Текст книги "Власть без славы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

* * *

В те дни в Тауэре в ожидании похорон я предалась размышлениям. То, чего я жаждала и смутно опасалась, сбылось, и теперь я чувствовала себя немного растерянной и смущенной. Я полностью сознавала величие стоящих передо мной задач и необходимость иметь хороших советников.

Мне необходимо выйти замуж. Это мой долг. Монарх обязан дать стране наследников. Это всегда утверждал мой отец, и потребность в наследниках во многом определила его жизнь и поступки. Тридцать семь лет – не лучший возраст для деторождения, но было еще не поздно.

Надо заняться вопросом о браке незамедлительно.

Я испытывала нежные чувства к Реджинальду Поулу еще с тех пор, как познакомилась с ним. А почему бы и нет?! Он – королевского рода. Моя мать благосклонно относилась к мысли о нашем союзе. Я вспомнила, как она и моя милая графиня Солсбери строили на этот счет планы. Правда, Реджинальд был намного старше меня, но я знала, что он так никогда и не женился. Священники, конечно, не женятся, но он не занял того положения, которое помешало бы ему вступить в брак.

Я подумала, как бы на это посмотрели, если бы такое предположение было высказано. Одно время он был очень популярен, но он долго прожил за границей. Быть может, теперь, когда я стала королевой, он вернется в Англию; с моей стороны ему нечего было опасаться, он нашел бы во мне только поддержку и симпатию. Я не могла еще ничего предпринять, но часто думала о Реджинальде.

Джейн Грей и ее молодой муж не выходили у меня из ума. Я знала, что на меня будет оказано давление с целью отправить их на эшафот, но мне этого не хотелось. Нортумберленду предстояло понести наказание по заслугам, и здесь у меня не было сомнений; но мне бы пришлось нелегко, если бы мне нужно было подписать смертный приговор этим двум молодым людям.

В эти дни у меня было много забот; предстояла коронация, для которой требовалось столько приготовлений, что она не могла состояться раньше октября.

18 августа судили Нортумберленда и его сообщников.

Для Нортумберленда мог быть только один конец, но, когда дошло до дела, мне не хотелось подписывать ему смертный приговор. Это был очень умный человек – один из умнейших людей своего времени. Он мог бы быть мне хорошим слугой, и мне так хотелось бы, чтобы все было по-другому. Обвинение было вынесено также одиннадцати его сообщникам, но только трое из них были казнены двадцать второго августа.

Отец Джейн, Генри Грей, герцог Саффэкский, провозгласил меня королевой у ворот Тауэра. Я не могла вынести мысли, что мое воцарение приведет к многочисленным казням, и убедила Совет, что Саффэк должен быть освобожден. Это был слабохарактерный человек, игрушка в руках Нортумберленда. Я не знала в точности, каковы были его религиозные убеждения, но мне казалось, что он был протестант. Но в то время мы не преследовали людей за их верования. Я вспомнила мольбы Фрэнсис Грей за своего мужа и не могла согласиться на его казнь, так что в конце концов было решено его освободить.

Хотя главным организатором заговора был Нортумберленд, Совет решил, что леди Джейн и ее муж должны быть казнены без промедления. Я напомнила им, что ею только воспользовались как подставным лицом. Подставных лиц следует убирать как можно скорее, возразили члены Совета. Леди Джейн следует судить немедленно.

Я не могла выдержать этого и старалась оттянуть время.

– Потом, – говорила я. – Позже.

Ко мне явился Ренар. Он производил внушительное впечатление. Это был не ван дер Дельфт и не Шейф. Это был другой Чапуи, только, как мне показалось, более коварный. Было ясно, почему император прислал именно его: теперь, когда я стала королевой, я представляла для него особую важность.

Ренар был очень почтителен, но тем не менее он пришел дать мне совет, и в его голосе я слышала голос великого императора.

– Странно, Ваше Величество, – сказал он, – что главное лицо в заговоре против вас еще живет.

– Нортумберленд казнен, – сказала я.

– Самозваная королева еще жива.

– Девочку просто использовали, господин посол.

– Но она позволила использовать себя.

– У нее не было выбора.

Он приподнял плечи:

– Она осмелилась провозгласить себя королевой!

– Ее провозгласили другие.

– Она надела корону…

– Господин посол, я знаю эту девушку. Она моя родственница. Она молода и неопытна. Я не могу позволить, чтобы мои руки были запятнаны ее невинной кровью.

– Ваше Величество предпочитает, чтобы ее руки были запятнаны вашей?

– Не может быть и речи…

– Пока она жива, вы в опасности.

– Меня выбрал народ.

– Народ? Народ пойдет за тем, за кем ему велят.

– Это дело моей совести.

Он был явно недоволен. Я видела в его глазах презрение и могла вообразить себе, какое письмо он напишет императору. Мне никогда не удастся заставить его понять. Но я знала Джейн и знала, что ее вынудили к этому… и пока я смогу, буду отказываться запятнать себе руки ее кровью.

Я не могла ее освободить. Это было бы глупо. Вокруг нее тут же станет объединяться оппозиция. Мне следует быть осторожной: ведь у меня есть еще сестра Елизавета, еще один символ реформаторства. О да, мне надо быть очень осторожной. Но пока Джейн оставалась в Тауэре, не нужно было принимать никаких решений.

– Пока что я намерена держать ее в заключении, – сказала я. – Потом мы посмотрим.

Ренар ушел. После беседы с ним у меня осталось такое впечатление, что я – глупая сентиментальная женщина, не имеющая представления о том, как нужно управлять государством.

Вскоре после визита Ренара я получила письмо от Джейн и, прочитав его, еще больше пожалела ее, а проблема еще больше осложнилась.

Она хотела, чтобы я знала, что она невиновна в том ужасном грехе, который она взяла на себя, позволив провозгласить себя королевой. «Я не желала этого, – писала она. – Когда мои родители и родители мужа, герцог и герцогиня Нортумберлендские, пришли и сказали, что король умер, мне было очень тяжело, потому что вы знаете, как я любила его. Когда они добавили, что я – наследница короны, я им не поверила, а когда поняла, что они говорили всерьез, мне стало дурно. У меня появилось чувство обреченности. Я знала, что это неправильно. Я понимала, что это нехорошо, хотя даже Эдуард и назвал меня своей наследницей. Они оказывали мне знаки почтения и в то же время злились на меня, так как я не радовалась вместе с ними и была исполнена ужасного предчувствия.

Меня привезли в Тауэр как королеву, и маркиз Винчестерский принес мне примерить корону. Я не просила его об этом. Я вовсе этого не хотела. Я знаю, что должна была сопротивляться, но не посмела».

Да, подумала я, так оно и было, она не посмела. Я вспомнила, как ее били в детстве. Мысль об этих жестоких родителях, оказывающих почести дочери, которую они истязали, доставила мне какое-то злобное удовлетворение.

«Я не хотела надевать корону, – продолжала она. – Я боялась. Они сказали, что закажут еще одну для моего мужа, потому что герцог хотел, чтобы он короновался вместе со мной. Я не могла этого позволить. Я не желала короны для себя, но по крайней мере у меня было на нее какое-то право по рождению. Но чтобы они короновали Гилфорда, потому что заставили его жениться на мне… на это я не могла пойти! Я сказала, что раз уж они сделали меня королевой, у меня должна быть какая-то власть. Они так рассердились на меня! На время они даже забыли, что сделали меня королевой. Они так плохо со мной обращались…

Ваше Величество, вы должны знать, что я готова умереть, потому что мой поступок заслуживает смерти. Но, Ваше Величество, не я была этому причиной».

Я читала это письмо со слезами на глазах. Это была правда. Я думала о ее несчастной жизни. Счастливейшие часы она провела с Эдуардом, когда они вместе читали книги и дружески соперничали, кто быстрее выучит уроки. А теперь она была пленницей в Тауэре, ожидающей смерти.

Как я могла причинить ей вред?!

* * *

Мои мысли были заняты замужеством, и главным образом, в них фигурировал Реджинальд Поул. Как-то он выглядит теперь, после всех этих лет? Он был на шестнадцать лет старше меня, значит, ему пятьдесят три года – едва ли подходящий возраст для женитьбы.

Я с волнением вскрыла полученное от него письмо. Мне было интересно, найду ли я в нем упоминание о возможности брака между нами. Я не была уверена в своих чувствах, но напомнила себе, что, если бы это произошло, моя мать и графиня благословили бы этот союз с небес, потому что он стал бы исполнением их заветных желаний.

Он поздравлял меня со вступлением на трон. Но ему доставило бы величайшее удовлетворение узнать от меня, как мы собираемся восстановить в Англии власть Папы. В его письме содержалась одна фраза, явно говорившая, как далек он от мысли о женитьбе, так как он советовал мне не выходить замуж. Для меня, разумеется, будут строиться планы, но я уже немолода, и мне лучше оставаться незамужней, посвятив себя церковным реформам. Это было отнюдь не письмо влюбленного.

Пришло также и письмо от отца Пето, который жил у Реджинальда с тех пор, как тот скрылся из Англии, оскорбив моего отца. Я помню, как он разозлил отца, открыто критикуя его с кафедры за то, что тот покинул мою мать. Это он сказал, что собаки будут лизать его кровь, как у Ахава, после его смерти. Пророчество оправдалось. Без сомнения, Пето был храбрым и святым человеком.

«Не выходите замуж, – писал он мне, – если вы это сделаете, вы станете рабыней молодого мужа. Кроме того, в вашем возрасте надежда иметь наследников сомнительна и опасна».

Я была подавлена, прочитав эти письма. Пето высказался откровенно, и мне следовало смотреть фактам в лицо. Я была уже слишком стара для деторождения. Но заветным желанием всей моей жизни было иметь ребенка, и в глубине души надежда никогда не покидала меня. Теперь это было необходимо вдвойне. Я должна родить наследника. Если этого не произойдет… мне наследует Елизавета, а кто знает, что она станет делать?

Она была теперь очень осторожна. Она была в затруднительном и опасном положении, и никто не сознавал этого лучше ее самой. Хорошо ее зная, я читала в ее глазах настороженность. Каждый свой шаг она предпринимала с величайшей осторожностью.

Я должна иметь ребенка!

Не стану слушать Пето или Реджинальда. Они уже давно жили за границей. До них, вероятно, доходили слухи о моем нездоровье. Несомненно, эти слухи были преувеличены. Я полагаю, в какой-то степени они были обусловлены непрочностью моего положения. Прожить столько лет под угрозой топора… неудивительно, что у меня было слабое здоровье.

Но я выжила. Господь ясно показал, что Он избрал меня, чтобы выполнить мою миссию.

Я должна короноваться, и я это сделаю. У меня будет наследник! А для этого я должна поскорее выйти замуж.

Я часто видела Эдуарда Коуртни со времени его освобождения из Тауэра. Я сделала его мать, Гертруду, маркизу Экстерскую, своей придворной дамой. Казалось, что Эдуард был постоянно рядом со мной. Я на это не жаловалась. Это был весьма привлекательный молодой человек. Меня изумляло, что, прожив большую часть своей жизни в Тауэре, он был так обо всем осведомлен и обладал такими обворожительными манерами.

Он многим был обязан своей внешности. Я заметила, как посматривает на него Елизавета. Ей всегда нравились красивые мужчины, что она доказала в случае с сэром Томасом Сеймуром. Она была кокетлива по природе, и, когда я замечала, что Эдуард Коуртни уделяет ей внимание, я говорила себе, что ему ничего другого не остается. Ведь она так откровенно напрашивается на восхищение.

Я задумалась об Эдуарде Коуртни. У него было столько достоинств: обаяние, красивая внешность, живость, и главное, матерью его отца была принцесса Катарина, младшая дочь Эдуарда IV, так что он был королевского рода.

Он был на десять лет моложе меня. Но разве это было важно? Мои мысли были устремлены к замужеству, как и следовало, пока было еще не поздно. Если это произойдет скоро, еще будет время, и у меня будет больше шансов забеременеть, если у меня будет молодой муж, а не старый.

Мне не повезло со всеми моими предполагаемыми брачными союзами, но это все из-за того, что тогда называли сомнительными обстоятельства моего рождения. Постоянно возникал вопрос: законная я дочь или нет? Теперь с этим покончено. Я была признанной королевой Англии, и многие будут стремиться жениться на мне.

Чем чаще я видела Эдуарда Коуртни, тем больше мне нравилась эта мысль.

Он был очень веселый и всегда развлекал нас. Он говорил о годах, проведенных в Тауэре, но в его рассказах не было ничего мрачного; он был одним из тех людей, которым жизнь в забаву. Он шутил по поводу пустяков, в которых, в сущности, не было ничего смешного, но в его обществе они казались забавными. С ним я чувствовала себя моложе, чем когда-либо в жизни.

Я спрашивала себя, что бы подумали люди о таком браке. Я уверена, они были бы довольны. Во-первых, им бы понравилось, что я разделяю свой трон с англичанином. К иностранцам всегда относились подозрительно. Молодой человек, арестованный моим отцом и освобожденный мной… молодой человек, с которым мы полюбили друг друга… это было так романтично. Людям это нравится.

Народ одобрит, но что скажет Совет? Они станут протестовать; они не любят, когда кто-то из их же круга возносится над ними. Но что из того? Разве я не королева?! Разве не мне решать вопрос о моем замужестве? Конечно, я настою на своем!

Ко мне снова явился Симон Ренар. Я уверена, его всевидящие очи уже усмотрели дружеские отношения между мной и Эдуардом Коуртни.

Как только он заговорил со мной, я стала понимать, что жила глупой романтической мечтой.

– С вашим замужеством нельзя откладывать, – сказал он. – Император всегда любил вас. Он бы женился на вас, но он слишком стар.

Я разволновалась при мысли о браке с императором. С того самого дня, когда моя мать представила меня ему в Гринвиче и он уделил мне столько внимания, он царил в моем воображении. Он был самым великим и могущественным человеком в Европе, и я всегда убеждала себя, что он мой спаситель. На самом деле, это было его дипломатическое влияние, но, во всяком случае, у меня сохранилось к нему чувство благоговения.

– Но, – продолжал Ренар, – у него есть сын, Филип. Он – самый убежденный католик, какой когда-либо существовал. Он – любимый сын императора, и император находит, что вам следует вступить в брак. Это только предложение. Я излагаю его вам, прежде чем обратиться с ним к Совету.

Он ушел, оставив меня в глубокой задумчивости. Филип, сын императора. Он – мой троюродный брат, поскольку с императором мы двоюродные. Убежденный католик, который поможет мне вернуть Англию Риму. Он моложе меня на одиннадцать лет. Но, видно, так уж суждено, что мой муж должен быть или намного старше, или намного моложе меня.

– Обдумайте это, – сказал Ренар. – Я уверен, что такой брак принесет вам много радости.

Я была не уверена. Я слишком много думала об Эдуарде Коуртни. Но королевам не следует предаваться романтическим мечтам.

* * *

Коронация была назначена на первое октября.

Накануне я выехала из Тауэра в экипаже, запряженном шестеркой белых лошадей. Я была в голубом бархате, отделанном горностаем, а на голове у меня была золотая сетка, покрытая драгоценными камнями. Она была тяжела, и я с нетерпением ожидала того момента, когда ее заменят на корону. 3а мной следовали мои дамы в алом бархате, и мне доставили большое удовлетворение приветствия толпы.

Приветствовали и Елизавету, следовавшую за мной в открытом экипаже с Анной Клевской. Они были одинаково одеты в голубые бархатные платья с длинными рукавами, которые ввела в моду мать Елизаветы. Вся свита была одета в зеленые с белым цвета Тюдоров. 3амыкал процессию мой дорогой сэр Генри Джернингэм, бывший теперь капитаном королевской гвардии.

Жители Лондона сердечно меня приветствовали. Повсюду звучала музыка, мне попадались на глаза маски, и больше всего народ восхищало то, что фонтаны струились вином.

Наконец, мы достигли Уайтхолла. Я так устала, что прошлую ночь спала хорошо, несмотря на предстоящее испытание.

Я была преисполнена ликования, веры в себя. Я ощущала в себе присутствие Бога. Он избрал меня для этой миссии, и я была убеждена, что Он привел меня к ее исполнению своим путем. Страдания, пережитые мной в юности, были необходимы, чтобы закалить мой характер. Передо мной стояла великая задача, и я должна ее хорошо исполнить, что я и сделаю с Божьей помощью. Помолившись на коленях, я легла в постель и забылась сном, пока меня не разбудили на следующее утро.

Октябрь 1553 года. Я никогда не забуду этот день, день, когда я стала королевой Англии в подлинном смысле, потому что ею можно стать, только будучи помазанной.

Мы выехали в одиннадцать часов. Меня и мою свиту доставили на барже к Вестминстерскому дворцу. После пожара, случившегося еще при моем отце, он представлял собой лишь остов здания. Но парламент уцелел, и меня проводили туда, чтобы облачить в торжественное одеяние и приготовиться к шествию в аббатство.

В алом одеянии я шла под балдахином, который по традиции несли губернаторы пяти главных портовых городов. Я знала, что сразу же за мной шла Елизавета. Ее присутствие казалось мне символичным, и я была рада, что рядом с ней была по-прежнему Анна Клевская.

Церемонию должен был бы совершить архиепископ Кентерберийский, но это был Томас Кранмер, находившийся в это время в Тауэре. Он был замешан в заговоре с целью возвести на престол Джейн Грей, хотя он и пытался убедить Эдуарда не изменять порядка наследования. Но Эдуард сам попросил его подписать завещание, и затем, с оттенком угрозы, мой брат добавил, что надеется, что тот не окажется более непокорным, чем остальные придворные. Я могла представить себе положение Кранмера. Он не соглашался, чтобы король изменил порядок наследования, но в то же время он был стойким приверженцем новой веры и знал, что когда я стану королевой, то сочту своим долгом вернуть страну в лоно римской церкви. Он был привержен протестантизму, и поэтому, когда народ ясно показал, что желает видеть меня своей королевой, его отправили в Тауэр, где он и дожидался решения своей судьбы.

Поэтому он не мог совершить церемонию, и его место занял мой добрый друг Стивен Гардинер, епископ Уинчестерский, в сопровождении еще десяти епископов. Они представляли собой внушительное зрелище – в золоченых одеяниях, со своими крестами и в золотых митрах.

Меня подвели к трону св. Эдуарда, и, когда я села, Гардинер объявил: «Вот Мария, законная и неоспоримая наследница, по законам Божеским и человеческим, короны и королевств Англии, Франции и Ирландии.

Приемлете ли вы ее посвящение, помазание и коронацию?»

Как волнующе прозвучал ответ: «Да! Да! Боже, храни королеву Марию!»

Затем меня подвели к трону у алтаря, где я принесла коронационную клятву.

Совершилась церемония помазания, и потом меня облачили в пурпурный бархат, отороченный горностаем, в руки вложили меч, а затем герцог Норфолкский принес три короны – корону св. Эдуарда, корону английских королей и еще одну, сделанную специально для меня. Каждую по очереди под звуки труб возлагали на мою голову.

Это была замечательная минута, когда я сидела со скипетром в правой руке и державой в левой и принимала присягу высших лиц в государстве, каждый из которых обещался жить и умереть за меня.

По всему аббатству разнеслись возгласы: «Боже, храни королеву Марию!»

Я была действительно их королева.

ВОССТАНИЕ

– Знаю, знаю. Но не идите так быстро. Не надо. Ощупывайте дорогу, прежде чем сделать шаг. Не меняйте все сразу.

– Но я хочу, чтобы в церквах служили Мессу.

– Это… конечно. Но не спешите с Римом… еще не время.

Не он один предупреждал меня. С тем же приходил и французский посол де Ноайль. Ему я не доверяла. Ходили упорные слухи, что этот хитрец и интриган больше шпионил, чем выполнял обязанности посла. Все послы, как известно, занимаются шпионажем, но де Ноайль перешел все допустимые границы. Мне было известно, что моя близость к Испании приводит его в бешенство. Симон Ренар, доверенное лицо императора, был также его послом. И де Ноайль изо всех сил старался нас поссорить, потому что Франция и Испания были извечными врагами. Если бы французы прослышали о моем возможном браке с Филипом испанским, они постарались бы сорвать его любым способом.

В тот момент у де Ноайля с Симоном Ренаром разногласий не наблюдалось. Как Франция, так и Испания хотели, чтобы Англия вернулась под крыло Рима, но они предвидели, что в стране могут возникнуть беспорядки, если это будет сделано без достаточной подготовки. У всех перед глазами был пример королевы Джейн Грей, правившей всего девять дней. Понимая, сколь непрочно мое положение и сколь накалена обстановка в стране, они видели, что Елизавета может этим воспользоваться.

Поэтому меня предупреждали, чтобы я не слишком афишировала свою приверженность Папе.

Одним из тех, кто поддерживал мое стремление поскорей вернуться под эгиду Рима, был Гардинер. Но его поддержка мало что значила – я не забыла, как он в свое время ни словом не возразил против решения отца объявить себя Главой церкви. А теперь он был на стороне нового хозяина. Протестанты, не слишком воодушевленные тем, что Гардинера выпустили из тюрьмы, прозвали его Двуликим Янусом и Перевертышем.

На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.

Я хотела, чтобы члены Парламента знали о моем намерении смягчить существующее законодательство. Жестокость, с какой правил мой отец, искалечила многие судьбы, и я собиралась принять более милосердные законы.

Большим утешением для меня была переписка с Реджинальдом, который наверняка был в курсе всего, что происходило в Англии.

«Мне казалось, – писала я ему, – что все можно сразу изменить, что сделать это будет просто. Но меня предупредили, чтобы я не торопилась. Посол императора, в частности, предостерег меня от решительных мер. Народ еще не готов к резким переменам. Надеюсь, Вы не считаете мою медлительность предательством. Я никогда не откажусь от своей миссии, верьте мне, но пока не решаюсь всенародно объявить о своем намерении».

Как мне недоставало умного, всепонимающего Реджинальда! Я грезила о том, чтобы он был моложе и мы были бы вместе.

Брак с Филипом не вызывал во мне энтузиазма. Что он за человек? Говорили, что, в отличие от своего отца, он не обладает острым умом. Ничего удивительного – ведь император Карл был самым мудрым правителем своего времени.

Говорили также, что Филип очень религиозен, но это не мешает ему вести разгульный образ жизни; что он человек очень чувственный, неравнодушный к женскому полу. Последнее особенно меня настораживало. Он был однажды женат – на Изабелле Португальской, от которой у него был шестилетний сын Дон Карлос. Изабелла умерла три года назад. Если Филип ждал от будущей жены чувственных наслаждений, то я менее всех подходила на эту роль. С политической точки зрения наш брак был выгоден как союз английской королевы с сыном императора. Но кому выгоден, размышляла я? Моему народу не понравится то, что их королева замужем за иностранцем. Гораздо лучше, по мнению моих сограждан, если бы мужем королевы стал Эдуард Коуртни. Помимо всего прочего, если я выйду замуж за Филипа, нам придется жить порознь, так как я не уеду в Испанию, а он тоже не будет жить в Англии. Взвесив все «за» и «против», я склонялась к тому, что испанский вариант моего замужества кончится ничем, как и все многочисленные помолвки прошлых лет.

Реджинальда же я знала и любила с детства. Что плохого в том, что он значительно старше меня? И даже если у нас не будет детей, какое это имеет значение?

Мне хотелось, чтобы рядом был заботливый, любящий друг.

Из моего окружения более других этому образу соответствовал Симон Ренар. Но в глубине души я понимала, что он верен мне постольку, поскольку верен в первую очередь своему господину – императору, как и полагается настоящему послу. Я пыталась убедить себя в том, что у нас с императором общие интересы, как это было и раньше…

Теперь, когда в английских церквах служили Мессу, следовало ожидать недовольства протестантской части населения. И вскоре до нас дошли слухи о волнениях в Кенте, Лейстершире и Норфолке.

Сестра моя Елизавета стала источником возмущения – она отказалась слушать Мессу и давала понять, как считал Ренар, что недовольные протестанты могут видеть в ней своего лидера.

– Она чрезвычайно опасна, – заметил посол.

Совет направил ей письмо с требованием подчиниться общим правилам богослужения. Она не ответила. Сославшись на болезнь, Елизавета не присутствовала и на церемонии присуждения титула графа Эдуарду Коуртни.

Ренар пришел ко мне взволнованный и злой.

– Ваша сестра что-то замышляет. Уж не собирается ли она заручиться поддержкой протестантов? Если это так, то нам грозят большие неприятности. За ней пойдут, и, поверьте, сторонников Елизаветы будет немало. Ее надо заключить в Тауэр.

– Неужели вы думаете, что я способна посадить в Тауэр собственную сестру?

– Вы только отдадите приказ. Я убежден, что следствие обнаружит кое-что, свидетельствующее не в ее пользу.

– С ней дружит де Ноайль…

– Ей от него проку нет. У него одна цель – посадить на трон Марию Шотландскую.

– Марию Шотландскую? – повторила я, не веря своим ушам. – Но как он посмел даже подумать об этом?!

Ренар смерил меня взглядом, в котором сквозила жалость – неужели я столь недальновидна!

– Мария Шотландская – невестка французского короля. Де Ноайль – их слуга. Король же спит и видит, как приберет к рукам Англию, посадив на трон королеву Марию и короля Франсуа. А поможет ему в этом Елизавета, которую обрабатывает де Ноайль. Все очень просто, Ваше Величество.

– Кому же в таком случае можно доверять?

– Никому, – Ренар грустно покачал головой. – Никому, кроме моего господина, который был и останется вашим другом. Когда вы выйдете замуж за его сына Филипа, император станет вам еще ближе, и кроме того, рядом с вами будет мужчина. А пока нам следует разобраться с Елизаветой. Необходимо наступить на хвост протестантам, видящим в ней свою будущую королеву.

– Но это же измена!

– Ваше Величество, вы правы. Итак… начнем разрушать их коварные планы и обратим пристальное внимание на Елизавету.

– Но я не могу посадить ее за решетку.

– Не можете, пока у вас нет на то достаточных оснований. Прежде всего необходимо помешать ей строить из себя символ протеста. Она должна посещать Мессу.

– Ей будет передан мой приказ подчиниться.

– Отлично! Тем самым, Ваше Величество, вы делаете первый шаг.

Но не успела я послать к ней гонца с приказом, как от нее пришло письмо, в котором она умоляла меня дать ей аудиенцию.

Я согласилась.

Войдя в мои покои, Елизавета бросилась передо мной на колени.

– Встань, – сказала я, – и говори то, что хотела. Вижу, что ты поправилась после болезни, помешавшей тебе присутствовать на чествовании Коуртни. Судя по всему, болезнь была тяжелой.

– Спасибо, Ваше Величество. Мне уже лучше. Позвольте мне выразить надежду, что Ваше Величество находится в добром здравии.

В ее взгляде проскользнуло сочувствие – это значит, подумала я, у меня вид совсем больной. Этот сочувствующий взгляд заставил меня мгновенно ощутить огромную разницу между нами: она – молода, полна жизненной энергии, пышет здоровьем, и я – стареющая, бледная, больная женщина, ростом значительно ниже ее, так, что, когда мы стоим рядом, она смотрит на меня сверху вниз.

Я ответила, что чувствую себя хорошо, и повторила:

– Ты хотела о чем-то поговорить? Говори.

– Ваше Величество, я в глубоком горе.

– Что случилось?

– Я чувствую, что Ваше Величество больше не любит меня. Мне очень тяжело это сознавать. Вы всегда относились ко мне с нежностью, как к своей младшей сестре, и мне ненавистна мысль, что я чем-то могла вас обидеть. Я не знаю за собой ничего, что могло бы огорчить вас… если не считать… того, что связано с религией.

– Тебе неоднократно было велено посещать Мессу, но ты упорно отказываешься, – ответила я.

– Ваше Величество, у меня нет столь глубоких религиозных корней, как у вас. Я была воспитана в духе новой веры и ничего другого не знаю.

– Это не оправдание, – ответила я, – есть много достойных людей, которые могут научить тебя.

– Ах, Ваше Величество, вы сняли камень с моего сердца! Мне нужен учитель. Может быть, кто-то из ученых мужей мог бы заниматься со мной, тогда я с радостью начну заниматься! Вашему Величеству не надо объяснять, как трудно измениться, когда с детства привыкаешь к определенной форме религии.

Я не знала, верить ей или нет. Вопреки предостережению Ренара, я готова была обнять ее, обещать, что ей будет дан хороший учитель, и мы снова будем относиться друг к другу как две любящих сестры. Но что-то меня остановило. Мелькнула мысль, что Ренар прав, – она была очень хитра и опасна. Но разве можно было такое подумать, глядя на ее восторженное лицо, на эти глаза, светящиеся радостью и кротостью одновременно. Всем своим видом она показывала, как жаждет снова быть любимой мною. И в те минуты я почти верила ей.

– Ты будешь присутствовать на Мессе 8 сентября, – сказала я. – В этот день римская церковь празднует Рождество Девы Марии.

Она слегка изменилась в лице. Я попыталась прочитать ее мысли. Отказаться она теперь не могла. Ей было отлично известно, что за каждым ее движением следили с разных сторон, надеясь, что на чем-нибудь она да поскользнется. Ренар мечтал видеть ее в Тауэре. Де Ноайлю она тоже мешала. Ему мешали, впрочем, мы обе – он предпочел бы освободиться от нас и очистить путь для Марии Шотландской. Но, с другой стороны, в случае моей смерти на престол могла претендовать только Елизавета. Следовательно, ей было выгодно ждать моей смерти.

При этой мысли меня охватила дрожь. Но, глядя на ее нежное личико, трудно было представить, что эта девушка даст вовлечь себя в заговор – не настолько она глупа, чтобы в случае неудачи лишиться не только короны, но и головы.

Я поцеловала ее со словами:

– Мы сестры. Так будем же друзьями.

Она сразу расцвела в улыбке. Мне хотелось согреть ее своим теплом, ведь я, как никто, понимала ее состояние, когда меня признали законной наследницей престола. Ей было больно сознавать, что она – незаконнорожденная. Когда мы обе считались бастардами, нас это объединяло. Но как королева я должна была получить законное признание своих прав – это было важно для меня постольку, поскольку непосредственно касалось моей матери. К Елизавете же я испытывала сострадание. Трудно было быть дочерью Анны Болейн, слывшей в народе ведьмой.