Текст книги "Марцелл (СИ)"

Автор книги: Виктор Чигир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

   Неужели всё? – подумал я неуверенно. В висках гулко стучала кровь, соленый пот застилал глаза. Я без сил оперся спиной о стену и вяло огляделся. Запыхавшийся зам Л. Вакенада вытягивал из-под тумбы какие-то провода. Ему помогала неестественно сосредоточенная сестра Ирма. Не менее сосредоточенная сестра Зоя, сжав губы, резала прилипший китель Л. Вакенада ланцетом («Она что, ножницы взять не может?..»). Небритый гражданский, отдуваясь, вытирал со лба пот. Скрылев и Быков, мученически разинув рты, нетвердо переминались в дверях. Всё, подумал я с облегчением. Но это было, конечно, не всё. Нужно было поднимать еще одно тело. Еще один подвиг... Я отстранился от стены и потянулся за носилками, лежащими на полу.

   – Правильно, – сказал зам Л. Вакенада с одобрением. – Сейчас. – В голосе его появилась какая-то неуловимая теплота. Ко мне? За что? – Сейчас-сейчас, подожди. Хотя нет, лучше спускайтесь. Да, спускайтесь.

   – А ты? – хмуро спросил небритый гражданский.

   – Ирма, – сказал зам Л. Вакенада. – Ты позвонила в больницу?

   – Да. Выехали.

   – Хорошо, – сказал зам Л. Вакенада, не переставая возиться с проводами. – Зоя, готовь капельницу. А, уже... Да-да, сейчас спущусь, – сказал он нам. – Вы лучше идите.

   Небритый гражданский покачал головой.

   – Парни не осилят, – сказал он недовольно. – Ты нужен.

   – Знаю, – сказал зам Л. Вакенада. – Сейчас. Дайте подключить его. – Он посмотрел на меня и участливо спросил: – Как рука?

   Я рассеянно кивнул. Не хотелось жаловаться.

   – Хорошо, – сказал зам Л. Вакенада. – Ты – молодец. Спускайтесь вниз и ждите меня. Буду через минуту. Не трогайте его и не позволяйте двигаться. Вообще ничего не позволяйте.

   Он обращался ко мне, исключительно ко мне, и это откладывало некоторый отпечаток. Я выпрямился. Я сжал носилки в здоровой руке, потом подумал: какого черта? – и передал их Скрылеву и Быкову.

   – Ну, что встали? – рявкнул я. – А ну бегом вниз!

   Скрылева и Быкова как ветром сдуло. Даже небритый гражданский дернулся. Зам Л. Вакенада удовлетворенно крякнул, а я, подхватив под локоть небритого гражданского, решительно вывел его из операционной. За спиной послышалось: «Теперь все будет хорошо, Зоечка...»

   На лестнице небритый гражданский попросил закурить. Я полез было в карман, но, опомнившись, покачал головой. Мысли мои были заняты другим. Что это на меня нашло? Приступ служебного рвения? Или просто погладили собачку по холке, а она хвостиком от радости туда-сюда, туда-сюда. Да уж, подумал я. Срам. Стыд и позор... Я искоса глянул на небритого гражданского, неторопливо спускающегося рядом. Не стоило при нем тявкать. Все-таки не так часто я вижу гражданских. А если подумать, то вообще не вижу. Озверел совсем...

   – Это ваш фургон? – спросил я вежливо.

   Небритый гражданский рассеянно кивнул. Он тоже о чем-то думал.

   – А где вы их подобрали? – спросил я еще вежливее.

   Небритый гражданский неопределенно махнул рукой, потом буркнул:

   – Если б не я, давно б померли.

   – Вы – молодец, – сказал я.

   – А то! – сказал небритый гражданский, оживляясь, как рыбак, у которого вдруг клюнуло. – Валялись там, как два мешка, и хоть бы одна собака подошла. Не поверишь: пустая улица до самой площади.

   – Верю.

   – И это в выходной день.

   – Угу... – Я терпеливо ждал продолжения.

   – Их с машины постреляли, – сообщил небритый гражданский. – Тут недалеко. Наверно, приставали к кому-то. Лупанули с автомата – и по газам. Я выстрелы за два квартала слышал – домой ехал. Народ с той улицы бежит, а я – наоборот. – Он помолчал. – В общем, так им и надо! – заключил он сурово.

   У меня никак не получалось сопоставить информацию о том, что в черте города обнаружена банда, с тем, что сказал сейчас небритый гражданский. Получалась странная картина: в черте города обнаружили банду, организовали усиления, выгнали в город патрули, а банда, прикарманив чью-то машину, не заморачиваясь, миновала десятки патрулей, уже собиралась было затаиться в чьем-нибудь подвале, как вдруг случайно наткнулась на двух запивших офицеров, которые, не ведая, что творят, приставали к одной неподкупной молодке... Или это две совершенно разные истории? Молодка, например, была сестрой местного чемпиона по греко-римской борьбе, имеющего по такому случаю автомат и горячую голову, а банда была просто бандой, и бандой осталась, потому что ее до сих пор не нашли... Еще вроде выстрелы были, прямо перед отбоем... Но это точно другая история. С момента отбоя прошло часа три, не меньше. За это время даже такой медведь как Македонский окоченеет... Странная, в общем, история, неплохо бы в ней разобраться...

   Но я не успел в ней разобраться, потому что мы вышли на крыльцо и я увидел, как Скрылев и Быков пытаются утихомирить медведя-Македонского, который снова почувствовал в себе силы: рычал, сжимал кулаки, но на этот раз решил вдобавок выползти зачем-то из фургона.

   – Да что он никак не угомонится, – досадливо пробурчал небритый гражданский. – Еще там с ним возился.

   – Боевой офицер, – пояснил я, и мы оба принялись помогать Скрылеву и Быкову.

   Я не знал, как утихомиривают разъяренных медведей. И остальные, как видно, тоже не знали. Мы просто хватали окровавленные лапы за запястья и, бормоча что-то уважительно-успокоительное, пытались прижать их к полу фургона. Нашего сопротивления товарищ полковник почти не чувствовал. Зато его сопротивление чувствовали все. Вскоре я как-то неосторожно выставил больную руку и ее немедленно отдавили – не могли не отдавить. Впрочем, сам виноват. Ладонь вдруг мерзко так скрипнула, на секунду я как бы выпал из сознания, а когда очнулся, обнаружилось, что я отчаянно выпихиваю себя из толчеи, в которую угодил. Выпихнулся, словно из кипятка вынырнул. В ушах оглушительно звенело и толкалось. Заранее подавив приступ тошноты, я посмотрел на руку. На бинтах медленно проступало розовато-желтое. Дьявол, все проступает и проступает! Не придумав ничего лучше, я прижал мою бедняжку к животу и попытался успокоить. А за спиной все бубнили и бубнили, как беспокойные соседи:

   – Поганцы вшивые, вот я вас сейчас!

   – Товарищ полковник, ну, товарищ полковник...

   – Думаете раз – и нету? Раз – и забыли?

   – Товарищ полковник, ну, товарищ полковник...

   – Всех вас, сопляков вшивых, к стенке!

   – Товарищ полковник...

   – И матерей ваших!..

   – Ну, товарищ полковник...

   – И сестер ваших!..

   И вдруг все прекратилось. Замолкло, словно кто-то выключил звук в телевизоре. Я еще ощущал боль, и в ушах все так же звенело и толкалось, но никто больше не бубнил, не сопел и не упрашивал. Даже фургона не было слышно. Мелькнула спасительная мысль, что я просто отупел от боли, но в следующий момент я увидел Марцелла.

   Его все давно увидели. И первым делом его увидел Македонский, а увидев – замолчал, чем заставил замолчать и остальных.

   Все смотрели на этого лопоухого веснушчатого паренька в тяжелой боевой амуниции, прижимавшей его к земле, как двухсотлетнюю черепаху прижимает к земле панцирь, и было совершенно непонятно, знают ли они, почему молчат, и правда ли, что молчат они по одной и той же причине.

   К примеру, я бы ни за что не поверил, что небритый гражданский замолчал потому, что почувствовал в Марцелле что-то необычное. Нет, он замолчал потому, что замолчали все. Инстинкт толпы, и только. Вот Скрылев с Быковым, эти – да, эти два олуха замолчали именно потому, что знали, кто такой Марцелл и чем он у нас занимается... Только вот никак не получалось представить, почему замолчал истекающий кровью Македонский, боевой офицер, кавалер орденов и просто убежденный вояка. Его лицо стоило видеть.

   Это было лицо ребенка. Лицо мальчишки, впервые попавшего в цирк. Лицо мальчишки, которого отругал папа, а потом неожиданно приласкала мама. Лицо, успокоенное теплотой. Оно смотрело с боязливой надеждой, как, наверное, смотрят юноши на обнаженных девушек, если все у них идет как надо, без этой обычной грязи, без пьяного дешевого бормотанья и потного обжимания в темных подъездах... Лицо Павла, у которого исчезли синяки...

   Рядом с Марцеллом стоял мой старый знакомец Вано, и его тоже стоило видеть. Жалобно подвывая, он тянул Марцелла за рукав и шептал что-то неразборчивое, что-то вроде: «Ну, пойдем отсюда, ну, пожалуйста, ну, не надо...» И это, наверное, было самое главное: хрупкий лопоухий Марцелл и сильный волевой Вано, ныне согбенный и жалкий.

   Что-то во мне оборвалось. Я вдруг неуверенно подумал, что будет совсем неплохо, если Марцелл до меня дотронется. В том, что он пришел сюда дотрагиваться до кого-то, я нисколько не сомневался. Это было само собой разумеющееся. Зачем еще он сюда приперся? А представить, как это будет, было нетрудно. Это было даже приятно представить. И я с удовольствием себе это представил.

   Выражение лица у меня, наверное, сильно изменилось, так как я увидел, как Вано на меня глянул. Все понял, скотина. И заревновал.

   – Ну, пойдем отсюда, ну, зачем тебе, ну, не надо, – залепетал он еще отчаянней.

   А Марцелл задумчиво глянул на меня, глянул на Македонского, вежливо отмахнулся от Вано, посмотрел на светлые окна второго этажа, где находилась операционная, и, поправив ремень автомата, направился к крыльцу, и Вано, почтительно держащий его за рукав, потащился за ним, как песик на поводке.

   – Ну, пойдем отсюда, – лепетал он еле слышно. – Ну, зачем тебе, ну, не надо...

   Вскоре они исчезли в здании. Я осторожно глянул на Македонского и отвернулся. Никакой не ребенок, подумал я. Теперь, ребята, успокаивайте его сами...

   – Это кто был? – нерешительно спросил небритый гражданский.

   – Марцелл, – тихо ответил Скрылев.

   Тут Македонский болезненно медленно раскрыл пасть, болезненно медленно набрал полную грудь воздуха – и заорал. Это была истерика.

   Народ повернулся, чтобы успокоить его, и поэтому никто, кроме меня, не увидел давешнего капитана, обладателя жестокого прозрачного взгляда, забравшего Павла и обещавшего лечить нас прорубью и муравейником, если мы снова попадемся ему пьяными. Он выступил из темноты, как это обычно проделывают вампиры в старых фильмах – выплыл, точно на роликах приехал. Я даже вздрогнул, до того это было неожиданно.

   – Где они? – бросил он недовольно.

   – К-кто? – спросил я, обмирая.

   – Двое с кэ-пэ-пэ. Только что были здесь.

   Македонский вопил, как целое войско, но ни я, ни страшный капитан не обращали на него внимания.

   – Внутрь зашли, – сказал я, указывая на двери подъезда. – Второй этаж.

   Страшный капитан немедля двинулся к крыльцу.

   Я посмотрел на свою руку, обвязанную грязными бинтами, посмотрел на спину страшного капитана, который уже поднимался по ступенькам, и вдруг до меня дошло: его надо остановить. Немедленно. Потому что ничего он не понимает и никогда не поймет... Я кинулся вслед за ним и, холодея от ужаса, схватил за руку. Страшный капитан брезгливо скосил глаза:

   – Ты чё, крысеныш?

   Как же хорошо, что я был не в себе! Потому что если бы я был в себе, я бы моментально одумался и отпустил бы эту чертову руку. Но я не одумался и руку не отпустил.

   – Не надо вам туда, – пробормотал я.

   Брови страшного капитана полезли вверх.

   – Ты так считаешь, солдат? – спросил он с непонятным удовлетворением.

   В следующий момент он схватил мое запястье, рванул, и я, прикусив язык и хрустнув позвоночником, с размаху врезался в кирпичную стену. В глазах привычно потемнело. Я медленно осел на корточки, холодная острая ступенька уперлась мне в колено. Страшный капитан некоторое время стоял надо мной, блестя жестокими прозрачными глазами, потом повернулся и продолжил подъем. Ничего не соображая, я бросился на него сзади. Мне удалось схватить его за портупею и приостановить. Каким-то неестественно быстрым движением он небрежно стряхнул меня с портупеи. Тогда я схватил его за штанину, затем, дернувшись изо всех сил, смог повиснуть у него на руке, но это было последнее, на что меня хватило. «Стервец паршивый, – зашипел страшный капитан прямо над ухом. – Ну-ка перестань! Покалечу ведь!..»

   – Вано! – заорал я не своим голосом. – Вано!

   Страшный капитан снова неестественно быстро дернулся, земля ушла у меня из-под ног, и тапочки куда-то улетели, но на этот раз я ни во что не ударился.

   На крыльце вдруг появился Вано, встревоженный и грозный. Упирающегося Марцелла он крепко держал за запястье. Теперь это был не песик на поводке. Теперь это был Цербер, почувствовавший угрозу для хозяина.

   – Вано! – заорал я в отчаянии. – Уводи его отсюда, Вано!

   Меня снова подбросило, но я изо всех сил напряг мускулы и никуда не полетел. Страшный капитан выматерился. Я услышал, как он приказал Вано остановиться, и как Марцелл тоже приказал Вано остановиться, потом меня ударило-таки о стену, и все вокруг начало стремительно скукоживаться и темнеть, но я все же успел увидеть, как Вано, не слушая ни страшного капитана, ни Марцелла, уводит своего хозяина прочь в темноту. Молодец, Цербер, подумал я, с облегчением закрывая глаза. Холодная острая ступенька снова упиралась мне в колено... В темноте, словно сквозь вату, я слышал сирену «скорой помощи», хриплый крик Македонского и чей-то голос, наверное, голос зама Л. Вакенада, который сердито осведомлялся, что у нас здесь происходит...

   Только-только начало светать, все еще спали, а я уже был в уборной за прикрытой дверью и боролся с дохлой зажигалкой. Сигарету я еще ночью выклянчил у старшины. Руки мои дрожали в предвкушении. Казалось, я делаю что-то нехорошее, но нужное.

   Когда зажигалка наконец ожила, а сигарета задымилась, я жадно вогнал в себя первую вязко-сладкую порцию никотина и сразу почувствовал себя лучше. Даже голова закружилась. Некоторое время я с увлечением приноравливался к забытому процессу, словно заново учился ездить на велосипеде.

   – Наркоман чертов, – пробормотал я спустя какое-то время.

   Я присел на подоконник у раскрытого окна и стал целенаправленно уничтожать сигарету с пугающей быстротой. Я уже знал, что она не последняя, что я снова закурил и теперь вряд ли брошу, но эту, первую мою сигарету после многомесячного воздержания, нужно было именно уничтожить, и чтобы никто о ней никогда не узнал. Это было очень важно.

   В уборную неслышно вошел Юм. Я так и замер с вытянутыми в трубочку губами, с сигаретой между пальцами. Юм протер сонные глаза и усмехнулся, чем-то неуловимо похожий на призрака.

   – Просыпаюсь, смотрю: тебя нет, – сказал он хрипло.

   – Испугался? – спросил я довольно неприветливо.

   – Еще б не испугаться... Лучше в окно посмотри.

   Я посмотрел.

   Сначала был только рев мотора, но потом появилась и машина. Темно-зеленый армейский «уазик» с затемненными стеклами ехал мимо нашего здания, быстро набирая скорость. За ним, теряя тапочки и все больше отставая, бежал Вано. Иногда он кричал, а иногда замолкал и хватался за бок. Он, видимо, хотел, чтобы «уазик» остановился, но «уазик» только набирал ход. Вскоре Вано споткнулся, по инерции пробежал несколько шагов, пытаясь поймать руками воздух, и упал. Я услышал противный стук, как может стучать только что-то живое обо что-то мертвое. «Уазик» исчез за поворотом, где были ворота КПП, а Вано все не поднимался. Фигура его как-то незаметно уменьшилась, и я не сразу понял, что он повернулся на бок и притянул колени к груди. Как эмбрион.

   Я посмотрел на Юма и сказал, что это тот самый Вано, с которым я дрался вчера. Про остальное пока не хотелось распространяться.

   – А в машине, наверное, Марцелл, – сказал Юм бесцветным голосом.

   Я промолчал, глядя на Вано. Кажется, он тихо плакал.

   – Павла они, наверное, тоже забрали, – продолжал Юм. – Хотя по большому счету нужен им только Марцелл. Иначе бы и этого, – он указал на Вано, – забрали.

   – Что же теперь будет? – спросил я.

   – С кем? С Павлом? Ничего страшного.

   – А с Марцеллом?

   – А с Марцеллом... – Юм помедлил. – А с Марцеллом наоборот. Понимаешь, это ведь как новое пришествие. Хотя, конечно, никакое это не пришествие... Представь, что будет, если Мария родит Иисуса в наше время. Куда он направится, когда вырастет? Наверное, туда, где больше всего нуждаются в утешении: в хосписы, госпиталя, лепрозории, психушки. И, как и в прошлый раз, он не удержится, увидев, что тут творится, и обязательно начнет читать лекции о любви к ближнему. Любите, мол, ближнего. Не возжелайте жены ближнего. Не желайте ближнему того, чего не пожелаете себе... С поправкой на декларацию прав человека его, конечно, не распнут, но побить – побьют. А что еще с таким делать? Далее, когда информация просочится в нужные департаменты, его заберут и посадят в ящик, а заодно и всех тех, кто успеет стать новыми Матфеями, Иоаннами и прочими... А может, и не заберут, кто их знает. Может, оставят. У нас и без них своих Иоаннов полно... Но Иисуса точно заберут. И будет он сидеть за тремя замками и без конца отвечать на глупые вопросы, типа: почему это его отец не может поднять такой-то камень?..

   – А может, он просто ненормальный, – проговорил я.

   Юм пожал плечами.

   – Кто знает этих целителей...

   Я посмотрел в окно. Вано так и лежал на асфальте, притянув колени к груди, и уже в голос рыдал. Я испытал некоторое сожаление. Желая, чтобы оно сейчас же исчезло, я зажал в зубах сигарету и, морщась от боли в ушибленных боках, выпрыгнул в окно.

   Трава под окном была мокрая, холодная и колючая. Вообще все за окном было мокрое, холодное и колючее. Даже воздух. Я побежал трусцой, вдыхая колючий воздух, огибая колючие кусты и колючие лавочки, и вскоре оказался на дороге. Бедный апостол все рыдал, лежа на боку. Цербер, подумал я. Да, пожалуй, скорее Цербер, чем апостол. Я дождался, когда у меня выровняется дыхание, потом протянул ему руку и сказал:

   – Пойдем, Вано.