Текст книги "Тихоокеанские румбы"

Автор книги: Виктор Конецкий

Соавторы: Борис Розен,Андрей Нечаев,Вениамин Анциферов,Николай Манжурин,Михаил Рыбаков,Георгий Яффе,Клементий Гуревич,Игорь Дуэль,Анатолий Гундобин,Владимир Тройнин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Вторую шлюпку с остальными моряками еле-еле удалось отгрести от «Руслана»: водоворот засасывал ее вместе с пароходом. Но едва она вырвалась, – накатил крутой вал, подмял шлюпку, накрыл людей, смыл хлеб и сухари.

– Ставлю шлюпку поветрию! – крикнул с носа Точилов.

– Ага, – крикнул капитан. – Т-таким образом мы п-пойдем к берегу, к-который (капитан посмотрел на тяжелый, стоявший на банке компас) д-должен быть в десяти-пятнадцати милях.

Капитан солгал… чтобы поддержать бодрость своих людей. В действительности, идя по ветру, удалялись от Шпицбергена. Но против ветра, достигавшего десятибалльной силы, шлюпка, естественно, бороться не могла.

Позже я узнаю, что капитан едва не погиб раньше своего парохода. Точилов помнит, как, выскочив из каюты, где отдыхал после вахты, он сразу не нашел Клюева. Оказалось, Василий Алексеевич, видя, что после нахлестов волн вода с палубы убывает слишком медленно, и полагая, что заело бортики, выбежал на корму. Грохот вала – Клюев еле удержался за ванты. «Ч-чуть не унесло», – как всегда, слегка заикаясь, усмехнулся капитан, стряхивая воду с промокшей бекеши. Понятно теперь, отчего в шлюпке Василий Алексеевич начал быстро коченеть:

Точилов разбудил его сильным певучим окриком помора:

– Василий Алексеевич! Мотает сильно. Надо плавучий якорь.

Капитан кивнул, но какая-то безучастность звучала в ответе его: «Да, сейчас»… Вдруг матросы услыхали страшную ругань. Они удивились. Ругался Клюев, сдержанный человек, от которого редко можно было услыхать бранное слово.

Капитан ругался, потому что… выронил обледенелое весло.

Обледенелые весла еще до него выпустили из замерзающих рук Никаша, Нетленный и Воронцов, но что капитан простил подчиненным, того не мог простить себе…

– Д-даже весло выронил… Т-теперь я лишний… балласт. За спиной матросов раздался глухой звук, как будто треснул продавленный ногой ослабевший лед.

Капитан застрелился из охотничьего ружья.

Видимо, не мог вынести капитан и того, как на его глазах гибнут товарищи, друзья. Ледовитый океан чинил расправу: опустили за борт окоченелые тела Никаши Антуфьева, Володи Нагибина, Павлика Меньшикова, Вани Нетленного, Коли Бодонского, Жоры Пустынникова… Совсем молодые – по двадцать с небольшим…

Но Точилов не так просто сдавался в своих ухищрениях поднимать бодрость людей. Ни с того, ни с сего он начал поносить себя самым нещадным образом:

– Вот я какая дура! Забыл захватить бритву «Золинген». Мировая бритва…

– Что с тобой, Герасим? Неужели ты думаешь, что нам придется бриться?

– Вот несчастье, вот несчастье! Забыть такую бритву. Ни точить, ни править – полгода брейся…

Непередаваемая искренность была в голосе Точилова. Она подкупила руслановцев так сильно, что и другие стали припоминать, что ценного и кем посеяно на «Руслане». А особенно жалели голландский, в белых жестяных коробочках, душистый табачок. Нет, нет, совсем еще не табак дело! Новые силы обрели руслановцы, налегая на весла…

На пятый день их осталось трое. Не было сил грести, руки не держали весел. Лишь парус из простыни гнал шлюпку по ветру.

– Андрюша, обернись! Что-то стучит.

– Брось, Герасим! Это тебе мерещится. Мне пять суток мерещится – помпы стучат. Это я месяц на «Малыгине» наслушался, как помпы стучат. Вот и теперь…

– Я тебя очень прошу, Андрюша, обернись! Мотор стучит.

– Какой тебе мотор! – ворчал под одеялом Попов…

Точилов стянул шапку и слабо помахал ею в воздухе.

Легкая усмешка пробежала по заострившемуся лицу Бекусова и сразу же застыла на нервно задергавшейся скуле. В волнении запрыгали губы, щеки облила краска.

Это он обернулся и увидел корабль.

Что произошло дальше, вы уже знаете из судового журнала «Рингселя».

Встреча с Точиловым… Что знаю я о нем? Несколько скупых строк из биографии? Мальчишкой стал матросом, участвовал в спасении десятков судов. Все было – зимовал на пустынном берегу Кольского полуострова, уносило на льдине в море, доставал из трюмов «утопленников» каучук, трубы, ладан, муку, вино, бомбы, машины… Самому доводилось тонуть.

Я летел на борту ИЛ-18 по маршруту Ленинград – Архангельск. Голову сверлил вопрос: как сложилась жизнь Герасима Васильевича после той трагедии? Надоедливой мухой крутились в памяти сожалеющие слова из норвежской «Тидэнс Тенг»: «Когда человек молод, то, пожалуй, почти не стоит быть спасенным, чтобы всю жизнь оставаться калекой…»

VI

Они величали друг друга – бабушка, дедушка. Если Нина Николаевна задерживалась во дворе, Герасим Васильевич подавал голос из окна: Бабушка, ты где?

– Почти полвека вместе, – сказала Нина Николаевна. – Из них только десять лет со здоровым-то пожила. Как за каменной стеной… А помнишь, дедушка, челнок?..

Герасим Васильевич махнул: ладно, мол, тебе, бабка, чего по молодости не бывает.

А было вот что. Году в двадцать пятом судно, на котором плавал Точилов, неожиданно завернуло на несколько дней в Архангельск. Герасим не успел сообщить жене в Зимнюю Золотицу, чтоб подъехала, – там они обычно и встречались во время стоянок. А тут… Недолго думая, Герасим взял у знакомых в Соломбале лодчонку – и айда на веслах. Макинтош вместо паруса, попутный ветер – за сутки отмахал больше ста миль, встретился с женой.

Не могли, видать, и тогда друг без друга…

С того дня, когда привезли Герасима домой с «Гудвика», для обоих начались испытания. Первая поездка в Ленинград, в институт протезирования. Волновалась Нина Николаевна: что делать с безногим в большом незнакомом городе? А на перроне матросы в бушлатах, эпроновцы. Извините, говорят, Фотий Иванович в отъезде, – «Садко» поднимает, он нам поручил. Поселили в лучшем номере «Астории»: «Живите и ни о чем не волнуйтесь».

В больницу Нина каждый день наведывалась – учила Герасима ходить на протезах. Хуже маленького он, «государственные ноги» долго не мог сгибать – измучилась сама и его в ругань ввела:

– Все к черту! Не надо мне никаких ног – пропади они пропадом!

– Терпи, миленький. Как же без ног? Сам рассуди. Устал. Отдохни, на сегодня хватит.

Вытирала платочком пот с его лица и со своего.

Вернулся Крылов, прямо с поезда в больницу, уткнулся лицом в его грудь, скрывая слезы:

– Держись, браток. Моряков голыми руками не возьмешь. Поедешь на Кавказ, подлечишься, сил наберешься.

На Кавказе Герасим превратился чуть ли не в штатного лектора. Весть, что на Черном море «тот самый Точилов», в день обежала побережье – делегация за делегацией: «Просим, Герасим Васильевич, рассказать».

Со стороны можно было подумать: стоит на улице красавец моряк, одет с иголочки, тросточкой крутит, дивчину под руку держит, не отпускает, охмуряет. Это – со стороны…

На отдыхе застала Герасима новость: Президиум ВЦИКа наградил его орденом Трудового Красного Знамени – за участие в спасении «Малыгина» и исключительное мужество, проявленное при чрезвычайных обстоятельствах. Теперь совсем отбоя <от людей не стало: увидят моряка с орденом, окружат, тихонько спрашивают друг друга: «Это тот самый Точилов?» – «Ага». – «Ну-у!».

Как-то пригласили Герасима Васильевича на отдаленную стройку: «Выступите, пожалуйста, перед рабочими. Нелегко им, тайгу корчуют». Потом руководители стройки, случайно встретив его, рассказали: «А знаете, что произошло после вашего выступления? Весь коллектив объявил ударный месячник – только держись». Нет, ни дня, ни часа не чувствовал себя отрезанным от людей, от жизни Герасим Точилов. В годы войны был бойцом МПВО, дежурил, когда в Архангельске объявляли воздушную тревогу.

Но было бы неправдой сказать, что так уже все было гладко. Постоянный пропуск в порт и радовал, и огорчал. На любом корабле хоть и желанный гость, но – гость… Швартовы бы отдать, заступить на старпомовскую вахту, зарю встретить где-нибудь в Белом…

По настоянию жены стал он ездить летом в Зимнюю Золотицу, к морю. Жил в рыбацких станах вместе с бригадами неводчиков. Море – рядом. Ветры, густые, порывистые, в лицо, едва откроешь дверь. И слова кругом привычные – тони, бриз, чистый горизонт… И говор прибоя – родной. И люди – земляки, поморы. И байки по вечерам – морские, соленые…

Зимой в доме на улице Урицкого не переводились старые дружки-кореша, теперь известные мореходы, штурманы, капитаны. Посидят, потолкуют, новости флотские порасскажут, старое вспомнят – Герасиму Васильевичу легче. Среди гостей – Владимир Иванович Воронин, уже знаменитость, депутат Верховного Совета. Написал Владимир Иванович на фотографии, где их сняли вдвоем: «Старому моряку – труженику моря, дорогому Герасиму Васильевичу Точилову от помора-капитана Воронина В. И. с сердечным приветом и уважением. 5 декабря 1949 года». Труженику моря… Нет, настоящие друзья не списывали его на берег.

Так заново познавал он смысл жизни. А тут дочь подрастала – школа, пединститут. Заботы не маленькие. А тут земляк-однофамилец из Зимней Золотицы – Николай заглянул вскоре после войны, грудь в медалях. «Демобилизовался, – говорит, – Герасим Васильевич, не знаю теперь, куда податься». – «Как это не знаешь? – вздыбился Точилов. – Все поморы, а тем более мы, Точиловы, с морем неразлучны». Заковылял к причалу, вскарабкался по трапу на «Вытегру», где знакомый капитан: «Возьмешь, Петр Иванович, парня? Одно скажу – работяга. Из Зимней Золотицы – сам знаешь»…

И пошел морскими дорогами матрос Николай Точилов. Брал с собой учебники, учился заочно. Интересовался Герасим Васильевич у друга-капитана: «Как мой крестник?» – «Парнишка хороший. И с головой – книжки на судоводителя грызет». – «Я тебе что говорил, Петр Иванович! Морской порядок…»

Много таких вот ребят отправил в моряки «тот самый Точилов». Случалось, уходили они в дальние рейсы, оседали где-то на Дальнем Востоке. А этот, Николай, не исчез. Как там и что – не будешь выспрашивать, дело молодое, только потупил однажды голову штурман малого плавания Николай Точилов: «Мы тут с вашей Диной решили…» Ах, каналья, ну и тихоня! Свел брови Герасим Васильевич, метнул взгляд-молнию на бабку – женщины, они и от горя и от радости плачут – стукнул об пол тростью и вдруг рассмеялся: «Стало быть, фамилию менять не придется, а?»

Так была продолжена морская династия Точиловых. И потом уже, когда Николай Евлампиевич стал капитаном дальнего плавания, у него нет-нет да интересовались: «Вы, случаем, не родственник тому самому Точилову?» – «Сын». – «Ага, тогда понятно». – «Что понятно?» – «Наследственная профессия».

Это верно – наследственная. Я попал в дом Точиловых в удачное время: в сборе была вся семья. Редчайшая редкость. Николай Евлампиевич месяцами в морях, водит свой «Таймыр» по всему белу свету. Но когда лесовоз отдаст швартовы у архангельского причала, на берегу капитан непременно увидит знакомую фигуру жены. Не было случая, чтоб не встретила, хотя иной раз теплоход возвращается ночью или перед самым Архангельском ему вдруг меняют причал. Было – уроки в школе перенесла по такому случаю, а встретила.

В этот раз Николай Евлампиевич водил «Таймыр» в Лондон.

– Послезавтра опять в рейс. Теперь, если задержки не будет, вернусь домой месяца через два, не раньше. Из Кандалакши пойдем на Дудинку с грузом для Норильска. В Игарке примем лес и двинем на Бремен…

Такая непоседливая жизнь.

Однажды Николай Евлампиевич вел корабль из Польши напрямую в Игарку. Дина Герасимовна с младшим сынишкой встретила его на полпути в море с другим караваном. Несколько дней шли след в след во льдах, и жена не могла пересесть. Посмотрит капитан в бинокль, увидит на палубе «Припятьлеса» Дину с Сашкой – помашет. А то пройдет на бак, а они – на корму, перекинутся вопросами: «Что дома?». – «Все хорошо». – «Как Лешка учится?». – «Хорошо. А у тебя?». – «Видишь– хорошо». Веселый разговор…

На столе перед нами – стопка книг на английском языке, шариковые ручки, монеты, значки. Николай Евлампиевич уловил мой вопросительный взгляд.

– Подарки лондонских ребятишек нашим, – в шестой школе Архангельска клуб интернациональной дружбы. Перед отходом отсюда наши просили передать, а это – в ответ. Стояли на Темзе – весь класс с учительницей пригласили на борт. Встретили по всем правилам: показали теплоход, прокрутили фильм «По Советскому Союзу», угостили русским чаем…

Думал ли я, что поиски следов давней трагедии «Руслана» заведут меня так далеко в сегодняшнюю, нацеленную в будущее жизнь? Передо мной сидел Алексей – внук Герасима Васильевича. После окончания третьего курса высшей мореходки приехал сюда, на север, на практику. А второй внук, Александр, получил аттестат зрелости.

– Ну а дальше? – поинтересовался у него.

Саша взглянул на меня так, словно я задал лишний вопрос.

– Ясное дело – в море…

Герасим Васильевич вдруг встрепенулся:

– А вы в нашем архиве не обнаружили письма Марии Ильиничны Ульяновой? Нет? Жаль. Хлопотала она, чтоб как следует позаботились о семьях погибших. Мы с бабушкой были у нее в Москве – расспрашивала, справлялась о здоровье, интересовалась, нужна ли помощь какая, просила заезжать, не забывать… Разве забудешь?..

Скажу заодно: на следующий день хранители фондов Государственного архива Архангельской области помогли мне в бумагах за 1934 год отыскать письмо Марии Ильиничны в краевую рабочекрестьянскую инспекцию, но не то, другое – о судьбе одной поморской учительницы. Подумалось: а у кого в России – да только ли в России! – судьба не связана теперь с семьей Ульяновых?

Стали мы с Герасимом Васильевичем выяснять неясное.

– Вы, случаем, не знаете Зосима Федоровича Фофанова? – осторожно навожу я мосты.

– Зосю? Как же, он замещал меня на «Руслане» в тридцать втором во время моего отпуска. За два часа до отхода на Шпицберген я успел сменить его – уже на рейде…

– А не подскажете, почему на обратном пути на «Руслане» не оказалось Урпина и Остапущенко?

– Очень просто – их перевели на «Малыгин» – отвечали там за помпы. Считали – переход на «Малыгине» большой риск, а оказалось…

Да, все очень просто, когда узнаешь.

Наконец спрашиваю с замиранием сердца:

– Ну а Михаил Петрович Попов – что с ним?

VII

Фотопортрет на стене: широкое лицо, по-детски нетерпеливые глаза, льняная шапка волос. Таким он был, Михаил Попов – матрос, вынесший те ужасные дни на шлюпке.

Говорят, страдания всегда оставляют след. Обыкновенный белобровый парень, по всему видно, добродушный, общительный. Но я знал: снимок сделан после катастрофы, и у того парня уже не было ног.

До последних дней своей жизни – Михаил Петрович умер в 1956 году– он выполнял обязанности дежурного Архангельского морского вокзала. И пусть нелегкой была для него эта вокзальная суета – к концу смены уставал, дома обессиленный валился на кровать, – он жил в своей стихии.

Как подчас приходилось вести поиски? Вот в архивных документах отыскался адрес Михаила Клементьева, радиста «Малыгина». Он мог бы многое рассказать и о той роковой ночи, и о своем друге с «Руслана» Валентине Волынкине. Дай, думаю, попытаю счастья по старому адресу: поморы – народ постоянный, основательный, не порхают с места на место. Итак, Костромской проспект, 72, квартира 3.

Первый встречный, у которого я спросил, далеко ли такой проспект, вытаращил на меня глаза – мол, человек с Луны свалился, что ли, – но все-таки вежливо пояснил:

– Это уже давно проспект Советских космонавтов.

Нашел тот дом, ту квартиру, нажал кнопку звонка.

Дверь открыл грузный мужчина:

– В каком году, говорите, Клементьев здесь жил? В тридцать третьем? Так дважды меняли нумерацию домов. Знаете что? Я вам дам адрес одного архангельского старожила Евгения Александровича Чиженко. Бывалый моряк, вместе плавали. Он подскажет… Да, кстати, передадите ему привет от меня, Михаила Михайловича Гоголева. Запомните? Он знает. Скажите еще, что из Мурманска недавно вернулся.

Все. Больше Гоголева я не видел, но в моем блокноте прибавилась запись: «Архангельск – открытая морская душа».

Приятная неожиданность – Евгений Александрович Чиженко участвовал в спасении «Малыгина», был на ледоколе «Ленин» вторым механиком. Разумеется, он знал Михаила Клементьева. Погиб Михаил в сорок первом году…

Может, Евгений Александрович знал кого-нибудь с «Руслана»? Показал ему список экипажа.

– Погодите, погодите… Володя Нагибин, – второй штурман «Руслана»! Он тоже наш архангельский. А вы знаете – его брат работает в порту…

Неужели еще к одной династии выводил меня «Руслан»?

Вот что я узнал о нем из воспоминаний писателя Соколова-Микитова, участника экспедиции по спасению «Малыгина».

«Много интересного услышал я в эти вечера в кают-компании „Руслана“, где после тяжелой работы с особенной охотою развязывались языки у отдыхающих, отогревавшихся в гостеприимном тепле, очумевших от грязи и холода людей…

Вот, бойко постукивая посудой, готовит ужин коротенькая Шура, единственная женщина на „Руслане“…

– А ну, ребятки, поскорее, поскорее садитесь!..

Поглядывая на Шуру, набивает прокуренную трубку второй штурман „Руслана“ маленький Петрович. У Петровича смешная, в цветочках, замусленная жилетка, грязный, до блеска обтершийся пиджачок.

– Расскажи-ка, Петрович, как на „Товарище“ в Аргентину плавал, хороши ли там аргентинки?..

И в десятый раз, посапывая трубочкой, к общему удовольствию начинает рассказывать Петрович об удивительных приключениях своих в Аргентине»…

Никогда не был Володя Нагибин в Аргентине. Правда он шел туда на «Товарище» – практика после второго курса мореходки, – но на полпути в тумане на парусник наскочил пароход, и пришлось возвращаться в Европу на ремонт.

Об этом мне рассказал Александр Петрович Нагибин – брат Володи, тоже невысокий, по-молодому стройный, поджарый, только брови припорошены сединой да волосы – чистый снег, да жилки взбухшими ручейками на висках. А так бы не поверить, что человеку за семьдесят и что он помнит проводы в 1912 году из Архангельска к Северному полюсу экспедиции Георгия Седова.

Александр Петрович до сих пор работает матросом на крупнотоннажной барже.

Он рассказал один случай из жизни Володи, когда тот плавал на «Мироныче», – и нагибинский характер сразу стал виден. Как-то после долгого отсутствия пароход, наконец, ошвартовался в Архангельском порту. Ждали Володю дома мать, братья, сестры. Александр не выдержал, поехал на причал, попросил вахтенного матроса: «Мне бы Нагибина». Появился Володя – весь в саже, угольной пыли. Ничего себе – дипломированный специалист. «Что же ты домой не идешь?». – «Понимаешь, Саня, кочегары попросили подменить до завтра – у них жены, детишки…»

Это, можно сказать, фамильное. Я убедился, познакомившись с третьим братом Нагибиных – Андреем, известным в Архангельске судовым механиком. Он на пенсии, но его частенько просят помочь «подтянуть ремонт» – и Андрей Петрович безотказен. И четвертый Нагибин – Яков – моряк. До самой смерти – до сорок девятого года – он тоже всю жизнь плавал. Сын Александра Петровича, Валентин, окончил мореходку, уже много лет механик на судах Северного пароходства. А сын Валентина, Виктор, внук Александра Петровича, – военный моряк, участвовал в недавних маневрах «Океан». Демобилизуется– за дедом и отцом потянется, Виктор до службы одну навигацию успел отплавать матросом на портовом катере.

– Ни на румб от моря, – рассмеялся Александр Петрович, когда мы шли в порт, – ему надо было на вахту.

– Ты, Петрович, с какого курорта? – в шутку спросили его на причале– вид у него бодрый, загорелый.

– С Бакарица – портовый район Архангельска.

Надо было видеть, с какой охотой знакомил он меня с баржей – рубкой, камбузом, каютой… Чувствовалось: работа – радость для Александра Петровича.

Нет, фамилия Нагибиных никогда не исчезнет из морских списков!

Ну, а следующую главу я бы так и назвал: «Встреча с капитаном Клюевым».

VIII

В Архангельске корабли как пешеходы. Идешь по тротуару – вдруг перед тобой из-за тополиных зарослей выпирает корпус теплохода, будто переходит улицу. Даже легкая, воткнутая в небо телевизионная башня напоминает здесь корабельную мачту. И вообще весь город кажется огромным кораблем, плывущим по бесконечным волнам жизни.

Вот так же неожиданно произошла моя встреча с тем белым, как чайка, портовым катером. Вышел я солнечным утром на набережную, завернул к причалу, где в бетонную стенку носами уткнулись суда, – и обмер. С борта на меня смотрели буквы: «Капитан Клюев».

Так я встретил продолжение жизни еще одного героя с «Руслана». Больше того, из архивов я узнал, что был спасатель «Память „Руслана“». А сейчас в порту есть другой «Руслан» – морской буксир.

На палубе «Капитана Клюева» – белоголовый, в конопушках парень. Разговорились. Николай Маймулин из Ставропольщины. Там родители, братья, сестра. А самого его после окончания второго курса Ростовской мореходки направили сюда на практику. Ребята-однокашники «потопали» на танкерах на Кубу, но он не жалеет – здесь не менее интересно.

– За судном следим, чтоб блестело, – сказал Николай. – Иностранцев часто возим – с кораблей в интерклуб и обратно. А вообще-то вроде рассыльных мы – куда диспетчер пошлет.

Словно подтверждая его слова, с причала на борт спрыгнули мужчина и женщина.

– Подадимся, Коля, на рейд. Лаборантке надо на танкер «Самбор».

– Добро, Иван Андреевич.

Затарахтел мотор, взвыла сирена – «Капитан Клюев» закачался на белой, с опрокинутыми облаками, реке. Отсюда стало видно, как свешивались в воду глазастые дома, стрелы кранов, мостовые пролеты…

Иван Андреевич Прокофьев, помощник капитана, ловко управлял в рубке штурвалом и, не отрывая взгляда от курса, говорил:

– С тридцать пятого года я в порту – был перерыв только на войну. Катерник всеми селезенками.

– Ну, а о Клюеве знаете?

– Без этого просто нельзя, – усмехнулся Прокофьев. – Иностранцы спрашивают: «Кто есть этот капитан?» Объясняем – кивают: «Хорошо».

Николай надел брезентовые рукавицы – мы подходили к борту «Самбора». Смотрел я на этого парня, стройного, мускулистого, и представлял, как он вернется домой – загорелый, обтянутый тельняшкой, белозубый. И, конечно, не устоят его младшие братишки, замечтают стать моряками. И едва ли они будут знать, что первую путевку в море их Коле дал «Капитан Клюев»… Так же, как мы не знаем, кто был первым морским наставником у капитана Клюева-человека. Но известно, что человеком-то он был настоящим.

«Капитан обладал ровным, сосредоточенным характером, редко повышал голос, хотя приказы отдавал сурово и властно, был задумчив, на отдыхе избегал шумного кабацкого веселья, любил море, охоту, шахматы, книги… Глубокой ночью в иллюминаторе капитанской каюты светила лампа, Клюев подолгу читал и часто, наклонив голову с длинными темно-русыми волосами, над чемто задумывался. Клюев поражал собеседников разнообразием знаний; медлительно, борясь с заиканием, он рассказывал о свойствах моря и льда, приливах и отливах, птице и звере на северных широтах; в рассказах его часто мелькали имена Кука, Норденшельда, Седова, Беринга – тогда казалось, что слава знаменитых мореплавателей ранила сердце молодого капитана». Так писал Александр Садовский – он хорошо знал Василия Алексеевича, не раз встречался с Клюевым в дни спасения «Малыгина», видел его в деле.

«Его тяжелые, кованые сапоги гремели не меньше, чем глыбы, о которые царапался бортами „Руслан“. Черную бекешу и высокую боярскую шапку Клюева нельзя было и минуты видеть на одном месте. Темным вихрем носился он с мостика на корму, нагибался за борт, гукал, ухал и, прислушиваясь к эху, определял крепость и толщину льдов. Лавирование во льдах, особенно на таком маленьком судне, как „Руслан“, требовало высокого полярного искусства. Юркой, живой рыбой вползал „Руслан“ в узкие трещины, ежеминутно глыбы, сжимаясь, сдавливали суденышко, а мы были готовы, по примеру многочисленных экипажей с расплющенных в Арктике судов, искать спасения на трескающихся, коварных льдинах. Но тут Клюев ловким маневром вывертывался из щели, в которой не могла, казалось, проскользнуть и шлюпка, и выбрасывал „Руслан“ в просторные разводья…»

«Клюев не в силах сдержать нетерпения, сам сбегает на расшатанные динамитом и накатывающей из океана зыбью льдины, легко и смело, по-поморски, прыгает с одной льдины на другую и забрасывает кидок – на „Малыгина“. Там подхватывают кидок – и штурманы „Руслана“ Точилов и Нагибин заводят с матросами тяжелый стальной трос буксира…»

Позднее в семейном архиве Клюевых я прочитал официальную характеристику капитана «Руслана».

«Клюев Василий Алексеевич, рождения 1901 года, уроженец из крестьян Архангельского уезда, Вознесенской волости, деревни Тойватово, – капитан дальнего плавания, беспартийный, член союза водников с 1924 года. На водном транспорте работает с 1917 года в должности матроса и штурмана, с 1928 года – капитаном парохода „Мурман“, „Поной“ и с 1930 года – „Руслан“.

За время службы на судах Морфлота тов. Клюев не имел ни одного взыскания и аварии, к порученной ему работе относился вполне добросовестно и аккуратно. Как специалист-судоводитель дело свое знает, дисциплинирован, имеет благодарности, не раз был премирован…»

Из других документов выясняется, что Василий Алексеевич Клюев в 1923 году окончил полный курс Архангельского техникума водного транспорта по морскому судоводительскому отделению, плавал на шхуне «Ломоносов», пароходах «Ома», «Кия» и других, пользовался репутацией опытного моряка и хорошего товарища. А вот и слова его друга, старейшего архангельского морехода Бориса Ефимовича Ушакова:

«Во время гражданской войны мы вместе с Василием курсантами практиковались на рыболовном тральщике. Знаете, как ждали первого в жизни рейса! Еще вместе с Василием мы плавали на пароходе „Канин“. Он вторым штурманом, я – третьем. Морской хватки был человек…»

В Соломбале, портовом районе Архангельска, откуда пошла поморская слава, и доныне живут братья Клюевы. Но увидеться мне удалось только с одним – Владимиром Алексеевичем, старшим мастером судоремонтного завода «Красная кузница». Другой, Иван Алексеевич, лежал в больнице. И третьего, Михаила Алексеевича, не было дома. А четвертый – Валентин Алексеевич, рабочий той же самой «Красной кузницы», с профсоюзной делегацией завода находился в Бельгии. До недавнего в Соломбале жил и пятый – Петр Алексеевич, шкипер шаланды.

Тихим вечером мы долго бродили с Владимиром Клюевым по Соломбале. Он показал новые жилые районы, заводские корпуса, речонку, забитую моторными лодками, школу, где учились все братья. Постояли у старенького деревянного дома – в нем когда-то жила семья капитана «Руслана». Именно сюда вестовой матрос принес жене Клюева – Евгении Иннокентьевне ту скорбную радиограмму: «Воспитай сына, но не моряком. Прости»…

…А Виктор Васильевич Клюев стал моряком! Он инженер-капитан второго ранга. Служит на Балтике. Думаю, капитан «Руслана», узнай он об этом сегодня, наверняка сказал бы: «М-молодец, Витя, не подкачал!»

На обратном пути заезжаю в Ленинград. В телефонной трубке голос:

– Заходите, поговорим…

Обычно и просто. Но как взбудоражил меня этот ровный, спокойный голос! Не верилось: неужели время может так вот сразу развязывать узелки лет? Впрочем, сразу ли?..

Мы смотрим друг на друга и не знаем, с чего начать. Он – высокий, в легком спортивном костюме, в домашних тапочках. Темные, с прищуром глаза, темный ободок усиков. Молчим, собираясь с мыслями: слишком большая глыба событий обрушивается на нашу память. Выручает жена Клюева – Римма Васильевна.

– Давайте поужинаем – я быстренько накрою на стол. У меня все готово. Не отказывайтесь – грибы…

Конечно же, она тоже поморка – только на севере вяжут такие мягкие словесные кружева.

– Коренная соломбалка, – с гордостью подтвердила Римма Васильевна. – Там врачом в портовой больнице работала после института, пока…

Она взглянула на мужа и смутилась.

– Тут уж я виноват, – улыбнулся Виктор Васильевич.

Много ли надо, чтобы разговор вошел в естественное русло? Виктор Васильевич вспоминает о матери. Трудно ей пришлось одной с ним, сынишкой-малолеткой. Поступила машинисткой в контору, дома печатала, прирабатывала. Родные и чужие помогали – добрым участием, советом, словом. Так и рос Виктор, учился, каждое лето работал в гидрографических партиях на Белом море, а то матросом на катере. И вот служба на флоте, учеба в высшем военно-морском инженерном училище…

Жаль: ни отец, ни мать не могут сегодня взглянуть на сына…

Виктор Васильевич показывает ту последнюю радиограмму. Слова не нужны.

В комнате тишина, как в эфире, в беду, минута молчания…

* * *

Недалека последняя точка. Такое чувство, будто это мною прожиты все эти жизни, разделены с моими героями их горечи, утраты и радости. Меня не покидает жгучее нетерпение поиска. Ведь еще неизвестна судьба Андрея Васильевича Бекусова – третьего человека, вынесшего ледовый дрейф в шлюпке. Лишь одно известие о нем: в 1942 году Андрей Васильевич с группой водолазов побывал в командировке в Архангельске, рассказал Герасиму Васильевичу Точилову, что работает на Беломорканале. С тех пор не давал о себе знать…

Откликнулся брат погибшего матроса Александра Михайловича Ларионова – Андрей Михайлович. Он сообщил: живы родители руслановца, четыре его брата и сестра. Отец с матерью – Михаил Егорович и Анна Петровна – так и живут в старом онежском селе Грибанихе, где родились все их дети. Один из братьев – Виктор, плавая старшим штурманом на пароходе «Революция», погиб в 1944 году неподалеку от Иоканьги – судно торпедировала фашистская подводная лодка… Сам автор письма работает в Архангельском аэропорту. Словом, новая династия.

Знаю еще, да и то не точно, что кочегар «Руслана» Георгий Иванович Пустынников родом из Ростова-на-Дону и его отец будто бы тоже был моряком. Еще до войны Герасим Васильевич встречал в Москве сестру отважного радиста «Руслана» Валентина Степановича Волынкина. Может, сестра откликнется?

Может быть, откликнутся люди, которым приходилось встречаться с героями, погибшими на «Руслане». Каждая новая весточка о них, о их родных и близких еще более утвердит мысль: дело, которому мы посвящаем свою жизнь, не умирает, оно переходит из рук в руки, из поколения в поколение. Так было, так будет.

Путь, проложенный советскими моряками полярной ночью к Шпицбергену, один из журналистов образно назвал караванной тропой в ледяной пустыне. Мне хочется сказать сегодня: не умирают и люди, прокладывающие такие тропы в океане жизни.