Текст книги "Мадам Змея"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Молодому Франциску было легче. Он был дофином, люди держались с ним почтительно, потому что ему предстояло стать королем. Они не обращали внимания на мрачного Генриха. Отец пожимал плечами и почти не смотрел на сына. У Генриха не было друзей.
Он лежал на траве, погруженный в свои переживания, когда в саду кто-то появился. Это была дама в черно-белых туалетах. Он вскочил с земли. Он ненавидел ее, потому что должен был кланяться ей, но не умел это делать изящно. Люди смеялись над его неловкостью. Неуклюжий испанец! Он больше похож на крестьянина, чем на герцога!
Женщина улыбнулась, и Генрих увидел, что она красива. Улыбка была искренней, дружеской, без намека на превосходство и презрение. Но в следующее мгновение Генрих не поверил этой улыбке, насторожился.
– Надеюсь, ты простишь меня за то, что я нарушила твое уединение, – сказала дама.
– Я… я сейчас уйду и предоставлю сад вам.
– Пожалуйста, не делай этого.
Он отодвинулся от нее; если бы просвет в живой изгороди был рядом, Генрих убежал бы от дамы.
– Пожалуйста, сядь, – попросила она. – На траву… Иначе я подумаю, что прогнала тебя отсюда, и очень огорчусь. Ты не хочешь расстроить меня, верно?
– Я… я… не думаю, что мое присутствие…
– Я все объясню. Я увидела тебя через окно дворца. Я сказала себе: «О! Это герцог Орлеанский. Мне нужен его совет. Это мой шанс!»
Кровь прилила к его лицу.
– Мой совет? – сказал Генрих.
Она села на траву рядом с ним, что было странным поступком для такой дамы.
– Я хочу купить лошадей. Я знаю, что ты превосходно разбираешься в них. Я могу рассчитывать на твою консультацию?
Он посмотрел на нее по-прежнему недоверчиво, но его сердце забилось чаще. Он испытывал то радость, то настороженность. Она дразнит его, смеется над ним? Не намерена ли она показать ему, что он ничего не смыслит в том единственном деле, знатоком которого считает себя?
– Я уверен, что вы сможете найти людей…
Он собрался встать. Сейчас он попытается поклониться и убежать из сада.
Но дама положила свою тонкую кисть на его рукав.
– Я могу найти людей, умеющих говорить с умным видом, но мне требуется человек, мнению которого я могу доверять.
Он поджал губы. Она смеется над ним.
Женщина быстро продолжила:
– Я видела, как ты возвращался с охоты. Ты ехал на гнедой кобыле… прекрасное животное.
Еле заметная улыбка изогнула края его рта. Никто не мог смеяться над его кобылой – она была великолепна.
– Я бы хотела приобрести такую лошадь, если это возможно. Хотя вряд ли это возможно.
– Сделать это будет непросто, – сказал он и легко заговорил о восхитительном животном – о ее возрасте, достоинствах, характере.
Дама слушала очень внимательно. Генрих никогда еще не говорил ни с кем так долго. Поняв это, он снова стал косноязычным и захотел убежать.
– Расскажи мне еще, – попросила дама. – Я вижу, что поступила правильно, обратившись к тебе за советом.
Он заговорил о достоинствах других своих лошадей.
Она, в свою очередь, рассказала ему о своем доме, замке Ане, стоящем в долине реки Юры, о лесах, окружавших его. Это были великолепные охотничьи угодья, но она чувствовала, что они нуждаются во внимании специалиста. Там нужно многое сделать – вырубить старые деревья, посадить молодые. Он может многое рассказать ей об охотничьих угодьях.
Она выразила желание, чтобы он посмотрел их.
– Я с удовольствием покинула бы на время двор, – сказала женщина.
Генрих спросил, как ее зовут.
– Кажется, я не видел вас прежде.
Он был уверен в этом – он не мог забыть такую женщину.
– Я состою в свите королевы. Я люблю ее, но порой мне бывает одиноко. Понимаешь, я – вдова. Мой муж умер два года тому назад. Счастливые дни трудно забыть.
Она разгладила нежными белыми пальцами дорогую ткань своего платья. Она похожа на статуэтку, подумал юноша. На изображение красивой святой.
– Боюсь, я чувствую себя не в своей тарелке среди этого веселого двора, – добавила она.
– Я тоже! – с горечью произнес он. Ему уже расхотелось убежать; Генриху нравилось сидеть здесь и разговаривать с этой дамой. Он боялся, что кто-нибудь зайдет в сад и потребует ее внимания. Тогда он снова почувствует себя застенчивым юношей, неловким и скучным.
– Неужели? – сказала она. – Ты – сын короля. Я – всего лишь одинокая вдова.
– Мой отец… он ненавидит меня! – вырвалось у Генриха. Он не посмел сказать, что сам ненавидит отца, но его тон намекал на это.
– О нет! Никто не испытывает к тебе ненависти. И твой отец – в первую очередь. У меня есть две дочери. Я знаю. Родители не могут ненавидеть своих детей.
– Мой отец – может. Он любит моего младшего брата Карла. Любит моих сестер – Мадлен и Маргариту. Думаю, что любит дофина, хотя часто сердится на него. Но меня… нет. Я раздражаю отца.
– Нет, нет!
– Уверяю вас, это так. Я вижу это по его лицу, по его словам. Франциск – дофин, когда-нибудь он станет королем, отец не забывает об этом. Но он поддразнивает Франциска. Говорит, что он слишком надутый, одевается, как испанец, и предпочитает воду вину. Франциск умнее меня. Он быстрее овладевает французским. Но больше других своих детей отец любит Карла. Карлу повезло. Он был слишком мал, поэтому его не отправили в Испанию.
– Ты мог бы завоевать расположение отца так же легко, как Франциск.
– Каким образом? – с интересом спросил Генрих.
– Это потребует времени. Твой отец всегда окружает себя веселыми, остроумными людьми. Он не обижается, когда подшучивают над ним, если это его смешит. Заставив отца засмеяться, ты наполовину завоюешь его сердце.
– Он смеется надо мной… делает из меня посмешище.
– Он любит смеяться. Его остроумие – высшего сорта, оно понятно не каждому.
– Мой младший брат умеет его рассмешить.
– О, месье Карл будет копией своего отца. Герцог, если бы ты меньше боялся разочаровать своего отца, тебе было бы легче понравиться ему.
– Да, – согласился юноша, – это верно. Я всегда думаю о том, что я отвечу ему, прежде чем услышу его вопрос.
– Прежде всего ты должен запомнить: тебе нечего бояться. Когда ты кланяешься или целуешь руку даме, не бойся показаться неловким. Не думай об этом. Стой прямо, с высоко поднятой головой. Гораздо легче нравиться людям, когда не стремишься к этому. Извини меня. Я слишком много говорю.
– О, нет! Никто еще не говорил со мной так доброжелательно.
– Я рада, что не наскучила тебе, поскольку собираюсь позволить себе вольность. Не согласишься ли ты приехать в мой дом и посмотреть мои конюшни?.. Может быть, осмотреть угодья и дать мне совет насчет земли?
Его лицо посветлело.
– Мне бы очень хотелось сделать это.
Радость исчезла с его лица.
– Я не получу разрешения покинуть двор.
Он нахмурился, услышав слова отца: «Ты хочешь нанести визит даме! Мой дорогой Генрих! Сердечные дела требуют соблюдения внешнего приличия… даже здесь, во Франции». Он скажет нечто подобное и с присущим ему изяществом опорочит имя этой очаровательной дамы. Генрих чувствовал, что не может допустить этого.
– Ты можешь взять с собой спутников. Почему нет?
– Боюсь, отец не позволит.
– Герцог, ты разрешишь мне поговорить с королем? Я скажу, что намерена пригласить к себе гостей, в том числе и тебя.
Она сумела облечь свой план в такую форму, что он показался Генриху вполне осуществимым. Некоторые люди обладают таким даром. Они умеют искусно выражать свои мысли. Он же был весьма неловким.
– Я получу большое удовольствие, – сказал Генрих. – Но, боюсь, вы скоро захотите, чтобы я уехал.
Она засмеялась.
– Прости меня, но, по-моему, тебе следует избавиться от чрезмерной скромности. Всегда помни, что ты – герцог Орлеанский, сын короля. Забудь годы, проведенные в Испании. Они остались в прошлом и не вернутся. Надеюсь, тебе не будет скучно в моем замке. Я постараюсь принять должным образом сына короля. Мой дорогой друг, ты позволишь мне поговорить с королем? Пожалуйста, скажи «да».
– Я буду безутешен, если не смогу приехать, потому что хочу посмотреть ваш замок, лошадей и угодья.
Она протянула ему руку; он взял ее, густо покраснев.
Женщина приблизилась к Генри.
– Не забывай, что ты – сын короля Франции.
Она была права. Он – сын короля. Никогда прежде он не ощущал этого так остро.
Он проводил ее взглядом. Она покинула сад. Уходя, она повернула голову и улыбнулась.
Она прекрасна, как богиня, подумал Генрих, и очень добра.
Летние месяцы стали самыми счастливыми в жизни Генриха. Случилось чудо – дама получила разрешение короля на приезд Генриха. Обедая, болтая и катаясь верхом с вдовой сенешаля Нормандии, он уже был не тем, что прежде.
– Я буду называть тебя Генрихом, – сказала она, – а ты зови меня Дианой – ведь мы друзья навеки, верно?
Он пробормотал, что надеется всегда оставаться достойным ее дружбы. Они много ездили на лошадях, хотя при других обстоятельствах он уделял бы этому занятию еще больше времени. Диана любила охоту не так страстно, как Генрих, она не могла рисковать своим прекрасным телом. Она превосходно справлялась с заданием короля. В ее обществе юноша освобождался от своей неловкости; к сожалению, она возвращалась к нему, когда они были на людях.
Она привязалась к Генриху. Он не был лишен обаяния. Ей льстила его зарождающаяся преданность. Она привыкла к восхищению, но этот мальчик вызывал в чей чувства, которые она не испытывала прежде. Ее переполняло сочувствие к Генриху. С ним обходились очень плохо. Неудивительно, что он так чувствителен к проявлению доброты.
Очень скоро после их первой встречи Генриху стало казаться, что он не может быть счастлив без Дианы. Она казалась ему богиней, самим совершенством. Он не просил у нее ничего, кроме права служить ей. Он хотел участвовать в турнирах под ее цветами, но многие носили цвета Дианы, чтобы добиться ее благосклонности. Генрих не хотел, чтобы его преданность Диане была истолкована людьми превратно. Он не стремился к тем милостям, о которых мечтали другие мужчины. Он был счастлив сидеть возле нее, любоваться ее прекрасным лицом, слушать мудрые фразы, слегавшие с совершенных губ Дианы, наслаждаться добротой женщины.
Она подарила ему лошадь; он выбрал для нее несколько животных, и она купила их. Диана попросила его указать на лучшую лошадь, и когда он, догадываясь о ее намерении, сделал это, она сказала, что дарит ее Генриху. Он запротестовал со слезами на глазах. Он не хотел получать от нее подарки. Он хотел лишь находиться рядом с ней. Но она, засмеявшись, сказала: «Почему не принять подарок от друга?»
– Эта лошадь будет мне дороже всех остальных, – серьезно сказал Генрих.
Все ее поступки были необычными. Она с таким изяществом и тактом обсуждала с Генрихом его костюмы, советовала ему, как следует одеваться, кланяться, приветствовать мужчин и женщин, что это не казалось уроком. Она не могла научить его лишь одному – улыбаться другим людям. Он улыбался только ей одной.
Услышав, что ему предстоит жениться на девушке из Италии, он встревожился. Он тотчас отправился к Диане и поделился с ней новостью.
Она проявила понимание, сочувствие. Взяла его за руку, точно он был ее сыном. Рассказала, как ее, пятнадцатилетнюю девочку, выдали замуж за старика. Поделилась с ним своими тогдашними страхами.
– Но, Генрих, я быстро поняла, что бояться нечего. Мой муж был пожилым человеком; эта юная итальянка – твоя ровесница. Тебе не стоит бояться маленькой девочки.
– Да, Диана, чего мне бояться? Просто мне не хочется жениться.
– Мой юный друг, человек столь высокого происхождения, как ты, должен жениться.
– Тогда я бы хотел сам выбрать себе супругу.
Он поднял голову и посмотрел Диане в глаза.
– Но та, которую я выбрал бы, слишком хороша для меня.
Диана изумилась. Что произошло с мальчиком?
Она непринужденно рассмеялась.
– Послушай, мой дорогой, кто может быть слишком хорош для герцога Орлеанского?
Он собрался что-то пробормотать, но она быстро сменила тему.
Хорошо, подумала Диана, что он женится. Она надеялась, что юная итальянка окажется достаточно хорошенькой и понравится ему.
Генрих обрадовался, узнав, что Диана вошла в свиту, которая будет сопровождать его до Марселя, где ему предстояло встретить юную Медичи и жениться на ней.
НЕВЕСТА ЕКАТЕРИНА
Лучший город Европы – Флоренция – располагался в долине. Купола и шпили соборов блестели в прозрачном воздухе, бросая вызов пологим холмам, склоны которых подходили к их воротам. Вдали искрились серебристо-серые воды реки, бежавшие на запад через долину Арно и Тоскану к Пизе и морю. Земля здесь была плодородной; повсюду виднелись виноградники и оливковые плантации. Город был богатым; банкиры и торговцы шерстью способствовали его процветанию; но он обладал еще более значительным достоянием, которое делил со всем миром. Здесь жили Леонардо да Винчи и Боттичелли, Данте и Донателло. В этот летний день Микеланджело, еще сравнительно молодой человек, работал в своем доме. Дворцы и церкви города хранили несметные сокровища. Лишь свободу ценили здесь выше искусства и знаний. Граждане следили за тем, чтобы правящая семья помнила о флорентийской гордости и флорентийской независимости.
Солнце палило нещадно на Виа Ларджа, раскаляя толстые каменные стены дворца Медичи. Лучший во всей Флоренции образец архитектуры эпохи Возрождения, казалось, был способен выдержать любой штурм, поскольку по существу являлся крепостью; спасавшие от зноя стены отбрасывали контрастную тень; сооружение притягивало к себе взгляды своим мрачным, напоминавшим тюрьму первым этажом и более изящным верхом. Это было одно из самых впечатляющих зданий города.
В одной из верхних комнат дворца юная Екатерина делала уроки. Ее голова раскалывалась, глаза болели от усталости, он она держалась стойко. Она не должна жаловаться на физическую слабость; она обязана всегда помнить о своем достоинстве, о том, что она – женщина из правящего дома. Все это внушали ей кардинал Пассерини, управлявший этим городом по приказу папы и курировавший ее обучение, и тетя Кларисса, следившая за ее манерами вместе со Святым Отцом, которого девочка видела реже. Она – важная персона, с ней связаны их надежды.
«Не забывай, Екатерина Мария Ромола де Медичи, – говорила Кларисса Строцци, всегда пользовавшаяся ее полным именем, что, по мнению тети, подчеркивало достоинство человека, – ты – дочь Медичи. Ты всегда должна держаться с достоинством и мужеством, постоянно учиться, не позволять себе глупости и безумства».
Когда она сделает эти уроки, начнутся другие – манеры, танцы, верховая езда, беседы с кардиналом, тетей Клариссой, возможно, с Филиппо Строцци – банкиром, мужем тети Клариссы. Кроме языков, она должна изучать историю собственной семьи и правящих доков других стран. Тетя Кларисса говорила, что она должна знать все значительные события в жизни ее прадеда, Лоренцо Великолепного; он был кумиром тети Клариссы, она часто сравнивала его с Джулио де Медичи, возглавлявшим сейчас в качестве папы Климента Седьмого их семью. Екатерина испытывала потрясение, когда слышала неуважительные отзывы о Святом Отце, но ее учили скрывать свои чувства. Екатерина не демонстрировала свое изумление.
Откинув назад длинные светлые волосы, закрывавшие лицо, она собралась снова уткнуться в книги, но неожиданно кто-то принялся царапать дверь. На мгновение забыв о достоинстве, она вскочила и впустила в комнату Гвидо – спаниеля с карими глазами, излучавшими любовь и преданность. У Екатерины были две собаки – Федо и Гвидо. Только эти два существа помнили ее маленькой девочкой, любившей шалить и громко смеяться, что считалось неприличным.
Гвидо был испуган. Съежившись, он лизнул ей руку. Он выглядел так, словно только что избежал несчастья и знал, что спасение было временным. Екатерина тотчас поняла, что преследователем Гвидо был Алессандро – мальчик, называвший себя ее братом. Она называла его Мавром. Больше всего на свете он любил обижать собак и молодых слуг – мальчиков и девочек. Он мог безнаказанно мучить их. Екатерина думала, что когда-нибудь он начнет забавляться подобным образом со взрослыми людьми.
Она погладила шелковистую шкуру собаки. Она охотно опустилась бы на колени и обняла Гвидо. Но Екатерине из рода Медичи не подобало обниматься с псом – ее могли увидеть. Она подавила это желание.
Она оказалась права. За собакой гнался Алессандро – распахнув дверь, он вошел в комнату. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней и посмотрел на Екатерину. Гвидо попытался спрятаться у ног девочки Екатерина, стараясь скрыть, как отчаянно бьется ее сердце, подняла глаза.
И его называли Медичи! Почему, возмущенно спросила себя Екатерина, ее благородный отец, странствуя по свету, бросал свое семя в столь дурную почву? Как мог он любить грубую рабыню-берберку, которая, очевидно, была матерью Алессандро? Похоже, он любил ее, хоть и недолго, поскольку сводный брат девочки, Алессандро, жил здесь, в этом дворце. На этом настоял папа, хотя тетя Кларисса охотно выгнала бы его на улицу. Этот бастард мог быть законнорожденным братом Екатерины! Нет! Благородная кровь не породила бы этот узкий лоб, широкий нос, злобный рот, нахальные глаза. Екатерина боялась бы Алессандро, если бы не чувствовала себя защищенной от его опасных выходок. Он не смел обижать ее. Однако он ненавидел Екатерину. Она была законной дочерью, а он – внебрачным ребенком. Святой Отец, любивший мальчика, никогда не допустил бы, чтобы девочке, являвшейся надеждой семьи, был причинен вред.
Алессандро медленно прошел в глубь комнаты. Ему исполнилось четырнадцать – он был на восемь лет старше Екатерины. Уже чувствовалось, что за человек вырастет из него.
Собака заскулила.
– Замолчи, Гвидо, – сказала Екатерина, не отводя взгляда от лица сводного брата.
– Эта тварь убежала от меня! – заявил Алессандро.
– Я рада это слышать, – отозвалась Екатерина.
– Он не видит своей выгоды, этот пес. Я собирался покормить его.
Засмеявшись, Алессандро показал свои зубы, напоминавшие крысиные.
– Я приготовил для него деликатес…
– Ты не посмеешь причинить вред моей собаке, – сказала Екатерина.
– Вред? Говорю тебе, я хотел накормить пса.
– Ты способен дать Гвидо лишь то, что причинит ему вред!
Ее глаза сверкнули; наедине с Алессандро она могла не думать о сдержанности, не улыбаться, когда ей делают больно, отвечать колкостями на его колкости.
– Ты считаешь убийство забавой, – сказала она. – И чем безжалостней убийство, тем оно забавнее для тебя.
Он не возразил ей. Оскалив в ухмылке зубы, он посмотрел на собаку и пробормотал:
– Иди сюда, малыш Гвидо. Я покормлю тебя, мой дорогой.
Екатерина упала на колени. Ее обычно бледные щеки заалели. Она испугалась, что может потерять спаниеля – одного из ее самых дорогих друзей.
– Гвидо, – взволнованно зашептала она, – ты не должен подходить к нему. Если он тебя поймает, кусайся.
– Если бы он укусил меня, – сказал Алессандро, – я бы разрезал его на маленькие кусочки. Или посадил бы в котел и сварил. Я не позволяю собакам кусать меня, герцогиня.
– Оставь в покое моих собак, – с достоинством произнесла Екатерина, вставая с пола и глядя на Алессандро. – Развлекайся с другими животными, но не трогай моих собак.
– Когда я увижу Святого Отца, – произнес Алессандро, – я скажу, что ты превратилась в сорванца, который вечно возится с собаками. У тебя их заберут. Может быть, я попрошу, чтобы их отдали мне.
Она задрожала от страха. Святой Отец поверит Алессандро! Этот могущественный человек, обожавший власть, совсем не любил свою шестилетнюю кузину, однако проявлял большое расположение к ее уродливому брату – бастарду.
– Тогда, – промолвила Екатерина, – я скажу ему, что я слышала, как одна из служанок кричала в твоих покоях, и прослежу за тем, чтобы девушка ничего не утаила, когда ее станут допрашивать.
– Ты забываешь, что я умею добиваться молчания. Эта девчонка не посмеет распустить язык.
– Ненавижу тебя! – выпалила Екатерина. – Я пожалуюсь тете Клариссе.
– Даже если она поверит тебе, то не сочтет достойным наказания.
– Тогда я скажу кардиналу.
– Он не поверит дурным словам о человеке, которого так любит его господин – Святой Отец.
Несмотря на все ее воспитание, у Екатерины возникло желание броситься к нему, ударить, исцарапать, покусать. Она, возможно, так и поступила бы – страх за собаку разрушал ее выдержку, – но в этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Ипполито.
Как разительно отличался он от безобразного Алессандро! Ипполито был самым красивым юношей Флоренции; он унаследовал лучшие черты рода Медичи; однако такие качества его предков, как коварство, подлость и жестокость, не передались ему. Ипполито было лишь шестнадцать лет, но его любила вся Флоренция; народ, знавший, что он является внебрачным сыном, тем не менее видел в нем своего будущего правителя. Люди отмечали его сходство с Лоренцо Великолепным, а также со своим благородным отцом, герцогом Немурским; природа наделила юношу смелостью и мужеством. Он любил искусство и обладал качествами, которые флорентийцы желали видеть в своем правителе. Все надеялись, что со временем Ипполито заберет бразды правления из рук Пассерини, управлявшего городом под присмотром папы Климента Седьмого, чья нерешительная политика привела к волнениям в Италии.
Екатерина обрадовалась появлению Ипполито. Она восхищалась им; он всегда был добр к ней, хотя и не мог уделять много времени маленькой девочке. Она знала, что Алессандро побаивался Ипполито, который относился к Мавру с презрением.
– Ипполито, Алессандро грозит причинить вред моей собаке, – тотчас пожаловалась Екатерина.
– Не может быть! – сказал Ипполито, шагнув вперед и бросив презрительный взгляд на Алессандро. – Разве у него нет своих собственных собак, над которыми он может издеваться?
– Не забывай, с кем ты разговариваешь! – закричал Алессандро.
– Я это помню, – ответил Ипполито.
Екатерина потеряла самообладание; она больше не могла сдерживать себя. Осмелев в присутствии Ипполито, всегда становившегося на сторону слабейшего, она закричала:
– Нет, Алессандро. Ипполито не забывает о том, что он говорит с сыном рабыни!
Лицо Алессандро стало злобным. Он шагнул к маленькой девочке. Он ударил бы ее, если бы Ипполито не встал между ними.
– Отойди! – прорычал Алессандро; темные брови грозно нависли над его сверкающими глазами. – Отойди, или я убью тебя! Я выколю тебе глаза. Вырву твой язык. Я…
– Ты забываешь, – сказал Ипполито, – что говоришь не со своими несчастными слугами.
– Я расскажу все Его Святейшеству, когда он вызовет меня к себе.
– Да, скажи ему, что ты собирался ударить маленькую девочку. Скажи, что ты пугал ее, обещая расправиться с ее собакой.
– Я убью тебя! – закричал Алессандро.
Он внезапно отвернулся, испугавшись своей ярости и того, что он может сделать сейчас с Ипполито или Екатериной. Если он причинит вред кому-то из членов семьи, неприятностей избежать не удастся. Он поступит мудро. Кровь прольется, но это не будет кровь Медичи. Он выпорет кого-то из своих слуг. Придумает новую пытку. Он выбежал из комнаты.
Ипполито громко засмеялся; Екатерина засмеялась вместе с ним. Потом она подняла глаза и застенчиво посмотрела на юношу. Никогда он не казался ей таким привлекательным, как сейчас; он выгнал Алессандро из ее комнаты. Он был очень красив; темный бархат шел к его оливковой коже, иссиня-черным волосам и темным блестящим глазам Медичи – таким же, как у Екатерины. Она чувствовала, что была готова поклоняться ему, как одному из святых.
Он ласково улыбнулся ей.
– Ты не должна позволять ему пугать тебя.
– Я ненавижу его! – сказала девочка.
– Противный бастард! Мне хочется уехать отсюда. Я не верю, что он мой брат, пусть даже сводный.
Она коснулась бархатного рукава Ипполито.
– Пожалуйста, не уходи. Поговори со мной еще немного. Я боюсь, что Алессандро вернется.
– Нет! Сейчас он наблюдает за поркой кого-то из его слуг. Он не в силах оторваться от кровавого зрелища.
– Ты ненавидишь его, Ипполито?
– Я его презираю.
Их одинаковое отношение к Алессандро согрело душу девочки.
– Я бы многое отдала, – сказала она, – чтобы услышать, что он мне не сводный брат. Увы! У меня есть много братьев и сестер во Флоренции, в Риме, во всех итальянских городах, где бывал мой отец. Я слышала, и во Франции тоже.
Ипполито посмотрел на нее и лукаво улыбнулся. Она была очаровательной маленькой девочкой, когда держалась естественно и раскованно; пока Ипполито не увидел ее разозленной Мавром, он не предполагал, что она может так сердиться и проявлять недружелюбие. Ему хотелось порадовать ее, сделать так, чтобы эти очаровательные глаза радостно заблестели.
– Некоторые люди, Екатерина, – доверительным тоном произнес Ипполито, – утверждают, что Алессандро не является твоим сводным братом.
– Но если это правда, почему он живет здесь?
– Екатерина, ты умеешь хранить секреты?
– Конечно.
Ее охватил восторг – она разделит тайну с этим красивым молодым человеком.
– Папа любит Алессандро сильнее, чем тебя и меня. Именно поэтому люди говорят, что Алессандро тебе не брат.
Глаза Екатерины округлились от изумления.
– Но… почему, Ипполито?
– Его Святейшество называет тебя племянницей, но на самом деле вы не столь близкие родственники. Люди говорят, что папа и Алессандро состоят в очень близком родстве.
– Не хочешь ли ты сказать?..
Засмеявшись, Ипполито положил руки ей на плечи; приблизив свое лицо к девочке, он прошептал:
– Мавр – сын Святого Отца!
– А кто его мать? – спросила шепотом Екатерина.
– Какая-то рабыня.
– Но ведь он – сам папа!
– Папы тоже люди.
– Но их называют святыми.
Ипполито весело рассмеялся.
– Но нам-то известно, что это не так, да?
Екатерина так обрадовалась, что полностью потеряла свою сдержанность. Она только что услышала замечательную новость от самого лучшего человека на свете. Она принялась танцевать по комнате, затем упала на стул. Гвидо забрался к ней на колени и стал лизать лицо девочки.
Глядя на них, Ипполито громко засмеялся. Так вот какая на самом деле его маленькая кузина, которую он прежде считал надутой и скучной. Он обрадовался тому, что его сообщение привело к такой перемене в ее манерах.
В комнате не было окон. Она находилась в подвале и напоминала каменный склеп. Важным ее достоинством была полная звуконепроницаемость стен. Из мебели здесь стояли лишь спартанского вида кровать и удобное глубокое кресло. Когда-то она служила карцером для провинившихся слуг и пленников. Алессандро приспособил ее под свои нужды. В детстве он мучил здесь кошек и собак. Позже ее назначение слегка изменилось.
Сегодня его жестокая, злобная душа нуждалась в разрядке и положительных эмоциях. Этот смазливый Ипполито снова влез в дело, совсем его не касавшееся. Алессандро испытывал острое разочарование, глубокую неудовлетворенность.
Мария, семнадцатилетняя посудомойка, которую два дня назад застали в чулане с конюхом, заслуживала серьезного наказания. Алессандро с удовольствием исполнял подобные поручения. Раньше он охотно присутствовал на экзекуциях, потом роль пассивного наблюдателя и куратора ему наскучила.
Девушку ввели в комнату. Алессандро запер массивную дверь.
– Раздевайся! – приказал он бледной, дрожащей посудомойке.
Она знала, что не может рассчитывать на чье-либо заступничество, и боялась сильнее разозлить Алессандро. Несчастная девушка, ежась от холода, сняла передник, платье, чулки. Стоя босиком на каменном полу в одной рубашке, она замерла в страхе перед тем, что ее ожидало.
– Снимай все! – взревел Алессандро.
Девушка не шелохнулась, парализованная охватившей ее паникой.
Алессандро встал с кресла и резким движением руки сорвал с нее рубашку. Схватив Марию за плечо цепкими безжалостными пальцами, подвел ее к сырой стене.
Алессандро уже имел некоторый сексуальный опыт. К несчастью для многих, зависевших от него людей, его первая попытка стать мужчиной оказалась последней, закончившись полным фиаско. Происходило это в одной из деревень под Флоренцией, год назад. Затащив смуглую полногрудую крестьянку в сарай, где хранилось сено, он велел ей раздеться, потом снял с себя рубашку и штаны.
– И что ты собираешься делать с таким малышом? – цинично усмехнулась крестьянка. – Боюсь, я его даже не почувствую.
Алессандро, лежа на сене рядом с женщиной, принялся возбуждать себя рукой. Он уже занимался этим раньше. Но в присутствии зрелой женщины ничего не получалось. Выросший без материнской ласки, он испытывал безотчетный страх перед женщинами; это чувство проявлялось в форме враждебности. Он чувствовал, что враждебность исчезла бы, если бы ему удалось избавиться от страха, но не знал, как это сделать.
Через несколько минут, ничего не добившись, он пришел в ярость и принялся избивать насмешливо улыбающуюся женщину. Он хотел заставить ее заплакать, она должна была заплатить за его неудачу, но она принялась хохотать под градом безжалостных ударов.
Однако именно в этот момент Алессандро охватило возбуждение. Он навалился на голую женщину, но все завершилось для него быстрее, чем он успел овладеть ею.
Так бесславно закончилась первая попытка Алессандро стать мужчиной. Она была и последней. С того дня он воспринимал женщин лишь как объект насилия. Оно приносило ему сексуальное удовлетворение. На какое-то время темные силы, порой бушевавшие в его душе, затихали.
В каменную стену были ввинчены четыре кольца – два находились у пола, два – на высоте человеческого роста. Ловко защелкнув наручники на запястьях и щиколотках Марии, он приковал ее к стене. Девушка дрожала, боясь поднять глаза.
Она была прекрасно сложена. Нежные розовые соски увенчивали упругие девичьи холмики небольших грудей. Ее трогательные, с синеватыми прожилками вен, руки были распластаны по стене. Мужские пальцы, казалось, могли обхватить узкую талию Марии, еще не обезображенную многократными родами. Золотистый пушок прикрывал низ плоского живота. Нижние кольца находились на расстоянии одного метра друг от друга, поэтому ноги девушки были раздвинуты. Сейчас она напоминала беззащитного экзотического мотылька, приколотого к доске булавками. В ее синих глазах, частично прикрытых прядями рыжих волос, стояли слезы.
Но Алессандро не замечал всей этой красоты. Она не трогала его. Юного садиста возбуждала беззащитность жертвы и собственная безнаказанность.
Взяв висевший у двери хлыст с толстой плетеной ручкой, он уперся его концом в ямочку между ключицами девушки. Конец хлыста медленно пополз вниз, добрался до груди, замер возле соска. Совершая концентрические движения вокруг розового бугорка, Алессандро наблюдал за тем, как поднимается и разбухает сосок Марии. Сейчас возбуждение девушки пересилил страх. Она пыталась угадать, что задумал Алессандро, о жестокости которого ходили легенды.
Стремительный удар хлыста обжег ее точеные смуглые бедра. На них остался алый след. Следующая полоска пролегла в сантиметре от первой. Девушка боялась своим криком еще сильнее разъярить Алессандро. Она лишь тихо стонала, не сознавая, что совершает ошибку. Нечеловеческие вопли жертвы всегда ласкали слух юноши, успокаивали его. Но Мария не знала этого. Сейчас она испытывала страх за тот живой комочек, который находился в ее чреве – она была в положении.
