалось впечатление, что провидение, отняв что-то одно, но значившее так много, решило сполна воздать во всем остальном.

Говорят, у всех младенцев глаза голубые. Чушь. Глазенки, которыми Грегори серьезно таращился на мир, напоминали мне две спелые вишни. Темный пушок на головке пытался изобразить локоны. Я была уверена в том, что, подрастая, он станет копией своего отца. Характером он тоже, видимо пойдет в Жермена, уже сейчас доставляя хлопот, гораздо меньше, чем могло бы быть.

Второй, после развода победой стала метрика Грегори. Поскольку Грегори родился как раз через три недели после окончательного решения суда, чиновники норовили указать его отцом Мориса Рошара. Победы мне удалось добиться от части благодаря самому Рошару, любезно предоставившему исчерпывающее опровержение.

Место в метрике осталось пустым, как и в моей жизни.

Я пыталась навести справки через агентства, но Жермен Совиньи исчез.

Папка, которую вручил мне Морис при первом разговоре о разводе, была цела. Нашел ли он ее в моих вещах или собрал новую – меня не интересовало. Главное, что он счел нужным прислать ее. Наверное, думал, что сможет меня унизить или уязвить.

На самом деле я даже обрадовалась: среди досье обнаружилось сокровище – его фотография. Плоское двуцветное изображение казалось насмешкой, но больше у меня ничего не было. Я вставила его в рамку – поступок совершенно напрасный и иррациональный. Фотография слишком бросалась в глаза.

– Он хорош собой, – заметил отец.

– Он всем хорош, – подтвердила я.

– Дорогая, фотографию случайного любовника не ставят на каминную полку.

– Возможно.

– Аделиз, – сказал отец уже другим тоном, – я спрошу только одно – почему вы не вместе?

– Потому что я дура.

Поль Левеллен усмехнулся.

– Никогда не слышал, что бы ты была так самокритична.

– Папа, – окликнула я его после паузы, – что бы ты сказал, если бы мой избранник не был связан ни с политикой, ни с крупным бизнесом, наукой – ни с чем, не имел ничего, кроме небольших сбережений, полученных не совсем приличным путем?

– Авантюрист? – Левеллен выразительно вскинул бровь.

– Жиголо, – с вызовом ответила я, но тут же добавила, – Раньше. Был.

Впервые я увидела моего отца потрясенным.

– Аделиз, ты уверена, что ты правильно разобралась в ситуации? – только и позволил себе спросить он.

– Вполне, – усмехнулась я, было горько, что Жермен снова оказался прав.

Поль Левеллен долго молчал.

– Аделиз, – он подошел и коснулся моего плеча, – я не в праве тебе указывать. Я приму любое твое решение. Но я бы советовал тебе тщательнее взвешивать свои решения.

– О каком решении ты говоришь? Я даже не представляю где Жермен сейчас.

Отец только пожал плечами.

– Я слишком хорошо тебя знаю.

Поразмыслив немного, я пришла к выводу, что мой отец прав. У меня есть цель, и я ее достигну. Я не собиралась выяснять отношения, и даже не представляла, о чем буду говорить, но мне казалось несправедливым, скрывать от Жермена такое чудо, как Грегори.

Уже целенаправленно взявшись за досье, так 'любезно' присланное Морисом, здесь, где, казалось бы, я не могла увидеть ничего неожиданного, меня ждало новое испытание. Перебирая документы, с которыми счел необходимым ознакомить меня мой муж, я чувствовала себя так, как будто меня по уши засунули в выгребную яму. Пожалуй, если бы я прочла это все тогда, я действительно никогда уже не вернулась бы в Тьерри.

У меня потемнело в глазах. И тошнило. Отвращение… омерзение, вот что я испытывала. Стоило ли искать его…

И вдруг я опомнилась. О чем я? Какое отношение вся эта мерзость может иметь к человеку, которого я знала и которого любила? Это не он. Человек, которого я люблю совсем другой, иначе я его не любила бы. Возможно, обстоятельства его жизни и не были безупречны, но человек и отличается от животного тем, что тоже может упасть в грязь, однако не будет этим наслаждаться. Наоборот, есть повод гордиться, что он прошел через все испытания своей юности, сохранив достоинство и не надуманную честь. Не озлобившись, не поддавшись пороку, не утратив способности любить.

Моя потеря снова остро дала о себе знать.

Ответа на самый главный вопрос в папке так и не нашлось, и я по-прежнему не знала, где искать моего Жермена. Удача улыбнулась не просто не сразу, – обходя одно агентство за другим, я успела потерять всякую надежду. Пока, наконец, не появилась тоненькая ниточка в лице доктора Пелье.

Тот согласился встретиться с 'сестрой' месье Совиньи крайне неохотно и смотрел на посетительницу с подозрением.

– Простите, вы сказали вы…

Разумеется, я слишком мало для сестры была похожа на Жермена, поэтому сказала:

– Я понимаю, что вы думаете, месье, но… видите ли, положение очень щекотливое… я соврала… на самом деле я… – лицо врача начало меняться еще в начале этой фразы, поэтому я закончила уже вполне уверенно, – жена. У нас случила ссора и мы долгое время жили отдельно, но теперь, как я узнала о его болезни, мне хотелось бы помочь…

Разве я хоть в чем-то солгала? Так… Лукавство.

– Я понимаю, мадам Совиньи…

– Левеллен. Я ношу девичью фамилию.

– Мадам Левеллен, я понимаю. Однако месье Совиньи определенно не горит желанием видеть вас.

О! Он знал, куда бить. Но и у меня было оружие.

– Я тоже понимаю вас: врачебная тайна, интересы пациента… Сомнительная дама… Но вы готовы отказать ему в возможности увидеть сына?

Пожилой врач нахмурился, и все же признал:

– Мадам, ваша семейная жизнь, ваше дело, но я не мог бы помочь вам при всем желании. Месье Совиньи уже не наблюдается у меня. Его заболевание…

Он медлил достаточно, что бы я ощутила холодок в затылке.

– … прогрессировало, – он конец нашел слово, – прогрессировало стремительно. К сожалению, такое бывает. В терминальной стадии течение приобретает черты злокачественности…

Мне хотелось зажать уши. Я сделала несколько глубоких вздохов, выравнивая дыхание.

– Я задала вам конкретный вопрос.

– Конечно, мадам, – он барабанил пальцами по столу.

Бедняга, как видно он так и не научился приносить дурные вести.

– Я порекомендовал ему хорошую клинику в Тулузе. Вам стоит обратиться туда, но вы не должны волноваться…

– Да, конечно.

Я выехала в сопровождении Грегори и его няньки, даже не собрав как следует вещи. Это было безумие, но это было восхитительное безумие…

Если бы я знала, что ждет меня впереди…

* * *

Я не помню дороги до Тулузы, как не помню и самой больницы, хотя пробыла в ней довольно долго. Я не помню ничего вплоть до момента, как вошла. Если до того меня трясло в истерике, то сейчас – я примерзла к полу, одновременно ощутив как подгибаются колени…

Куда делась его яркая вызывающая красота? Исхудавшее до восковой синей бледности лицо, вокруг запавших глаз – черные круги, истаявшая рука кажется прозрачной… почувствовав, что падаю, я прислонилась к стене.

Жермен повернулся на мой судорожный вздох, но не встал навстречу. В темных глазах медленно разгорался огонек узнавания и удивления.

– Делиз?

Внезапно, я ощутила, что ногти почти уже пропороли ладонь, и заставила себя разжать руки.

– Как?

Я не могла найти слов и выдавила севшим голосом.

– Я говорила с Пелье. Мне сказали, что ты здесь… и…

– Ты меня искала? – Жермен улыбнулся.

Тень его прежней улыбки, тень радости, – сплошные тени… и в глазах – тень.

– Зачем?

Я подошла вплотную и коснулась его холодной, как лед руки.

– Я хотела тебе сказать… так много… я хотела попросить прощенья…

Я осеклась, но ощутила легкое пожатие.

– Прощения? За что? – его голос был тихим, но уверенным.

– За все. За то, что я уехала.

Какой-то промежуток времени была тишина.

– Мы никогда ничего не обещали друг другу.

Я отошла.

– Очень благородно с твоей стороны. Но… неужели это все, что ты можешь сказать?! Жермен, мне… так не хватало тебя…

– Делиз… – как мучительно прозвучало мое имя.

Я уже держала его руку в своих, и прижималась щекой.

– Я так надеялась, что ты придешь… появишься…

– Правда? – шепнул он.