Текст книги "Мадам Змея"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Итальянец? – медленно произнесла она.

– Монтекукули. Виночерпий Франциска. Какое это имеет значение? От жары и холодной воды Франциск почувствовал себя плохо и удалился в свои покои. Отец не обрадуется, услышав новость. Он отругает Франциска за то, что он пил холодную воду.

Катрин молчала. Впервые, находясь рядом с Генрихом, она почти не замечала его. Она видела лишь фанатичные глаза Монтекукули.

Весь двор оплакивал смерть дофина. Никто не смел отправиться в Валенсию и сообщить новость Франциску. Король знал лишь о том, что его сын заболел.

Все испытали сильное потрясение. Еще несколько дней тому назад молодой человек был здоров и бодр. Он никогда не отличался большой силой, но все же неплохо играл в теннис. Его скоропостижная смерть была загадочной.

Придворные врачи сошлись в том, что гибель Франциска вызвана водой, которую он выпил. Молодежь удивляло то предпочтение, которое он оказывал воде. Он поглощал ее в больших количествах и редко пил хорошее французское вино. Очевидно, он перегрелся на корте и поэтому приказал своему виночерпию-итальянцу принести воды.

Виночерпий – итальянец!

Придворные стали перешептываться: «Это дело рук итальянца».

О происшедшем следовало доложить королю. Сделать это выпало на долю его близкого друга, кардинала Лоррена. Человек, славившийся своим красноречием, стоя перед королем, потерял дар речи – он не мог поведать Франциску об ужасной трагедии. Он пробормотал, что у него есть печальные вести.

Франциск, поспешно перекрестившись, тотчас подумал о своем старшем сыне; он знал, что дофин болен.

– Мальчику стало хуже? – спросил Франциск. – Скажите мне. Не утаивайте ничего.

Он увидел слезы в глазах кардинала и приказал ему говорить.

– Да, мальчику стало хуже, сир. Мы должны полагаться на Бога…

Его голос дрогнул, и король закричал:

– Я понимаю. Вы не осмеливаетесь сказать мне, что он мертв.

Король в ужасе обвел взглядом присутствующих. Он знал, что его догадка верна.

В комнате воцарилась тишина. Король подошел к окну, снял шляпу и, воздев руки, произнес:

– Господь, я знаю, что должен покорно принять твою волю. Но кто, кроме тебя, даст мне силу и выдержку? Ты уже наказал меня сокращением моих владений и разгромом моих армий. Теперь к этому добавилась потеря сына. Тебе остается только окончательно погубить меня. Если ты намерен это сделать, предупреди меня. Тогда я буду знать о твоем желании и не стану противиться ему.

Потом он долго и горько плакал. Окружающие тоже заплакали, сочувствуя ему. Они не смели приблизиться к Франциску.

По Лиону поползли слухи. Катрин заметила, что люди как-то странно поглядывают на нее в коридорах и на лестницах. Они не смотрели ей в глаза, но провожали взглядами.

Мадаленна принесла ей новую весть.

– Мадам герцогиня, все повторяют, что его виночерпий – итальянец. Люди говорят, что если бы итальянцев не впустили в страну, их дофин был бы сегодня жив.

– Что еще они говорят, Мадаленна? Скажи мне все… Ты должна передавать мне все.

– Они говорят, что теперь появился новый дофин… дофин с женой-итальянкой. Следующая королева Франции будет итальянкой. Они подозревают, что дофина убил итальянский граф.

Вскоре после этого граф Себастиано ди Монтекукули был арестован.

Вопреки воле отца, Генрих отправился в Валенсию. Франциск был убит горем. Теперь ему приходилось смотреть на своего нелюбимого сына иначе. Генрих стал дофином. Важной персоной. Франциск не мог избавиться от чувства, что его преследует злой рок.

– Наверно, я – самый несчастный человек во Франции – моя армия разбита, мой старший сын умер!

В Генрихе заговорил солдат.

– Твоя армия не разбита, отец. Я явился сюда, чтобы помешать этому. Ты потерял одного сына, но у тебя остались еще два.

Франциск обнял юношу, временно забыв о своей неприязни к нему.

– Умоляю, отец, позволь мне отправиться в Авиньон к Монморанси.

– Нет! – воскликнул Франциск. – Я уже потерял одного сына. Я должен беречь тех, что остались у меня.

Генрих на этом не успокоился. Вскоре он все же уговорил отца отпустить его к Монморанси.

Генрих обрел новую дружбу – почти столь же крепкую, как та, что связывала его с Дианой.

Анн де Монморанси был строгим, даже суровым командиром и ревностным католиком, неукоснительно исполнявшим свой религиозный долг. Генрих видел в нем ангела отмщения; он внушал обозленным солдатам страх. Они могли недоедать, порой им задерживали жалованье, но Монморанси не позволял дисциплине падать; это восхищало всех. Он был уверен, что Господь на его стороне. Он славился своей жестокостью; наглецы дрожали перед ним. Он не щадил преступников. Каждое утро он читал «Отче наш» и почти ежедневно пытал, вешал, сажал на кол нарушителей дисциплины. Во время молитв он, казалось, заряжался злостью. Пробормотав их, он мог закричать: «Повесить этого человека!» или «Посадить его на кол!» В армии говорили: «Берегись молитв Монморанси».

Генрих восхищался этим человеком. Что касается Монморанси, то он не смог скрыть радости и чувства облегчения, увидев вместо короля молодого принца. После Павии армия боялась появления короля. Солдаты говорили, что над Франциском висит злой рок, что святые обрекли его на поражения. К тому же Генрих не обладал властным, честолюбивым характером, типичным для человека его положения. Он хотел быть хорошим солдатом и был готов полностью подчиниться Монморанси.

Но Франциск не задержался со своим прибытием. Он последовал за сыном в Авиньон. На сей раз Франциску повезло, и Франция была спасена, хотя и не силой оружия. Благодаря тактике Монморанси, уничтожавшего при отступлении города и деревни, солдаты императора тысячами гибли от голода и холода. Им оставалось только ретироваться.

Надо ли преследовать бегущих испанцев и их наемников? – спрашивал себя Франциск. Как и прежде, его мучили сомнения. Ему хотелось вернуться в Лион, выяснить причину смерти старшего сына, проверить, насколько правдивы слухи о том, что его отравили.

Франциск получил временную передышку.

Расставшись с Монморанси, Генрих сказал ему: «Вы можете быть уверены в том, что я при любых обстоятельствах останусь вашим другом до конца жизни».

Монморанси расцеловал юношу в обе щеки. Генрих начал замечать огромное различие в положении герцога и дофина, второго сына и наследника престола.

Монтекукули ждал в тюремной камере появления своих мучителей. Он много часов молил Господа дать ему мужество, необходимое для того, чтобы он смог вынести ждавшие его испытания.

Как легко было представлять себя в роли мученика! И какой страшной оказалась реальность! Одно дело – видеть себя смело, с вызовом, поднимающимся на эшафот во имя своей родины; это выглядело славно, достойно. И совсем другое – подвергаться унизительным пыткам, подводившим человека к вратам смерти, снова возвращаться к жизни, совершать это путешествие многократно, узнавать о том, что тело уступает в силе духу. Вместо громкого, звонкого «Я ничего не скажу» в камерах звучали стоны и вопли.

Пот выступил на красивом лице Монтекукули – к нему пришли люди, которых сопровождал врач. Он должен был осмотреть графа и установить, какие пытки способен вынести подозреваемый; палачи боялись убить единственного человека, способного пролить свет на тайну гибели дофина.

Пока доктор обследовал графа, в камеру внесли стулья и столы; охваченный ужасом Монтекукули наблюдал за двумя бедно одетыми мужчинами, которые принесли с собой доски и клинья.

– Что с его здоровьем? – спросил деловито маленький человечек, разложивший на столе письменные принадлежности.

Доктор промолчал, но Монтекукули понял, что означает его мрачный кивок.

Через несколько минут врач удалился в соседнюю камеру; он еще мог понадобиться во время пыток.

Рослый человек в черном приблизился к графу и сказал ему:

– Себастиано ди Монтекукули, если вы откажетесь правдиво отвечать на мои вопросы, мы подвергнем вас пыткам – обычным и чрезвычайным.

Монтекукули вздрогнул. Он знал, что означают доски и клинья. Его ждал «испанский сапог», в который помещали ногу во время пыток.

Снаружи произошло всеобщее смятение; высокий мужчина в костюме, сверкавшем бриллиантами, вошел в камеру; все бросили свои дела и склонились в поклоне. Облик короля плохо сочетался с видом камеры. Лицо Франциска было серьезным. Он не отличался особой жестокостью, но глубоко страдал из-за смерти сына. Он поклялся сделать все возможное, чтобы отомстить за убийство дофина. Он явился сюда лично, чтобы услышать признание из уст человека, которого считал виновным в гибели юноши.

– Все готово? – спросил король, садясь в кресло, которое тотчас принесли для него.

– Сир, мы ждем ваших приказаний.

Палач – человек с самым жестоким лицом, какое доводилось видеть графу, – связал его, после чего два подручных приладили «сапоги» к ногам итальянца; части устройства были стянуты клиньями.

– Сильнее! – прорычал палач. Граф испытал нечеловеческую боль; его ноги были сдавлены так сильно, что кровь отхлынула к другим частям тела. Он закричал и потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел доктора, который поднес нашатырь к носу графа.

– Хорошенькое начало! – усмехнулся палач. – Флорентиец в костюме, расшитом лилиями! Они рисуют славные узоры, но падают в обморок еще до начала пыток! Лучше расскажите все, молодой человек, и не вынуждайте короля задерживаться в этой камере.

Доктор сказал, что им следует подождать – кровообращение восстановится через несколько минут. Франциск придвинул свое кресло к графу и вежливо заговорил с ним.

– Мы знаем, граф, что вы исполняли чьи-то указания. Глупо страдать за тех, кто должен находиться сейчас на вашем месте.

– Мне нечего сказать, сир, – промолвил Монтекукули.

Но Франциск продолжал уговаривать его признаться во всем, пока не объявили, что пришло время загонять первый из двух клиньев.

– По чьему указанию, – сказал высокий человек в черном, – вы дали яд дофину?

Монтекукули покачал головой, не собираясь говорить.

Двое человек склонились к ногам графа; «сапоги» были затянуты, казалось, до предела. Раздался страшный хруст раздавленных костей.

Монтекукули потерял сознание.

Его снова привели в чувство, опять задали тот же вопрос. Загнали третий и четвертый клинья. Монтекукули в агонии понял, что он никогда не сможет ходить.

– Говорите, глупец! – закричал человек в черном. – Это была обычная пытка. Сейчас начнется чрезвычайная. Говорите! Зачем вам покрывать кого-то?

Врач склонился над графом, потом молча кивнул головой. Граф был молод и здоров, продолжение пытки скорее всего не убьет его. Итальянца можно допрашивать с пристрастием дальше; если «сапог» не развяжет ему язык, позже он подвергнется водяной пытке.

Монтекукули думал лишь об одном – как избежать адской боли. Находясь между жизнью и смертью, он говорил себе, что он исполнил свой долг. Благодаря ему представительница рода Медичи станет французской королевой. Если он выдаст ее, его мучения и смерть окажутся напрасными. Но эти люди не верили в его невиновность! Они нашли дома у Монтекукули яд. Этот факт, а также итальянское происхождение графа делали его виновным в их глазах. Он боялся, что не выдержит пыток и выдаст Катрин и астрологов. Пока что его подвергали обычным пыткам с помощью четырех клиньев. Чрезвычайная пытка заключалась в применении еще четырех дополнительных клиньев. Он хотел стать мучеником, умереть за Италию, но сможет ли он вынести такие страдания? Он чувствовал, что его воля слабеет.

Король сплел руки на груди и откинулся на спинку кресла; он не отводил глаз от лица итальянца.

Подручные палача взяли пятый клин.

Король поднял руку.

– Говорите! – мягко произнес он. – Зачем страдать? Все равно в конце концов вы заговорите.

Монтекукули раскрыл рот. Он пытался найти нужные слова, но ему не удавалось это сделать, потому что его сознание было туманным.

Король пожал плечами. Подручный взял новые клинья.

Агония… ужас… боль объяли графа. Лучше смерть, подумал он.

Он посмотрел своими опустошенными глазами на блестящие глаза короля и заговорил.

Тревога охватила Катрин. Она находилась одна в своих покоях. В тюрьме пытали Монтекукули. Что он скажет? Сможет ли он выдержать нечеловеческие муки и не выдать ее? Что, если схватят Космо и Лоренцо Руджери? Они были весьма умны, но пыток им не вынести. Они признаются во всем.

Они переложат вину на нее. Вся страна готова обвинить герцогиню. Как поступят с дофиной – организатором убийства?

Какой же глупец этот граф! Какой легкомысленный человек! Неужели он думал, что можно убить дофина и не навлечь на себя подозрения? Она не собиралась убивать дофина. Вовсе не честолюбие заставило ее поговорить с Монтекукули. Произошло недоразумение. Этот безумец решил, что может легко устранить наследника французского трона.

А теперь… она была дофиной: если беда минует ее, она станет королевой Франции. Это действительно чудо! Но где-то случилась ошибка. Она просила любви, а ей протягивали корону.

Ее уже начали подозревать. Загадочная смерть старшего сына короля сделала из герцогини дофину! О ней шептали, за ней следили, подозревали ее. Все ждали признаний итальянского графа, чтобы открыто обвинить герцогиню.

Что с ней сделают? Разумеется, она будет изгнана из Франции. Французы не потерпят в своей стране убийцу-итальянку.

О, Монтекукули, ты – глупец! Твое самопожертвование – глупость. К чему оно привело тебя? К чему приведет меня?

Она увидела в зеркале свое бледное лицо. Если теперь я потеряю Генриха, подумала Катрин, я буду молить Господа о смерти; я не хочу жить без него.

Двор собрался в предвкушении грандиозного зрелища. Ждали всех сиятельных лиц. Были возведены трибуны. Для короля установили шатер из позолоченной ткани.

Катрин слышала доносившиеся с улицы крики. Она тщательно одевалась в своих покоях. Ее платье было расшито жемчугами и рубинами. Как бледна она была! Ее кожа выглядела прекрасно при свечах, но на солнечном свете приобретала болезненный оттенок. Она сильно изменилась за последние месяцы. Лицо стало немного иным, но это было заметно только ей самой. В изгибе рта затаилось коварство, в глазах появился жестокий блеск. Она осознала, сколько волнений выпало на ее долю с момента ареста Монтекукули, какие опасения терзали ее, когда он подвергался пыткам. Но святые пощадили Катрин де Медичи. Они даровали мудрость несчастному графу. Он сочинил достаточно убедительную историю и спас Катрин. Он сказал королю и своим мучителям, что получил указания от генералов императора, а они, в свою очередь, исполняли волю своего начальства. Он даже назвал имена генералов. Это был ловкий ход, испанские генералы находились вне досягаемости французов. Он также заявил, что получил приказ отравить всех сыновей короля и его самого. Монтекукули был не так уж и глуп.

Но французский народ по-прежнему считал Катрин причастной к убийству дофина. Она была итальянкой и имела серьезный мотив. Эти факты казались людям вескими аргументами для обвинения в убийстве. Однако я невиновна, убеждала себя Катрин. Я не собиралась устранять бедного Франциска.

Она услышала звуки труб. В комнату вошел Генрих, ему предстояло сопровождать жену. Он не мог сидеть во время публичной церемонии рядом со своей любовницей. Он выглядел великолепно. Генрих хмуро поглядел на жену, и она почувствовала его антипатию к ней.

– Город полон слухов, – сказал он. Катрин казалось, что он смотрит на нее с отвращением. – Если бы мой брат был жив! – продолжил Генрих с горечью в голосе. – Почему эти испанцы задумали уничтожить мою семью?

Катрин подошла к мужу и взяла его под руку.

– Кто знает, какие планы они вынашивали? – сказала она.

– Люди говорят, что итальянец солгал.

Теперь Генрих не смотрел на Катрин.

– Они всегда что-то говорят, Генрих.

– Я жалею о том, что мой отец затеял этот спектакль. И о том, что мы вынуждены на нем присутствовать.

– Почему?

Он повернулся к ней. Заглянул в ее темные глаза, которые стали загадочными, хитрыми. Сегодня она вызывала в нем более сильную антипатию, чем обычно. Он думал, что привыкнет к ней; ему даже казалось, что это уже начало происходить, но после странной смерти брата ему не хотелось даже видеть Катрин. Он не понимал ее; имя Катрин фигурировало в слухах, распространявшихся по Парижу, Лиону, по всей Франции. Его жена была странной. Спокойная, сдержанная на людях, она превращалась в совсем другого человека, когда они оставались вдвоем. Сейчас, когда им предстояло увидеть мучительную смерть человека, ее глаза сверкали, а пальцы возбужденно теребили его рукав. Она была для него загадкой; Генрих знал лишь одно – находясь возле нее, он испытывал желание убежать от цепких рук, молящих глаз, слишком горячих и влажных губ, тянувшихся к нему.

– Почему? – раздраженно повторил он вопрос Катрин. – Ты знаешь, почему. Мы оба слишком сильно выиграли от смерти моего брата. Если бы он остался в живых, я был бы герцогом, а ты – герцогиней; теперь, если нам не поднесут чашу с ядом, мы когда-нибудь станем королем и королевой.

Она произнесла тихим, ласковым голосом, которым всегда обращалась только к нему:

– У меня есть предчувствие, что однажды мой муж станет величайшим из всех королей, каких знала Франция.

– Он был бы гораздо счастливее, если бы это случилось не благодаря убийству его брата.

Генрих резко отвернулся; он боялся, что Катрин подозревали не напрасно! К своему ужасу, он обнаружил, что способен поверить слухам.

– Идем! – сухо сказал он. – Нам нельзя опаздывать, иначе отец рассердится.

Они заняли свои места в сверкающем шатре. Катрин знала, что все глаза обращены на нее; на фоне шелеста шелка и парчи она слышала шепот людей.

Диана сидела среди свиты королевы. Вдова сенешаля казалась надменной, гордой, она выглядела потрясающе. Катрин с трудом сохраняла самообладание, она была готова в любую минуту разрыдаться. Как может женщина оставаться столь прекрасной в таком возрасте? Какие шансы были у юной, неопытной в любви девушки одержать победу над такой соперницей? О, Монтекукули, ты дал мне надежду стать королевой, когда я желала быть любимой женой и матерью!

Она придвинулась к мужу. Он действительно отстранился от нее, или ей это показалось? Генрих посмотрел на Диану; сейчас он был преданным любовником, которого Катрин хотела вернуть себе.

Я ненавижу ее! – подумала итальянка. – Святая Дева, как я ее ненавижу! Помоги мне… помоги мне уничтожить Диану. Пусть болезнь обезобразит ее, пусть унижение склонит эту высоко поднятую голову. Убей ее; тогда человек, которого я люблю, станет моим. Я хочу быть королевой и любимой женой. Если это произойдет, я посвящу жизнь Богу. Никогда не буду грешить. Буду вести абсолютно безгрешную жизнь. Святая Дева, помоги мне.

О, Генрих! Почему я, такая воспитанная, сдержанная, уравновешенная, полюбила столь безумно тебя – мужчину, околдованного этой ведьмой?

Запели трубы герольдов; все встали, чтобы встретить короля и королеву.

У Франциска был усталый вид. Он скорбел по сыну и разоренному Провансу. Катрин, глядя на него, молилась о том, чтобы он не поверил слухам.

Вынесли несчастного мученика. Неужели это был красавец Монтекукули? Он стал неузнаваем. Он не мог ходить, поскольку ноги его были раздроблены безжалостным «сапогом». Его некогда чистая смуглая кожа посерела; за несколько недель он превратился из молодого человека в старика.

Но Катрин – к своему облегчению – быстро поняла, что он сохранил свой благородный облик фанатика. Измученный, кровоточащий, надломленный, он по-прежнему нес терновый венец мученика. Она не ошиблась в этом человеке. Он знал, что его ждала страшная смерть, но сохранял спокойствие; возможно, он чувствовал, что самые ужасные муки уже позади. Четыре сильных человека вывели четверку горячих коней; они с трудом удерживали животных. Катрин вспомнила эпизод во дворце Медичи, когда она сидела с тетей и кардиналом и наблюдала за гибелью своего верного друга.

Тогда она не выдала своих чувств. Тогда это было важно. Сейчас наступил гораздо более ответственный момент.

Каждую конечность графа привязали к отдельному коню. Юные девушки подались вперед, их глаза округлились в ожидании и волнении; молодые люди затаили дыхание.

Сейчас!

Пронзительно запели трубы. Испуганные жеребцы помчались во весь опор в разные стороны. Прозвучал предсмертный вопль; в зловещей тишине разнесся топот копыт. Катрин смотрела на галопирующих коней; каждое животное тащило окровавленную часть того, что еще недавно было графом Себастиано ди Монтекукули.

Она спасена Монтекукули уже никогда не выдаст ее. Дофин Франциск мертв, его место занял Генрих. Перед его женой-итальянкой засверкал французский престол.