Текст книги "Возвращение. Танец страсти"
Автор книги: Виктория Хислоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Пока, дорогая, хорошо, что ты пришла, – улыбнулся он. – Желаю приятно провести время на танцах.
Возвращаясь в тот вечер домой, Соня представляла себе родителей, скользящих в танце по паркету. Возможно, ее сегодняшнее открытие пролило свет на то, почему она не может представить свою жизнь без танцев.
Несколько минут Соня молчала, пережевывая бутерброд в кафе Гранады. На стол возле нее капала томатная паста и сыпались хлебные крошки. Когда она подняла голову, ее внимание привлекла серия дешевых полотен, написанных маслом, на которых были изображены женщины в длинных гофрированных платьях. Они отражали сложившийся образ Испании, эту легенду поддерживал каждый ресторан.
– Ты не шутила, когда просила научить тебя фламенко? – спросила Соня у Мэгги.
– Нет, не шутила.
– А не слишком ли это мудреный танец?
– Я хочу научиться лишь основам, – самоуверенно заявила Мэгги.
– А есть ли в нем что-то второстепенное? – вопросом ответила Соня.
Ей представлялось, что во фламенко нет ничего второстепенного. В этом танце – целая культура, и Соню несколько раздражало то, что Мэгги этого не понимает.
– Почему ты так сердишься? – огрызнулась Мэгги.
– Я вовсе не сержусь, – ответила Соня. – Мне просто кажется, что ты похожа на англичанина, купившего дешевую турпутевку, который просит научить его, как стать тореадором. Подобное кажется просто невероятным.
– Ладно. Если ты не хочешь учиться фламенко, меня это не остановит, понятно?
Подруги нечасто ссорились, а когда такое случалось, они обе очень удивлялись. Соня даже себе не могла объяснить, почему ее так раздражает отношение Мэгги к фламенко, желание подруги нахвататься верхов этой культуры, но чувствовала, что своим поведением Мэгги выказывает неуважение к танцу.
Они молча доедали бутерброды, пока наконец Мэгги не заговорила первой.
– Кофе? – предложила она, желая разрядить атмосферу.
– Con leche[16]16
С молоком (исп.).
[Закрыть], – улыбнулась Соня. Они не могли долго дуться друг на друга.
Когда полуденное солнце поблекло до желтовато-коричневого зарева, Соня с Мэгги вернулись в гостиницу. Улицы были совершенно пустынны: ни машин, ни пешеходов, магазины наглухо закрыты. Они тоже последовали испанскому распорядку и решили поспать пару часов – полуденная сиеста. Минувшей ночью Соня почти не спала и сейчас чувствовала себя полностью вымотанной.
Хотя занавески едва защищали комнату от солнца, ничто не могло помешать Соне забыться крепким сном. Обычно звука машинного клаксона или воя полицейской сирены, хлопанья дверей в коридоре было достаточно, чтобы она проснулась, но сейчас она несколько часов находилась в состоянии блаженного забытья.
Когда подруги проснулись, уже темнело, в комнату не проникал свет. Основной недостаток сиесты заключается в том, что приходится выбираться из постели, когда закат говорит уму и телу, что сейчас как раз время ложиться спать.
Теперь тяжело было растормошить Соню, а Мэгги решительно спрыгнула с кровати.
– Соня, вставай, пора идти!
– Идти? Куда?
Полусонная, с отекшими глазами, сбитая с толку, она не сразу поняла, где находится.
– А разве мы не за этим приехали? Разве не потанцевать?
– Потанцевать? Да-а-а…
У Сони от недосыпания все тело было ватным. Голова раскалывалась. Она слышала, как плещется в душе Мэгги, как та поет, насвистывает, что-то мурлычет, ее жизнерадостность ощущалась даже за стенами ванной. Соня сегодня была не в состоянии танцевать.
В комнату вернулась Мэгги – на голове полотенце, закрученное в высокий тюрбан, второе полотенце она обернула вокруг груди, и на его белоснежном фоне резко выделялись смуглая голая шея и плечи. Соня наблюдала за подругой. Было нечто волшебное, даже величественное в этой женщине. Мэгги продолжала что-то мурлыкать себе под нос, когда надевала джинсы и белую шелковую блузку, затягивала широкий кожаный пояс. После горячего душа и нескольких часов, проведенных на солнце, ее лицо раскраснелось. Она казалась погруженной в собственные мысли, как будто напрочь забыла о Сонином присутствии.
– Мэгги?
Подруга обернулась и присела на край кровати, поигрывая парой серег-колец.
– Что? – ответила она, склонив голову набок.
– Ты не обидишься, если я сегодня останусь в номере?
– Разумеется, обижусь. И не стыдно тебе?! Мы приехали сюда танцевать…
– Я знаю. Я просто совершенно разбита. Обещаю, я пойду с тобой завтра.
Мэгги продолжала собираться: облилась духами, подвела черным глаза, подчеркнула свои и без того длинные ресницы тушью.
– Ты уверена, что с тобой ничего не случится, если ты пойдешь одна? – забеспокоилась Соня.
– А что со мной может случиться? – засмеялась Мэгги. – Я здесь выше всех на голову. К тому же я всегда смогу убежать.
Соня знала, что Мэгги не шутит, она могла дать отпор любому Она ни на секунду не задумывалась об опасности. Мэгги была самой независимой из Сониных знакомых.
Соня продолжила дремать. В половине десятого Мэгги была готова.
– Я перекушу по дороге. Ты уверена, что не хочешь пойти со мной?
– Нет, честно, не хочу. Я просто хочу поспать. Увидимся утром.
Уже вторую ночь Соня наслаждалась покоем на односпальной кровати. Хотя с улицы проникали звуки, в комнате царила удивительная тишина. Ее нравилось сознание того, что она будет здесь одна, никто не нарушит ее покой.
Эта ночь была так не похожа на те ночи, когда она, уставшая после утомительного рабочего дня, ложилась пораньше спать, а потом лежала, напряженно прислушиваясь и размышляя над тем, когда же домой придет Джеймс. Примерно раз или два в неделю он, пошатываясь, открывал дверь часа в три-четыре ночи, а когда захлопывал ее за собой, от удара дрожали грязные стекла двери. Потом он, спотыкаясь, взбирался по лестнице, падал, полностью одетый, на кровать, изо рта омерзительно воняло его вечерними возлияниями. То, что иногда происходило между ними, – быстрое, грубое, легко забываемое, – когда он пребывал в самом ненавистном для нее состоянии, трудно было назвать сексом. Из-за кислого запаха перегара ее тошнило от отвращения. Именно это зловоние отталкивало ее больше всего, и ей претила сама мысль о том, что это тучное рыхлое тело лежит в темноте рядом с ней, нарушая ночную тишину своим храпом. Наутро после подобных ночей от вчерашнего опьянения не оставалось и следа. Джеймс просыпался в шесть утра, не страдая похмельем, принимал душ, надевал деловой костюм и уходил на работу так же пунктуально, как и в любой другой день. Создавалось впечатление, что он даже не помнил, что вчера произошло нечто неординарное. И окружающие об этом даже не догадывались. Соня и Джеймс казались идеальной супружеской парой, как с картинки. Такую легенду они создавали для окружающих.
Сейчас, лежа в полутьме, она ощущала, как засосало под ложечкой от этих воспоминаний. Она перевернулась на бок и почувствовала, что подушка промокла от слез. Эта ночь обещала быть спокойной, Соня должна была хорошенько выспаться. Она не собиралась провести ночь, мучаясь от неприятных воспоминаний. Наконец она забылась беспокойным сном, а когда просыпалась, видела, что кровать Мэгги все еще пуста.
В три часа ночи она услышала скрежет ключа в замочной скважине.
– Не спишь? – прошептала Мэгги.
– Не сплю, – пробормотала Соня. Даже если бы она и спала, все равно бы проснулась, когда Мэгги ввалилась в комнату.
– Я провела фантастическую ночь, – восторженно заявила Мэгги, включая верхний свет и не обращая внимания на настроение подруги.
– Рада за тебя, – ответила Соня с плохо скрытым раздражением.
– Не будь букой. Тебе следовало пойти со мной!
– Знаю, знаю. Не могу понять, почему я отказалась, все равно не уснула.
– Ты просто побоялась расслабиться, – сказала Мэгги, срывая с головы ленту, которая держала ее волосы, и, как будто показывая то, что она имела в виду, потрясла своими густыми волнистыми локонами, которые рассыпались по плечам.
– Мы тут ненадолго, поэтому тебе нужно выходить в свет. Черт, почему ты не пошла?
– Есть тысячи причин для этого. Начнем с того, что я не слишком-то хорошо танцую.
– Полная чушь! – отрезала Мэгги. – Даже если и так, скоро обязательно научишься.
На этой оптимистической ноте она погасила свет и, уже обнаженная, упала на кровать.
Глава пятая
Несмотря на беспокойный сон, утром Соня встала рано. От затхлого воздуха болела голова, Соне захотелось поскорее выйти на воздух. К тому же она проголодалась.
Занятия в танцклассе должны были начаться во второй половине дня, и, зная, что в ближайшее время Мэгги и пушкой не разбудишь, Соня потихоньку оделась и вышла из номера, оставив подруге записку.
Выйдя из гостиницы, она повернула направо и побрела по главной улице, которая тянулась через весь центр города. Вскоре Соня поняла, что в Гранаде решительно нельзя заблудиться – настолько незамысловатой была топография этого городка. Далеко на юге возвышалась горная гряда, на востоке улицы вели к Альгамбре, на западе дороги спускались вниз, в долину. Даже если она терялась в лабиринте узких улочек, которые вились вокруг собора, либо склон, либо мелькнувшие горы, либо вид этого величественного здания тут же подсказывали ей, куда повернуть. От бесцельной прогулки веяло настоящей свободой. Она могла затеряться на этих улочках, но ни секунды не бояться, что не найдет дорогу.
С каждым новым поворотом Соня оказывалась на новой площади. На многих стояли большие декоративные фонтаны, и на всех без исключения площадях находились кафе с несколькими посетителями. На одной площади под сенью деревьев располагались четыре магазина, в каждом из которых продавался почти идентичный ассортимент сувениров: веера, куклы в костюмах для фламенко и пепельницы, украшенные быками. На другой – больше десятка стоек-каруселей с открытками. Казалось, на них можно найти миллионы открыток для туристов с видами Испании. Соня быстро сделала свой выбор – типичный снимок танцовщицы фламенко.
После часовой прогулки по улицам Гранады прошла головная боль. Соня стояла на площади Биб-Рамбла, а цветочный рынок расписал яркими красками этот довольно безликий февральский день. Была половина десятого утра, и, хотя по непонятной причине площадь была пустынна и тиха, уже появились редкие прохожие. Соня прошла мимо двух скандинавов с огромными рюкзаками, слегка продрогших и смешных в своих нелепых, не по погоде, шортах, миновала группу студентов с западного побережья, которых вел на экскурсию американец, чей голос заполнил собой тишину площади. На Биб-Рамбла располагалось несколько кафе на выбор, но одно приглянулось ей больше всего. На столы кафе упали первые солнечные лучи, пробившиеся сквозь крыши домов, а прямо на улице стояла бочка с геранями, которые выжили прохладной зимой.
Она решительно направилась к самому солнечному столику и села. Быстро написала несколько слов на открытке для отца и стала изучать путеводитель. Создавалось впечатление, что в этом городе были и другие красоты, помимо Альгамбры и ее садов.
Казалось, не прошло и минуты, как пожилой хозяин кафе принял ее заказ, а на столе уже появился ароматный кофе с молоком. Поставив чашку на стол, он заглянул ей через плечо. Путеводитель был открыт на странице, посвященной Федерико Гарсиа Лорке, «величайшему испанскому поэту», как там было сказано. Соня в этот момент читала о том, как его арестовали в Гранаде в самом начале гражданской войны в Испании.
– Знаете, он останавливался неподалеку отсюда.
Слова хозяина прервали размышления Сони, она оторвала глаза от путеводителя. Женщину удивило не только то, что он подсмотрел, что она читает, но и необычайно серьезное выражение его красивого морщинистого лица.
– Лорка?
– Да, он и его друзья раньше встречались неподалеку отсюда.
Как-то в Национальном театре Соня смотрела трагедию «Иерма». Как ни странно, они пошли туда вместе с Мэгги, потому что у Джеймса в последнюю минуту наметился деловой ужин. Она вспомнила, каков был вердикт подруги: «Мрачно и наводит тоску».
Соня поинтересовалась у официанта, встречался ли он лично с Лоркой, и тот ответил, что видел его всего пару раз.
– Многие считают, что вместе с Лоркой погибла и часть города, – добавил он.
Такое заявление было одновременно и убедительным, и интригующим.
Сонины знания о гражданской войне в Испании ограничивались смутными воспоминаниями о паре книг Эрнеста Хемингуэя и Лори Ли[17]17
Британский романист и поэт (1914–1997).
[Закрыть], она знала, что оба писателя принимали в ней участие, но ничего больше. Соне стало еще любопытнее, особенно потому, что старик явно воспринял исчезновение Лорки как личную трагедию.
– Что именно вы имеете в виду? – спросила она, понимая, что от нее ждут ответной реплики.
– Когда люди поняли, что произошло с Лоркой, – его убили выстрелом в спину, – либерально настроенным испанцам стало ясно, что все они находятся в опасности, что война в Гранаде проиграна.
– Прошу прощения, но я мало знаю о вашей гражданской войне.
– И неудивительно. Многие в этой стране мало о ней знают. Кто-то забыл, кто-то вообще ничего не знал – так был воспитан.
Соня видела, что старик не одобряет подобного положения вещей.
– А почему так произошло?
Хозяин кафе, невысокий, как и многие испанцы его возраста, наклонился к ней и взялся за спинку свободного стула, стоящего у Сониного стола. Его темные глаза так пристально смотрели на красную скатерть, что создавалось впечатление, что он изучает каждую ниточку, каждый узелок. Прошло несколько минут; Соня подумала: он забыл, что она задала вопрос? Хотя в его черных волосах едва просвечивалась седина, Соня видела, что кожа на его точеном лице и руках сморщилась, как осенний лист. Она решила, что ему далеко за восемьдесят. Женщина также заметила, что пальцы его левой руки изуродованы, – артрит, предположила она. Ее отец тоже нередко пребывал в похожей задумчивости, поэтому она привыкла к таким минутам молчания.
– Знаете, – наконец заговорил он, – не думаю, что могу ответить на ваш вопрос.
– Не страшно, – заверила она, заметив, что его глаза покраснели и наполнились слезами. – Я спросила из простого любопытства.
– Нет, страшно, – разволновался он, глядя ей прямо в лицо.
Внезапно Соня поняла, что неверно истолковала его предыдущий ответ. В его взгляде читалась такая живость разума, что было видно – этот человек находится в ясном уме и твердой памяти.
Он продолжал:
– Страшно, что вся ужасная история забудется, как забыли Лорку и многих других!
Соня откинулась на спинку стула. Ее поразила страсть в голосе этого мужчины. Он говорил о событиях семидесятилетней давности так, как будто это произошло только вчера.
– Я не могу назвать одну конкретную причину, по которой разразилась война. Само начало войны поставило в тупик. Люди не знали, что происходит на самом деле, и уж точно не ведали, чем все обернется или сколько все продлится.
– Но что стало началом войны? И при чем здесь Лорка? Он же был поэтом, а не политиком, верно?
– Я понимаю, что ваш вопрос кажется простым, и я хотел бы дать на него такой же простой и вразумительный ответ, но не могу. Годы, предшествующие гражданской войне, были неспокойными. Нашу страну уже несколько лет лихорадило, сложная политическая обстановка… Многие из нас так ничего и не поняли. Люди голодали, правительство левого крыла, казалось, делало недостаточно для стабилизации положения, поэтому армия решила взять руководство на себя. Вот так вкратце можно описать ситуацию.
– Все ясно как день.
– Уверяю вас, все гораздо сложнее.
Соня потягивала свой кофе. Ее интерес не угасал, а поскольку других посетителей в кафе не наблюдалось, она не смогла удержаться от искушения и попросила старика продолжать.
В кафе появилась группа из двенадцати японских туристов, они ждали, когда у них примут заказ. Старик пошел обслужить их, а Соня наблюдала, как он записывает заказ в блокнот. А это было нелегким делом, если бы не его терпение, – японцы не говорили ни по-испански, ни по-английски. Сам же хозяин говорил по-английски бегло, но с сильным акцентом. И неудивительно теперь, почему меню было иллюстрировано яркими снимками с неаппетитно выглядевшими блюдами и молочными коктейлями с пенкой, – иностранцы могли сделать заказ, просто указав на понравившееся блюдо.
Принеся японцам напитки и выпечку, он подошел к столику Сони со второй чашкой кофе. Она была тронута такой заботой.
В кафе стал стекаться народ, ей пришлось немного подождать, прежде чем старик обратил на нее все внимание.
– La cuenta, por favor[18]18
Счет, пожалуйста (исп.).
[Закрыть], – сказала она, используя весь свой словарный запас испанского.
Хозяин кафе покачал головой.
– Вы ничего не должны.
Соня улыбнулась. Это была элементарная вежливость, но она ее растрогала. Она инстинктивно понимала, что он не имеет привычки угощать посетителей кофе.
– Спасибо, – поблагодарила она. – С вами было очень интересно побеседовать. Пойду взгляну на дом, где жил Лорка. Где он находится?
Он кивнул на улицу и сказал, что в конце Соня должна повернуть направо. Не пройдет и десяти минут, как она окажется возле усадьбы Сан Висенте, летней резиденции семьи Лорка на юге города.
– Там очень красиво, – добавил он, – и хранятся некоторые вещи, принадлежавшие поэту и его семье. Хотя там немного прохладно.
– Прохладно?
– Сами увидите.
Больше ничего Соне узнать не удалось, старик был занят, он уже отвернулся от нее, чтобы принять очередной заказ. Она встала, забрала путеводитель, сумочку и карту и стала пробираться через толпу туристов.
Когда она уже вышла на улицу, старик поспешил за ней и схватил за руку. Он хотел ей еще кое-что сказать.
– Вам также стоит побывать на кладбище, – сказал он. – Лорка умер не там, но тысячи других были расстреляны именно на этом холме.
– Тысячи? – переспросила она.
Старик кивнул.
– Да, – задумчиво повторил он. – Несколько тысяч.
Поскольку городок был небольшим, Соне эта цифра показалась внушительной. Вероятно, из-за своего возраста старик кое-что запамятовал, к тому же советовать туристке пойти на городское кладбище – довольно странный поступок. Она вежливо кивнула и улыбнулась. Даже если дом погибшего поэта и будоражил воображение, Соня не имела ни малейшего желания посещать кладбище.
Следуя данным ей указаниям, она пошла по длинной прямой улице под названием Рекохидас на окраину городка. Сейчас магазины были открыты, над тротуарами, по которым под ручку прохаживались, весело болтая, молодые женщины с пустыми хозяйственными сумками на плечах, лилась музыка. Это была улица для молодых модниц – в красивых витринах были выставлены высокие сапоги, украшенные камнями пояса; стильные пиджаки на равнодушных манекенах притягивали этих девушек, как конфеты детей.
Шагая по солнечной стороне улицы, так и кричавшей: «Жизнь прекрасна!», трудно было представить Испанию, которую раздирали междоусобицы, как изобразил ее хозяин кафе. Однако Соня была заинтригована тем, что он рассказал о войне, и озадачена, что так мало осталось тому свидетельств. Она не заметила ни мемориальных досок, ни памятников, которые бы увековечили события тех времен, а окружавшая Соню атмосфера подтверждала, что эти молодые люди не очень-то задумываются о прошлом. Альгамбра – исторический памятник, привлекающий в Гранаду туристов, но такая улица, как Рекохидас, являлась доказательством того, что нынешняя Испания активно развивается, перестраивает здания минувших столетий в сказочные дворцы из стали и стекла. Несколько старых магазинов сохранили свои первозданные, витиевато украшенные фасады, где имя хозяина было выгравировано золотом на черном стекле, но подобное было редкостью, которую сознательно сохранили ради ностальгии; такие магазинчики не являлись частью современной Испании.
В конце улицы, где заканчивался ряд магазинов и как грибы вырастали безликие многоквартирные дома, Соня увидела, что за городом расстилаются зеленые долины Веги – пастбища с буйной растительностью. Сверившись с картой, Соня повернула направо и через ворота вошла в парк. Парк растянулся на несколько гектаров и представлял собой нечто среднее между унылым городским сквером и декоративным садом времен Елизаветы: с посыпанными песком тропинками, вьющимися вдоль геометрически правильных бордюров и низких живых изгородей. Растения недавно полили. Капли свисали, как хрустальные бусины, с бархатных темно-красных лепестков, а влажный воздух был наполнен тяжелым запахом роз и лаванды.
Парк был практически пуст, если не считать пары садовников и двух седовласых мужчин, сидевших на скамейке и опиравшихся на палочки, которые они держали между колен. Они были крайне заняты беседой и даже не подняли глаз, когда Соня прошла мимо, их даже ничуть не побеспокоил звук трубы, пронзивший воздух. Акустика пустого парка лишь усилила игру одинокого трубача, который не разогревался перед выступлением (это было лишено всякого смысла, учитывая количество гуляющих), а просто тренировался на воздухе.
Согласно путеводителю, усадьба Сан Висенте располагалась в самом центре парка, и сейчас сквозь густые заросли деревьев Соня могла разглядеть очертания белого двухэтажного дома. Несколько людей толпились у дома в ожидании, когда откроются двери.
Дом, ассоциировавшийся с таким великим именем, как Федерико Гарсиа Лорка, был скромнее, чем Соня предполагала. В одиннадцать темно-зеленые входные двери распахнулись, посетителей пригласили войти, а нарядно одетая женщина средних лет поприветствовала их по-испански. Соня решила, что вела она себя как настоящая хозяйка – уверенно, однако с благоговением перед домом, за которым присматривала. Ожидалось, что и посетители отнесутся к нему как к святыне.
Сониных знаний испанского было достаточно, чтобы она кое-что поняла из речи женщины перед началом экскурсии: Лорка любил этот дом и провел тут много счастливых летних дней. В доме ничего не трогали, все осталось так, как в тот день, когда он уехал в августе 1936 года искать пристанища у друзей в центре города. После его смерти все члены семьи отправились в изгнание. Посетителей попросили не пользоваться вспышками, у них было полчаса на то, чтобы осмотреть дом.
У Сони сложилось впечатление, что женщина ожидала, что посетители прекрасно знают, кто такой Лорка и что он написал, как экскурсовод в соборе предполагает, что туристам известно, кто такой Иисус Христос.
Сам дом мало что мог прибавить к сказанному. Белые стены, высокие потолки, кафельный пол. Соне он казался таким же бездушным, как и окружающий его парк. Было трудно представить, как вокруг обеденного стола из темного дерева, окруженного тяжелыми стульями с высокими спинками, велись оживленные беседы или как Лорка за этим громоздким столом сочинял стихи. В кабинете были выставлены некоторые из его рукописей: красивый почерк с завитками, на полях – изящные цветные рисунки. На стенах висели интересные портреты и кое-что из набросков Лорки для театральных постановок, но ничто не указывало на то, каким был этот человек. Дом казался скорлупой, пустой оболочкой. Соня была разочарована. Старик из кафе с такой страстью рассказывал о Лорке, однако она была потрясена тем, насколько мало здесь все напоминало атмосферу семейного гнездышка. Дом привел ее в уныние, вероятно потому, что она пришла сюда, узнав об ужасной смерти поэта.
Она остановилась у стойки с фотографиями. Лишь это место проливало хоть какой-то свет на личность Лорки. Здесь можно было увидеть несколько десятков его портретов. Вот он – тот человек, который когда-то наполнял этот дом своим присутствием. Было что-то удивительно живое и современное в его лице, шоколадные глаза пристально смотрели не только на фотографа, но и на любого, кто останавливался у стойки с фотографиями много лет спустя.
У него были волнистые волосы, густые брови, немного неровная кожа и торчащие – вероятно, к его огорчению – уши. Он примерил на себя множество различных образов: на одном снимке он играл роль дядюшки, а племянница, которая была на него похожа, будто его собственная дочь, сидела у него на коленях и училась читать: кряжистым указательным пальцем он водил по странице. На другом он уже был братом, весело позирующим со своими братом и сестрой, – казалось, все едва сдерживают смех. От теплого солнечного дня и от теплоты их отношения друг к другу фотография прямо-таки светилась изнутри. Прочие снимки были семейными, несущими отпечаток давно утраченного уклада, когда дети носили хлопчатобумажные фартуки, младенцы – чепцы, когда женщины надевали расшитые платья, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Здесь Лорка был показан с легкомысленной стороны: на одном он изображал летчика, стоящего под огромным изображением биплана; на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь большой ярмарочной карикатуры, изображавшей пышнотелую женщину. Было в этих фотографиях что-то от детских проказ, но на других – в компании группы интеллигентов или рядом с молодым мужчиной – он казался довольно серьезным.
Чем бы он ни занимался – играл на пианино, выступал с речью, шумно резвился, становился в позу, – Лорка явно был человеком, который любил жизнь, от этих снимков веяло теплом и жизнерадостностью. Они воодушевили Соню намного больше, чем сам дом. На них были запечатлены памятные моменты беззаботной жизни, которую вскоре разрушили. Даже по одной этой причине они притягивали внимание.
Последней в ряду фотографий, которые аккуратно лежали вдоль стойки в деревянных отделениях, была та, на которой Лорку запечатлели у входных дверей этого дома летним солнечным днем, он отбрасывал резкую тень. Интересно: этот снимок был сделан в то лето, когда его арестовали и убили?
Соня двигалась вдоль стойки, доставая по очереди все фотографии.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросила девушка у кассы.
Ее немного обескуражило то, как много времени эта посетительница провела у стойки, переминаясь с ноги на ногу. Иногда случалось, что фотографии воровали, но в основном тогда, когда на экскурсию приходили школьники, эта же женщина не вызывала ни тени подозрения. Увидев кипу снимков в Сониных руках, девушка наклонилась к стопке книг.
– Если вы хотите купить все фотографии, – сказала она, – лучше купите эту книгу.
Соня взяла у нее из рук тоненькую книжку и пролистала ее. Все эти и другие снимки были собраны в книге и сопровождались подписями и цитатами. С помощью словаря Соня могла бы их перевести.
Ее взгляд остановился на последнем снимке Лорки, на котором он сидел в белом костюме за столиком в кафе, а рядом с ним – стильно одетая женщина в берете. На столе стоял графин с вином, сквозь густую листву и ветки деревьев проглядывало солнце, за остальными столиками сидели, развалившись на стульях из лозы, другие посетители – люди на отдыхе, мирная Испания.
Под снимком несколько слов: «Lo que más me importa es vivir». Соне не нужен был даже словарь, чтобы понять смысл написанного: «Для меня важнее всего – жить!»
Печальная ирония этих слов невольно поразила Соню. Все эти образы Лорки: в тюрбане, в аэроплане, с друзьями, в кругу семьи – характеризовали его как человека, который страстно любил жизнь. Казалось просто невероятным, что можно было расстрелять такого выдающегося поэта. Простой побеленный дом – воплощение невинности, которая замерла в веках, памятник, который сохранился, в то время как предметы, непосредственно его окружавшие, стерли с лица земли ради новой, будущей Испании. Дом казался пустой могилой.
Она отдала девушке несколько песет и вышла.
Скоро она вернулась в гостиницу. Едва она нажала кнопку вызова лифта, как двери распахнулись и из лифта вышла Мэгги, добрая и веселая после крепкого десятичасового сна.
– Соня, – тут же набросилась она на подругу, – где ты была?
– Просто гуляла, – ответила Соня. – Я оставила тебе записку.
– Да, я читала. Я просто не знала, когда ты вернешься.
– Пойду возьму туфли, – успела сказать Соня, пока двери лифта не закрылись.
В темной кабинке лифта ее начало подташнивать, она поняла, что необходимо что-нибудь съесть. В полумраке она взглянула на собственное отражение на зеркальной стене. По сравнению с сияющим лицом подруги Соня выглядела помятой: впалые щеки и ввалившиеся глаза. Под глазами залегли темные круги, а волосы были блеклыми и грязными. Соня отдавала себе отчет, что ей наплевать, как она выглядит, но все же прекрасно сознавала, что чувствует уколы давней обиды, когда мужчины провожают восхищенным взглядом Мэгги, а она превращается лишь в тень своей подруги. Много лет примеряя на себя роль тени, Соня испытывала до боли знакомое чувство.
Поднявшись в номер, она быстро расчесала волосы, подвела глаза карандашом, мазнула по губам блеском. Когда она спускалась на лифте в холл, ее настроение немного улучшилось – она отметила видимые перемены к лучшему.
Вскоре они уже шагали по улице, подгоняя друг друга, обе с одинаковым нетерпением ожидая урока танцев.
Не прошло и двадцати минут урока, как энтузиазм Сони заметно угас, резкие звуки трубы сальса-бэнда, немного искаженные проигрывателем, стали действовать на нервы. Тело ее было деревянным, как у магазинных манекенов, которых она видела сегодня утром. Стараясь запомнить инструкции, она отсчитывала ритм, как ребенок, повторяя в уме цифры.
Фелипе заметил ее нахмуренные брови и напряженные руки.
– Сеньора, – сделал он замечание, – не так. Пожалуйста. Более расслабленно.
Соня почувствовала, что ее отчитали. В танце нельзя быть напряженной и задумчивой, нужно отдаться чувствам. Она совсем не была уверена, что сегодня у нее получится что-нибудь толковое.
Ровно в пять, когда урок был окончен, она почувствовала несказанное облегчение.
– Я отвратительно танцую, – прошептала она, пытаясь расстегнуть пряжку на туфлях, в конце концов стянула их, не расстегивая, и с раздражением засунула в сумку, которая лежала неподалеку.
– Не говори ерунды, – ответила Мэгги. – Просто у тебя выдался плохой день. Сегодня вечером пойдем вместе на танцы. А как же иначе ты научишься танцевать сальсу? Зачем мы тогда вообще сюда приехали?
– А мы приехали за этим? – угрюмо спросила Соня, когда они вышли из здания. – Я уже и не помню.
– И отпраздновать мой день рождения.
– Мэгги! Прости меня! У тебя же сегодня день рождения! Поздравляю! Господи! Как ужасно, я напрочь забыла, какое сегодня число. Мне очень, очень жаль. – Она бросилась изо всех сил обнимать подругу на залитой солнцем улице.
– Не беспокойся, – улыбнулась Мэгги, – я все понимаю, честно. Ты погружена в раздумья, но лучшая услуга, которую ты можешь себе оказать, – попытаться выбросить все из головы. Расслабься хоть немного.
В другой раз Соня в ответ на замечания Мэгги дала бы волю своему раздражению, но только не сегодня. Сегодня у Мэгги был день рождения.
– Да, возможно, ты права, – согласилась она.
– Значит, сегодня вечером идем танцевать?
– Конечно, пойдем. Ты уже решила, куда именно хочешь пойти?
