Текст книги "Власть без славы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
ИСПАНСКИЙ БРАК
Ах, какое же это было трудное время! Все мои мысли крутились вокруг предстоящего замужества. Я находилась примерно в том же состоянии, что и в детстве, когда ждала приезда своего жениха – императора Карла. Тогда окружающие убедили меня, что я в него влюблена, и я ощущала себя влюбленной. Сейчас я так же пылко любила Филипа, убедив себя, что иначе просто быть не может.
Сбывалась моя мечта – любимый муж, семья, дети. Наконец-то! Я сознательно не допускала и тени сомнения, чтобы не омрачать сказочную перспективу счастья, которое было уже у меня в руках. Я старше его на одиннадцать лет? Ну и что! Его отец – мой кузен, а значит, я – его тетушка? Глупости! Все это не имеет отношения к бракам между королевскими особами!
Я жила в мире своих грез, а между тем в стране было очень неспокойно. Мне бы следовало внимательней отнестись к некоторым вещам. Например, к тому, что голову Уайятта, выставленную на всеобщее обозрение, похитили, чтобы достойно похоронить. Это был красноречивый жест со стороны мятежников, дававших понять, что они не сломлены.
Страну лихорадило. И не только религиозное противостояние было тому причиной. Брак королевы с испанским принцем – вот что вызвало волну недовольства. Испанцев поносили на всех углах. Дети играли в благородных рыцарей, воюющих с негодяями – испанцами. Большой шум наделала история с «птичкой в стене».
В стене дома на Олдерсгейт-стрит, в котором жила семья воинствующих протестантов, вдруг стал раздаваться пронзительный птичий свист. Прохожие сначала с интересом прислушивались, а когда птичка заговорила человеческим голосом, тут уж начали собираться толпы. Голос из стены предупреждал, что испанский брак и римско-католическая религия несут страшные бедствия Англии.
Взволнованная Сьюзан сообщила, что птичка вещает уже несколько месяцев, и народ воспринимает это как дурное предзнаменование.
– Но откуда птичке знать о религиозных делах и моем замужестве? – заметила я.
– Люди говорят, – ответила Сьюзан, – что через птичку Дух Святой хочет предупредить вас.
– Он мог бы обратиться прямо ко мне.
– Птичка обращается к народу – чтобы он не допустил брака с испанцем.
– То же самое говорил Уайятт, и тебе известно, чем это кончилось. Кстати, из какого дома вещает эта птичка?
– Из дома сэра Энтони Книветта.
– Его допросили?
– Да. Он клянется, что не знает, откуда она взялась.
– Чушь! Дурацкий фокус, а не птичка.
– Но люди вот уже несколько месяцев приходят ее слушать.
В конце концов птичку поймали. Ею оказалась служанка сэра Энтони, молоденькая девушка по имени Элизабет Крофт. На допросе выяснилось, что хозяин дома действительно ничего не знал, а девушку использовали в роли оракула слуга Дрейк и некий пастор – оба ярые протестанты. Еще в этом деле участвовал какой-то ткач с соседней улицы. Я не хотела сурово наказывать девушку, которая была всего лишь орудием в руках ловких подстрекателей, – достаточно было и того, что люди узнали о мошенниках. Элизабет Крофт публично покаялась на Кресте в соборе святого Павла. Признав, что совершила мошенничество и ввела в заблуждение народ, девушка на коленях, со слезами, умоляла Бога простить ей этот грех. Ее ненадолго заключили в тюрьму и вскоре выпустили.
Но волнения в народе не стихали. Даже в Совете не было согласия. Гардинер и мой верный друг Рочестер, например, придерживались мнения, что в интересах государства лучше, если Главой церкви останется монарх. Пэджет, напротив, считал необходимым полностью вернуться к тому состоянию, в котором находилась английская церковь до реформы моего отца. И третьей силой в Совете были сторонники протестантства.
Не давала мне покоя и мысль о Елизавете, все еще находившейся в Тауэре. Я все-таки любила ее, помнила очаровательной девчушкой с рыжими кудряшками, резвой и упрямой. Каково ей сейчас?! Я, правда, не сомневалась, что Елизавета и в Тауэре не пропадет – если понадобится, она и тюремщиков сумеет склонить на свою сторону. Моя сестра обладала удивительной способностью завязывать дружеские отношения с теми, из кого можно было извлечь пользу, да и люди, окружавшие ее, понимали, что она занимает далеко не последнее место в иерархии престолонаследия, а потому избегали причинять ей неприятности.
Мучилась я еще и оттого, что не выполнила данного ей обещания лично поговорить с ней прежде, чем принять решение – я отказалась принять Елизавету перед тем, как ее отправили в Тауэр.
Поговорить об этом мне было не с кем, кроме Сьюзан. Гардинер или Ренар не стали бы слушать мои сентиментальные рассуждения – они не сомневались в ее виновности, несмотря на отсутствие прямых улик и заявление Уайятта.
Я же сомневалась.
– У меня не будет в душе покоя, пока сестра моя – в Тауэре, – говорила я Сьюзан, – она же – принцесса, дочь моего отца. Неужели мы не можем с ней жить в дружбе и согласии?
– Все это так, Ваше Величество, – отвечала Сьюзан, – но осторожность не помешает.
– Знаю. И все-таки. Когда твоя сестра сидит за решеткой…
– Может быть, выдать ее замуж?
– Это было бы прекрасно! Вышла бы она замуж и уехала за границу…
Я ухватилась за эту идею. Поговорила с членами Совета.
Большинство заявили, что предпочли бы видеть ее с отрубленной головой. Однако брак и отъезд Елизаветы из страны можно было рассматривать как компромиссное решение.
Лучшего мужа, чем Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, трудно было придумать. Когда-то за него сватали меня, но дело, как обычно, кончилось ничем. Она выйдет замуж, уедет из страны, и у мятежников не останется повода бороться за права невинной жертвы, думала я, приказав привезти Елизавету в Ричмонд.
Ее доставили из Тауэра на барже.
Пребывание в камере заметно отразилось на ней – Елизавета побледнела и осунулась. Она смотрела на меня почти нежным взглядом без всякого упрека.
– Очень сожалею, – сказала я, – что пришлось держать тебя в Тауэре.
– Ваше Величество всегда справедливы. Но я невиновна, что бы ни говорили мои враги. Ваше Величество не должны сомневаться в моей сестринской любви, которая не позволит мне причинить вам зло.
Я кивнула.
– Сейчас меня заботит твое будущее.
– Ваше Величество, – Елизавета слегка оживилась, – мне бы хотелось пожить на природе. Воздух Эшриджа всегда благотворно действовал на меня.
Я нетерпеливо остановила ее.
– Нет, нет. У меня другое предложение. Ты уже не ребенок, и пора тебе иметь свою семью.
Она побледнела. Выдержав паузу, я продолжала:
– Эммануэль Филиберт, герцог Савойский и принц Пьемонта, – вполне достойный жених.
Я видела, что она с трудом сохраняет самообладание. Потом губы ее решительно сжались, и она спокойным голосом ответила:
– Я не хочу выходить замуж, Ваше Величество.
– Не говори ерунду. Замужество – удел всех женщин.
– Если таково желание Вашего Величества… Но я хотела бы остаться девственницей.
– Ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия.
– Я чувствую, что брак – не мой удел. Я никогда не выйду замуж.
Она смотрела на меня пристально, с вызовом. Неужели и вправду ей противна сама мысль о замужестве? Или это Эммануэль Филиберт вызывает у нее такое отвращение? Я вспомнила о ее флирте с Сеймуром, о том, как она всегда кокетничала с молодыми людьми. Что случилось? Откуда у нее это ханжеское упрямство? Может быть, вообще нельзя силой заставлять женщину выходить замуж… Передо мной стоял образ бедняжки Джейн Грей, которую избивали и морили голодом, но все-таки заставили выйти замуж за Гилфорда Дадли. Но Елизавета – не Джейн. Ее не заставишь. Мне было обидно, что наш разговор не принес желаемых результатов. Я холодно попрощалась с сестрой.
Оставшись одна, я стала размышлять о возможных причинах ее отказа и пришла к выводу, что самая реальная – это нежелание уезжать из страны. Елизавета хотела находиться в Англии – на случай, если произойдет что-то непредвиденное.
И тут я снова вернулась к своим мечтам о счастье. Я хотела замуж, хотела иметь детей! Приподнятое настроение сделало меня доброй и терпимой: Елизавету надо выпустить из Тауэра и не стоит принуждать ее к замужеству. Конечно, она была небезопасна, и меры предосторожности следовало принять. Неожиданно мне в голову пришла блестящая мысль – надо поручить сэру Генри присмотреть за Елизаветой!
Сэр Генри Бедингфилд из Оксборо, что в графстве Норфолк, первым встал на мою сторону после смерти брата. Я никогда не забуду, как он явился со своими вооруженными людьми, чтобы защитить меня в случае необходимости. С тех пор он всегда и во всем поддерживал меня. Последние годы жизни моей матери в Кимболтоне он находился при ее дворе. Сэр Генри был человеком суровым, несветским. Но именно такой человек и нужен был мне сейчас, когда я чувствовала себя столь неуверенно. Я назначила его тайным советником и доверяла ему полностью.
Когда сэр Генри приехал из своего Оксборо, я описала ему ситуацию.
– Я хочу, – сказала я, – чтобы вы, сэр Генри, послужили не только мне, но и моей сестре Елизавете. Боюсь, что среди моего окружения есть люди, которые из-за своей чрезмерной преданности королеве способны убить мою сестру. Если, не дай Бог, они пойдут на это, я, даже не будучи виновна в ее смерти, все равно буду считать, что вина лежит на мне.
– Вашему Величеству не о чем беспокоиться, – ответил он, – ручаюсь жизнью, что принцесса будет в безопасности.
Для Елизаветы перспектива находиться под стражей тайного советника казалась невыносимой – она и не подозревала, что речь идет не только о моей, но и о ее безопасности.
Наконец, когда принцесса в сопровождении сэра Генри Бедингфилда отбыла в Вудсток, я вздохнула свободно.
* * *
Коуртни перевели из Тауэра в Фотерингей. Я собиралась вскоре освободить его из тюрьмы, так как он уже не представлял опасности, да и жаль было сносить такую красивую голову. Антуан де Ноайль как-то раз сказал, что Коуртни – самый красивый мужчина в Англии. Похоже, он был прав. К тому же мятежник был совсем мальчишка. Пусть посидит взаперти, решила я, пока в стране утихнут страсти, а там отправим его на континент.
Казалось, все складывалось как нельзя лучше – Елизавета была под присмотром, а я ждала осуществления своей мечты – приезда Филипа.
Но меня всю жизнь преследовали неприятные неожиданности. Вот и сейчас – в Совете начались распри между Пэджетом и Гардинером, а Филип, который должен был приехать со дня на день, не только не приезжал, но даже не удостоил меня ни единым письмом.
Да еще этот де Ноайль… Вечно он подливал масла в огонь. Как ни старался он расстроить наш брак с Филипом, но у него ничего не получилось. И вот он стал повсюду острить, что Филип и я – два сапога пара.
Неожиданно приехал его брат – Жиль, приятный молодой человек. Скорее его, чем Антуана, я предпочла бы видеть послом Франции у себя в стране. Его миссия была частной и несколько щекотливой. Дело в том, что у Антуана родился сын, и он просил моего высочайшего совета – кого выбрать в качестве крестных отца и матери. Сам он не решился обратиться прямо ко мне, боясь, что не достоин такой чести (хитрая лиса, подумала я), а потому прислал Жиля, надеясь на мою доброту…
Я вообще была неравнодушна к детям и чуть было не согласилась сама стать крестной матерью, на минуту забыв и об участии де Ноайля в мятеже Уайятта, и о его гнусной роли в моих личных делах. Но, вовремя спохватившись, сказала Жилю, что с радостью приняла бы на себя роль крестной матери, если бы не… известные ему обстоятельства, требующие моего отъезда в Винчестер.
Жиль, галантно поклонившись, ответил милой улыбкой, дав понять, что разделяет мои чувства и желает мне счастья. Как он непохож на своего брата, подумала я.
Я предложила в качестве крестной матери герцогиню Серрейскую, а Гардинера или Арунделя – в качестве крестных отцов. Члены Совета были потрясены этим жестом в сторону моего старого врага.
Но еще больше их волновало мое неопределенное положение – от Филипа так и не было никаких известий. Я же боялась только одного – что он передумал. Но с другой стороны, утешала я себя, император хочет, чтобы этот брак состоялся, и Филип не посмеет ослушаться отца. Я была безумно влюблена, хотя никогда не видела своего возлюбленного. В моем воображении он отвечал моему идеалу любимого мужчины, отца моих детей. И, слыша двусмысленные замечания некоторых членов Совета, будто бы жених сбежал, я не придавала им значения, уверенная в том, что мой ненаглядный супруг помогает императору в его неотложных делах.
– Все будет хорошо, – говорила я Сьюзан, которая не могла скрыть своего беспокойства.
И вот, к стыду моих недоброжелателей, однажды, теплым июньским днем, во дворец прибыл маркиз Де Лас Невас с письмом и подарками.
Филип прислал подарки всем моим придворным дамам. Мне же – бриллиантовое ожерелье. Но не только. Еще – огромный бриллиант с жемчужиной на длинной цепочке. Ничего подобного я в жизни своей не видела. Поцеловав бриллиант, я сказала Сьюзан, что это – символ моей любви. А еще один бриллиант в золотой оправе Филип прислал как дар особого уважения – этот камень император подарил его матери, – теперь он перешел ко мне.
Я разглядывала присланный мне портрет: Филип был очень красивый мужчина. Говорили, что он невысок ростом, но я тоже была маленькая – это даже лучше, чем иметь мужа огромного роста вроде моего отца. Мне очень нравился его высокий лоб, обрамленный светлыми волосами, такая же светлая борода и голубые глаза – должно быть, как у деда, слывшего первым красавцем Европы, и тяжелый, как у всех Габсбургов, подбородок.
Лежа в постели, я предвкушала счастливые дни. Теперь уже ничто не помешает моей свадьбе!
Вскоре гонцы сообщили, что Филип находится на пути в Англию, но сделал остановку в Сантьяго, чтобы повидаться с сыном Доном Карлосом. Я тут же представила себе, какой он замечательный отец и как было бы хорошо, если бы Дон Карлос приехал в Англию – я могла бы заменить ему мать…
И снова возникли непредвиденные трудности. Филип отплывал из Корунны на своем личном паруснике «Espritu Santo». Однако мои министры считали, что он должен плыть на английском корабле. Но в ответ на их предложение Филип ответил отказом. Я молилась о попутном ветре, представляя себе чудесный корабль, блещущий золотом в лучах солнца, с испанским флагом, под которым «Святой Дух» причалит к английским берегам. Но мои молитвы не были услышаны – на море день и ночь бушевала буря. Чудом испанский корабль вошел в бухту Саутхэмптона, и именно в этот момент наступил штиль.
Филипу, должно быть, приятно было ступить на твердую почву после стольких часов чудовищной качки. Однако настроение ему слегка подпортил наш прямолинейный адмирал – лорд Уильям Хоуард, любитель пошутить, когда надо и не надо. Встретив принца, адмирал не отказал себе в удовольствии сделать несколько едких замечаний по поводу испанского флота, на что Филип отреагировал полным молчанием. Затем сэр Энтони Браун подвел к Филипу белого скакуна – мой подарок принцу. Филип сказал, что хотел бы пройтись пешком, но сэр Энтони, огромный мужчина, взял Филипа в охапку и усадил на лошадь, поцеловав в знак уважения стремена. В общем, Филипу пришлось нелегко – он впервые столкнулся с английской вежливостью.
Во дворце готовились к встрече. Но лил проливной дождь, и Филип остановился на ночлег в Саутхэмптоне, где его ждали члены Совета и самые знатные придворные. Я боялась, что у него возникнет не слишком благоприятное впечатление о моей стране.
Однако мой жених проявил удивительное чувство такта. Он, по всей видимости, ожидал встретить настороженное любопытство к своей персоне и с первых же минут дал понять, что не собирается навязывать свои правила и привычки. Члены Совета с удовлетворением выслушали его уверения в том, что он приехал в Англию не за тем, чтобы расширить владения Испании, а как будущий муж королевы, и его священный долг – жить с ней в любви и согласии. В ответ министры, в свою очередь, выразили готовность служить ему верой и правдой.
Особенно понравилось всем, как Филип повел себя с Уильямом Хоуардом, так грубо пошутившим в первые минуты их знакомства. Казалось, Его Высочество с удовольствием воспринимает мужицкий юмор адмирала – он подбадривал его своими репликами, задавал вопросы и в конце концов полностью расположил его к себе. Более того, принц попросил, чтобы к столу подали пиво, желая, как он выразился, отметить первое знакомство в соответствии с английскими традициями.
Мне было приятно, что Филип так тонко, так умно повел себя с моими соотечественниками, чьи симпатии нелегко было завоевать любому чужестранцу, а тем более – испанцу, претендовавшему на руку их королевы.
Наша встреча должна была состояться в Винчестере. Погода, как назло, не улучшалась – холодный дождь лил как из ведра, дороги развезло, и, чтобы добраться из Саутхэмптона в Винчестер, Филипу со свитой пришлось несколько раз останавливаться и полностью переодеваться в сухую одежду. Я надеялась, что до его ушей не долетело, что говорили в народе – мол, Бог не благословляет приезд испанцев, устроив такую погоду.
Наконец, промокшие до нитки, забрызганные грязью испанские гранды во главе со своим принцем появились в Винчестере. Слава Богу, было уже темно, и народу собралось немного, ибо сцена прибытия моего жениха не отличалась особым блеском.
Первым делом Филип направился в церковь, где отслужил благодарственный молебен. Затем он проследовал в дом декана, находившийся возле церкви. Я в это время находилась в доме епископа, сгорая от нетерпения, не в силах скрыть своих чувств от Сьюзан и ближайших придворных дам.
И вот… он входит. За ним – немногочисленная свита. Сердце мое чуть не вырвалось из груди – небольшого роста, худощавый, как меня и предупреждали, Филип был в белоснежном камзоле и столь же белоснежных штанах из тончайшей лайки. Накинутый на плечи плащ – тоже белый, был выткан серебряными и золотыми узорами. А на голове красовалась белая шляпа с длинным страусиным пером.
Он подошел ко мне. Пораженная его красотой, я не могла ни о чем думать, кроме как о том, не слишком ли старой выгляжу я в своем черном бархатном платье с серебряной нижней юбкой, и в черном же с золотом головном уборе. Я только молилась, чтобы он не был разочарован, увидев меня.
Мы стояли друг против друга и улыбались. Затем я, поцеловав свою руку, протянула ее к нему. Он взял мою руку в свои и поцеловал меня в губы, стараясь соблюдать английский обычай. Я была наверху блаженства, забыв о своем возрасте, своей внешности – обо всем, кроме того, что я – королева и передо мной – мой муж.
Затем мы сели на диван под роскошным балдахином и попытались заговорить. Он не знал английского, поэтому я произнесла несколько слов по-французски, он же отвечал мне по-испански, который я немного знала.
Я сказала, что рада его благополучному прибытию на английскую землю, он ответил, что счастлив наконец быть здесь.
Наша беседа представляла собой несколько приличных случаю фраз, не более того. Я что-то еще говорила, но это не имело значения, поскольку все мои мысли были заняты одним: какое впечатление я произвела на него. Если он и был разочарован, то ничем не показал этого. Напротив, он старался говорить приятные слова и сожалел, что не может выразить свои чувства на моем родном языке. Я успокоила его, сказав, что он скоро освоит этот легкий язык.
– Надеюсь, – ответил он. – Мне очень неловко оттого, что я не могу разговаривать с англичанами на их языке.
– Я с удовольствием буду вас учить.
– Кстати, – сказал он, – научите меня, что следует говорить членам Совета, когда я вынужден их покинуть.
– Очень просто, – воскликнула я, – скажите: «Всего хорошего, милорды!» Или, если дело происходит вечером: «Доброй ночи, милорды!»
Он попытался воспроизвести эти фразы, и мы засмеялись.
Затем он сказал, что хотел бы представить мне своих придворных, надеясь, что я, со своей стороны, сделаю то же самое.
Среди членов его свиты наибольшее впечатление произвел на меня Рэй Гомес да Сильва – как я потом узнала, ближайший его друг.
Мои дамы встали в ряд, и Филип каждую поцеловал в губы, отчего они пришли в страшное смущение. Он же с улыбкой объяснил, что таков, как ему сказали, английский обычай.
Церемония знакомства была закончена, и я вернулась к себе во дворец.
– Ну что ты о нем думаешь? – нетерпеливо спросила я Сьюзан.
– Он и вправду красив, – ответила она, замявшись. – Похож на свой портрет.
– Тебе он не очень понравился?
– Нет… Что вы? Просто он какой-то… торжественный.
– Само событие торжественное – это неудивительно.
– Да. Но когда он целовал дам…
Я рассмеялась.
– Он думал, что у нас такой обычай.
– Вы должны отучить его от этого… обычая.
– Сьюзан, – весело сказала я, – ты рассуждаешь как все англичание, не терпящие чужеземцев.
– Вы так думаете, Ваше Величество? Ну… как вам будет угодно.
Мне стало немного не по себе – вопреки моим ожиданиям, Сьюзан он явно не понравился.
Было уже совсем поздно, когда он вдруг вошел в мои покои, извинившись за столь поздний визит. Как романтично, подумала я, пришел без лишних церемоний.
– Мне необходимо поговорить с вами, – сказал он.
– Я рада. Говорите.
– Только что пришло письмо от отца. Он сообщает, что отказывается от неаполитанского трона в мою пользу. И делает это для того, чтобы я женился на вас не просто как испанский принц, а как король Неаполя.
– О, Ваше Величество! Я рада за вас!
Я уже заметила, что Филип не привык открыто выражать свои чувства, – на мое восклицание он ответил сдержанной, но довольной улыбкой.
К этому часу во дворец уже вернулись члены Совета и придворные, участвовавшие во встрече. Я ознакомила их с текстом переданной мне Филипом декларации о провозглашении его королем Неаполя. Было решено, что завтра на церемонии бракосочетания в соборе Филип будет назван соответствующим образом.
Дождь неожиданно прекратился. Я выглянула в окно и с наслаждением вдохнула аромат весенних цветов и распускающихся деревьев. Завтра – моя свадьба. Я была влюблена. И не было на свете женщины счастливей, чем английская королева.
* * *
В этот день был праздник святого Иакова, покровителя Испании.
Я прибыла в собор первой – из дворца епископа. Церковь была украшена в красное с золотом. На мне было платье из золотой парчи, расшитое жемчугом и бриллиантами. В волосах – бриллиантовая диадема. На шее – подаренный Филипом бриллиантовый кулон его матери. Леди Маргарет Дуглас держала мой шлейф.
При виде Филипа я пришла в восторг – на нем превосходно сидел подаренный мною костюм: камзол и штаны из белого атласа, отороченные серебром. Костюм дополнял золотой воротник, украшенный бриллиантами, а колено украшал орден Подвязки, торжественно преподнесенный ему сразу по прибытии в Англию.
Мы сели на кресла, поставленные рядом с алтарем, в окружении Гардинера и епископов Лондонского, Дарэмского, Линкольнского, Элийского и Чичестерского.
Перед началом церемонии регент Неаполитанского королевства зачитал послание Его Императорского Величества Карла V, в котором тот извещал, что отказывается от неаполитанского престола в пользу своего сына Филипа, дабы его возлюбленная кузина – королева Мария сочеталась браком с королем.
Затем нас провозгласили мужем и женой. Мы сели на два трона и прослушали торжественную Мессу.
* * *
Я сохранила в памяти все мельчайшие события того дня. И когда мне бывает тяжко, я вспоминаю день моей свадьбы, чтобы вновь ощутить то счастье, которого больше уже не было в моей жизни.
Торжественный обед проходил во дворце епископа. Я не помню, что мы ели. Мне было довольно и того, что Филип сидел рядом. Однако от меня не ускользнули не слишком приветливые взгляды, которые мои соотечественники бросали на принца-консорта и его свиту. Мне было немного обидно за своих подданных, которые отчаянно старались подчеркнуть, что владычица их страны – королева и только она. Кресла, на которых мы сидели, были разные – мое более высокое и богаче украшенное, посуда – тоже разная: мне подавались кушанья на золотых блюдах, ему – на серебряных. Я заметила, что на испанских гостей все это произвело неблагоприятное впечатление.
Но я решила, что подобные мелочи не должны отравить мой праздник.
После тостов и поздравлений в наш адрес мы с Филипом выпили за здоровье гостей и пригласили всех пройти в просторную гостиную, чтобы англичане и испанцы могли поближе познакомиться. Однако мало кто говорил на двух языках, и тогда зазвучала музыка – начались танцы. Я с удивлением смотрела, как испанцы важно ходят в такт музыке, в то время как мы совершаем головокружительные пируэты, подскакиваем и вообще веселимся что есть мочи. При этом я вспомнила отца, слывшего лучшим танцором королевства, поскольку никто не мог подпрыгнуть выше его и так прокрутить свою даму вокруг себя в вихре танца. Филип отнюдь не был блестящим танцором, но это даже прибавляло ему очарования.
Празднества закончились раньше, чем предполагалось, – сказалась языковая преграда и то, что испанцы не привыкли к нашему бурному веселью. Затем нас отвели в разные покои, где каждый ужинал отдельно. После этого члены Совета привели Филипа и меня в нашу спальню и удалились.
Я думала только об одном – как бы угодить своему возлюбленному. Но как именно, я не имела ни малейшего понятия. Ведь, несмотря на свой возраст, я, по существу, была наивной, романтичной девочкой. А он – опытный мужчина, который уже был женат и имел сына. Я всегда буду помнить его нежность, терпение и такт в нашу брачную ночь.
Что он испытывал, мне неведомо. Я же была счастлива. Это – любовь, сказала я себе в ту ночь.
