Текст книги "Дом подруги"
Автор книги: Виктория Клейтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Глава 15
На следующее утро, в воскресенье, я отвезла Мин в больницу. На этот раз ей наложили куда меньше бинтов, чем раньше, даже кончики пальцев оставили на виду. Сестра предусмотрительно дала мне с собой упаковку бинтов, болеутоляющее и мазь и велела менять повязку каждые два-три дня. В больницу больше приезжать было не нужно – только если что-то пойдет не так. Пока я выслушивала инструкции, Мин за спиной медсестры украдкой строила мне дурацкие рожи, закатывала глаза и даже высовывала язык. Видимо, медсестра о чем-то догадалась, потому что резко повернулась и застукала Мин на месте преступления.
– Некоторые люди воображают себя очень умными, – ехидно протянула она. – Только вот почему-то умные люди и ошпаривают себя кипятком!
– Держу пари, теперь она станет мусолить этот эпизод еще целый год кряду. А ее отповедь раз от разу будет все филиграннее, – вздохнула я, таща Мин к машине.
Мин так радовалась, что у нее теперь свободны пальцы, что всю дорогу щебетала. А едва мы вернулись домой, тут же помчалась работать. Я как раз разбирала сумки с покупками, когда случайно заметила прошмыгнувшую мимо кухонного окна Элли. Как обычно, она забыла надеть пальто. Пришлось мне окликнуть ее, но она, держа что-то в руках, была так поглощена своими мыслями, что ничего не услышала. Я схватила ее пальто в охапку и побежала за ней к амбару.
В амбаре было пусто – только в одном углу громоздились тюки соломы, а в другом куковал всеми забытый старый трактор. У дальней стены высились пустые лари для зерна. Элинор, сняв с одного крышку, сунула внутрь голову… потом плечи – так что я даже немного испугалась, как бы она не провалилась туда совсем. Я снова позвала ее, но она услышала, только когда я уже подошла почти вплотную. Пискнув от испуга, Элли резко обернулась и словно примерзла к полу.
– Ой! Диана! Поклянитесь, что никому не расскажете! Перекреститесь и скажите: «Чтоб мне помереть, если проболтаюсь!»
Глаза ее молили. Я перекрестилась.
– Смотрите!
Снова перевесившись через край ларя, она указала куда-то вниз. Тощая, кожа да кости, взъерошенная черно-белая кошка была покрыта сплошным шевелящимся ковром разноцветных котят. Ахнув, я насчитала пятерых: двух рыжих, одного полосатого и еще двух таких же черно-белых, как мать.
– Никому не скажу, обещаю. Только объясни, пожалуйста, почему это такая страшная тайна?
– Да потому, что стоит только Джорджу Прайку увидеть котят, как он их тут же перетопит. Он всегда так делает. – Элли жалобно всхлипнула. – Прошлый раз был такой милый, совсем белый, как пушинка. Я назвала его Снежком. И этот ужасный, ужасный человек убил его!
Я сунула Элли свой носовой платок. Она шумно высморкалась и принялась тереть глаза, пока я смотрела, как кошка хлопотливо вылизывает свое многочисленное потомство.
– Как ее зовут? Бьюти [11]11
beauty – красавица ( англ.).
[Закрыть]?
– Нет, Бути [12]12
boot – сапожок ( англ.).
[Закрыть]. Кошечка-в-Сапожках. Посмотрите, у нее задние лапки белые, словно она в сапожках.
– Вижу, ты принесла ей молока…
– Я купила его у мистера Билля. Он тоже дал мне слово, что будет молчать.
– Но ведь ей, бедняжке, нужно не только молоко, но и мясо. Посмотри, какая она худая. Побудь тут, а я схожу отрежу немного от того куска, который купила для Хэм.
– Ой, правда?! Спасибо, Диана! И вы в самом деле не проговоритесь ни маме, ни папе? Честное слово?
– Нет, конечно. Я же дала слово.
Вздохнув, я сбегала на кухню, отхватила порядочный кусок от мяса, приготовленного для Хэм, мелко-мелко порезала и вернулась назад. Когда я поставила мисочку у нее перед носом, бедняжка отпрянула, словно от удара током, а потом набросилась на еду с такой жадностью, что я испугалась, как бы она не подавилась.
– Нужно кормить ее дважды в день, – объяснила я. – И заодно следить, чтобы кроме молока у нее обязательно было вдоволь свежей воды, ведь она кормит котят. И кормить ее не только мясом, но еще и рыбой. Потом, когда котята подрастут, отвезем ее к ветеринару, он сделает так, чтобы у нее больше не было котят. А этих раздадим в хорошие руки.
– А как быть с мистером Прайком? – с сомнением в глазах спросила Элли.
– Предоставь мистера Прайка мне.
Выходные прошли на удивление мирно. В субботу вечером разразилась настоящая снежная буря. Мы собрались в студии, собираясь пить чай, и смотрели, как облака, толстые и серые, словно одеяла, с угрожающей быстротой затянули небо и тяжелыми хлопьями повалил снег. Когда окончательно стемнело и уже невозможно было рассмотреть, что творится снаружи, мы уселись за стол играть в Выводы и спохватились, только когда уже было пора ужинать. Я с изумлением убедилась, что Вильям великолепно рисует, и не преминула это отметить.
– Обожаю рисовать. А уроки рисования в школе терпеть не могу. Вечно заставляют придумывать сюжеты. А мне бы хотелось учиться рисовать по-настоящему.
Кажется, это был чуть ли не первый раз, когда я услышала в голосе Вильяма не усталость и скуку, а самую неподдельную страсть. Я внутренне возликовала – возможно, если уцепиться за эту ниточку, то можно будет затронуть какие-то чувствительные струны его души. Только вот как это сделать? Я безуспешно ломала себе голову. Увы, сама я совершенно не умела рисовать.
Дождавшись понедельника, я отправилась на поиски Джорджа Прайка, намереваясь поговорить с ним о котятах. Он сидел на том же бревне, что и всегда, читая газету. Но, заметив меня, вздрогнул и, схватив лежащий наготове топор, яростно набросился на поваленное дерево.
– Помните ту тачку у мистера Рэнсома, которая вам так приглянулась? – начала я издалека.
– Та – большая, алюминиевая, о которой вы мне говорили?
– Я согласна купить ее вам, мистер Прайк, но только при одном условии. – Я выжидающе смотрела на него.
– Э?.. Что еще за условие такое?
– Вы дадите мне слово, что не станете топить котят Бути. А если вы это сделаете, тачка вернется к мистеру Рэнсому. Или я пожертвую ее больнице в Грейт-Своссере.
– Так я и знал, что эта зараза снова с приплодом! Стало быть, вы хотите, чтобы я их оставил, да?
Брови его сдвинулись. Похоже, он взвешивал все выгоды, которые сулило ему мое предложение.
– Ладно, по рукам. Хотя посмотрим, что еще скажет на это мистер Вестон. Я ж против его воли не попру, сами понимаете.
– С мистером Вестоном я сама поговорю. А вы хорошенько запомните – если хоть один котенок будет утоплен, тачка отправится обратно к мистеру Рэнсому.
Тачку я купила в то же самое утро. Джордж Прайк самолично вытащил ее из «лендровера», нежно баюкая, точно задремавшего ребенка. Я только диву давалась, глядя, как он, высунув от удовольствия язык, катит ее прочь.
Нужно было, конечно, поговорить насчет котят с Робертом и Мин, но мне очень не хотелось нарушать слово, данное Элли. Всякий раз, как я уговаривала ее рассказать все родителям, она принималась рыдать так, что я отступала. Видимо, ужасный конец, постигший всех предыдущих котят Бути, потряс девочку до такой степени, что она просто была не в состоянии говорить на эту тему.
Всю среду я проторчала на кухне. С утра испекла сразу три кекса для благотворительной распродажи, и еще один, шоколадный, к чаю. Потом сразу принялась за ужин, поскольку должны были прийти Вивьен и Джеральд, и мне очень не хотелось ударить в грязь лицом.
В столовой стоял жуткий холод. К тому же тут было так мрачно и сыро, что с таким же успехом мы могли устроить званый ужин в каком-нибудь фамильном склепе. Поэтому, пока дети вместе с Мин пили чай в студии, я решительно взялась за кухонный стол. Застелив его белоснежной льняной скатертью, я разложила старинное фамильное серебро, начищенное миссис Баттер до немыслимого блеска, не забыла и туго накрахмаленные ею салфетки. Правда, они уже были довольно ветхие, зато из чудесного старинного камчатного полотна. Для супа и ростбифа я выставила на стол великолепный минтоновский обеденный сервиз – с золотым ободком по краю и розовыми фестонами. Потом я вставила свечи в серебряные канделябры, а большую стеклянную вазу с ветками калины поставила посредине стола. Еще раньше я срезала несколько веток плюща и, стряхнув с него снег, украсила им канделябры, а потом, отступив на несколько шагов, залюбовалась плодами своих трудов.
Отыскав в пустующей спальне две настольные лампы, поставила одну на шкаф, а вторую возле плиты, так что я могла готовить дальше, не включая верхний свет.
– Позвольте мне хоть чем-то вам помочь, Диана! Ну, пожалуйста! – попросила Элли. – Ох как красиво! Все так сверкает, в точности как на Рождество! Жаль только, что хлопушек нет!
– Господи помилуй! – ахнула, заглянув на кухню, Мин. – В точности как в Красавице и Чудовище – там был такой же стол! Надеюсь, тебе тоже помогала его накрыть какая-нибудь добрая волшебница? Ах, вот бы мне такое же платье, как у Белль, с пышными юбками, и еще маленькую корону на голову! А Роберт был бы Чудовищем. Или нет – пусть Чудовищем будет Вивьен. Ей это больше подойдет.
– Больше подойдет что? – осведомилась вошедшая Вивьен. Стоя у порога, она стряхивала мокрый снег прямо на безупречно чистый пол.
– Мин хотела сказать, что сидеть во главе стола лучше всего подойдет именно вам, – поспешно вмешалась я. Тем более тогда вы окажетесь ближе всего к плите.
– Вижу, вы вытащили все это старье, – хмыкнула Вивьен, разглядывая серебряные вилки. – А они неплохо смотрятся. Конечно, все самое лучшее я забрала в Довер-хаус, но эти тоже ничего. Ах да, погодите-ка минутку. Я тут вам кое-что принесла.
– Вот! – Она протянула мне что-то завернутое в газетную бумагу. – Это для вашего сада. Мне показалось, вы просто помешаны на цветах.
– Боже, Вивьен! Какая прелесть!
В газете было пять только что распустившихся крокусов – лиловато-голубых, с нежным, резким ароматом. Я поставила их в вазу вместе с ветками калины и зажгла свечи. Стол как будто вспыхнул разноцветными огнями.
– Самое красивое зрелище из всех, какие я только видела, – восхищенно пробормотала Вивьен, и я покраснела от удовольствия, почувствовав себя польщенной. Вивьен подошла поближе и заглянула мне через плечо посмотреть, чем я занимаюсь. – Какой аппетитный соус! Наверное, с мадерой, да? Умница! К вечеру Роберт будет полностью в вашей власти, вот увидите!
Переглянувшись, мы с Мин дружно захохотали.
– Я просто на верху блаженства, – пробормотала я, сунув в духовку картофель. – Знаете, меня так и подмывает бросить университетскую жизнь и попроситься в музей куратором. Только представьте себе, какое это счастье – огромные комнаты, тишина и все эти прекрасные вещи вокруг! И так весь день! Просто идиллия!
– Не понимаю, для чего вам вообще нужно заниматься каким-то делом? – фыркнула Вивьен, цапнув кусочек только что вынутого из духовки яблочного пирога. – Почему нельзя просто жить и получать от этого удовольствие? По-моему, это какое-то безумие – каждый день вылезать из постели затемно, тащиться куда-то, зная при этом, что не сможешь уйти, даже если тебе надоест там сидеть!
– Но, Вивьен, кому-то ведь нужно же зарабатывать деньги? Если бы все сидели дома, кто бы тогда делал все те прекрасные вещи, которые вы так любите? – возразила Мин, нацеливаясь на другой кусок сельдерея.
Отобрав у нее сельдерей, я выложила пирог на блюдо и отнесла его в буфетную. Уже на пороге я услышала резкий голос Вивьен.
– В жизни не слышала ничего глупее этого! По-моему, это верх альтруизма – упиваться счастьем только потому, что крутишься как белка в колесе.
– А как насчет тех, что трудился до седьмого пота, чтобы у вас ни в чем не было недостатка?
– Что за шум? – решив, что пора вмешаться, поинтересовалась я.
– Это Хэм лает. – Мин высунулась за дверь. – Наверное, Джеральд приехал. Колокольчик возле двери опять не работает. А Роберт просил, чтобы его ни в коем случае не заставляли торчать перед дверью.
Мы впустили Джеральда через парадный вход и запорхали вокруг него, словно стая бабочек.
– Джеральд! Бог ты мой, прости, пожалуйста! – завопил Роберт, врываясь в студию в сопровождении Мин. – А я все ждал, ждал, когда ты приедешь… потом поднялся в библиотеку посмотреть одну вещь и, должно быть, так увлекся… Ты долго звонил?
– Ничего страшного, старина. – Джеральд с трудом удержался на подгибающихся ногах. – Эти милые дамы услышали и бросились мне на помощь.
Зубы у него до сих пор щелкали, словно кастаньеты, но лицо постепенно утратило мертвенно-бледный оттенок и из синевато-серого стало багровым. Должна признаться, что представляла себе Джеральда похожим на Питера – изящным, бледным и немного женственным. Но он оказался довольно-таки плотным, чтобы не сказать – тучным, и багроволицым. Темно-каштановые волосы были разделены прямым пробором точнехонько посредине головы, а под карими глазами красовались отечные мешки. Чем-то он смахивал на Оскара Уайльда. Я подвинула к нему поближе вазочку с орехами и изюмом – лучшее, что мог предложить мистер Билль, – и он тут же набил себе полный рот. Через некоторое время вошла Вивьен, и Джеральд вспомнил, что они встречались во время какого-то школьного спектакля.
– Да неужели? – пропела Вивьен.
Джеральд вежливо растянул губы, изображая улыбку, хотя было заметно, что он в полной растерянности. Вивьен бросила на него кокетливый взгляд.
– Как мило с вашей стороны почтить своим присутствием любительский спектакль! Естественно, изъянов всегда хватает, но я думаю, что драгоценный опыт, который получают мальчики, хотя бы частично искупает мучения аудитории.
– Конечно, – продолжал Джеральд немного в нос, видимо, увлекшись этой темой, – когда кто-то может позволить себе счастье посещать постановки в крупнейших театрах мира, усилия нас, грешных, кажутся такими ничтожными. Прошлым вечером я имел удовольствие слушать Похищение из сераляв Ковент-Гардене. Это было нечто потрясающее! Но вот обратная дорога превратилась в какой-то бесконечный кошмар!
– Роберт просто обожает Вагнера, – объявила Мин, воспользовавшись паузой.
– Моя дорогая Мин! Помилуйте! Похищение из сераля– шедевр Моцарта! Моцарта – а не Вагнера! – возопил Джеральд, приплясывая от возмущения. – Помилуйте, нельзя же так! Это… это все равно как спутать Шекспира с какой-то там Дафной Дюморье!
Я вдруг заметила, как брови Мин вздернулись кверху, глаза сузились, словно у разъяренной кошки, и догадалась, что она готова броситься в атаку. Судя по всему, Джеральд тоже почувствовал неладное, потому что с лучезарной улыбкой повернулся к Мин:
– Прошу меня извинить. Не слишком удачное сравнение.
Мин, криво улыбнувшись, демонстративно повернулась к Вильяму спросить, закончил ли он с уроками. Вильям молча кивнул и набросился на вазочку с орехами и изюмом. Он кидал в рот одну пригоршню за другой, пока Роберт коротко не велел ему прекратить. Атмосферу, воцарившуюся в комнате, трудно было назвать непринужденной. Я, правда, сделала слабую попытку хоть как-то разрядить ее, снова заговорив о театре, но тут неугомонная Вивьен объявила во всеуслышание, что из теноров обычно получаются великолепные любовники, и у меня язык прилип к горлу. Роберт, шумно вздохнув, приложил пальцы к вискам.
В комнате повисло гробовое молчание – в точности как после удара молнии. Я заметила, как Мин украдкой кусает губы, чтобы не рассмеяться. Словно по команде мы с Робертом одновременно заговорили каждый о своем. И смущенно замолчали.
– Простите, Диана… кажется, я вас перебил… – проблеял Роберт.
– Я только хотела сказать… неужели действительно телосложение имеет какое-то отношение к личности человека? И по тому, как выглядит человек, можно судить о его характере?
– При чем тут телосложение? – запальчиво выкрикнул Джеральд, внезапно придя в раж. – А как же душа… чувствительная, ранимая душа? Нежность, наконец? Естественно, – протянул он немного в нос, – выносливость без любви мало что стоит… Больше того, по-моему, она просто отвратительна. В этом есть нечто животное.
– Боже правый! – презрительно сморщилась Вивьен. – Надеюсь, вы не станете тут доказывать, что любовь имеет какое-то отношение к физическому наслаждению?
– Именно это я и хотел сказать, – кивнул Джеральд, глядя на нее своими темно-карими глазами, которые вдруг стали грустными, как у собаки. – Я считаю, что эти понятия в какой-то степени зависят… вернее, должны… непременнодолжны зависеть друг от друга!
Честно говоря, я почувствовала невольное уважение к этому человеку. И даже стала потихоньку понимать, почему он так нравится Роберту. Вечер покатился по накатанным рельсам. Постепенно я стала догадываться, что некоторая аффектация, неприятно поразившая меня в Джеральде, – лишь попытка скрыть чувствительную душу. Ужин вызвал всеобщее восхищение.
– Дэйзи великолепно готовит. Просто замечательно! – сияла Мин.
– Вообще говоря, ничего подобного, – отмахнулась я. – Если уж честно, то мне куда интереснее читать кулинарную книгу, чем готовить по ней. Но, по-моему, процесс приготовления пищи – это одна из тех немногих радостей жизни, которые мы так легко можем доставить себе. Вот я и решила освоить несколько простых, незамысловатых рецептов и теперь при случае пользуюсь этим.
– Какой рациональный подход, – хмыкнул Джеральд. – Тем более имеющий одно несомненное преимущество – таким образом вы можете сами контролировать свой аппетит. Вообще говоря, все радости жизни доставляют удовольствие, только когда вы себя в чем-то ограничиваете. Удовольствия нужно вкушать маленькими глотками, а не полной ложкой.
– А как насчет любви? – не утерпела Мин. – Любовь ведь одно из самых больших наслаждений в жизни, вы согласны? Возможно, хотя бы ради любви вы сделаете исключение? Это ведь не микстура, в конце концов, чтобы принимать ее точно, как указано в рецепте? Иначе, что это тогда за любовь?!
– А что такое вообще любовь? – вмешался Джеральд. – Что каждый из нас подразумевает под этим словом? Часто считают, что любовь – это стремление ставить чьи-то интересы выше собственных. Любить кого-то больше, чем самого себя. Но возможно ли это? Только мать любит своих детей до самозабвения. Нет, все мы слишком эгоисты, чтобы любить по-настоящему. И даже если такое случается, возможно, это лишь подсознательное стремление к самоотречению, не больше. Но тогда это не любовь, а эгоистическое удовлетворение собственного желания.
– Господи ты боже мой, какие мы тут все щепетильные! – фыркнула Вивьен, подкладывая себе на тарелку запеканку «а ля дофин». – Когда я закрутила роман с Джонни Эймсом, художником… да вы его знаете… так его жена раз пять пыталась покончить с собой. – Роберт сделал страдальческое лицо и преувеличенно громко застонал. – Причем каждый раз придумывала разные способы. – Вивьен и ухом не повела. – Один раз подкралась к двери нашей спальни и подожгла себе волосы. Между прочим, я не имею в виду волосы на голове. В другой раз сделала петлю из простыней, надела ее себе на шею и выбросилась из спальни. Увы, узел развязался, она грохнулась на землю и сломала обе ноги. Джонни тогда сказал, что это был единственный раз, когда она продемонстрировала хоть какую-то оригинальность. У бедняжки был поэтический зуд. Она даже выпустила целый сборник тошнотворных стишков под названием Мокрое одеяло. Представляете?
– Послушай, мама, неужели тебя никогда не мучает совесть?! – возмутился Роберт.
– При чем тут совесть? – возмутилась Вивьен.
Кларет, который принес Роберт, оказался отменного качества, и Джеральд охотно отдал ему должное. Но, в отличие от Вивьен, с каждой рюмкой он становился все печальнее, так что у меня постепенно сложилось впечатление, что, если не считать краткой вспышки воодушевления, он страдает жесточайшей меланхолией. Мин (ради Роберта, естественно) изо всех сил старалась преодолеть свою неприязнь. Но Джеральд, видимо, чувствуя это, держался все более искусственно, подчас даже жеманно, и это еще сильнее выводило Мин из себя.
Элинор и Вильям, прежде чем отправиться в постель, заглянули попрощаться. Ужинали они в другой комнате, перед телевизором. Джеральд вручил каждому по плитке шоколада. Обрадованная Элли взвизгнула и, бросившись ему на шею, расцеловала его в обе щеки. Судя по всему, девочка была искренне привязана к Джеральду. Украдкой бросив на нее взгляд, я с некоторым удивлением отметила, что от пухлого двойного подбородка осталось одно воспоминание. Досадно, конечно, вышло с шоколадом, но я не была настолько наивна, чтобы рассчитывать, что у ребенка хватит силы воли раз и навсегда отказаться от сладкого. Не успела я подумать об этом, как Элли, подбежав ко мне, сунула мне в руку злополучную шоколадку.
– Я собираюсь похудеть, – прошептала она на ухо Джеральду. – А тут наверняка не удержусь и слопаю ее в один присест. Нет уж, лучше пусть полежит у Дианы. Она будет выдавать мне по кусочку – так даже вкуснее.
Из-за мерзкой погоды Джеральд откланялся, когда еще не было и половины одиннадцатого. Прощаясь, он выразил надежду, что на балу в Сент-Лоренсе он будет иметь удовольствие потанцевать со всеми нами.
– Боюсь, пригласи вы на вальс Роберта, это будет выглядеть глупо, – захохотала Мин.
Джеральд сделался пунцовым. Скорее всего, вечные намеки на его приверженность однополой любви сделали его невероятно чувствительным. К счастью, в эту минуту Вивьен, правда, совершенно того не желая, отвлекла наше внимание, объявив, что с нею он не будет иметь удовольствия потанцевать, – дескать, провести вечер дома, на диване, с интересной книжкой в руках для нее куда приятнее, чем вертеться волчком по залу в объятиях какого-то учителишки, чей парадный пиджак одуряющее воняет нафталином.
Роберт сам отвез мать домой – после того, как она пригласила меня в следующий понедельник к ужину. Он вернулся еще до того, как я закончила убирать со стола. Грязную посуду я просто составила в мойку, решив, что перемою ее утром.
– Ну, если не считать одного-двух не слишком уместных замечаний моей матушки, можно считать, что вечер удался, – обронил он. – И все благодаря вам, Диана. Благодаря вашей доброте, вашему неустанному труду…
– Надеюсь, это его подбодрит, – продолжал Роберт, снова переключившись на Джеральда. – Откровенно говоря, мне кажется, в последнее время он слишком много пьет. Пару раз я замечал, что к вечеру от него пахнет виски.
– А ты обратил внимание, как у него трясутся руки? – спросила Мин. – Раньше такого не было. Бедняга Джеральд! Как это, должно быть, ужасно. Он всегда был так добр к детям. За это ему можно многое простить. Если бы еще уговорить его не делать этот дурацкий пробор посредине и не поливать себя одеколоном. Как это он еще не додумался воткнуть в петлицу живую гвоздику?!
– Какая разница, как он одевается? – пожал плечами Роберт.
– Кстати, а что вы скажете о Джеральде? Мне показалось, вы с ним неплохо поладили, – обратился он ко мне.
– Ну… думаю, он неглупый, приятный, вполне порядочный… – Я замялась, пытаясь понять, что же я думаю на самом деле. – Только у меня такое чувство, что он самый несчастный человек из всех, кого я когда-либо видела.
