Текст книги "Соперница королевы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

«Такой юный и такой обаятельный», – думала я. Я поняла, почему королева так любит молодых мужчин. Их невинность освежает нас и возрождает нашу веру в жизнь. Восхищение Кристофера граничило с идолопоклонством, возрождая мою веру в способность привлекать мужчин, которую поколебало страстное желание Лестера покинуть меня ради славы, ожидающей его в Нидерландах.

Я попрощалась с Кристофером (точнее, сделала вид, что прощаюсь с ним, поскольку твердо решила провести с ним ночь). Я положила руки ему на плечи и поцеловала его в губы. Разумеется, это его немедленно воспламенило. Он так очаровательно извинялся, уверенный в том, что это он во всем виноват, и это делало его еще милее.

Я прогнала его еще до рассвета. Он ушел, взяв с меня обещание, что если он погибнет в битве, я буду всегда помнить о том, что, проживи он до ста лет, он все равно не полюбил бы другую женщину, храня верность мне одной.

Милый Кристофер! Я была уверена, что в этот момент смерть не страшит его, а предстает ему во всем блеске военной славы. Ему виделось, как он умирает за протестантскую веру с моим именем на устах.

Это все было очень мило и романтично и доставило мне немалое удовольствие. Я спрашивала себя, почему я так долго отказывала себе в таких невинных удовольствиях.

* * *

Они отправились в поход на второй день. Лестер попрощался с королевой и возглавил колонну, в которой также находились мой любовник и мой сын.

Позже я узнала, что они с размахом провели время в Колчестере, а на следующий день прибыли в Гарвич, где их уже ожидала флотилия из пятидесяти кораблей, которой предстояло доставить их во Флашинг.

Роберт написал мне, красочно рассказав о восторженном приеме, ожидавшем их на пути шествия, поскольку народ провинций смотрел на них как на спасителей. В Роттердаме, в порт которого флот вошел, когда уже стемнело, голландцы выстроились вдоль набережной, и каждый четвертый держал в руках зажженный светильник. Толпы криками приветствовали Роберта, когда он пересекал рыночную площадь, направляясь к месту ночлега, где уже была возведена статуя Эразма в натуральную величину. Из Роттердама Роберт направился в Делфт, где его поселили в том самом доме, где был убит принц Оранский.

«По мере нашего продвижения, – писал он, – празднования становились все более пышными. Все считали меня спасителем».

Было похоже на то, что этим людям пришлось немало пострадать за свою веру. Одна мысль о том, что испанцы могут взять верх, приводила их в ужас, и появление посла Елизаветы, Лестера, с деньгами и людьми они расценили как шанс на спасение.

Он отправился в Нидерланды командовать армией, но пока воевать ему не пришлось. Все свелось к празднованиям и провозглашению намерений Лестера (и Англии) относительно Соединенных провинций. В свое время меня несколько удивило то, что королева избрала для этой задачи Лестера, поскольку он был политиком, а не солдатом. Его оружием было слово, а не меч. Я спрашивала себя, что будет, когда ему придется вступить в настоящее сражение.

Но вначале он сполна вкусил триумф. Попойки и пирушки не прекращались в течение нескольких недель, а затем наступил великий момент принятия решения. Он тут же написал мне об этом, поскольку должен был с кем-то поделиться радостью.

«В первый день января в мое жилище явилась депутация. Я был еще не одет, и пока завершался мой туалет, один из моих людей сказал мне, что министры имеют нечто важное сообщить мне. Они прибыли, чтобы предложить мне управление Соединенными провинциями. Мне стало не по себе, поскольку королева поручила мне сражаться за них и с ними, а не управлять ими. Каким бы привлекательным ни казалось мне их предложение, я не мог принять его без предварительного обдумывания».

Мне казалось, что я вижу Роберта. Его глаза блестели. Разве не об этом он мечтал? Он так долго был на побегушках у королевы. Как собачка на привязи, поддразнивала его я. «Мой маленький, мой миленький. Позволь, я тебя поглажу… но далеко ты не уйдешь, только на длину поводка, на котором я тебя держу». Как много должна значить для него корона Нидерландов!

Я вернулась к письму.

«Я ничего им не ответил и принялся раздумывать над ответом. Тебе будет приятно узнать, что я назначил Эссекса старшим конюшим. Я очень много времени провел, слушая проповеди и распевая псалмы, потому что эти люди очень серьезно относятся к своей религии. А теперь я должен сообщить тебе, что обсудил поступившее предложение с секретарем королевы Дэвисоном, который тоже присутствует здесь, а также с Филиппом Сидни. Они оба считают, что мне следует удовлетворить просьбу этих людей, приняв их предложение. Итак, моя милая Леттис, теперь я генерал-губернатор Соединенных провинций».

Вместе с письмом я получила и записку, написанную им несколько позднее.

«Меня поселили в Гааге. Жаль, что тебя здесь нет, церемония была поистине впечатляющей. Я сидел на возвышении под государственными гербами Нидерландов и Англии. Со всех сторон меня окружали представители провинций. Они выразили благодарность королеве и мне, генералу армии, а теперь генерал-губернатору Соединенных провинций. Я произнес необходимую клятву и принял присягу защищать их и работать на их благо и благо церкви. Как жаль, что ты этого не видела! Ты бы мной гордилась.

А теперь, моя милая Леттис, я хочу, чтобы ты ко мне приехала. Помни, что ты прибудешь сюда в качестве королевы. Наверняка ты знаешь, как это сделать. Мы будем жить здесь, и ты больше не будешь в изгнании, как ты называла отлучение от двора. Мне хочется поскорее тебя увидеть».

Я читала и перечитывала это письмо. Я поеду в Нидерланды в качестве королевы. Я буду такой же величественной, как она, только гораздо более красивой. Моя жизнь будет увлекательной. Я торжествовала. Что она скажет, что она сделает, когда узнает, что я еду в Нидерланды, что я буду королевой Лестера?

Не теряя времени, я начала подготовку к путешествию.

Мой приезд будет поистине королевским. Мне предстоит затмить саму Елизавету.

* * *

Наконец-то настало время моего триумфа. Я начала осознавать, что значит быть женой Лестера. Я буду королевой, и никто не будет властен повелевать мной. И что с того, что моя резиденция будет находиться в Гааге, а не в Гринвиче или Виндзоре?

В Лестер-хаус приезжали торговцы. Они привозили самые изысканные ткани, существовавшие в природе. Я в лихорадочной спешке создавала свой новый гардероб, и швеи не знали отдыха ни днем, ни ночью. Я заказывала экипажи, на дверцах которых герб Нидерландов переплетался с гербом Роберта. Я придумывала богатые украшения для себя, своей свиты и даже для лошадей. Я решила, что меня будет сопровождать большая группа дам и кавалеров. Кавалькада, скачущая в Гарвич, взволнует жителей окрестностей, которые никогда не видели подобного великолепия. То, что я им покажу, будет в сотни раз богаче и роскошнее того, чем когда-либо обладала королева.

Недели, проведенные в приготовлениях, были волнующими. Мне не терпелось поскорее отправиться в путешествие.

Одним февральским днем, когда приготовления находились в самом разгаре, я узнала, что ко двору прибыл секретарь королевы Дэвисон, сопровождавший Роберта в Нидерланды. Он привез королеве подробный отчет обо всем, что произошло со времени их отъезда.

Роберт стал губернатором Соединенных провинций! Принять такой пост, не посоветовавшись с ней! Принять пост, который означал его постоянное проживание за пределами Англии! Свидетели вспышки ее гнева утверждают, что он был страшен.

Некто, стремясь посеять семена раздора, упомянул мимоходом, что графиня Лестер готовится к нему присоединиться. Присоединиться в качестве королевы.

Вот это была ругань! Говорят, она заткнула за пояс даже своего отца. Она поклялась кровью Христа, что проучит и Лестера, и его Волчицу. Так значит, им вздумалось поиграть в короля и королеву! Она покажет им, что короны не возлагаются на простолюдинов на том лишь основании, что им взбрело в голову, будто они достойны королевской власти!

Она немедленно отрядила в Нидерланды Хиниджа, который должен был поручить Лестеру немедленно организовать еще одну церемонию. В ходе этой церемонии ему предстояло сложить с себя полномочия губернатора и сообщить народу Нидерландов, что он является всего лишь скромным слугой своей королевы, которую он разгневал, приняв их предложение, не испросив на это ее позволения. Затем Лестер мог вернуться домой и отдохнуть в Тауэре от трудов праведных.

Она поносила беднягу Дэвисона на чем свет стоит и не давала ему даже рта раскрыть. Спустя некоторое время она немного остыла и все же выслушала его аргументы. Должно быть, поняла, какому унижению собирается подвергнуть Роберта и изменила свой вердикт. Разумеется, он должен был сложить с себя полномочия губернатора, но ему было позволено это сделать, не уронив своего достоинства. Однако он не имел права возомнить, что королева на него не гневается. Она во всеуслышание объявляла, что не собирается брать на себя управление Нидерландами, и об этом стало известно всем иностранным королям. И вдруг за это берется один из ее подданных, посчитавший, что управление страной – это занятная игра. Никто не поверит в то, что подданныйосмелился взять на себя так много без позволения своей государыни. Таким образом в глазах всего мира Елизавета нарушила свое слово.

– А что касается Волчицы, – кричала королева, – пусть распаковывает свои драгоценности и развешивает по шкафам свои роскошные платья. Нечего ей и мечтать о триумфальном путешествии в Гаагу. Вместо этого пусть отправляется в Тауэр и нижайше просит позволения повидаться с узником. А если она будет недостаточно скромна, то и сама может оказаться там же!

Бедный Роберт! Как скоротечна оказалась его слава. Бедная я, вообразившая, что смогу наконец выйти из тени на свет. К тому же теперь королева ненавидела меня еще сильнее, вне всякого сомнения, вообразив, что это мне, а не ее возлюбленному Роберту принадлежит план захвата трона Соединенных провинций.

Никто, кроме Роберта, не смог бы выти целым и невредимым из катастрофы, постигшей его в Нидерландах. Я всегда знала, что он не солдат. Я не сомневалась в том, что он выглядел достойно и внушительно во время праздничных шествий и церемоний. Однако для того, чтобы противостоять опытному и беспощадному герцогу Пармскому, требовались совсем иные качества. Разумеется, нельзя было ожидать, что герцог останется в стороне, позволив Роберту развлекать себя и народ великолепными зрелищами.

И вскоре герцог нанес удар, причем там, где этого меньше всего ожидали. Он взял город Грейв, считавшийся хорошо укрепленным, а затем и Венло.

Гнев королевы умножил затруднения Роберта, поскольку деньги из Англии не поступали, солдатам платить было нечем, а офицеры перессорились между собой. Позже Роберт рассказывал мне о кошмаре, который ему довелось пережить, и о том, что о Нидерландах он больше и думать не желает.

Катастрофой была вся нидерландская кампания, а нам она принесла еще и личное горе. Я очень привязалась к семейству Сидни, а Филипп был всеобщим любимцем. Я близко сошлась с его матерью, Мэри. Нас объединяло то, что мы обе были отлучены от двора, хотя она удалилась в ссылку добровольно, а я вынужденно. Она по-прежнему скрывала лицо за тонкой вуалью и редко появлялась при дворе, хотя королева всегда радовалась ее приезду и с уважением относилась к ее стремлению к уединению, для чего она располагала собственными апартаментами в любой из королевских резиденций.

В мае Мэри прислала мне письмо, из которого я узнала, что здоровье ее мужа стремительно ухудшается. Он уже давно болел, но наотрез отказывался отдыхать. Поэтому никого не удивило сообщение о его смерти, поступившее вскоре после получения первого письма. Я поехала в Пенсхерст, чтобы побыть с ней. Хорошо, что я это сделала, потому что в августе не стало и самой Мэри. Ее дочь, тоже Мэри, графиня Пемброк, приехала в Пенсхерст, чтобы провести с матерью последние дни ее жизни. Мы горько сожалели о том, что Филипп находится с армией в Нидерландах и не может быть с нами.

Однако позднее смерть Мэри стала казаться мне чуть ли не удачей, поскольку она умерла прежде, чем ее постигла трагедия. Я была достаточно близка с покойной и понимала, что случившееся вскоре после ее смерти стало бы самым жестоким ударом в ее жизни.

Прошел месяц после смерти леди Сидни. В сентябре Роберт решил атаковать Цутфен.

Рассказ о том, что случилось в тот день, будет по крупицам составлен намного позже, но одно было ясно сразу, а именно то, что это рассказ о безрассудстве и героизме. Я часто думаю, если бы Филипп был более практичен и менее благороден, трагедии, возможно, удалось бы избежать.

А к ней привел ряд незначительных событий. Выйдя из палатки, Филипп встретил сэра Уильяма Пелхэма, который забыл надеть щитки на ноги. Филипп тут же легкомысленно решил, что не должен иметь преимущество перед товарищем, и сбросил собственные щитки. Это был нелепый жест, за который ему пришлось заплатить высокую цену: позже, в бою, пуля пробила ему левое бедро. Он удержался на лошади, но потерял много крови. Друзья немедленно окружили его, и он сказал, что умирает не от потери крови, а от жажды. Ему в руки тут же сунули бутылку с водой. Но едва он собрался из нее отпить, как увидел на земле умирающего солдата, который еле слышно просил воды.

И тут Филипп произнес слова, которые вошли в историю.

– Возьми мою воду, – сказал он, – потому что твоя нужда превыше моей.

Его доставили на баржу Лестера, отвезли в Арнхем и разместили в одном из домов.

Узнав о том, что произошло, я отправилась к его жене, Франческе, которая, будучи на последних месяцах беременности, тем не менее приготовилась к отъезду. Она сказала, что должна ехать к нему, потому что он нуждается в заботливом уходе.

– Ты не годишься на эту роль в твоем нынешнем состоянии, – убеждала я ее, но она ничего не хотела слушать. Ее отец сказал, что, раз уж она так решительно настроена, он не станет ее останавливать.

Франческа отправилась в Арнхем. Бедная девочка, ее жизнь трудно было назвать счастливой. Однако, видимо, она его любила. Да и как можно было не любить Филиппа Сидни? Возможно, Франческа понимала, что сонеты, которые ее муж посвящал моей дочери Пенелопе, не следует воспринимать как личную обиду. Очень немногие женщины смогли бы смириться с подобной ситуацией, но Франческа была необычной женщиной.

На протяжении двадцати шести дней до своей смерти Филипп страдал от нестерпимой боли. Я знала, что это стало тяжелой утратой для Роберта, относившегося к нему как к сыну. Благодаря своей одаренности и обаянию Филипп легко завоевывал расположение окружающих. Однако, в отличие от таких мужчин, как Роберт, Хинидж, Хэттон и Рейли, он ни в ком не возбуждал зависти, поскольку был напрочь лишен честолюбия. Одним словом, он был наделен редкостными качествами.

Мне рассказывали, что королева не находила себе места от горя. Сначала она потеряла свою милую подругу Мэри Сидни, которую всегда нежно любила, а теперь умер Филипп, вызывавший ее искреннее восхищение.

Королева ненавидела войну. Она всегда считала кровопролитие бессмысленной жестокостью. Все свое правление она старательно его избегала, а теперь потеря близких друзей погрузила ее в пучину депрессии. Что касается угрозы войны с Испанией, то легкомысленная и необдуманная нидерландская авантюра не сделала ничего, чтобы ее предотвратить.

Тело Филиппа было забальзамировано и доставлено домой на корабле с черными парусами. В феврале следующего года в соборе Святого Павла состоялась поминальная служба по Филиппу Сидни.

К этому времени бедная Франческа разрешилась от бремени мертвым ребенком, чего, видимо, и следовало ожидать после всего, что ей пришлось перенести.

Поскольку зима была неподходящим временем для ведения боевых действий, Лестер вернулся в Англию, а с ним – и мой сын Эссекс.

Вначале Лестер явился ко двору. Если бы он этого не сделал, его ожидали бы неприятности, ведь его положение и без того было шатким. Я понимала, какую тревогу он испытывал, представ перед своей царственной госпожой. Эссекс приехал ко мне. Он был очень подавлен смертью Филиппа и плакал, рассказывая мне о последних часах жизни своего друга.

– Земля не знала более благородного человека! – восклицал он. – И вот он умер. Он был рад тому, что граф Лестер рядом с ним. Эти двое очень любили друг друга, и его уход стал сильным ударом для моего отчима. Филипп оставил мне свою лучшую шпагу. Надеюсь, что я окажусь достоин ее, я всегда буду ею дорожить.

Он видел бедную Франческу Сидни. Храбрая женщина, признал он, ведь в ее состоянии не следовало пускаться в плавание. Он сделает все, что в его силах, чтобы помочь ей, ведь именно этого желал бы Филипп.

Отчитавшись перед королевой, Лестер приехал ко мне. Последние испытания еще больше состарили его, настолько, что я испытала настоящий шок. Он опять перенес приступ подагры и был раздавлен депрессией, обрушившейся на него после провала триумфального шествия по Нидерландам.

Он искренне и без утайки делился со мной своими переживаниями.

– Благослови, Господь, королеву за то, что она не лишила меня своей благосклонности, – говорил он. – Представ перед ней, я упал на колени, а она заставила меня подняться, посмотрела мне в глаза, и в ее глазах стояли слезы. Она видела, что мне пришлось вынести немало страданий, и сказала, что я допустил предательство по отношению к ней. Но что огорчило ее больше всего, так это то, что я стал предателем по отношению к себе самому, потому что пренебрегал своим здоровьем, забота о котором была ее самым главным приказом при нашем расставании. И тут я понял, что прощен.

Я смотрела на него, эту грустную пародию на некогда славного Лестера, и изумлялась этой женщине. Он бросил ей вызов, посчитав, что нашел способ заполучить корону Нидерландов, хотя это подразумевало расставание с ней. Но самым сильным ударом для нее стало то, что он ожидал моего приезда, желая разделить корону со мной. Тем не менее она его простила.

Видит Бог, сказала я себе, она его любит. Еще как любит.

Победоносная Англия

Ваша особа – это самое священное и драгоценное, что у нас есть, и о чем мы все должны трепетно заботиться, в особенности теперь, когда Ваше Величество намеревается отважно направиться к самым дальним границам своего королевства, чтобы встретить своих врагов и защитить своих подданных. Я не могу, моя дорогая королева, дать на это свое согласие, поскольку от Вашего благополучия зависит безопасность целого королевства, а значит, именно о нем нам прежде всего надлежит беспокоиться.

Лестер – Елизавете

Ее присутствие и ее слова непостижимым образом усилили отвагу командиров и солдат.

Уильям Кемден

И вот настал последний эпизод в трагической жизни Марии Шотландской. В это время она содержалась в заточении в нашем собственном доме в Чартли, теперь принадлежавшем моему сыну Эссексу. Ему очень не хотелось, чтобы его дом использовали в качестве тюрьмы для королевы, и он настаивал на том, что этот дом слишком мал и неудобен. Тем не менее его возражения отклонили, и в тех самых комнатах, где я некогда играла в шумные игры со своими детьми, разыгрались последние драматические события жизни королевы Шотландии. Она оказалась вовлечена в заговор Бабингтона, который и привел к ее гибели. Следующим этапом ее грустного путешествия стала зловещая крепость Фотерингей.

Об этом говорила вся страна. Обсуждалось, как встречались заговорщики, как они обменивались письмами, как в заговор вовлекли королеву Шотландии, а в этот раз ее участие ни у кого не вызывало сомнений. У сэра Уолсингема на руках были все необходимые доказательства, и Марию признали виновной в покушении на жизнь королевы Елизаветы с целью занять ее место на троне.

Но даже перед лицом неопровержимых доказательств Елизавета медлила с подписанием смертного приговора.

Лестера ее нерешительность выводила из себя, и я напомнила ему, что совсем недавно он и сам подумывал о том, чтобы наладить отношения с королевой Шотландии. Это было, когда ему показалось, что Елизавета может умереть, а Мария унаследует ее трон.

Он изумленно посмотрел на меня, силясь понять отсутствие у меня понимания политической целесообразности. Еще совсем недавно я поддерживала его абсолютно во всех начинаниях. Я и в самом деле его разлюбила.

– Если королева промедлит, – с жаром воскликнул он, – заговорщики попытаются спасти Марию, и их попытка может увенчаться успехом.

– И тогда мой господин окажется в незавидном положении, – криво усмехнулась я. – Я уверена, что Ее Шотландское Величество очень любит ручных собачек, но она предпочитает выбирать их самостоятельно, и вряд ли в ее хозяйстве найдется место для тех, которые ублажали королеву Англии.

– Да что с тобой, Леттис? – растерялся он.

– Мной пренебрегает муж, вот и все, – откликнулась я.

– Ты же отлично знаешь, что существует одна-единственная причина, по которой я не могу быть с тобой.

– Конечно, знаю, – кивнула я.

– В таком случае прекратим беспредметный разговор. Давай лучше обсудим серьезные вопросы.

Ему даже не пришло в голову, что то, что кажется серьезным ему, может совершенно не интересовать меня.

Народ начинал волноваться, но королева по своему обыкновению продолжала уходить от необходимости принять решение. Очень часто такое поведение себя оправдывало, но сейчас ее верноподданные желали знать, когда они наконец смогут отпраздновать смерть королевы-католички.

В конце концов секретарь Дэвисон положил перед ней приговор, и она его подписала, в результате чего в зале крепости Фотерингей разыгралась хорошо известная всем сцена.

Угроза, исходящая от королевы Шотландии, была устранена. Но оставалась другая, еще более серьезная опасность – опасность испанского нападения.

* * *

Эта удивительная женщина страдала от приступов раскаяния. Она была так умна и проницательна, но ей не давали покоя сны. Она подписала смертный приговор, который привел королеву на эшафот, где ей отрубили голову.

Король Франции говорил, что лучше бы она ее отравила, тогда существовали бы сомнения относительно причин ее смерти. Существовали отличные яды, и некоторые из подданных Елизаветы, судя по всему, отлично в них разбираются. Было ли это коварным намеком на «Республику Лестера»?Марию можно было задушить подушкой, что также почти не оставляет следов. Но нет! Королеву Шотландии признали виновной в заговоре, и королева Англии подписала ее смертный приговор, после чего королеву Шотландии отвезли в крепость Фотерингей, где и обезглавили. И пока Англия ликовала, радуясь тому, что шотландская королева более им не угрожает, Елизавету терзали угрызения совести.

Лестер сказал, что опасается за ее рассудок. Елизавета бесновалась, называла всех приближенных убийцами, утверждала, что это они убедили ее подписать смертный приговор, хотя отлично понимали, что она не собирается этого делать. Они действовали слишком поспешно, вопреки ее желаниям.

В этом была вся Елизавета. Я напомнила Лестеру, что по своему обыкновению королева пытается свалить на них вину за содеянное. Она даже обмолвилась, что намерена повесить Дэвисона. Вначале это шокировало Лестера, Берли и всех остальных придворных, радовавшихся тому, что наконец-то угроза устранена. Но позже они поняли, что она вовсе не собирается совершать необдуманные поступки, а всего лишь стремится умиротворить своих врагов. Она боялась войны. Она знала, что испанцы строят армаду с тем, чтобы атаковать Англию. Она не хотела, чтобы к испанцам присоединились французы. Нельзя было забывать и о шотландцах. Они восстали против своей королевы и вынудили ее бежать из страны, но они могут пойти войной на королеву Англии за то, что она обезглавила Марию. Кроме того, еще был юный Яков, ее сын.

Раскаяние королевы постепенно становилось все менее громогласным. В душе она, видимо, принимала тот факт, что со смертью королевы Шотландии ее жизнь станет намного спокойнее, хотя казнь королевы и создавала нежелательный прецедент. Даже по прошествии стольких лет дочери Анны Болейн временами казалось, что ее трон слишком шаток и ненадежен. Ее не могла не тревожить мысль о том, что случилось с той, чье право на трон никогда не подвергалось ни малейшим сомнениям. Она не желала, чтобы обезглавливание королев вошло в привычку.

Однако в это время у нее были и другие заботы, и самая серьезная из них – возрастающая угроза со стороны испанской армады.

Шпионы Лестера доносили мне, что королева очень увлеклась моим сыном. Эссекс взрослел и становился все более привлекательным. Золотисто-каштановая шевелюра в сочетании с унаследованными от меня горящими темными глазами делали его совершенно неотразимым. Думаю, что во многом он очень походил на меня. Вне всякого сомнения, он был слишком тщеславен, как и я в молодости. Казалось, он считает, что мир создан для него и что все должны разделять эту точку зрения. Однако была черта, которая, определенно, досталась ему не от меня и которая полностью противоречила характеру Лестера. Я говорю о его прямоте. Он никогда не задумывался о том, какой эффект произведут его слова, а всегда говорил то, что думает. Видит Бог, это качество в придворном мире было совершенно лишним, и я не сомневалась, что оно не понравится Елизавете, с юности окруженной льстецами и подхалимами, стремящимися произносить только то, что хочет слышать королева.

Помимо своей воли я сравнивала Лестера с Эссексом, поскольку оба они были фаворитами королевы, она никого и никогда не любила так, как этих двоих. Я усматривала определенную иронию в том, что она выбрала именно моих мужа и сына, учитывая взаимоотношения между нами. Когда я слышала о ее растущей привязанности к Эссексу, моя жизнь обретала новый смысл. Я хотела, чтобы она влюблялась в него все сильнее, потому что это делало ее уязвимее. Я решила приложить все свои силы, чтобы помочь ему удержать эту шаткую привязанность. От меня зависело не слишком уж много – все, что я могла ему предложить, это мои советы. Зато я имела основания утверждать, что хорошо ее знаю. Наше соперничество открыло мне как ее сильные стороны, так и ее слабости, поэтому я надеялась, что смогу быть полезной сыну.

Я часто сомневалась в том, что Эссексу удастся сохранить ее расположение. Одним из самых больших достоинств Лестера, как отметил некогда один из придворных, было его умение «смирить гордыню». Снова и снова любимчик королевы испытывал ее терпение. Однако он каждый раз представал перед ней, смиренно потупив взор, и она его прощала. Моему сыну предстояло научиться подавлять гнев и обуздывать язык. Возможно, поначалу она находила его юность и обаяние очень милыми. Я не сомневалась в том, что ее забавляют его откровенные суждения. Но я спрашивала себя, надолго ли ее хватит.

Когда он приезжал ко мне, он много рассказывал о королеве, и в его глазах сияло искреннее восхищение.

– Она изумительна, – говорил он. – Другой такой женщины нет во всем мире. Я знаю, что она старая, но в ее присутствии забываешь о ее возрасте.

– Потому что она умело его скрывает при помощи пудры, румян и париков, – отвечала я. – Одна из ее фрейлин постоянно следит за тем, чтобы у королевы было двенадцать париков, цвет волос которых должен совпадать с цветом волос самой королевы в юности.

– Меня все это не интересует, – нетерпеливо отмахнулся Эссекс. – Главное – в ее обществе мне кажется, что я общаюсь с богиней.

Судя по всему, он говорил вполне серьезно, иначе он этого не сказал бы. Я почувствовала, как меня с головой накрывает волна ревности к этой женщине, во власти которой было отнять у меня вначале мужа, а теперь и сына.

Я никогда не скрывала, что испытываю особую нежность к своему старшему сыну, но теперь мои чувства к Эссексу обострились до предела, и я отдавала себе отчет в том, что этому в немалой степени способствует любовь к нему королевы.

Однако ее преданность Лестеру ничуть не уменьшалась из-за интереса к Эссексу. Мне иногда казалось, что Лестер заменяет ей мужа, а Эссекс – милого юного любовника. Но она всегда и во всем стремилась к безраздельному обладанию, а посему ни за что не потерпела бы рядом с ними другую женщину, не говоря уже об их жене и матери. Они не имели права никуда отлучаться, потому что в любой момент могли ей понадобиться.

В то время в самом воздухе Англии напряженность все возрастала. Испанская угроза подползала все ближе, и не было человека, который бы этого не чувствовал. Нидерланды оказались в затруднительном положении, и туда вновь направили Лестера. На этот раз ему было поручено сказать им, что они должны сами договориться с испанцами, поскольку ввиду возросшей угрозы своим собственным берегам королева уже не могла заботиться об их безопасности.

Теперь она не позволила Эссексу сопровождать отчима.

– Кто-то же должен развлекать меня, – заявила она и оказала ему честь, сделав своим старшим конюшим, позаимствовав эту должность у Лестера, которого назначила смотрителем своей резиденции в Виндзоре. Она желала, чтобы Лестер знал, что никто не сможет заменить ей ее Глаза, но в то же время ей хотелось, чтобы его красивый пасынок был постоянно при ней.

К этому времени Лестер, должно быть, понял, что если королева полюбила, то это навсегда. Бедный Лестер! Он был уже стар и ему постоянно нездоровилось. Куда подевался удалой красавец ее, да и моей молодости? Он исчез, а на его месте появился столь же видный, но располневший мужчина, одолеваемый подагрой и другими болезнями, результатом долгих лет излишеств и злоупотреблений. Его некогда здоровый румянец сменила нездоровая краснота.

Тем не менее она всю жизнь оставалась ему верна. Она простила ему таинственную смерть его первой жены, брак со мной, его многочисленные попытки обмануть ее и наконец нидерландское фиаско. Поистине она была верной госпожой и любовницей.

Она, как и прежде, обожала наряды и в последнее время тяготела к белому цвету. Она всегда любила белую одежду, с тех самых пор как черный и белый были особенно модными цветами. Елизавета считала, что белый цвет идет к ее стареющему лицу. В редких случаях, когда мне удавалось ее увидеть, всегда в одностороннем порядке, например, когда она проезжала по улицам, отправляясь в путешествие по стране, я не могла с ней не согласиться. Ее кожа была свежей, а воздержанность в пище и питье позволили ей сохранить стройную девическую фигуру. Она была необыкновенно изящна и грациозна. Честно говоря, я никогда и ни у кого не видела более царственной осанки. Таким образом, издалека она все еще казалась молодой, а блеск и пышность, которыми она себя окружала, способствовали тому, что народ считал ее бессмертной.