Текст книги "Куколка для монстра"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Я не знаю.

– Где бумаги?! – Он начал терять терпение, это наполнило меня торжеством, нестерпимой болью отозвавшимся во всем теле.

– Пошел ты!..

– Бей, пока морда не превратится в сопли! – уже не сдерживая себя, заорал Илья.

И тут раздался писк телефона. Я не могла понять, откуда он идет, и только потом сообразила, что писк идет из кармана Ильи.

Он сглотнул слюну, вынул из кармана сотовый и, набрав в легкие воздуха, сказал в трубку бесцветным, приглаженным – волосок к волоску – голосом:

– Авраменко слушает.

Он действительно слушал несколько секунд, на его лице отразилась жестокая душевная борьба – уж очень ему хотелось поприсутствовать на заплеванной базарной площади во время гильотинирования. Наконец чувство долга победило. Он буркнул в трубку: «Сейчас буду» – и поднялся с кресла.

– Я уеду на несколько часов.

– А с ней-то что делать? – туповатый Витек, карманный Вильгельм Телль, жаждал инструкций.

– Бей, пока не начнет говорить. Через полтора часа подъедет Тема, так что сможете сменять друг друга. Это крепкая сука, я сам ее натаскивал…

Перед тем как уйти, Илья наклонился надо мной и нежно провел тыльной стороной ладони по моему залитому потеками крови лицу:

– Надеюсь увидеть тебя живой. Ты ведь не умрешь без меня, не заставишь меня в тебе разочароваться. Ты никогда не разочаровывала меня, девочка… Мы ведь жили душа в душу. Жаль, что ты оказалась такой алчной тварью…

Витек пошел провожать хозяина, и я на несколько минут осталась одна. Хотя какое теперь это имело значение?

Выхода нет.

Я не могла справиться с болью, я не могла справиться со своей прошлой жизнью, навалившейся на меня как тяжелый камень, из-под которого не выбраться… Так ты и умрешь здесь, изувеченная, в жалком больничном халате… И в то же время во мне рос протест: неужели прежняя Анна позволила бы забить себя до смерти, как высохшую корову на бойне? Почему у меня так мало времени, чтобы вспомнить прежнюю Анну?..

Я слышала, как захлопнулась входная дверь.

Илья уехал.

Сейчас вернется эта тупая скотина, запрограммированная на убийство, и выколотит из меня все мысли, всю душу…

Витек еще не вошел в комнату, а я уже знала, что делать. Я достойно встречу его. Именно так поступила бы Анна в самом начале карьеры – валютная проститутка средней руки, сто баксов в час.

…Сначала нужно привести в порядок избитый подбородок. От саднящей, непрекращающейся боли я плохо соображала, но у меня хватило сил подойти к двери и выглянуть в коридор. Судя но звукам, доносившимся из кухни, Витек был там. Я не представляла для него никакой опасности.

Главное сейчас – дойти до ванной. Если мне удастся это сделать – все закончится хорошо, говорила я себе, почему бы не загадать: тем более что ничего другого, кроме как сыграть с судьбой в рулетку, тебе не остается. Я хорошо запомнила расположение комнат в квартире. Входная дверь была слишком далеко, чтобы воспользоваться ею: проем кухонной двери, в котором наверняка торчит Витек, и несколько замков делали ее недостижимой. И все равно я запомнила эти замки: английский, легко открывающийся поворотом собачки, и щеколда. Замок – вверху, щеколда – внизу…

Значит, главное сейчас – дойти до ванной. Стараясь не потерять сознание от слабости, я все-таки дошла до нее, закрылась на позолоченный декоративный замок и пустила воду.

Шикарная отделка под цветной мрамор, даже жаль пачкать ее собственной жалкой кровью.

Наскоро обмыв лицо, я посмотрела на себя в зеркало: низ подбородка отливал фиолетовым, таким подбородком никого не соблазнишь… Но все остальное было в относительном порядке – видимо, Витек бил не в полную силу, он выбрал самый длинный путь к смерти, с несколькими привалами и перерывом на обед.

Теперь, в экстремальной ситуации, я могла по достоинству оценить свою внешность: несмотря на побои, она осталась почти нетронутой, в пластической операции есть свои прелести – картонная карнавальная маска из папье-маше, намертво приклеенная к лицу, довольно легко переносит постороннее вмешательство.

Пожалуй, я даже привлекательна. Привлекательна, несмотря на ужасающий подбородок. Но, если смотреть на меня сверху, как это делают не особенно расторопные любовники, предпочитающие позу миссионера, следы побоев можно скрыть… Я подумала об этом трезво, как Анна в самом начале карьеры, как я сама в начале карьеры – валютная проститутка средней руки, сто баксов в час.

Странное спокойствие пришло ко мне. Набрав пригоршню воды, я смочила отросшие темные волосы, отбросила их назад.

Пожалуй, я даже привлекательна. Очень привлекательна. Самое время упасть в горячую воду и дождаться своего мучителя. Я так и сделала, прислушиваясь к медленным ударам сердца.

Я достойно встречу его.

Витек не заставил себя долго ждать. Он появился На пороге ванной, по-прежнему жуя резинку.

– Привет, – сказала я ему как ни в чем не бывало. – Ничего, если я помоюсь? Тогда и обмывать тело не придется. Меньше хлопот.

Он ожидал всего, чего угодно, только не моего ледяного спокойствия. От удивления он даже перестал жевать, выплюнул резинку и приклеил ее к дверному косяку, – жест, который я хорошо изучила.

– Ну, ты даешь, сука! – с неподдельным восхищением произнес он.

– Даю только за большие деньги. Но тебе могу бесплатно, как персональному палачу.

Витек все еще стоял в дверном проеме.

– Ну, – ободрила я его, вытянувшись в джакузи, забросив руки за голову и следя за тем, чтобы слегка распухший и залитый фиолетовым подбородок не испортил общего впечатления, – ты боишься?

– Еще чего… – он судорожно сглотнул.

– Тогда в чем дело. Ты ведь давно знаешь меня, – я шла ва-банк. – И ты всегда хотел это сделать.

– Что – «сделать»? – Он все еще пребывал в нерешительности.

– Переспать со мной. Трахнуть меня.

– Да, – он наконец-то решился, – да.

– Но тебе это не светило. Даже в самом радужном сне.

– Да.

– Может быть, теперь стоит воспользоваться случаем? Ведь другого не представится, насколько я понимаю ситуацию.

– Ты правильно понимаешь ситуацию. Но той, какой ты была, ты мне нравилась больше.

– Подойди, – почти приказала я, позвоночником чувствуя, как падают мои шансы соблазнить этот безмозглый шкаф, набитый грязным бельем его иезуитского босса, – подойди ко мне.

Уверенность в своей неотразимости. Уверенность в том, что любой мужчина может быть покорен и рано или поздно выбросит белый флаг, – вот чему, возможно, научил меня Илья в прошлой жизни, плебейку с жалкой кукольной внешностью.

Видимо, уверенность той, прежней, Анны сквозила в каждом моем слове. Глядя на меня как кролик на удава, Витек подошел и глыбой навис надо мной.

– Неужели от моей красоты ничего не осталось? – нежно спросила я. – Тогда действительно жизнь не имеет смысла.

, – – Пожалуй, осталось, – осторожно сказал Витек. – Такой ты мне тоже нравишься, мать твою…

Кажется, я уже слышала это признание – «такой ты мне тоже нравишься».

– Тогда в чем дело? – Я приподняла голову над водой и скрестила руки на груди, прикрывая шрамы под ключицами.

Витек молчал.

– Чем ты рискуешь? У насесть полтора часа, чтобы искренне полюбить друг друга, – соблазняла я его. – Или ты боишься слабую, беззащитную, избитую женщину?

– Это ты-то беззащитная? Да ты сука, каких мало. – – Так почему бы тебе не трахнуть суку, каких мало? Ты будешь последним, кто это сделал. Запишешь себе в актив маленькое любовное приключение с приговоренной к смерти.

Он все еще колебался, но по его раздувающимся ноздрям я чувствовала, что почти достигла цели. Еще одно небольшое усилие – и он не устоит.

– Я ведь никому не скажу. У меня просто не будет времени. А у тебя есть полтора часа. А потом ты сможешь вернуться к своим обязанностям… В любом случае ты обыграешь своего босса. И не останешься внакладе. Я обещаю…

И Витек решился.

Он присел на корточки перед ванной и робко коснулся моей мокрой груди кончиками пальцев – удивительный такт для человека, который еще полчаса тому назад бил меня рукояткой пистолета наотмашь. Я подалась вперед и прикрыла глаза, – пожалуй, во мне действительно погибла актриса. А спустя несколько секунд моя грудь полностью исчезла в его тяжелых огромных ладонях. Теперь уже он прикрыл глаза, сентиментальный дурак.

Совсем рядом, над моим лицом болталась кобура с пистолетом. Соблазн вытащить его был так велик, что я едва сдержалась: я понимала, что сейчас у меня нет никаких шансов, он обязательно перехватит руку – ведь «всю предыдущую жизнь его натаскивали именно на это – и весь мой план рухнет.

Витек едва не влез в ванну, когда я прошептала ему на ухо:

– Подожди… Не здесь. Отнеси меня в комнату. Мы вполне могли остаться в ванной, это наверняка было в стиле Анны, но сейчас я не могла себе этого позволить: кобура вместе с пистолетом и одеждой упадет на отделанный мрамором пол, и тогда мне до него не дотянуться.

Он все еще нависал надо мной, его тело тяжелело с каждой минутой.

– Пожалуйста, – снова попросила я, едва касаясь губами его грубого лица с пробивающейся щетиной, – не здесь. Отнеси меня в комнату.

Он наконец-то понял, коротко кивнул и вынул меня из воды. Поднял на руки и понес в комнату. От идущей от его тела животной вибрирующей страсти я почувствовала легкую тошноту.

…Витек бросил меня на тахту и спустя несколько Секунд уже накрыл своим телом. Я чуть не задохнулась от тяжести, осторожно, выскользнула у него из рук и принялась расстегивать его рубашку, для большей убедительности издавая подходящие случаю звуки и через одну отрывая пуговицы. А он все прижимал и прижимал меня, постепенно теряя контроль над собой.

…Подождать. Нужно подождать, уговаривала я себя, задыхаясь от запаха маринованного чеснока и жевательной резинки, нужно потерпеть. Наверняка ты делала это ради денег, так неужели сорвешься теперь, когда речь идет о твоей жизни?.. Нужно потерпеть, нужно довериться собственному телу, оно само все сделает как надо. Тебе только останется вступить в самый ответственный момент…

Тело действительно все делало как надо. Во всяком случае, Витек не был разочарован прелюдией, – сквозь его неплотно прикрытые веки я видела полоску закатившихся белков.

– Так, значит, это правда, – бессвязно шептал он, – это правда, что о тебе говорят… Самая страстная шлюха, какая только может быть…

Я наконец-то добралась до его ремня, щелкнула замком и расстегнула «молнию». Он сразу же властно нагнул мою голову, даже шейные позвонки хрустнули под его ладонью:

– Давай возьми…«Говорят, ты делаешь это, как никто.

Если бы ситуация была другой, меня бы передернуло от его откровений: хороша же была моя прошлая жизнь!.. Но, какой бы ни была прошлая, нынешняя не идет с ней ни в какое сравнение: в моих прикрытых ресницах повисла, как на новогодней елке, разваленная голова Эрика Моргенштерна…

– Скажи, я нравлюсь тебе? – прерывающимся голосом выдохнул Витек, все еще не выпуская моего затылка. – Он нравится тебе?..

– Самый лучший из тех, что у меня был, – банальная, срабатывающая безотказно фраза, но я помню ее… На то, чтобы произнести что-то еще, времени у меня не было: рядом с низкой тахтой валялась рубашка Витька, а под ней лежал пистолет…

…Кажется, пистолет нужно снять с предохранителя – откуда я знаю это?.. Я знаю, но не смогу этого сделать. Не смогу, не смогу… Я вспомнила удар рукояткой в челюсть, память о нем и о том, что может последовать, если я не решусь, подхлестнула меня. Сейчас ты должна поднять оружие и выстрелить – иначе у тебя не останется ни одного шанса. Прижимаясь к Витьку, я осторожно нашарила легкую кобуру и потянула пистолет к себе. Телохранитель не заметил этого, он ничего не замечал: его движения стали резкими и конвульсивными.

– Не торопись, – нежно шептала я ему, подтягивая пистолет: нужно быть полным кретином, чтобы позволить себе так расслабиться в обществе суки, каких мало! Если останусь жива – обязательно попеняю Илье за недостаточно тщательный подбор кадров…

Сейчас. Нужно сделать это сейчас. Мой указательный палец уверенно лег на спусковой крючок (слишком уверенно для человека, не имевшего дела с оружием, Боже мой!), а большой опустил собачку предохранителя. Я резко подняла пистолет, целясь прямо в опрокинутую голову Витька, и нажала курок.

Но выстрела не последовало. Сухой щелчок. Осечка. Этот звук мгновенно отрезвил телохранителя. Он резко приподнялся на руках, сбросив с живота мою голову, и я увидела в его глазах даже не страх и не ярость, а скорее мальчишескую обиду – Витек все еще не мог поверить в мое вероломство.

– Слушай, мы так не договаривались! Брось… Я не дала ему договорить. Все, что случилось потом, я помнила как в тумане: я машинально передернула затвор (откуда, откуда мне известно, что нужно передернуть затвор. Боже мой!) и снова выстрелила.

Осечки не было, но и моя рука пощадила телохранителя, сохранила его жалкую жизнь: я видела только, как взорвалось его плечо (очевидно, пуля раздробила ему кость) и фонтан крови обрызгал натертый до блеска паркет…

Витек взвыл от боли и попытался заслонить голову здоровой рукой. Несколько секунд из его горла вырывался только исполненный животной боли сип.

– А-ах ты, мать твою! Нет… – сквозь руку я видела черты его лица, искаженные ужасом до неузнаваемости; кровь забрызгала ему щеку и казалась почти черной на мертвенно-бледном лице, – нет… Не нужно…

Не нужно… Не нужно, нет… Я не убийца, не убийца… Я только защищалась. Это скорчившееся, теряющее сознание от боли, массивное тело больше не интересовало меня. По-прежнему сжимая пистолет в руке, я бросилась вон из комнаты.

Ничто, кроме поскуливания, переходящего в хриплый вой, не преследовало меня. В ванной я подняла свой больничный халат и набросила его прямо на голое тело; в прихожей я подняла шубу и набросила ее прямо на халат…

Открыть дверь оказалось неожиданно легко – слишком неожиданно и слишком легко! – и спустя секунду я уже была на лестничной площадке – вниз, вниз, скорее вниз, кажется, ты спаслась…

…Я пришла в себя только на улице и обнаружила, что все еще сжимаю в руке пистолет. Картина не слишком подходящая и мутному разгару февральского дня, и самому центру города. Стараясь справиться с собой, я опустила пистолет в карман шубы. Неожиданно он упал в самый низ и завалился за подкладку. Этот последний штрих, этот достойный финал трагедии, обернувшейся фарсом, добил меня окончательно: кто бы мог подумать – у стильной женщины, носившей платья «от кутюр» и дорогие украшения, – дырка в кармане!..

Стоя посреди двора, не в силах двинуться дальше, я начала смеяться. Я смеялась так долго, так отчаянно, что взмокли ресницы. А потом смех перешел в такое отчаянное рыдание, что я даже испугалась за себя: да у тебя истерика, Анна. Некому надавать тебе по щекам, некому привести тебя в чувство… Сейчас ты привлечешь внимание всего благовоспитанного надменного двора в центре города, и кончится тем, что вездесущий милицейский патруль похлопает тебя по плечу.

Бежать. Бежать как можно дальше отсюда. Хотя неизвестно, как далеко ты убежишь в одном халате под шубой и легких осенних туфлях на голые ноги (тогда, когда меня увозили из квартиры Эрика, я успела надеть только их)…

Постепенно холод выстудил мою голову – смеяться расхотелось. Нужно было думать о том, куда идти: с пистолетом в подкладке и без единой мысли в голове. И только теперь я с отчаянием поняла – идти мне некуда… Наверняка у меня были знакомые, которые могли помочь мне, но никого из них я не помнила.

Я по-прежнему ничего не помнила… Но обо всем этом можно будет подумать потом – потом, когда я растворюсь в московских улицах и окажусь в относительной безопасности. Я провела рукой по саднящему от боли подбородку и горько усмехнулась: ты никогда, никогда не будешь в относительной безопасности…

* * *

…Несколько часов я слонялась по улицам, иногда заходя погреться в магазины и маленькие кафе. Я тупо прочитывала таблички с названиями улиц – все они были смутно знакомыми, но мало о чем говорили мне. Ни одно из них не было связано с конкретными событиями из моей прошлой жизни. В порыве первого приступа отчаяния я даже стрельнула у какого-то сентиментального торговца хот-догами жетон на телефон и набрала номер Насти – единственного человека, которого я по-настоящему знала: это был мой собственный, не навязанный, а приобретенный опыт общения. Но мне отвечали лишь короткие сердитые гудки… Поздравляю, ты лишилась последней связи с реальным миром.

Длинная, до пят, шуба спасала меня от пронизывающего холода, в ней я чувствовала себя даже уютно, но спустя некоторое время я перестала ощущать собственные ноги: осенние стильные туфли были плохой защитой от мороза. У меня не было ни копейки денег, чтобы засесть в какое-нибудь завалящее бистро и с достоинством выпить хотя бы чашку жидкого кофе. Загнанная стужей в угол, я наконец-то забилась в ГУМ и решила не выходить оттуда до закрытия.

Слабая дурацкая надежда, что к вечеру что-то может решиться…

Так и не согрев ног, так и не уняв саднящую боль в подбородке, так и не решив ничего для себя, я набрела на туалет для сотрудников универмага, закрылась в кабинке, села на выложенный плиткой пол и заплакала…

Выхода нет. Нет выхода.

Спустя несколько минут я почувствовала, что засыпаю. Ну что ж, очень хорошо, плевать на то, где я нахожусь, почему так болят ноги?.. Слабо соображая, что делаю, я расстелила на полу шубу, свернулась калачиком и накрылась с головой. Пусть меня найдут, но только тогда, когда я засну. Есть слабая надежда, что не проснусь. Слишком слабая, но попытаться стоит. Но что-то мешало мне провалиться в блаженный сон, спустя несколько минут я поняла что.

Пистолет, впившийся в бок. Единственная неприятность, которую я могу устранить.

Я – вот единственная неприятность, которую можно устранить. Нужно только вытащить тяжелую игрушку из кармана. Она хорошо поработала, вполне в духе Хичкока: два трупа, почему бы не быть третьему? Ведь выхода нет.

Нет выхода.

Эта мысль так обрадовала меня своей определенностью, что сон как рукой сняло. Вот оно что: малейший намек на решение всегда мобилизует Анну Александрову, суку, каких мало. Жаль только, что не придется воспользоваться этим ценным качеством в дальнейшем.

Мысль о том, что все может так легко и относительно безболезненно закончиться, подстегнула меня. Во всяком случае, есть радикальный способ избавиться от боли в подбородке и навсегда замерзших ног. Есть радикальный способ избавиться от вечных сумерек в сознании. Я попыталась извлечь пистолет из-за подкладки – это оказалось не так-то просто: он выскальзывал, он не давался мне в руки. Я даже застонала от нетерпения: каждая секунда отдаляла меня от решения пустить себе пулю в лоб (или в сердце, или в висок), делала его не таким бесповоротным.

Ничего не получается, да что же с моими руками, черт возьми, неужели я так боюсь перестать жить?!.

– Нет, не боюсь, – вслух произнесла я, уговаривая себя. – Не боюсь, не боюсь, не боюсь. После всего, что произошло, мне нечего бояться.

Не доверяя больше предательским, цепляющимся за жалкую жизнь рукам, я поднесла шелковую подкладку к – лицу и впилась в нее зубами. Через несколько секунд подкладка поддалась и треснула. Из-под ткани выпал пистолет.

Пистолет и несколько смятых бумажек. Мать твою (я вспомнила о Витьке), что это со мной? Наваждение близкого самоубийства прошло. Бумажки оказались смятыми купюрами. Я осторожно разгладила их: четыре сотенных и одна полтаха, да вы шикарно живете, Анна Александрова, если такие бросовые суммы валяются у вас в дырявых карманах.

Четыре сотенных и одна полтаха. Есть с чем начинать жить.

Неожиданно появившиеся деньги сделали свое дело: в голове прояснилось, прав Илья, я действительно алчная тварь, только деньги могут заставить меня трезво соображать, пусть даже такие небольшие.

Я поднялась на ноги, оделась и запахнула шубу, не забыв переложить пистолет и все неожиданное богатство в целый карман.

Сначала сапоги, чтобы не замерзнуть вусмерть. Сначала сапоги, а потом все остальное.

…Здесь же, в ГУМе, пряча фиолетовый подбородок От равнодушных продавцов, я купила себе пару относительно дешевых сапог. Оставшихся денег хватило на колготки, кофе и пачку «Житана».

Спустя полчаса я сидела в соседней прилично обставленной забегаловке, грела руки о чашку кофе и предавалась нерадостным мыслям.

В активе у меня были только сапоги и сигареты. Все остальное выглядело катастрофически. То, что я узнала о себе, не может не вызвать ничего, кроме глухой тоски. Две смерти за ночь, и все они связаны со мной. Я и сама чудом избежала участи хирурга-пластика и Эрика Моргенштерна. Но это лишь отсрочка, не больше, комиссия по помилованию, возглавляемая владельцем казино Ильей, никогда не вынесет мне оправдательный приговор.

Никогда еще со времени выхода из комы я так страстно не желала вспомнить все. Вот и сейчас я зло ударила себя по бесполезной голове – так, что остатки кофе пролились на липкий стол. А ударив, тут же поймала себя на мысли, что амнезия вызывает во мне уже не отчаяние, а слепую ярость. Документы, из-за которых холеную суку Анну собирались пустить в расход, были так же недостижимы для меня, как для Ильи. Даже еще более недостижимы. Я не знала, не помнила людей, которые могли бы помочь мне, зато те, кто собирался убить меня, были мне известны. О том, чтобы уехать, не было и речи – у меня нет ни денег, ни документов. Я не помню, появилась ли я в Москве на заре туманной юности или прожила здесь всю жизнь. Можно еще раз позвонить Насте, даже приехать к ней – сердобольная птичка на жердочке никогда бы мне не отказала. Но разнесенная в куски голова Эрика Моргенштерна так явно совпадала по контуру с моей собственной головой, что я тут же отбросила эту мысль. Не стоит втягивать медсестру в смертельные игры. Ты можешь защитить ее только тем, что не станешь впутывать в свою жизнь, Анна… Какое все-таки замечательное имя – Анна… Пожалуй, оно даже идет мне.

Можно, конечно, вернуться в клинику, но там меня обязательно найдут люди Ильи. Они продемонстрировали свои возможности. И последствия известны, я не думала, что после утреннего инцидента с Витьком мои мучители отнесутся ко мне с большей симпатией, чем прежде. Да и перед капитаном Лапицким нельзя вечно разыгрывать неведение, он сразу же учует всю зыбкость моей сицилианской защиты (интересно, играла ли я в шахматы до катастрофы на шоссе?).

Ситуация была такой тупиковой, что я даже улыбнулась паре молодых геев, сидящих против меня. Со всеми вытекающими свободы и жизни тебе осталось ровно до первого милицейского поста.

Один из геев, гибкий как тростник азиат, улыбнулся мне в ответ, легко оторвался от своего спутника и подошел к моему столику.

– У вас не будет сигареты? – мягким чувственным голосом, похожим на руки мертвого Эрика, спросил он.

Я протянула ему пачку «Житана». Он ловко выбил сигарету, но от столика не отошел. Его приятель, по виду похожий на аспиранта философского факультета, ревниво следил за нами. «Дешевка, – с симпатией подумала я об азиатском мальчике с тонко вырезанными ноздрями, – копеечный жиголо, пардон, альфонсик…»

– А две не дадите? – Гею откровенно хотелось понравиться мне, это было чисто женское кокетство.

– Две – это уже вымогательство, – конечно же, хочет вызвать ревность своего дружка, дешевый приемчик, Эрик никогда бы таким не воспользовался.

Но сигарету я все-таки дала, а когда азиат отошел от столика, все мои мысли были поглощены убитым молочным братцем, владельцем подержанного «Фольксвагена» и всех моих тайн. Как это он сказал тогда – «я выполняла деликатные поручения»? Я была девочка что надо, я могла выйти сухой из воды при любых обстоятельствах…

Решение, которое пришло, поначалу показалось мне безумием чистой воды. Но в этом безумии я увидела единственный выход, единственный свет в конце тоннеля. Не стоит ждать, пока первый же сержант из ближнего Подмосковья схватит тебя за руку и предъявит обвинение в бродяжничестве. Не стоит ждать, пока первый же человек из окружения Ильи схватит тебя за руку и пустит пулю в лоб.

Я расстегнула шубу и осторожно опустила руку в карман халата, успев загадать при этом: если я найду там то, что хочу найти, – у меня есть шанс выбраться и вспомнить о своем прошлом в более спокойной обстановке.

И среди клочков собственных волос, скатанных в шарики, среди двух засохших лепестков гвоздики из того давнего Настиного букета я нашла то, что искала, – смятую визитку капитана Лапицкого. Я вытащила ее, расправила и принялась изучать.

Она отразила сущность капитана – нахрапистость и дешевый шик. Отвратительная полиграфия, плохо пропечатанные буквы всего лишь двух слов – «Константин Лапицкий». Два телефона с одинаково начинающимися первыми цифрами – очевидно, служебные. И еще один, дописанный от руки телефон. Есть из чего выбирать.

Я допила кофе, еще раз улыбнулась аспиранту философского факультета, его ненадежному любовнику и вышла из кафе.

На оставшиеся деньги я купила несколько жетонов для таксофона. Первый звонок оказался неудачным – мне никто не ответил. По второму телефону вежливо поинтересовались, по какому вопросу я звоню, и, услышав жизнеутверждающее «по личному», так же жизнеутверждающе ответили: «У него сегодня выходной».

У него сегодня выходной. Очень мило. Оставался только один телефон, написанный от руки. Это мой единственный шанс. Февральскую ночь в Москве, без денег, без документов, в больничном халате и роскошной шубе, которую хочется снять каждому кому не лень, я не переживу.

Длинные гудки.

«Ну давай же, давай, не подведи, капитанишко-неудачник, за меня вполне могут дать звезду, и не одну», – умоляла я, прижимаясь разгоряченным лбом к телефонному диску.

Наконец трубку сняли. «Лапицкий на проводе». Боже мой, какое счастье, Лапицкий на проводе. У меня перехватило дыхание.

– Кто говорит?

Действительно, кто говорит, не могу же я представиться своим настоящим именем – Анна Александрова, он не имеет о нем ни малейшего понятия…

– Алло, вас не слышно, перезвоните. Сейчас он положит трубку…

– Это я, – наконец-то выдавила из себя я.

– Кто – я?

– Это та дамочка из клиники, ваша головная боль. На том конце трубки повисло гробовое молчание.

Я почти физически ощущала молчаливое напряжение капитана.

– Где вы? Куда вы пропали? – выдохнул он.

– Нам необходимо встретиться. Это конфиденциальный разговор. Важная информация. Только вы и я.

– Где ты? Где ты находишься, черт возьми?! – сорвался капитан.

– Только вы и я. Вы обещали помочь мне.

– Где ты?!

– Если вы придете не один…

– Я приеду один, – заорал он. – Где ты?

– Если вы приедете не один, я не сообщу вам того, что знаю. И вы ничего не сможете со мной поделать. Любая экспертиза подтвердит, что у меня действительно амнезия…

– Хорошо.

– Я у метро «Кузнецкий Мост».

– Жди меня там.

– Нет. Очень холодно. Я буду ждать вас в «Букинисте», направо за угол. Вы знаете этот магазин?

– Я еду. Никуда не уходи.

Взмокшая, как мышь, я повесила трубку. Первый шаг ты уже сделала, теперь остается только ждать.

…Он появился в «Букинисте» только через пятьдесят минут, когда я перелистала все собрание сочинений Хемингуэя и несколько раз проиграла в голове возможные варианты нашего предстоящего разговора. Куртка нараспашку, тот самый свитер, который я изгадила ночью в Бронницах, штаны из плотной шерсти, непокрытая голова, плохо выбритое лицо – ничего капитанского. Я видела, как он рыскал глазами по маленькому торговому зальчику, выискивая меня. Я закрыла «Прощай, оружие!» и приветливо помахала ему рукой. Странное веселье овладело мной, хотя ничего веселого в моем положении не было.

– Здравствуйте, Костя! Можно, я буду называть вас Костей?

Он уже был рядом со мной и придерживал меня за рукав шубы.

– Почему вы исчезли из клиники? Что с вами произошло? Вас же пол-Москвы ищет… Главному хирургу строгач грозит…

– Видно, плохо ищут. Другие нашли быстрее. – Откуда эта шуба?

– Это моя собственная шуба. Из прошлой жизни. Шикарная была жизнь, должна вам сказать.

Он тряхнул меня за плечи, не обращая внимания на то, что за нами зорко наблюдает пожилая продавщица.

– Вы наконец-то вспомнили?!

– Нет, – по его лицу пробежала гримаса разочарования, – я ничего не вспомнила о себе, но кое-что узнала о других. Думаю, это заинтересует вас.

Он так пристально посмотрел на меня, как будто видел впервые. Я тоже увидела себя его глазами: теперь я уже не была той безмозглой личинкой шелкопряда, готовой швырнуть в него банкой с гвоздиками и потерять сознание от жалости к себе.

– Вы изменились, – наконец сказал он.

– У меня было некоторое количество времени и хорошие учителя, – моя реплика, относящаяся вовсе не к нему (после аборта и двух убийств, которые произошли у меня на глазах, инцидент на даче в Бронницах казался невинной шуткой), почему-то заставила Лапицкого покраснеть и опустить глаза.

– Я не имела в виду вас и ваших людей, – ободрила я капитана. – У вас есть деньги?

Лапицкий непонимающе посмотрел на меня.

– Я хочу купить книгу.

– Вы поразительный человек.

– Я сама не подозревала, насколько я поразительный человек.

Взяв у капитана двадцать тысяч, я купила толстый том Диккенса, «Записки Пиквикского клуба», заранее зная, что никогда не открою ее. Мы вышли из магазина на улицу и остановились перед витриной.

– Где же шофер Виталик? – истеричная веселость продолжалась, и Лапицкий не мог объяснить ее природу. Он с мрачным недоумением смотрел на меня.

– Вы же сказали, что у нас конфиденциальный разговор.

– Простите. Что ж, поедем. Глупо мерзнуть на улице.

– Куда?

– В ваше управление я всегда успею. К вам, если жена не против.

– Не против. Я не женат.

– Тогда берите машину.

Лицо капитана жалко сморщилось: видимо, двадцатка, уплаченная за Диккенса, была последней.

– Придется на метро, – наконец глухо сказал он…В метро он все время придерживал меня за рукав, как будто боялся, что я исчезну так же внезапно, как и появилась. Но я не собиралась исчезать, сейчас капитан был моим единственным шансом на спасение. После того, что произошло утром, после той неожиданной власти над Витьком я была уверена, что он обязательно поможет мне.

Капитан жил рядом с метро «Семеновская». И пока мы доехали до нее, пока толкались в переходах на станции, забитых продавцами газет и нищими студентами консерватории с их извечной «Две Мария», решимость покинула меня. Капитан Лапицкий повел себя со мной как порядочная скотина, даже смерть друга его не оправдывает. Он хотел выбить любые признания любой ценой, и нет гарантии, что, выслушав все, что я ему расскажу, он не сдаст меня на руки алчной машине правосудия…

…Однокомнатная берлога на двенадцатом этаже выдала Лапицкого с головой – ничего особенного за всю свою жизнь этот сторожевой пес не заработал: книжный шкаф во всю стену, забитый в основном специальной литературой по криминалистике, спартански-узкая кровать, похожая на развороченное гнездо, пара старых кресел и журнальный столик в уныло-буржуазном стиле. На столике стояла фотография – два молодых человека, стоящих в обнимку, в снаряжении на фоне горнолыжного курорта: в одном из них я узнала самого Лапицкого, а в другом – Олега Марилова.