Текст книги "Мадам Змея"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ДИТЯ ЛЮБВИ

Три женщины, наблюдавшие за страшным зрелищем, знали, что теперь их жизнь изменится.

Анна д'Этамп покинула шатер с дурными предчувствиями. Десять лет она управляла королем и через него страной. Во Франции не было человека более влиятельного, чем она; даже такие люди, как Монморанси и кардинал Лоррен, обретали расположение короля лишь через благосклонность его возлюбленной. Красивейшая женщина двора одновременно была и одной из умнейших. Франциск однажды назвал ее мудрейшей из красавиц и красивейшей из мудрецов. Она видела, что ее могущество висело сейчас на ниточке; этой ниточкой была жизнь короля.

Король и новый дофин мало походили друг на друга. Но одно сходство у них имелось. Франциском всю жизнь руководили женщины; они командовали им так тонко и искусно, что он не замечал этого. В юности рядом с ним находилась мать и позже – сестра; мадам де Шатобриан потеснила их; она, в свою очередь, была изгнана Анной. Все четыре женщины обладали умом; в противном случае Франциск не потерпел бы их общества. А Генрих? Он был человеком иного калибра; в детстве он был лишен любящих родителей и сестры. Над ним издевались испанские тюремщики. Но в его жизни вовремя появилась женщина, обладавшая качествами, восхищавшими его отца, – красотой и мудростью; молодой Генрих оказался под влиянием Дианы де Пуатье – влиянием более сильным, чем те, под которые когда-либо попадал Франциск.

Взаимная ненависть Дианы и Анны объяснялась не только простой ревностью. Они были слишком умны, чтобы переживать из-за того, что соперницу могут найти более красивой – если не возникали ситуации, когда красота могла стать средством достижения власти, к которой они обе стремились.

Анна была более образованной. Ее ближайшими друзьями становились придворные писатели и художники. Они, как и она, проявляли интерес к новой вере, начинавшей распространяться в Европе. Анна страстно желала, чтобы реформистская вера овладела Францией. В этом вопросе у женщины было много единомышленников – например, все женщины Узкого Круга, имевшие большое влияние. Среди ее союзников были дядя Анны, кардинал де Мелун, и адмирал Шабо де Брион. Адмирал был не просто ее единоверцем – сторонница равенства полов, Анна не считала себя обязанной хранить верность изменявшему ей Франциску.

Диана, враг реформистской церкви, поклялась бороться с ней. Монморанси, ближайший друг дофина, был на стороне его любовницы. Кардинал Лоррен поддерживал Диану вместе с тремя своими племянниками, весьма энергичными и честолюбивыми молодыми людьми; их звали Франциск, Карл и Клод, они были сыновьями герцога де Гиза. С такими сторонниками Диана чувствовала себя достаточно сильной, чтобы противостоять самой влиятельной женщине двора.

Думая обо всем этом, Анна снова спросила себя – кто из ее коварных врагов подсыпал яду в кубок дофина?

Но ей оставалось только следить за развитием событий и ждать, когда она получит возможность свалить свою соперницу. Дофин был молод: Диана старела с каждым годом; маленькая итальянка обладала определенной привлекательностью.

Ободрявшая себя Анна видела, что ее могущество ослабевало.

Когда Генрих вел Катрин в их покои, она тоже думала о грядущих переменах в ее жизни. Лицо девушки оставалось бесстрастным; ей удавалось скрыть свое волнение, вызванное сценой, свидетельницей которой она стала. Лицо Генриха было желтовато-зеленым. Ему уже доводилось видеть смерть; он наблюдал даже столь жестокую смерть. Но эта казнь подействовала на него сильнее, чем все, что он видел прежде. Ему было неприятно, что он так выиграл от смерти брата.

Когда они остались одни, Катрин повернулась к нему.

– Как я рада, что все кончилось!

Не ответив ей, он подошел к окну и посмотрел в него. Конечно, подумала Катрин, он должен радоваться. Еще недавний герцог стал дофином – корона оказалась на расстоянии вытянутой руки. Он наверняка втайне ликует.

Она подошла к мужу, положила руку ему на предплечье. Ей показалось, что он не заметил ее прикосновения, поскольку он не отстранился.

– Теперь, когда возмездие состоялось, мы должны постараться все забыть, – сказала она.

Он повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Я не могу забыть, – сказал Генрих. – Он был моим братом. Мы вместе… сидели в тюрьме. Любили друг друга. Я никогда не забуду его.

Его губы дрогнули. Увидев, что воспоминания размягчили Генриха, Катрин решила обратить ситуацию себе на пользу.

– Да, Генрих, я понимаю. Он был твоим любимым братом. Но ты не должен поддаваться горю, любовь моя. Тебя ждет твоя жизнь и любящая жена… она хочет быть твоей настоящей женой.

Катрин тотчас поняла допущенную ею ошибку. Искусная в интриге, она была неловкой в любви. Она не понимала законов внезапно пришедшей к ней страсти.

Генрих освободился.

– Хотел бы я знать, кто убил его, – сказал он; его глаза, смотревшие на жену, пылали ненавистью. Она вздрогнула, и он это заметил.

Генрих быстро отвернулся от нее, словно желая установить между ними максимально возможную дистанцию. Словно, находясь рядом с ней, он не мог избавиться от ужасных подозрений.

– Генрих… Генрих… Куда ты?

Она знала, куда он пойдет сейчас. Это знание пробуждало в ней ярость, лишало самообладания, которое она считала своим главным оружием.

Он произнес холодным тоном:

– Я не считаю нужным докладывать тебе о всех моих передвижениях.

– Ты снова идешь к ней… снова. Бросаешь свою жену в такой день… чтобы развлекаться с любовницей.

Она заметила, что краска начала заливать его лицо; Генрих гневно стиснул свои губы.

– Ты забываешься, – сказал он. – Я уже говорил тебе, что Диана де Пуатье не является моей любовницей. Она – мой большой друг; благоразумие и спокойный характер этой женщины позволяют мне отдыхать в ее обществе от сцен, которые время от времени устраивают другие особы.

Он ушел; она проводила его взглядом. Он лгал! Диана была его любовницей. От Генриха следовало ждать такое вранье; он считал, что поступает благородно, по-рыцарски. Но он и правда обладал благородством рыцаря.

В тот день, когда влюбленная Катрин стала дофиной Франции, она забыла о своем высоком звании; сейчас девушку интересовали лишь отношения Генриха и Дианы.

Я узнаю, правду ли он говорит! – поклялась она себе. Пусть даже для этого мне придется спрятаться в ее покоях.

Диана, покинув шатер в сопровождении фрейлин, размышляла о своем новом положении.

Когда они оказались в покоях Дианы, она заставила их на коленях помолиться за спасение души графа. Она опустилась на колени вместе с ними. По завершении молитвы она велела им раздеть ее; сославшись на недомогание, вызванное зрелищем, она сказала, что хочет отдохнуть в одиночестве.

Она пристально посмотрела на девушек. Аннетта, Мари и Тереза всегда проявляли к ней огромное уважение. Не появилось ли сейчас в их глазах нечто новое? Возможно, они понимали, что в ее жизни произошла перемена. Действительно, только глупец этого не увидел бы.

– Подай мне подушку, Тереза. Спасибо.

Она была всегда любезна с ними. Она знала, что они любили бы ее, если бы она не внушала им легкий страх. Они считали ее колдуньей.

– Накрой меня тем пледом, Аннетта. Я хочу, чтобы меня не беспокоили.

Девушки застыли в нерешительности.

– Что такое? – спросила Диана, разглядывая свои длинные белые пальцы, на которых сверкали бриллианты. На одном из пальцев правой руки она носила кольцо с рубином – подарок Генриха.

– Даже если придет герцог Орлеанский, мадам?

Диана подняла бровь, и Аннетта покраснела.

– Извините меня, – сказала она. – Я имела в виду месье дофина.

– В этом случае, – отозвалась Диана, – зайди ко мне. Я скажу тебе, приму я его или нет. Для всех остальных я отдыхаю.

Девушки покинули Диану; она улыбнулась, представив себе, как они шепчутся о ней. Их, конечно, изумило то, что ее отношение к своему любовнику не изменилось после того, как он стал наследником престола.

Протягивая по просьбе короля руку дружбы его сыну, она не думала о том, что однажды станет самой могущественной женщиной Франции. Здоровье короля оставляло желать лучшего; когда он умрет, Генрих, ее Генрих, взойдет на трон. Она сможет формировать его окружение, влиять на политику.

Мадам д'Этамп, эта надменная шлюха, будет изгнана со двора; она заплатит за то, что позволяла себе бросать оскорбления в адрес Дианы де Пуатье. Ее ждет триумф. Закрыв глаза, Диана увидела себя возле молодого короля, принимающей поклонение его подданных вместо слабохарактерной бледной итальянки. Слава богу, что Катрин такая робкая, мягкотелая. Некоторые жены способны доставлять серьезные неприятности.

По чьему приказу Монтекукули отравил молодого Франциска? Правда ли, что он получил указания от испанских генералов? Возможно. Люди считали, что в этой истории замешана итальянка, жена Генриха, но они были готовы обвинить любого итальянца. Они слышали рассказы об отравлениях и насилии в Италии и были готовы видеть в каждом итальянце убийцу.

Стук в дверь, которого она ждала, прервал ее мысли.

– Мадам, пришел месье дофин.

– Впустите его через пять минут, – приказала она.

Ее девушки снова изумились. Она осмеливалась заставлять ждать самого дофина, будущего короля.

Диана взяла зеркало и посмотрела на себя. Она выглядела прекрасно. Неудивительно, что ее считают колдуньей. На ее лице не было следов усталости, кожа поражала своей свежестью, темные глаза оставались ясными. Она откинула назад длинные волосы и убрала зеркало. Истекли пять минут, дверь открылась, и в комнату вошел Генрих.

Приблизившись к кровати, он опустился на колени.

– Дорогой мой! – сказала Диана.

Он, как всегда страстно, поцеловал ее руки. Он уже не был тихим, робким юношей. Он превратился в нетерпеливого любовника. Но, обретя новый, более высокий, статус, он по-прежнему относился к ней, как к своей богине.

Он поднялся и сел на кровать возле Дианы. Она обхватила руками его голову и поцеловала.

– Ты можешь быть дофином Франции, – сказала она, – но никогда не забывай, что ты – мой Генрих.

– Дофин Франции, – сказал Генрих, – что это такое? Когда ты говоришь, что я – твой, я становлюсь счастливейшим человеком этой страны.

Она негромко засмеялась.

– О! Кажется, я все-таки научила тебя галантности.

Он уткнулся лицом в нежный белый атлас ее платья. Этот поступок напомнил Диане о мальчике, которым Генрих был совсем недавно.

После недолгого молчания он произнес:

– Диана, кто, по-твоему, велел молодому итальянцу убить моего брата? Я хотел бы это знать.

Глядя на его темные волосы, она подумала – он знает? Подозревает кого-то?

– Генрих, – прошептала она, – ты догадываешься, кто мог совершить это?

Посмотрев ей в глаза, он сказал:

– Кое-кому его смерть принесла пользу. Например, мне.

Нет! – решила она. – Ерунда. Он знает не больше, чем я. В противном случае он сказал бы ей; они ничего не скрывали друг от друга.

– Обещай мне, любовь моя, – попросила Диана, – что ты не будешь ничего пить поспешно. Пусть все пробуют, прежде чем это коснется твоих губ.

– Мне кажется, что я в безопасности, Диана.

Он посмотрел на нее радостно; он словно не желал ничем омрачать счастье, которое она дарила ему.

– Забудем об этом. Франциск мертв. Ничто не воскресит его. Я молю Бога о том, чтобы я с честью носил корону, если этому будет суждено случиться. Если же я окажусь недостойным, пусть ее заберут у меня.

Диана привлекла Генриха к себе. Она уже знала, что он непричастен к убийству брата. Она знала, что ей повезло с любовником. Будучи практичной женщиной, она не могла, лежа в его объятиях, не думать о славном будущем, которое ждало некоронованную королеву Франции.

К весне следующего года слухи и домыслы о смерти дофина в основном угасли. Один из названных графом генералов был убит в сражении, так и не услышав, в чем его обвиняют. Другой заявил, что это нелепость. На некоторое время вспыхнули дискуссии о том, как предать его правосудию, но потом об этом перестали говорить. Испанцы презрительно смеялись над этим обвинением; французы не были уверены в его обоснованности. Поскольку ничто не могло вернуть молодого Франциска к жизни, король предпочел забыть эту историю.

Катрин знала, что многие по-прежнему шепотом осуждают «итальянку», как ее называли во всей Европе; многие и поныне считали ее участницей заговора, целью которого было убийство Франциска и приближение Генриха к трону.

Молодая Мадаленна стала шпионкой Катрин. Бедная, глупая, маленькая Мадаленна! Она боялась своей госпожи, видела в ней то, что было скрыто от глаз других, живших не столь близко от Катрин. То, что она замечала, завораживало девушку – подобным образом змея завораживает свою жертву. Мадаленна исполнила много поручений, которые приводили ее в самые необычные места. Однажды ей пришлось спрятаться в покоях вдовы великого сенешаля, когда ее посетил дофин. Мадаленна доложила своей хозяйке обо всем увиденном и услышанном. Девушка боялась, что ее обнаружат; она не смела даже представить себе, что произойдет, если дофин или Диана найдут ее в шкафу, где она сидела. Но как ни пугали девушку задания Катрин, она выполняла их весьма старательно, поскольку сама госпожа внушала ей еще больший страх. Мадаленна не могла точно сказать, что ее пугало в Катрин. Возможно, то, что скрывалось под улыбками и хорошими манерами, под мягкостью обращения с окружающими. За безмятежным фасадом таились, с одной стороны, страстная любовь к дофину, а с другой – радость узнавать то, что не предназначалось для ее ушей и глаз. За скромностью прятались коварство и безумная гордость. Мадаленна знала многое другое и поэтому испытывала страх. Она помнила, как сверкали глаза госпожи после вылазки в покои Дианы, где Мадаленне пришлось сидеть в шкафу; дофину интересовали неприличные подробности, она словно просила продолжать пытку как можно дольше. Это казалось странным, жутким. Часто, думая о своей госпоже, Мадаленна испытывала потребность перекреститься.

Сейчас девушка радовалась тому, что дофин покинул двор.

Генрих находился в Пьемонте. Французы вторглись в Артуа и ликовали по поводу успешной кампании, но вскоре королем овладело беспокойство. Проведя некоторое время среди солдат, он затосковал по комфорту и роскоши двора, по беседам и прелестям его любовницы. Поэтому он приостановил военные действия, распустил армию, за исключением пьемонтского гарнизона, которым командовали Генрих и Монморанси, и вернулся в Париж. В честь его возвращения были устроены торжества.

Настало лето. В это время года Фонтенбло становился сказочным местом. Франциск обрел временный покой в этом дворце среди статуй и картин. В промежутках между пиршествами он часто любовался итальянской живописью – «Джокондой» Леонардо, «Ледой» Микеланджело, тициановской «Магдалиной», другими полотнами. Когда эти шедевры надоедали ему, начиналась полоса комедий и сценок с масками, балов и празднеств; или же король уезжал верхом в лес со своим Узким Кругом.

Катрин тоже не ведала покоя, хотя об этом никто не догадывался. Когда король отправлялся на охоту, она часто находилась рядом с ним. Он любил демонстрировать ей свои шедевры и обсуждать их с Катрин, тем более что многие картины были созданы ее соотечественниками. Он любил слушать ее рассказы о Флоренции; они часто беседовали вдвоем на итальянском языке.

Но любовь мужа значила для Катрин так много, что она охотно обменяла бы на нее дружбу короля. Она мечтала о Генрихе, желала его; Катрин, радуясь тому, что он находится в Пьемонте и не встречается с Дианой, все же с нетерпением ждала его возвращения.

Мадаленна принесла Катрин новость. Такую, какую ей меньше всего хотелось услышать, подумала итальянка.

– Моя госпожа, говорят, что дофин влюбился в юную итальянку… дочь пьемонтского купца. Она молода и красива, он навещает ее очень часто…

Катрин сжала запястье девушки; в глазах дофины появился огонь, который всегда вспыхивал там при упоминании о Генрихе.

– Продолжай, Мадаленна.

– Говорят, что у них будет ребенок… и что они оба этому рады.

Катрин отпустила руку девушки. Подошла к окну и посмотрела в него. Она не хотела, чтобы Мадаленна увидела ее слезы. Мадаленна должна считать ее сильной… пусть даже жестокой при необходимости, но всегда сильной. Значит, он влюбился! И двор перешептывается об этом, радуясь новому скандалу, который еще сильнее поразит страдающее сердце Катрин де Медичи. Он наконец убежал от своей немолодой пассии… но не к жене, которая любила его так горячо, что, думая о нем, теряла голову и самообладание. Какое унижение! Неужели ей суждено терпеть его вечно? Соперница была тоже итальянкой – еще более юной, чем Катрин. Дочь пьемонтского купца! Жена Генриха была флорентийской Медичи. Будущей королевой! Однако он не мог полюбить ее и дать ей ребенка.

Она закрыла глаза, борясь со слезами.

– Я подумала, что… вам следует знать об этом. Надеюсь, я не совершила ошибку, – пробормотала Мадаленна.

– Разве я не велела тебе сообщать мне все новости, которые ты узнаешь? Теперь, Мадаленна, скажи мне все. Что говорят при дворе о моем муже и его новой любовнице?

– Я… я не знаю.

– Не бойся, Мадаленна. Бояться тебе следует лишь тогда, когда ты утаиваешь что-то от меня.

– Люди смеются над… вдовой сенешаля.

Катрин разразилась громким смехом, который тотчас подавила.

– Да? Да?

– Однако кое-кто говорит, что она никогда не была его любовницей и лишь нянчила, воспитывала месье Генриха… Что поскольку она была только его другом и советчицей, эта история не изменит их отношений.

Катрин приблизилась к девушке.

– Но мы-то так не считаем, да? Те, кто говорит это, не имеют ловкой служанки, сидящей в шкафу, когда эта парочка нежничает.

Мадаленна, покраснев, отпрянула от Катрин. Ее пугали внезапный громкий смех и грубоватый тон госпожи, которая за пределами своих покоев была застенчивой, стыдливой.

– Я сделала это по вашему приказу, мадам, – сказала Мадаленна.

– Помни, Мадаленна, выполняя моя задания, ты всегда действуешь по собственной инициативе. Если бы тебя обнаружили, скажем, в шкафу, ты должна была бы придумать какое-то объяснение. Пожалуй, тебе придется повторить этот трюк, когда дофин вернется из Пьемонта.

Катрин снова засмеялась и ущипнула девушку за щеку.

– Ничего не бойся, дитя мое. Ты сработаешь на славу. И я вознагражу тебя тем, что оставлю при себе. Тебе не придется возвращаться во Флоренцию. Там свирепствует тиран. Ты никогда не видела моего родственника, Алессандро. Только безумец способен променять Париж на Флоренцию. Кто пожелает вернуться в Италию, если можно оставаться во Франции? Не бойся. Ты останешься здесь. А теперь расскажи, что говорят обо мне.

Мадаленна смущенно проглотила слюну и опустила глаза.

– Все находят странным, что он смог сделать ребенка этой малышке… а своей жене – нет.

– Что еще?

– Говорят, что он питает слабость к итальянским…

– Купцам, да? А люди не говорят, что купчиха Медичи привила ему вкус к торговле?

Мадаленна кивнула.

– Но ведь люди смеются не над дофиной, Мадаленна, а над мадам Дианой, верно?

– Мадам д'Этамп ликует. В честь короля устраивается грандиозный бал, – поспешила добавить девушка, желая переключить внимание Катрин.

– В честь девушки из Пьемонта! – Катрин снова громко рассмеялась.

Но, отпустив Мадаленну, она всплакнула. Девушку звали Филиппой; Катрин слышала это имя, не зная, почему люди произносят его. Филиппа из Пьемонта. Катрин попыталась представить себе суровые губы Генриха, целующие воображаемое лицо, – несомненно, очень красивое, – смуглой, нежной девушки. Итальянская любовь – всегда страстная, требовательная.

Как жестока жизнь! Катрин особенно задевало то, что избранницей Генриха стала юная итальянка. В чем моя ошибка? – снова и снова спрашивала она себя. – Почему он влюбился в мою простую соотечественницу и пренебрегает своей благородной женой?

Но приняв участие в маскараде и услышав шепот, намеки, насмешки, она воспряла духом, потому что происшедшее больше задевало Диану, чем ее, Катрин.

Генрих возвращался в Париж; Катрин переполняло предвкушение; радостная надежда периодически сменялась в ее душе отчаянием.

Она проводила много времени в уединенном доме у реки. Для Катрин изготавливались духи; она научилась искусно пользоваться косметикой. Она решила сделать так, чтобы Генрих, вернувшись в Париж, увидел новую Катрин.

Он поддавался женским чарам; маленькая пьемонтка доказала это. Она, Катрин, отнимет его у итальянки точно так, как итальянка отняла Генриха у Дианы.

Катрин была сейчас хорошенькой; она благоухала восхитительными новыми духами, созданными специально для нее братьями Руджери. Катрин ощутила душевный подъем, услышав пение труб и рожков – кавалькада, возглавляемая Генрихом, ехала по улицам столицы.

С отчаянно бьющимся сердцем она вышла на площадь перед Бастилией, где король устроил своему сыну торжественную встречу. Стены здания по такому случаю были увешаны прекрасными французскими гобеленами, тысячи свечей освещали зал. После банкета должен был состояться бал.

Франциск, любивший такие мероприятия, выглядел моложе, чем в последние несколько недель. Сейчас он затмевал всех окружающих.

Под звуки труб Генрих въехал во двор; он тотчас подошел к королю, который тепло обнял его и расцеловал в обе щеки. Затем Генриха обняла королева.

– А вот, – сказал Франциск, обняв Катрин и подтолкнув ее вперед, – наша дорогая дочь и твоя любимая жена, которая с момента твоего отъезда жила ожиданием этого дня.

Катрин, чье сердце отчаянно билось под расшитым корсажем, застенчиво подняла глаза и посмотрела на мужа. Он сухо обнял ее. Она не заметила на его лице радости. Она сказала себе, что он скрывает ее, возможно, стыдясь скандальных слухов, которые опередили его. И все же она знала, что обманывает себя.

– Генрих… – прошептала она так тихо, что только он один услышал ее.

Он ей не ответил. Генрих отступил назад, готовясь приветствовать людей, которые спешили, преклонив колено, поцеловать руку их будущего правителя.

Скоро настала очередь вдовы великого сенешаля преклонить колено и выразить свое почтение дофину; глаза не только Катрин, но и всех окружающих были обращены на эту пару; придворные толкали соседей в обтянутые щелком бока своими увешанными драгоценными камнями пальцами; весь двор, включая короля и мадам д'Этамп, замер в ожидании.

Диана… она показалась сейчас Катрин более прекрасной, чем когда-либо. Ее черно-белое платье было расшито жемчугами; бриллианты украшали ее иссиня-черные волосы. Безмятежная, уверенная в себе, она, казалось, не замечала того интереса, с которым люди смотрели на нее, хотя, конечно, Диана видела, что глаза всех прикованы к ней.

Если Диана умела скрывать свои чувства, то этого нельзя было сказать о молодом дофине. Он покраснел, его глаза заблестели, и окружающим показалось, что его любовь к Диане отнюдь не угасла. Но в его взгляде затаились печаль, страдание и стыд. Послышались негромкие смешки, смолкнувшие под строгим взглядом короля, который в душе сам смеялся. Генрих напоминал сейчас провинившегося супруга.

Диана, улыбаясь, встала; произнеся обычные слова приветствия, она повернулась и отошла к старшему сыну герцога де Гиза. Дофин проводил ее взглядом, полным грусти.

Король приказал сыну сесть рядом с ним, поскольку он хотел обсудить с Генрихом военные дела.

Спектакль закончился.

На банкете Генрих должен был по этикету сидеть рядом со своей женой; Диана заняла место среди свиты королевы. Но все, в том числе и Катрин, заметили, что его взгляд постоянно устремлялся в сторону величественной дамы в черно-белом платье. Диана, беседовавшая с королевой о благотворительных акциях, казалась очень счастливой.

После банкета Диана избегала общества дофина; она не отпускала от себя своих союзников, молодых де Гизов.

Катрин, воспользовавшись удобным моментом, покинула торжества. Она позвала к себе Мадаленну. Глаза девушки округлились от страха; она боялась возвращения дофина; она заранее знала, что ее ждет.

– Отправляйся, – глаза Катрин сверкали, лицо было бледным, – в покои Дианы. Спрячься получше. Я хочу знать, что произойдет между ними.

Диана отправилась к себе. Вскоре Генрих последовал за ней.

Когда служанка спросила ее, должны ли они помочь своей госпоже раздеться, она невозмутимо улыбнулась.

– Пока нет, Мари. По-моему, ко мне придет посетитель.

Едва она закончила фразу, как в дверь постучали.

– Мари, – произнесла Диана, – если это дофин, скажи ему, что я приму его. Впусти его и оставь нас одних.

Генрих неуверенно вошел в комнату, и Диана вспомнила мальчика; которого она нашла в саду в тот день, когда они говорили о лошадях.

Приветливо улыбнувшись, Диана протянула Генриху обе свои руки. Служанки покинули комнату и закрыли за собой дверь.

– Я счастлива, что ты вернулся, – сказала Диана.

– А я… несчастен, – ответил он.

– Генрих, такого быть не должно. Пожалуйста, не становись на колени. Это мне следует опуститься перед тобой на колени. Сядь рядом со мной, как раньше, и скажи мне, что делает тебя несчастным.

– Ты знаешь, Диана.

– Ты имеешь в виду юную итальянку из Пьемонта?

– Это правда, Диана, – выпалил он. – Все, что говорят люди, – правда. Я не понимаю самого себя. В меня словно вселился дьявол.

– Пожалуйста, не переживай, Генрих. Ты любишь эту девушку?

– Люблю ли я ее? Я люблю только одну женщину и буду любить ее всю мою жизнь. Я всегда знал это. Но мне было одиноко, грустно без тебя. У нее твои иссиня-черные волнистые волосы. Тебя не было со мной, Диана, и я ухватился за твое подобие.

Она улыбнулась ему. Глядя на нее, Генрих удивился тому, что он нашел в юной итальянке из Пьемонта какое-то сходство с Дианой. Никто на свете не мог сравниться с ней.

– Дорогой мой, – ласково промолвила она, – для печали нет причин. Ты уехал, но теперь вернулся. По-моему, нам следует радоваться.

– Ты простишь меня? – взмолился он. – Поймешь меня? Это было короткое влечение. Когда я удовлетворил его, оно исчезло. Оно возникло из моей тоски по тебе.

– Я всегда знала, – сказала она, – что для тебя и для меня существует только одна любовь.

Повернувшись к Генриху, она обняла его.

– Не будем говорить о прощении, любовь моя, – добавила Диана. – Люди шептались, усмехались. Ну, ты знаешь мадам д'Этамп. Это было унизительно… для некоторых.

– Как я ненавижу эту женщину! Я глубоко опечален тем, что дал кому-то повод унижать тебя. Я ненавижу себя за это. Лучше бы меня убили в сражении до этой истории.

Она нежно поцеловала его, как в начале их дружбы. Любовь Генриха к Диане была неистовой, страстной; ее же чувство к нему было в значительной мере материнским.

– Тогда я была бы безутешна, – сказала она. – Если бы ты не вернулся ко мне, я бы не пережила этого.

Они сели, обнимая друг друга.

– Диана… так ты меня прощаешь? Мы будем считать, что ничего не случилось?

– Мне нечего прощать тебе. Я знала, что это ничего не значащий эпизод, и ты подтвердил это. Тебе было одиноко, хорошенькая девушка развлекла тебя. Я благодарна ей за то, что она на какое-то время сделала тебя счастливым. Скажи, ты бы не хотел, чтобы она приехала сюда… в Париж?

– Нет!

– Значит, ты больше не любишь ее?

– Я люблю только одну женщину. Я всегда буду любить ее одну.

– Тебя не влечет к этой девушке?

– Когда я понял, что я наделал, я потерял всякое желание ее видеть. О, Диана, любовь моя, мы сможем забыть о случившемся?

– Нет, это невозможно – я слышала, что у нее будет ребенок.

Генрих густо покраснел.

Она засмеялась.

– Ты снова забыл о своем положении, Генрих. – Этот ребенок когда-нибудь станет отпрыском короля Франции. Ты упустил это из виду?

– Меня гложет стыд. Ты так добра и красива. Ты понимаешь мои горести, слабости, застенчивость, смущение. Когда мы вместе, я становлюсь счастливым, хоть я и осквернил наш прекрасный союз своей изменой.

Диана щелкнула пальцами. Ее глаза сияли, рот улыбался. Она думала о том, что двор смеялся слишком поспешно. Она возьмет это дело в свои руки. Пусть двор увидит в ней не любовницу Генриха, а его ближайшего друга и самого главного человека в его жизни, духовную сестру.

– Дорогой мой, – сказала она, – ребенок требует ухода, он нуждается в воспитании, соответствующем его статусу.

– Его статусу!

– Дорогой мой, это твой ребенок. Уже одно это делает его заслуживающим моего внимания. Генрих, ты позволишь мне заняться им лично? Я хочу, чтобы после рождения его доставили во Францию. Я сама буду руководить его воспитанием и обучением.

– Диана, ты просто чудо!

– Нет, – небрежно сказала она. – Я люблю тебя и хочу, чтобы ты относился к себе с уважением и исполнил свой долг.

Он обнял ее.

– Я мечтал о тебе, – сказал Генрих. – Постоянно думал о тебе, даже когда был с ней.

Диана упала в его объятия. Она на время перестала быть практичной француженкой. Она была готова принимать его обожание, которое быстро переходило в страсть.

Катрин не увидела мужа в этот день. Мадаленне удалось выскользнуть из покоев Дианы, когда любовники заснули, так что Катрин знала обо всем происшедшем.

Она всю ночь беззвучно рыдала. Ее надежды не оправдались. Коварная ведьма вновь обворожила Генриха одной своей улыбкой.

Он появился на следующий день радостным, торжествующим любовником, чья шалость была прощена. На Генрихе были цвета Дианы – черный и белый.

Двор стал еще сильнее восхищаться Дианой; ненависть Катрин к своей сопернице также возросла. Мадам д'Этамп испытала разочарование и даже тревогу.

Когда юная пьемонтка родила ребенка Генриха, вдова сенешаля сдержала свое слово; его привезли во Францию, и Диана договорилась насчет его воспитания.

Это была девочка; к удивлению и восхищению многих, вдова сенешаля нарекла ее Дианой.