Текст книги "Палач (СИ)"

Автор книги: Виктория Крэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Виктория Крэйн
ПАЛАЧ

Глава 1

– На колени! – голос ворвался в мой измученный мозг, разгоняя дымку паники, не отпускавшую меня с тех пор, как я очнулась.

Я замерла, но чьи-то руки тут же толкнули меня вперед. Грубо, не церемонясь. Я споткнулась, чуть не упала, но кого это волновало? Я помотала головой, стараясь откинуть лезшие в глаза волосы. Но голова моя дергалась от рывков, и челка снова закрыла обзор.

Черт подери! Когда Джек с приятелями задумывали свой план, никто и подумать не мог, что все закончится так быстро. Так жестоко. Так просто. Так чудовищно быстро! У нас не было ни единого шанса. Ребята не представляли, с какими силами нам придется столкнуться.

Теперь Джек, избитый и окровавленный, лежал на широкой деревянной скамье, силясь приподняться, как ему было приказано. Он уже не стонал. Просто хрипел. И каждый его хрип сопровождался влажными, клокочущими звуками, доносившимися из легких.

Я не видела, как его били. Я не видела, что случилось с Джошем и Энди. Я вообще ничего не видела, с тех пор, как нас внезапно ослепил свет, и мне на голову накинули мешок. Потом был удар по голове и пустота.

Очнулась я на скользком каменном полу. Голая. Тело ломило от холода. В ушах гудело после удара. Меня трясло. Я сжалась в комок, обхватила себя руками, пытаясь хоть как-то согреться. С остервенением растирала руки и ноги, но дрожь не проходила.

Я никогда не страдала клаустрофобией, но невозможность сориентироваться, определить хотя бы размер помещения вогнали меня в жуткую панику. Мне казалось, что ничего страшнее в моей жизни не было. А была она у меня долгая. Очень долгая. Можно сказать, вечная. Но было тихо. Только звук моего судорожного дыхания, да стук сердца – бум-бум, бум-бум, бум-бум – разрывали вязкую тишину. Словно рокот грома небесного. Я хотела закричать. Может, звук отразится от стен, и я хоть как-то определю, где я. Но я не смогла. Не смогла даже застонать.

А потом кто-то, подкравшийся так незаметно, что я от неожиданности чуть снова не соскользнула в небытие, заломил мне руки за спину и тычком заставил идти по длинным темным коридорам. Меня пинками направляли в нужную сторону, не заботясь, что я сбиваю босые ноги в кровь, что я не могу идти от страха. Но я шла. Пока не оказалась в сводчатой зале с высокими потолками, больше всего походившей на средневековую пыточную.

Там я увидела Джека. Какие-то люди стояли у стен. И тут раздался этот холодный и спокойный голос: «На колени!»

Джек все-таки собрал последние силы и поднялся. К нему тут же шагнули двое и пристегнули его руки к опустившимся сверху креплениям, свисавшим с округлой балки. Ноги его чуть раздвинули и закрепили, пропустив толстые крепкие веревки через специальные скобы в скамье. Откуда-то снизу выдвинулась перекладина, и Джек уткнулся в нее животом. Через его талию перекинули ремень, продернули у него между ног, вокруг бедер и зафиксировали на перекладине. Джек оказался прикручен к этому жуткому приспособлению, не имея возможности шевелиться.

Если бы у меня были свободны руки, я, наверно, зажала бы рот, чтобы подавить рвущийся наружу крик. Но я не могла ни кричать, ни двинуть рукой. Мои руки все еще держали сзади. Когда Джек был окончательно обездвижен, тот, что стоял позади меня, снова подтолкнул меня вперед. Я обошла Джека, пытаясь обернуться, поймать его взгляд. Но мне не дали.

Оказывается, меня тоже ждал специальный снаряд. Шест, как в стрип-клубах, торчащий с небольшой площадки. От шеста, на некотором расстоянии от блестящей поверхности, отходили широкие скобы с веревками. Сначала я не поняла их назначение. Но это пока меня не поставили на площадку и не впихнули в скобы. Они двигались. Их защелкнули – узкую на шее, пошире на талии и две совсем тесных на голенях – и туго закрепили. Руки развели в стороны и прицепили к балке, похожей на ту, к которой был привязан Джек. Я оказалась лицом к нему. Но его голова была опущена, глаза закрыты. Он меня не видел. Пока не видел. Я не сводила с него глаз, чтобы успеть послать одобряющую улыбку, как только он приподнимет голову. Видит Бог, я не знала, что с нами будут делать. И единственное, что нам оставалось, это не потерять достоинство. Поэтому, пока мои глаза что-то видят, я буду смотреть на Джека и скрывать свою боль. А скрывать будет что, это я знала точно. Но не показывать эмоции или дарить их другим – мой Дар. И никто у меня его не отнимет. Только Смерть. Да и то она лишь сотрет мою личность. Но отнять у меня Дары не сможет никто.

Из теней шагнул какой-то человек. Медленно обошел скамью и шест. Рука его скользнула над скобой, держащей мою шею, чуть задержалась у пульса и исчезла. Через мгновение человек появился за спиной Джека, сделал какой-то знак, и в комнате зажегся яркий свет. Настолько яркий, что я зажмурилась и смогла открыть глаза далеко не сразу. Джек пошевелился и снова уронил голову.

Дальше все было жутко и жестоко. Палач быстро расстегнул штаны, схватил Джека за волосы, дернул его голову назад, на себя и, не отпуская, начал насиловать. Грубо, жестоко. Джек кричал, хрипя, плюясь, вырываясь. Я дернулась в своих путах, но они держали крепко. В горло впилась скоба. Я задыхалась, извивалась, не осознавая, что жесткие края скоб ранят до крови. Но мне было плевать. Кричать я все еще не могла. Только раскрывала и закрывала рот.

– Смотри на свою подружку, Джек, смотри, как она переживает! – голос насильника был тверд и спокоен, дыхание было ровным, несмотря на резкие рывки.

«С-с-сука! Мразь! Я убью тебя! – кричала я про себя. – Убью. Страшно и медленно! Клянусь!»

В этот момент наши с палачом взгляды встретились. Легкая усмешка кривила чувственные губы. А я вдруг замерла. Обвисла на скобах. Нет. Господь всемогущий! Нет! Не может этого быть!

Я зажмурилась. Потом снова открыла глаза. Я не могла ошибаться. Не могла. Но это лицо я узнала бы и через миллионы лет. Люциан! Боже, боже…

Наверное, я отключилась. Потому что следующее, что я увидела, это висевший на креплениях Джек. Но я лишь отметила про себя, что он потерял сознание. Отметила – и ничего не почувствовала. Ни жалости, ни сострадания. Я скосила глаза. Люциан стоял у раковины и обмывался.

В этот момент какой-то из его прислужников шагнул к Джеку и плеснул на него из ведра водой. Джек вздрогнул. Его глаза приоткрылись. Красные, с лопнувшими сосудами, страшные и пустые. Но через мгновение его взгляд сфокусировался на мне. По моим щекам текли слезы. Я не понимала, что плачу, и не понимала, из-за Джека или из-за Люциана.

Потрескавшиеся губы Джека шевельнулись. Тихий звук, словно легкое дуновение ветра сорвался с них, но я услышала. Мое имя.

Я собралась. Заставила себя улыбнуться. Надеюсь, улыбка вышла нежной. Потому что иную Джек не ожидал. Его глаза чуть прояснились. И я послала ему Надежду. Всей силой своего Духа. Дала понять, что пытки и унижения неспособны убить в нем достоинство и личность. Я им не позволю!

Люциан что-то почувствовал, потому что в следующий момент он уже стоял передо мной и смотрел мне в глаза с укором. Укором, смешанным с удивлением и насмешкой.

– Это ему не поможет, девочка, – голос его ударил волной, заставляя дернуться мое тело, а края скоб снова впиться в кожу, разрывая ее и причиняя новую боль.

Я смотрела в глаза Люциану. В эти самые красивые на свете глаза. Самые беспощадные и равнодушные глаза. Самые светлые. Не бесцветные, а очень-очень светло-серые, с черными крапинками, как чуть подтаявший мартовский снег. Смотрела и не могла оторваться.

Люциан все еще ухмылялся. Его рука поднялась. Я следила за ней словно в замедленной съемке. И вот его пальцы приблизились к моему лицу, слегка коснулись щеки, скользнули ниже. Провели по изгибу шеи, дотронулись до плеча. Мне казалось, что мелкие искорки вырывались из-под них, когда он прикасался ко мне. И вот вторая рука его легла под мою грудь. Чуть сжала. Сосок напрягся. Эти прикосновения… Я трепетала от них. Как раньше, как было всегда. Горячая волна окатила меня, начинаясь где-то в районе затылка, захватила плечи, обрушилась на живот и сосредоточилась внизу. Между ног. Я беззвучно застонала.

И тогда рука Люциана, словно дождавшись сигнала, втиснулась между моими сжатыми бедрами. Он прищурился. Удивился. Он не ожидал, что я буду возбуждена до предела. Но удивление мелькнуло и исчезло. Его глаза скользнули по моему лицу с пониманием. Но он ни черта не понимал! Только я знала, что произошло. А его разум не был способен посмотреть на это с другой стороны. Ведь он меня не узнал. Совсем не узнал. И от этого мне стало больно. По-настоящему больно. И обидно.

Неожиданно тонкие длинные пальцы Люциана скользнули выше, грубо нажали, раздвигая складки, и скользнули внутрь. Я беззвучно охнула и зажмурилась, прикусив до крови губу.

Люциан склонился к моему уху. Его зубы поймали мочку и сжали. Я дрожала. Пальцы его не останавливались, двигаясь все быстрее и быстрее, пока ослепительная вспышка не разорвала меня изнутри. Мелкие волны заставили меня дергаться. Я чувствовала, как моя кровь стекает по запястьям и щиколоткам вниз. Но я не чувствовала боли. Я не чувствовала ничего и не видела ничего. Мое мироощущение сжалось до единственной точки. До наслаждения. Болезненного, кровавого, но от этого еще более сильного.

Люциан вытащил руку, с удовлетворение посмотрел на нее, а затем быстро шагнул к Джеку.

– Слизывай, Джек, – рассмеялся Люциан и, схватив Джека за волосы, прижал ладонь к его рту. – Смотри, как твоя девчонка возбудилась, наблюдая за тем, как я тебя имею. Может, мне повторить? А, Джек? Мне понадобилась только пара хороших нажатий, и она кончила. Представляешь, как она теперь будет кончать?

А я стояла и слушала его голос. Мне было все равно, что он говорил. Я слушала и успокаивалась. Такой родной голос, низкий, с легкой хрипотцой. Как долго он снился мне ночами! Как часто я вскакивала с постели и выкрикивала его имя! Срывала голос и исцарапывала тело в кровь. А он не приходил. Он был мертв…

Но он не умер. Не умер! Он стоял, склонившись над Джеком, и унижал его. Ликование медленно наполняло меня, и я втягивала его в себя, словно растрескавшаяся земля долгожданный дождь. Это было жутко, подло, ужасно! Но я чувствовала, как радость охватывает меня. И даже боль уходила. И плевать на синяки и кровоподтеки. Это же такая мелочь по сравнению с тем, что Люциан жив.

Я буквально пожирала глазами его спину. Он ни капли не изменился. Его убранные в косу белые волосы все так же отливали мягким серебром. По спине клином спускалась причудливая черная вязь татуировки. Упругие мускулы тягуче перекатывались при каждом движении. Он был все так же прекрасен. И так же смертельно опасен. Грациозен, как тигр, и неумолим, как выпущенная из ствола пуля.

Мне хотелось шагнуть к нему и прижаться крепко-крепко. Спаять свое тело с его. Зацеловать каждый дюйм этого великолепия. Снова ощутить всю его смертоносную мощь. Если бы не оковы, я бы не задумалась ни на секунду. И только они напоминали мне при каждом моем неосознанном рывке, где я и что со мной.

Послышался звук расстегивающейся молнии. Это Люциан убрал, наконец, руку изо рта Джека. Было ясно как божий день, что он задумал теперь. А Джек? А Джеку выбирать не приходилось. Сопротивляться он не мог. А даже если бы и решил, он не мог не знать, что его все равно заставят. Он не знал Люциана. А я знала. Жестокий палач еще даже и не приступал к пыткам. Способности Люциана далеко выходили за грань человеческих возможностей. Впрочем, ничего человеческого в нем самом и не было. Внешность – лишь оболочка. А Люциан никогда не был человеком.

Люциан довольно заворчал, когда губы Джека сомкнулись вокруг его возбужденной плоти. Он стоял, чуть откинувшись назад, за волосы придерживая голову узника, направляя так, как ему больше нравилось.

А я ловила себя на мысли, что хочу это видеть. Хочу стоять сбоку и видеть все. Видеть, как член Люциана исчезает во рту Джека. Я хотела быть на месте Джека. И чувствовать, как этот стальной поршень входит в мой рот. Хотела лизать и обсасывать его, как самую сладкую карамель.

«Люциан! Люциан! Люциан…» – билось в моей голове. И вот это было самой настоящей пыткой. Я увидела, как палач замер, кончая. Потом руки его отпустили голову Джека, застегнули кожаные штаны. Люциан обернулся ко мне. На лице было написано самодовольство. Мне показалось странным, что он не скрывал эмоций. Когда-то очень давно, бесконечно далеко от моей нынешней жизни, на лице Люциана невозможно было поймать даже тень его истинной мысли. Жесткое и суровое лицо всегда было каменно-равнодушным. Но были мгновения, когда оно смягчалось. На секунды жестокий взгляд теплел. И он смеялся. О Боже, как он умел смеяться! Это было, как во сне. Нереально. Сказочно неправдоподобно. Сейчас же на лице его отражались неприкрытые чувства. Он наслаждался происходящим. Впрочем, возможно, так было всегда. Я не видела. Хотя когда-то испытала на себе и его гнев, и его способности. Правда, подозреваю, не в полной мере. Но я знала не понаслышке, как он умел делать больно, как он мог заставить человека страдать – телесно и духовно. Как он умел наказывать.

Люциан снова стоял передо мной. Его рука сжала мой подбородок. Крепко, причиняя боль. Его глаза уставились в мои.

– Тебе понравилось, милая? – спросил он ласково.

Эта ласковость могла напугать кого угодно. Это было предупреждение. Но я не боялась. Я никогда не боялась Люциана. Я не могла ответить. Я могла лишь попытаться кивнуть, потому что его рука не давала мне даже слегка пошевелиться. Кивок он почувствовал.

– Значит, понравилось? Удивительное дело, твоего бойфренда пытают, а тебе нравится? Тебе нравятся пытки, девочка?

Я попыталась мотнуть головой. Пытки мне не нравились. Но мне нравился палач. Наверное, я улыбнулась. И улыбнулась совсем не так, как он ожидал. Потому что в глазах промелькнула тень недоумения. Я его изумляю? Отлично.

– Джек, – Люциан не отрывал от меня глаз, но обращался к растерзанному человеку, грудой грязного окровавленного тряпья висевшего на пыточном снаряде. – Джек, твоей малышке нравится оральный секс? А анальный? Можешь не отвечать. Ее это завело. Ты недавно сам мог в этом убедиться. Готов поспорить, что она снова течет.

Рука Люциана нежно погладила мой подбородок. И тут он резко прижался ко мне всем телом. Горло мое от удара вжалось в стальной обруч. Я захрипела. И тогда Люциан быстро склонился и поцеловал меня. Поцелуй нежным не был. Это был грубый поцелуй насильника. Он укусил меня, и я почувствовала во рту свою кровь. Люциан обвел языком мои губы и сладострастно причмокнул.

– Ну? – вопросил он, глядя мне в глаза.

Какой реакции он ожидал? Пресловутой лютой ненависти? Мечты о мести? Немого обещания когда-нибудь потом его убить, расчленить? Он ошибался. В моих глазах ненависти не было. Я никогда не ненавидела его. Я его любила! Я его обожала, я им восхищалась. Я относилась к нему как к сошедшему на грешную землю Божеству. Да, я его опасалась. Опасалась лишний раз вызвать его гнев и не желала становиться объектом его гнева. Хотя, видит Бог, такое случалось. И неоднократно. А боялась я лишь одного – его ненависти, его равнодушия.

И именно это он читал сейчас в моем взгляде. Любовь. Я его опять изумила. В который раз. И опять он не так все понял. Глупый! Однако я не могла говорить. Что-то со мной такое сделали, что я потеряла голос. Может, он сам и сделал. Не знаю. Я тогда была без сознания.

Люциан меня отпустил. Шагнул назад. Оглядел меня всю с головы до ног, о чем-то размышляя. Потом сделал знак рукой.

Когда меня отстегнули от шеста, я не смогла стоять. Я свалилась на пол. Прямо к ногам Люциана. Я бы хотела обнять его ноги, прижаться лбом к его коленям. Но я не могла пошевелиться. Все тело затекло. Пока я ничего не чувствовала. Но уже очень скоро кровь снова свободно потечет по венам и тогда придет адская боль.

А пока я лежала, уткнувшись взглядом в его высокие шнурованные солдатские ботинки. И не чувствовала себя униженной. Он добивался именно этого? Я знаю, что да. Он хотел унизить нас обоих, меня и Джека. Но со мной он просчитался. Просто пока об этом не догадывался. И я не представляю, что произойдет, когда он поймет, кто я такая.

Нога в ботинке приподнялась. Люциан пнул меня в плечо, переворачивая на спину. Я осталась лежать неподвижно. И в этот момент я не знала, хочу ли я, чтобы он меня узнал. Нет, все-таки хочу. Но не сейчас. Не в пыточной. Не рядом с измученным Джеком, не при этих людях. Когда мы будем вдвоем. А мы обязательно будем вдвоем. Потому что Люциан оставил меня напоследок. Ему нужна информация. Что-то ему откроет Джек, когда Люциан перестанет играть с его достоинством и займется им всерьез, вытягивая из сознания Джека то, что ему будет нужно. Из меня он тоже вытащит все, что я знаю. А Люциан был не из тех, кто считает женщин куклами. Он знает, как мы наблюдательны, как умеем анализировать увиденное, как интуитивно чувствуем некоторые моменты. Он очень ценил женщин. А еще он очень любил нести женщинам боль. О да, меня он оставит на сладкое. И тогда я, даже немая, дам ему понять, кто я такая. Кем я когда-то была.

Сколько же я не спала? Я совсем потеряла счет времени. Если б я могла следить за сменой дня и ночи, я бы сказала. Но я была без сознания. Может, час. Может полдня. Потом эта жуткая сцена в пыточной. Потом я снова отключилась.

Очнулась в своей старой камере. Или как это еще можно назвать? Камера и есть. Кромешная тьма. Где-то капает вода. Вода? Это что-то новенькое. В прошлый раз я вообще ничего не слышала. Может, это другая камера. Да какая, к чертям собачьим, разница!

Я сидела у стены. И это тоже нечто новенькое. Хотя бы было, к чему прислониться. Я пошевелила руками. Звякнули цепи. Ну ясное дело. Какая камера без цепей? Я бы рассмеялась, если бы могла. Но нижняя часть лица словно онемела. Поцелуй Демона даром не проходит. Особенно если этот Демон не желает хотя бы чуточку уменьшить эффект касания губами к коже смертного. Так. Смертного. А я-то тут при чем? Я же не смертная. Хотя и человек. Что-то тут не так.

Я запрокинула голову. Почему-то захотелось, чтобы в камере стало светло. И не просто светло, а чтобы горели свечи. Побольше. Вот со свечами я бы смогла заснуть. Их мягкий неровный свет всегда меня успокаивал. И в мирах с электричеством я всегда держала в своих домах свечи, чтобы просто сидеть и смотреть на пламя.

Сон. Сон мне нужен как воздух. И еще хотелось пить. Капающая вода заставила вспомнить о жажде. Ну да. Очередное воздействие на психику пленника. Вообще-то сейчас было бы замечательно покончить с собой. Вот, к примеру, можно хорошенько подолбиться затылком о камни стены, пока не расколется череп. Это очень расстроит тюремщиков. Просто кайф им сломает. Но увы. Я себе такую роскошь позволить не могла. Во-первых, так мыслит обычный человек, а во-вторых, даже если б я и захотела, покончить с собой не смогла бы. Это Закон для таких, как я. Меня вообще очень сложно убить. Можно, но практически невозможно. И я это не смогу сделать своими руками. Только кто-то другой, обладающий Знанием. Или Силой. Вот Люциан смог бы. Он обладал и тем, и другим. И он мог бы убивать меня медленно, очень медленно. В полном сознании и с ощущением, как капля за каплей вытекает жизнь и душа. М-да. Звучит несколько пафосно. И в то же время сентиментально. Умирать от рук Любимого. Что может быть прекрасней? Прекрасно или нет, но точно одно: именно этим все и закончится. И я даже не буду сопротивляться.

Но как же так вышло, что Люциан жив? Я же сама видела его тело. Его мне показал Отец Люциана. И он истинно скорбел. Если конечно то, чем действительно был папаша Люциана, могло испытывать чувства, которые можно описать таким простым человеческим словом, как скорбь. Значит, все дело в нем. В папашке. Именно он заставил меня поверить, что его сын окончательно ушел из мира. А может, я его не так поняла? В то время я мало что смыслила в политике сил, которыми были Люциан и его истинная Семья. Да и сейчас я не намного ушла вперед в таких знаниях.

Я ошиблась. Или меня заставили ошибиться. Вот какое дело. И результат всего этого, рассуждаю я или нет, ищу причины или нет, один: Люциан жив. Все такой же, как и раньше. Другой мир или миры, другие измерения – неважно. Люциан всегда такой, каким он был, когда я с ним познакомилась.

Воспоминания вдруг подступили со всех сторон. Я их сдерживала из последних сил. Но они были похожи на цунами. Стоит мне приоткрыть дверцу в голове, и они меня накроют тяжелой убийственной волной. А, может, бог с ними? Пусть себе. За всю свою долгую жизнь я многое повидала. Хорошее, плохое. Но именно эту часть – свое детство, юность – я избегала вспоминать.

Захотелось в туалет. Не так сильно, что вот, сейчас умру. Ничего, я пока об этом думать не буду. Может, все-таки попробовать поспать? Нет. Не смогу. Холодно… Впрочем, я уже перестала обращать внимание на холод. Мой организм переключился в другой режим функционирования. Прямо, как робот, чик – и аварийное питание включено. Бессмертие крайне удобно. Но это не означает, что мне комфортно. Тело ныло, саднило. Кровь я остановила. Так что от потери крови я не обессилю. На это ресурсов моего организма вполне хватало. Ведь ко мне отнеслись как к обычной смертной. Я не уверена, что обычная смертная долго протянула бы в таких условиях. Хотя… Я же снова была без сознания. Наверняка у них тут есть какие-то медики, которые проверили мое состояние. Если бы что-то было не так, меня бы подлатали. Ведь я нужна Люциану в состоянии, в котором я способна «сотрудничать».

Смешно все это. Или грустно? Не знаю. Наверное, стоит уйти в воспоминания. Все равно сна нет. А если то, что я выпущу из себя, причинит мне страдания? Мало, что ли, я за сегодня настрадалась? Ну и ладно. Страдания – это жизнь. Я осознанно отключила эту часть своей жизни, когда тело Люциана исчезло в черном пламени, вызванном его Отцом. А это значит, что я была жива лишь частично. И только тут, в этом странном техногенном мире, я почти очнулась. И все это благодаря Джеку. Джек…

Нет! Черт возьми! Пока я тут занимаюсь самокопанием, Джек переживает такое, чего я никогда не пожелаю и самому страшному врагу. Милосерднее просто прикончить. А может, Джека больше нет. В этот момент я пожалела только об одном: я не связала себя с Джеком. Не связала так, как могут только женщины моей расы. И тогда я бы знала, что с ним. Жив ли он. А теперь я могла только спросить тюремщиков.

Почему же мне даже в голову не пришло сделать такую малость для Джека? Ведь из-за него я снова стала смеяться и радоваться жизни. Именно с ним я почти забыла, кто я такая. И просто жила и наслаждалась. Но ответ я знала, чего уж тут таить. Тем более от самой себя. Я никогда и ни с кем себя не свяжу. Потому что единственный, с кем я хотела такой связи, отказался от нее. Отверг. Второго такого удара я не перенесу.

Бедный Джек! Я так виновата! Я должна была отговорить его от этой безумной затеи. Сделать все, что угодно, лишь бы остановить. Не дать им влезть в то, чего они никогда до конца не понимали. А я, дура такая, даже не попыталась разобраться. Просто согласилась им помочь. Я должна была внимательно отследить каждый их ход. Пройти с ними досконально по всему плану. Точнее, не допустить даже намека на существование подобного плана. Потому что они пошли против Арки. А Арку уничтожить невозможно. Мало того, нельзя ни в коем случае! Но я не знала, что то, против чего боролась организация Джека, и есть Арка. А должна была узнать, понять. Я же просто порхала, как стрекоза, и смеялась до упаду. Я виновата во всем. Теперь ребят не вернуть. Джош и Энди мертвы – этот как пить дать. Они оставили в живых Джека как лидера. И теперь узнают всю структуру организации. Они ее разрушат. Никого не останется. Ни один человек, связанный с Джеком, не переживет эту ночь (или уже не пережил).

И еще оставалась я. Когда со мной будет покончено, этот мир будет спасен. Вот так просто и неприкрыто.

Джек, я и ребята пытались уничтожить целый мир. И теперь за это платим. А Арка… Арка в очередной раз выстоит. И Люциан со своими людьми оказался из хороших парней. А мы из плохих. Ну что за ирония судьбы? Я пошла против Закона. Это я-то? Ага, именно я. Обхохочешься.

Что-то скрипнуло. Я повернулась на звук. Сквозь небольшую щелку проникал слабый свет. Дверь. Еще один скрип. Дверь широко распахнулась, освещая весь проем и выделяя тень человека в нем. Вот и дождалась.

Люциан шагнул внутрь, скрылся в темноте. Потом щелкнул выключатель и я, наконец, увидела свою камеру. Комната. Обычная комната. Напротив стены, у которой я сидела, черный кожаный диван, торшер, журнальный столик. Возле него – большое удобное кресло. У другой стены раковина. Еще один столик, на нем блестящие лотки. О! Пыточные инструменты? Я скользнула глазами ниже. Под столом несколько картонных коробок. Противоположную стену занимали стеллажи до самого потолка. С книгами и папками. Ах да, еще ковер. Прямо перед диваном. Маленький такой уютный коврик. Прям не камера, а рай земной. Уютный. Чуть правее от меня в каменной стене еще одна дверь.

Люциан шагнул к раковине и прикрутил кран.

– Раздражает, – пояснил он зачем-то и после этого повернулся ко мне.

Мы долго смотрели друг на друга. Он успел переодеться и принять душ. Волосы его, еще влажные, слегка завивались и были распущены. Часть он убрал от висков и заколол сзади. Наверняка какой-нибудь черной заколкой с серебром. Он такие раньше любил. На нем была простая серая футболка и синие джинсы. На ногах все те же высокие ботинки. Или другие такие же. Какая мне разница? Я-то все равно сижу голая на полу в цепях и мне не до внешности.

Я оторвалась от созерцания его божественной фигуры и отвернулась. Ну почему, почему я не могу его ненавидеть? Как положено пленнице. Как положено беспомощной жертве. Как ненавидит врага та, чьего друга пытали у нее на глазах. Я больная на всю голову. Ненормальная и бессердечная тварь.

– Ну, девочка, о чем призадумалась? – Люциан опустился передо мной на корточки. – Выглядишь неплохо. Хотя тебе бы в душ сходить. Нет желания?

Я захлопала на него глазами. Душ? Какой, на фиг, душ? С каких это пор ему противно видеть тело жертвы, влажное от холодного пота, измазанное в крови?

– Не стесняйся. Давай я тебя освобожу.

Он слегка извернулся, сунув руку в карман джинсов. Звякнули ключи. Через мгновение я была свободна от цепей, а Люциан деловито растирал мои запястья. Потом поднялся и протянул мне руку.

– Можешь стоять? – его взгляд был спокойным и внимательным. Этакий добренький дядюшка.

Я была слишком растеряна, чтобы соображать. Я ухватилась за протянутую руку, и Люциан рывком, совсем-совсем не грубым, поднял меня с пола. Я стояла, вцепившись в его руку, и покачивалась. Рука была теплой, сильной. Отпускать ее не хотелось.

Казалось, он это понимал и медленно потянул меня к замеченной мною закрытой двери. Я сделала шаг. Люциан меня не торопил. Потом второй. Пошатнулась. Он осторожно высвободил ладонь и приобнял меня за талию.

– Вот так, малышка. Давай, шагай, – подбадривал он меня. – Там вода горячая. Быстро согреешься. Или тебе ванну налить?

Я покачала головой. Ванна. С пеной. Зашибись! Что вообще происходит? Нетушки. Я лучше быстренько приму душ. Ванна слишком расслабляет. А мне надо оставить голову ясной. Потому что все это мне сильно не нравилось. Я ожидала, что Люциан сейчас начнет на меня давить, а не ухаживать.

Стоп! Вот я кретинка! Он же играет. Вот именно сейчас он со мной играет. Это, блин, видно невооруженным глазом. Усыпить бдительность. Успокоить. И все – жертва готова к сотрудничеству. А если чуть сопротивляться начнет, так это нестрашно. И не таких уговаривали.

Люциан галантно распахнул дверь. Она вела в большую ванную комнату. Душ. Ванна. Раковина со шкафчиками, столик с косметикой. Полотенца. Махровые халаты – полный набор. Что еще нужно бедной запуганной девочке?

Я повернулась к Люциану. Кивнула головой, благодаря. Потом показала рукой на кабинку с душем. Люциан улыбнулся краешком губ и помог мне переступить через небольшую ступеньку. Потом прикрыл дверь кабинки.

– Я буду в соседней комнате. Не торопись, – сказал он и вышел.

Я включила воду. Добавила побольше горячей и зажмурилась под тугими бьющими струями. Боже, как хорошо! Тепло проникало сквозь поры и ласково заворачивало меня в свое одеяло. Справа от себя на полке я нашла шампунь и флакон с жидким мылом. Мои пальцы массировали кожу головы, осторожно нажимая на припухлость, оставшуюся после удара. Шею, запястья и голени жгло в тех местах, где остались ссадины от скоб. Может, и шрамы останутся. Но меня это не волновало. Что может быть лучше блаженства от горячей воды?

Мыльная пена медленно стекала по моему телу. А я стояла под водой, закрыв глаза, и вспоминала.

Память, вообще, очень странная штука. Какие-то вещи запоминаются во всех подробностях, до мельчайших деталей, хотя произошли настолько давно, что кажутся невероятными. А что-то, казавшееся еще несколько дней назад очень важным, вдруг быстро забывается. Иногда память похожа на картинки. А иногда это лишь отголоски чего-то, тень мелодии, звучавшей в чужом окне, когда ты проходил мимо. Память жестока. Она возвращает к тому, что давным-давно превратилось в прах…

Я стояла под душем, а сама видела, как лучи холодного зимнего солнца отражаются от белого-белого снега, покрывающего равнину перед замком. Видела протоптанную в снегу лошадьми и подводами дорогу от подлеска к широкому и глубокому рву, заполненному незамерзающей в любой мороз водой. Видела крестьян, которые пешком, целыми семьями идут к высоким стенам замка и располагаются у костров в ожидании встречи с моим отцом, который каждое утро в начале недели занимался их тяжбами. Неизменные стаи ворон кружат над замком и, устав, опускаются на зубчатые стены.

Это очень приятные воспоминания. Мне казалось, если я поглубже вдохну, то почувствую запахи замкового двора, в которых причудливо и привычно перемешивались ароматы дыма, конского пота, доспехов – запахи моего дома и моего детства.

И, конечно же, звуки. Жесткая музыка самой жизни: лязг оружия, ржание лошадей, голоса людей. Стражники перекликаются на стенах. Воины из только что сменившегося караула громко переговариваются и грубо шутят во дворе замка, протягивая к кострам руки. Вот они похохатывают, окликая проходящих мимо женщин, которые выносят им корзины с только что испеченным хлебом. Из-под сбившихся от ветра чистых полотенец виднеются румяные корочки. Аромат выпечки разносится ветром по двору, разбавляя уютом резкость морозного утра.