Текст книги "Тихоокеанские румбы"

Автор книги: Виктор Конецкий

Соавторы: Борис Розен,Андрей Нечаев,Вениамин Анциферов,Николай Манжурин,Михаил Рыбаков,Георгий Яффе,Клементий Гуревич,Игорь Дуэль,Анатолий Гундобин,Владимир Тройнин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Ну что ж, одного, так одного! Шеффер не только согласен на это, он даже рад, что разом можно избавиться и от беды и от хлопот и забот о стольких ртах. Воспользовавшись тем, что капитан «Кадьяка» единственный из американцев не изменил русским, Шеффер переводит его на «Ильмень» и направляет со своим донесением о бедствии в Ситху. Вызывает к себе Тимофея Тараканова.

Господин приказчик, – говорит Шеффер, – объявляю вам, что решил я немедля следовать в Петербург, в Правление Российско-Американской компании, обращусь лично к его величеству императору Александру, добьюсь от них помощи и с божьим соизволением возвращусь на сии острова. А пока оставляю вас, господин Тараканов старшим над людьми нашими! Будь здоров, Тараканов!

…Итак, плывет по Тихому океану американская шхуна, ведомая опытным капитаном Лунсом. На борту ее Шеффер. Тают в дымке очертания Сандвичевых островов. Прощай, острова, полные неги и ласки… А может и не прощай, а только до свидания?!.. Ведь, впереди Кантон, потом на перекладных в Петербург, а там – Правление Российско-американской компании, министры, наконец, император Александр I! И кто знает, может, фортуна все же обернется к нему лицом?! Может, он еще и возвратится сюда, на Сандвичевы острова?!..

…Только на пару дней опоздал Коцебу, придя вторично в Гана-Рура, где он смог бы застать. Шеффера. Как бы повернулась тогда судьба нашего героя, – сказать трудно, но людям Шеффера приход Коцебу был более чем кстати.

Втягиваясь еще в гавань, на «Рюрике» увидели, что здесь на якорях стоят восемь кораблей. Шесть из них несли флаг Североамериканских штатов, на одном – флаг Камеамеа, восьмой же, принадлежавший Российско-американской компании, стоит на мели. Это и был злополучный «Кадьяк»!

На утро на «Рюрик» поднялся Тараканов. И вот что он рассказал Коцебу:

Не одобрял и не одобряю я действий Шеффера, уважаемый Отто Евстафьевич! Неправильно повел себя доктор на сих островах. Через то и подверглись мы величайшей опасности лишиться живота своего. Признаю за настоящее чудо, что во время побега нашего с Атувая убито средь нас только три алеута, ибо Томари, почитая нас своими злейшими врагами, легко мог многих из нас лишить жизни. А пока добрались сюда, в ГанаРура, сколько раз были мы на краю гибели из-за сильной течи в днище корабля. День и ночь откачивали мы воду, а она не убывала и только соизволением господним добрались мы сюда живы! А и здесь, что за жизнь у нас? Одна мука: денег нет, товаров для расторжки нет, помощи ждать неоткуда, нет и продовольствия, а бесплатно кто нам его даст? Беда, Отто Евстафьевич, да и только!

– К сожалению, уважаемый господин Тараканов, многим помочь вам не могу, разве только поделюсь с вами сухой треской, которую имею в достатке, разумеется бесплатно!

И действительно, Коцебу дал ее столько, что людям Тараканова ее хватило на полный месяц.

Попав в столь трудное положение, получив от Коцебу посильную помощь, Тараканов, зная, что помощь от Баранова может прийти очень нескоро, ищет выхода из создавшегося положения и находит его в полном соответствии с уставом Российско-Американской компании, именно в параграфах 264 и 265 этого устава.

В гавани Гана-Рура стояли два американских судна, принадлежащих Гебету. С ним-то Тараканов и входит в соглашение, согласно которому:

Гебет обязуется кормить и одевать алеутов в продолжение целого года и доставить их в Калифорнию.

В течение этого года алеуты обязаны будут промышлять на прибрежных островах у побережья Северной Америки бобров и других морских зверей.

По истечении года Гебет доставит их на Ситху, передаст Компании и половину добытых бобров. Другая половина достанется Гебету, в возмещение его расходов.

Так, за разбитые горшки в конце концов заплатили не те, кто эти горшки бил, а те, кто не по своей воле были втянуты в сомнительное с самого начала предприятие, то есть простые люди.

IV

Итак, на Сэндвичевых островах крах! Шеффер в Кантоне, но здесь он не задерживается и на первом же судне, отходящем в Европу, отправляется в Петербург.

…Петербург. Правление Российско-американской компании. Ознакомившись еще с первыми реляциями Баранова и Шеффера, Правление и Совет Компании 20 августа 1817 года направляют Шефферу инструкцию «О защите короля Томари от других островных владельцев, ежели токмо оные случатся не по влиянию какой-либо европейской нации, или не от нее самой, о уважении сего короля столько, сколько требует образ его жизни». Обратите внимание: «защищать» Томари не безоговорочно, а только при условии, если не затронуты интересы другой стороны (Камеамеа или какой-нибудь европейской державы).

Послав эту инструкцию Шефферу, Правление Компании доносит о нем императору Александру I и 25 августа 1817 года Александру докладывается «просьба» Томари о принятии его под русское покровительство. Так как дело о покровительстве Томари деликатное и без канцлера Нессельроде не обойтись, 19 ноября 1818 года Совет Компании ставит его в известность о гавайской акции и о фактическом положении вещей (это еще до того, как Шеффер потерпел на Гаваях крах).

Однако Нессельроде не приходит в восторг, не умиляется и не поддерживает своим авторитетом это предприятие. Разумеется, не потому, что его ангельская душа против таких «покровительств», нет, этого шеф-повара русской дипломатической кухни беспокоят совсем другие соображения и расчеты. Как ни могущественна была Россия после разгрома Наполеона I и как ни велико было ее влияние в знаменитом «Священном союзе» – все же вступать в несомненный конфликт из-за далеких Сэндвичевых островов с Англией и с США, противодействие которых Россия обязательно встретит, она не могла.

– Ваше величество, – почтительно докладывал императору Нессельроде, – нужна в сем деле осторожность, тем паче, что в случае конфликта с державами из-за этих островов, кто его знает, что будут говорить и что будут делать «сердечные друзья» вашего величества, – император австрийский и король прусский!.. Пути господни неисповедимы и, вдруг, господь бог надоумит любезных братьев вашего величества переметнуться на сторону Англии и бостонцев?

– Да, да! – кивает головой Александр I.

И вот, по совету Нессельроде и с согласия Александра I, министру внутренних дел Козодавлеву 24 феврали 1818 года пишется письмо: «…Государь император изволил полагать, что приобретение сих островов в добровольное их вступление в покровительство не только не может принести России никакой существенной пользы, но, напротив, во многих отношениях сопряжено с весьма важными неудобствами. И потому его величеству угодно, чтобы королю Томари, изъявя всю возможную приветливость в желание сохранить с ним приязненные отношения, от него помянутого акта (то есть о покровительстве) не принимать».

Ясно? Вполне. Никаких протекторатов, никакого покровительства, а тем паче – захватов!..

Не забудем, что все это происходит в то время, когда Шеффер после краха на Гаваях спешит в Кантон, а оттуда в Петербург.

Как же реагирует на этот осторожный совет Правление Компании?

Компания предлагает Баранову вызвать Шеффера в Ново-Архангельск и оттуда направить его в Петербург для доклада. Попросту говоря, отозвать его с Гаваев, тем более, что Совету стали известны и слова Нессельроде о Шеффере, сказанные в том же письме к Козодавлеву.

«…донесение, полученное от доктора Шеффера доказывает нам, что необдуманные поступки его дали уже повод к некоторым неблагоприятным заключениям…»

Не зная еще дальнейших событий на этих островах, Компания возбуждает перед императором ходатайство об оказании Томари царской милости. В ответ на это ходатайство, ответив в феврале 1818 года отказом на просьбу Томари о покровительстве, 5 августа того же года Александр I жалует тамошнему владельцу Томари золотую медаль на анненской ленте для ношения на шее с надписью: «Владетелю Сандвичевых островов Томари в знак дружбы его к россиянам», а также подарки: кортик с приличной оправой и кармазинный плащ с золотыми кистями и такими же позументами.

Было это 5 августа, а три дня спустя, 8 августа, Правлению сообщается об аннулировании пожалованной Томари грамоты. Спустя еще пять дней, 13 августа, Правление Компании уже сообщает министру внутренних дел, что от Шеффера получено писанное в Макао еще 20 сентября 1817 года письмо, в котором сообщается, что «через политические обстоятельства принуждены были русские оставить остров Атувай и что сам он направляется в Петербург». А посему просьба Компании приостановить изготовление золотой медали и прочих подарков, предназначенных для Томари.

Тем временем Шеффер, медленно поспешая, все же добирается на попутных кораблях до Петербурга и начинает обивать пороги Компании и министерств, пытаясь добиться аудиенции у императора.

Настанет день, когда он предстанет перед Александром I и почтительно вручит ему всеподданнейшую записку, в которой развивает свои проекты закрепления и использования этих островов. И вот чем он пытается соблазнить императора:

Острова сии, ваше величество, очень полезны вам, государь, в отношении выгод физических, выгод торговли, выгод политических. На островах сих можно и необходимо развести плантации хлопка, ибо почва на оных островах настолько плодородна, что сам я, верный слуга вашего императорского величества, собирал с десяти сажен земли по три с половиной пуда «чистой бумаги» (то есть хлопчатобумажной пряжи). Уверяю вас, государь, что урожай хлопка на сумму не менее четырех миллионов пиастров в год гарантирован; гарантирована также и возможность покрыть не менее половины потребности в бумаге. Почтительнейше докладываю, что на оных Гаваях целесообразно завести мануфактуры, развести овец мериносовых, развести и шелковичного червя и шелковичное дерево и даже построить шелковые фабрики, равно как и заводы по переработке сахарного тростника!..

Вот как сладко пел гавайский соловей Егор Иванович Шеффер и в докладных записках И на аудиенции у императора Александра I.

Я вам пишу, чего же боле?! – может воскликнуть герой нашего повествования, наш Шеффер, – так дайте же мне, ваше величество, корабли, людей, оружие, и у ног ваших, государь, положу я оные Сандвичевы острова со всеми их произведениями, королями и прочими потрохами!..

Увы! Не поняли чин. уши, эти бумажные души из министерств иностранных и внутренних дел, всех стремлений души шефферовой, его забот и попечений о благе России, благородных и бескорыстных, – ведь он, Шеффер, даже не русский подданный! А император! Неужели и он не понял Шеффера? Увы! Устами, а, вернее, пером Нессельроде и он отвергает его, Шеффера, столь соблазнительные прожекты!

Все! Конец! И чтобы в этом не было никаких сомнений, Александр I в письме министру Козодавлеву от 24 июня 1819 года пишет следующее:

«Что касается до намерения Компании стараться о восстановлении с этими островами дружественных сношений, то одобряя оное и желая полного успеха, его императорское величество (это от его имени пишет Нессельроде) уверен, что при благоразумных распоряжениях и осмотрительном выборе со стороны ее правления скромных и осторожных по делам исполнителей, Компания приобретет сиими средствами с большей благонадежностью те же выгоды и пользу, коих ожидает от непрочного сими островами обладания».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

После бегства с Гаваев Шеффера, Компания не сразу отказалась от планов использования этих островов как базы для снабжения «русской Америки». Ошибки Шеффера были учтены, тактику надо было менять. «Если бы сей поверенный Баранова, – пишет один из директоров Компании Хлебников, – не с таким жаром принялся за дело, а был осмотрительнее и осторожнее, то пользуясь с умеренностью и умением обстоятельств, остался бы сперБа владельцем небольших плантаций на Овагу и Атувае, а после мог бы, сообразно силам и обстоятельствам, упрочить, а не увеличивать оные»…

Составлялись проекты, докладные, «мнения» Правления и прочее на разные варианты. Соответственно с этим и Баранов не прекратил сношений с Гаваями, направляя туда в разное время свои суда. В частности, в 1819 году туда был направлен бриг «Бутус», капитан которого имел поручение встретиться с Томари. Но уж очень, видать, Томари был настроен против Шеффера, к тому же перекупленный американцами, давшими большую цену, нежели Шеффер, Томари не мог отвернуться от своих новых «благодетелей».

Как сложилась судьба Камеамеа I и его государства? После бегства Шеффера этот незаурядный правитель Гавайских островов прожил недолго. Умер он в 1819 году в возрасте 82 лет, оставив сыну своему, правившему под именем Камеамеа II, государство, признанное великими державами. Однако, независимость Гаваев продолжалась недолго. Проникновение американцев на острова все более и более усиливалось, зависимость от них архипелага все более и более увеличивалась, и в 1894 году при третьем короле Гаваев – Камеамеа III острова были присоединены к США, ныне они составляют их 50-й штат.

А что же сталось с нашим Генрихом, неудавшимся королем Гавайским? Неужели он опять превратился в скромного врачевателя, снова вернулся к ланцетам, пинцетам, стетоскопам и прочим «доспехам» медицинской братии? Или вновь стал полицейским врачом? Нет, все это уже не для него! Слишком высоко залетел он, чтобы вновь раствориться в общей массе лекарей, стать заурядным служащим в какой-то конторе Медицинской Коллегии!..

Куда же деваться бедному предпринимателю? Куда податься? Эй, господа короли и императоры, – кому нужен наемник, кондотьер XIX столетия, облаченный в тогу медикуса?! Он здесь, вот он, готовый предложить любому из вас, господа короли и императоры, свою тогу, свою ншажонку, свой ум, свои руки, всего себя. Только, Христа ради, дайте ему работенку!

…О радость, не перевелись еще на свете хорошие императоры! Есть па свете добрые христианнейшие монархи, которым нужны Шефферы. Ну что ж, от него Россия и император ее отвернулись? Тем хуже для них. А вот император Бразилии Дон-Педро I оценил его, Шеффера! И вскоре мы видим нашего Генриха уже в амплуа лейб-медика (снова лейб-медик) этого первого из императоров Бразилии. И не только лейб-медик, но и снова – советник! Милостивый Дон-Педро щедро, от всего сердца, награждает своего доктора, друга, советника. Он жалует ему титул графа Франкендальского, доверяет ему важнейшие поручения и даже посылает в Европу вербовать для личной гвардии волонтеров.

Вот как снова вознесся наш Генрих!

Его сиятельство граф Генрих Франкендальский помер в 1831 году.

Беспристрастная история воздала каждому из героев нашего повествования должное по его заслугам. До сих пор не померкла слава знаменитых оусских мореходов Лазарева и Коцебу. Не забыт потомками и Баранов, вошедший в историю нашей Родины как один из «Колумбов русских». Не исчезла память и о Камеамеа I.

Память же о Генрихе Шеффере не пережила самого Шеффера, она умерла вместе с ним. И если мы вспомнили о нем в нашей повести, то лишь потому, что этот малоизвестный широкому кругу читателей эпизод с деятельностью Шеффера на Гаваях, интересный сам по себе, дал нам повод сопоставить нравственные качества участников нашего повествования: Баранова, Лазарева, Коцебу, Камеамеа I, с одной стороны, и Шеффера – с другой. Личность несомненно незаурядная, предприимчивый, целеустремленный, умеющий войти в доверие незаурядных исторических деятелей, Шеффер оставался кондотьером, человеком без родины, ради собственной наживы предавшим интересы связанных с ним людей.

Михаил Рыбаков
Жемчужина «Монте-Кристо»

Жемчужина напоминала большую горошину. Огромную голубую горошину, выросшую в сказочном стручке. Она матово поблескивала на черном бархате и походила на кусочек голубого неба над Амурским заливом. Коробочка с жемчужиной лежала в дубовом, окованном позолоченной медью ларце.

И здесь же находился еще один предмет – небольшой пистолет…

– Соседство удивительное, но в какой-то степени объяснимое, – сказал старый чекист Иван Андреевич Колосов, показавший мне находку, обнаруженную при сносе старого ветхого домика на одной из бывших окраин Владивостока. – Немало прошло времени с тех пор, когда мне с двумя товарищами пришлось идти по следу этой жемчужины. Но не забываю те дни. И памятка есть…

Иван Андреевич отвернул рукав рубашки и показал темноватый шрам у локтя.

– Примерно в конце 1922 года, – начал рассказ Колосов, – вызвали меня в управление, которое занималось охраной порядка в только что освобожденном от интервентов и белогвардейцев Владивостоке. В этом нет ничего особенного. Много наших ребят из Народно-революционной армии, из партизанских отрядов было призвано туда служить. Положение в городе было не из легких. На первых порах и грабежи, и налеты бандитские, и поджоги – все было. В районе «Мильонки» – кварталов, прилегавших к знаменитому Семеновскому базару, в то время были еще и игорные дома, там можно было увидеть специалистов по провозу контрабанды, сюда приходили курильщики опиума и просто всякие мошенники, не успевшие сбежать белогвардейские офицеры.

Словом, надо было с первых же месяцев после освобождения Владивостока от белогвардейцев и интервентов произвести в этих темных местах основательную чистку.

К начальнику управления нас вызвали втроем. Все мы знали очень хорошо Владивосток, хотя судьба наша была разная.

Илья Жилин – солдат русского экспедиционного корпуса– побывал во Франции, сражался в Шампани. Кайзеровская пуля поранила его, попал во французский госпиталь. И там очень быстро научился говорить пофранцузски. А потом было полное приключений возвращение на родину. Почти пять лет воевал в партизанских отрядах, бил интервентов.

Семен Коровин при случае любил ввернуть в разговоре английское словечко, – а то и целую фразу. Английский язык он знал неплохо. Сказалось плавание на зверобойной шхуне, почти весь экипаж которой во главе со шкипером состоял из англичан и американцев. Хоть англичанином его и не прозвали, но многие завидовали его знанию языка.

Где я изучил японский – рассказывать долго. Писать-читать не мог, а вот разговаривать – случалось. Еще мальчишкой пришлось работать посыльным при японском банке.

Сначала думал, что никогда ни одного слова не пойму. А потом, оказалось, понимаю. Японские служащие удивлялись, а русские – поощряли.

– Создается особый отряд по борьбе с очень опасной шайкой преступников, – начал свою речь начальник управления. Глаза у него были такие внимательные, спокойные. Только иногда уж очень сильно вдруг загорались. А слова произносил тихо, но так, что невольно в них все вслушивались очень внимательно. – Вас собрали не случайно, – продолжал он. – Дело требует осмотрительности, смелости, дерзости, а главное – знания языков. Мне вот подсказали, – начальник улыбнулся, – что среди бойцов настоящие полиглоты есть. Поэтому вас и вызвал. Только условие – ваше согласие на новую должность обязательно. Ведь вместе с согласием вы даете особую клятву хранить все в такой строгой тайне, что даже отцу с матерью не должны говорить, чем занимаетесь.

Так началась наша работа. С виду не трудная. Кем мы только не были: водоносами, артелью сапожников, продавцами пирожков, перевозчиками, носильщиками на вокзале, матросами, грузчиками, почтальонами… Приходилось встречаться с самыми различными людьми. Вот где выручило знание языков.

Скоро мы напали на след хитро замаскированной шайки грабителей и фальшивомонетчиков. Были в то время и такие.

В городе после изгнания интервентов еще были в ходу японские иены. Так вот, начали появляться среди них такие мастерски сделанные подпольными валютчиками деньги, что отличить их от настоящих было очень трудно. Дело было, видать, поставлено широко.

Ниточка потянулась к одной из частных контор, каких в то время было множество. Занимались они всяким мелким бизнесом, но обычно эти конторы быстро прогорали и исчезали, а на их месте возникали новые. В первое время у городских властей просто руки не доходили до всех этих «коммерческих предприятий».

Тут как раз время упомянуть о малоприметной экспедиционной частной фирме «Почтовые услуги», которая располагалась в полуразвалившемся домике, сейчас снесенном, который выходил своим фасадом на главную улицу. Наискось от него возвышались резные колонки и башенки универсального магазина Кунста и Альберса, удравших от революции в Бельгию. Домик, в котором находилась контора «Почтовые услуги», хотя и был маленьким, но имел много запутанных ходов и коридоров, закоулков и дверей, чердаков и самых настоящих подземелий-погребов. Стоял он на бойком месте и, надо сказать, прибыльным стало для хозяев их «дело».

В то время почтовую связь с центральными районами страны еще не восстановили. Этим воспользовались разные темные людишки. Быстро организовали контору, стали принимать посылки и другие отправления от частных лиц. Пошла писать контора. Надо сказать, что клиентов у нее было немало. Ведь во Владивостоке после бегства белогвардейцев осталось много их семей, которые вдруг оказались на другом конце России. У всех были на западе знакомые, родственники, единомышленники, и все они никак не могли осознать того факта, что Советская власть пришла навсегда и окончательно.

Большинство собиралось как-нибудь удрать за границу или возвратиться в Москву, Петроград… У всех таких «туристов» сохранилось немало золотых империалов, платиновых пятерок с изображением последнего российского императора, колец из благородного металла, были припрятаны на черный день брильянты, изумруды, рубины… Везти с собой через всю страну такие ценности боялись: мало ли что в дороге случится… И вот в «Почтовые услуги» стали приносить посылки со старыми салопами и шляпами, потертыми чиновничьими шинелями и гимназическими формами. Посылали томики стихов и толстые фолианты, переплетенные в телячью кожу.

Многие из этих посылок имели добрую «начинку». В переплетах книг укрывались золотые монеты. Вместо пуговиц у салопа были пришиты обернутые в сукно платиновые пятерки. В потрепанных куклах зашивались драгоценные камни… Немало таких посылок благополучно дошло до адресатов. Но потом все переменилось. По-прежнему где-нибудь в Москве в квартире на Тверской или у Никитских ворот получали посылку из Владивостока, и письмо, где отправители просили перешить у старого салопа пуговицы… Только пуговиц-то драгоценных уже – ищи, пропали!

Разумеется, никто из пострадавших и не думал обращаться к властям за помощью. Раскрылось дело случайно. Один знаменитый доктор послал свои вещи родственникам и среди всякого старья положил серебряный стетоскоп. Да при этом имел неосторожность упомянуть в письме, чтобы его хранили как зеницу ока – дареная была вещь. Мошенники, так водится, посылку вскрыли и не удержались, изъяли стетоскоп. Доктор, получив известие, что вещь пропала, всполошился, пожаловался городским властям. Ему сказали: разберемся…

И примерно в то же время произошел забавный случай на границе. Молодые красноармейцы – первые наши пограничники отлично несли службу. А трудно было очень. Ведь совсем еще недавно в этих местах стреляли, да и после того, как белогвардейщина скрылась по ту сторону кордона, выстрелы еще часто гремели. Это отбивались от бойцов контрабандисты. Но в тот вечер, как мне рассказывали, на границе было тихо. Только под вечер наряд задержал странно одетого пожилого человека. Был он в какой-то широченной черной хламиде и широкополой коричневой шляпе из мягкого фетра. Лицо незнакомца было одутловатое, но носило следы одухотворенности, изъяснялся задержанный с достоинством и охотно отвечал на вопросы.

– Я профессор Грегорио, художник-портретист, гравер, закончил Петербургскую Академию художеств.

Его слова подтвердили только… две кисточки, обнаруженные в бездонном кармане черной хламиды. Никаких документов, ни денег, ни ценностей у «профессора» обнаружено не было.

Потом, во Владивостоке, «профессор Грегорио» – будем называть его этим именем – покаялся в своих «грехах» и поведал трагикомическую историю своей «одиссеи». Был он действительно способным художником-графиком, гравером. Долгое время работал на Монетном дворе, рисуя разные памятные медали. Революция подхватила его и закинула в далекий Владивосток. Здесь безвестный художник Петров стал «профессором». Оргии по ресторанам с белогвардейскими офицерами сменялись тайными встречами с представителями крупных воровских шаек. Этот скользкий путь привел его к фальшивомонетчикам, которые, пригрозив робкому «профессору», заставили его работать на них. Тогда и стали появляться в обращении японские иены, которые были по отзыву специалистов «лучше настоящих».

Подпольный «монетный двор» и воровской «эмиссионный банк» работали вовсю при меркуловщине, при воеводе Дитерихсе, но при Советской власти им работать не пришлось. Первым взбунтовался «профессор Грегорио». Чтобы не получить пулю от своих же «друзей», он счел за лучшее перейти границу, плохо представляя, как это делается и что он будет делать без гроша в кармане в чужой стране.

Он чистосердечно поведал, что бывшие фальшивомонетчики нашли новую «жилу», орудуя в «Почтовых услугах»…

Наша троица – я, Жилин и Коровин сумели устроиться в эту контору «почтальонами». Разумеется, никто и не предполагал, что один из почтальонов знает французский, другой – английский, а третий – японский язык. Немного нам понадобилось времени, чтобы изучить в «конторе» каждую щель. Правда, в некоторые помещения никого никогда не пускали. Тем не менее скоро все было подготовлено для операции.

Кто его знает, может я перестарался, только глава «фирмы» полуфранцуз, полурусский – Андре Перов – решил, очевидно, привлечь меня к тайным делам. Однажды он меня позвал в свой кабинет и стал рассказывать про свою жизнь. Внимательно всматриваясь мне в лицо, мошенник любезно показывал любопытные вещи, которых много было у него в кабинете: японские миниатюры и статуэтки, необыкновенную английскую трубку, французские открытки с видами на Нотр-Дам и Эйфелеву башню, огромные моржовые клыки с картинами чукотских мастеров, миниатюрные парусники из слоновой кости, таинственные сердоликовые печатки, красивые морские раковины.

Потом он достал из секретера небольшую коробку. В ней лежала всего одна голубая жемчужина. Красоты необыкновенной. Да что рассказывать – вы ее только что видели… Да-да, это та самая. Потом при мне он принес из соседней комнаты ларец из дуба и положил в нее маленькую коробочку с жемчужиной.

– А чтобы она не пропала, вместе с ней будет лежать и это, – сказал Андре, – укладывая в ларчик никелированный с перламутровой рукояткой пистолетик «монте-кристо». – С виду игрушка, а на самом деле любому «бульдогу» не уступит. Сделана на заказ…

Он долго пытливо смотрел на меня, бесстрастно выслушивая мои непритворные слова удивления и восхищения. Но в тот раз он и не предложил мне ничего конкретного. Насторожило его, очевидно, мое неосторожное восклицание, когда я рассматривал один рисунок знаменитого японского художника. Свой восторг я непроизвольно выразил по-японски…

Операцию по задержанию преступников подготавливали тщательно. С помощью «профессора Грегорио» мы составили полный план всех помещений со всеми выходами, «расписали» обязанности. Учли, что бандиты вооружены. Когда я рассказал про жемчужину и «монте-кристо», было решено дополнительно по этому поводу допросить «профессора». Он показал следующее:

«Гражданин следователь. Мне как художнику и знатоку драгоценных камней часто доверяли производить экспертизу вещей, которые оказывались в руках у Андре и его сообщников. Однажды при „осмотре“ посылок наш шеф обратил внимание на тяжелый ящик, вес которого по сравнению с размерами показался подозрительным. Его, конечно, вскрыли… Среди вещей, которые не представляли ничего интересного, была фарфоровая статуэтка, полая внутри. Отверстие ее владельцы хорошо залили гипсом. Пришлось сделать вскрытие… Внутри оказался голубовато-серый жемчуг высокого качества. Все показывало на то, что он местного происхождения…

Дело в том, что жемчуг японский, добываемый из морских жемчужниц – пинктад и птерий – обычно розоватого оттенка. А перлы из пресноводных приморских жемчужниц – голубоватые, а иногда и дымчатые. Отдельно, завернутая в тонкую рисовую бумагу лежала большая жемчужина небесно-голубого цвета с палевым отливом. Может быть, она была добыта на Уссури… Там есть старательские артели. Наш шеф окрестил жемчужину в честь героя романа Дюма – „Граф МонтеКристо“. Этот перл такой величины и красоты, что намного превосходит по ценности перлы, добываемые у берегов Хонсю».

Показания «профессора Грегорио» заставили нас задуматься. Тревожное предчувствие овладело мной. Я все рассказал начальнику управления о своем промахе, он, разумеется, крепко отчитал меня. Решено было ускорить операцию. В тот же вечер наряд оперативников– таких же молодых парней, как и мы с Ильей и Семеном, незаметно оцепил дом «Почтовых услуг». Была стрельба, преследование бандитов по запутанным ходам и закоулкам. Когда мы проникли в подвал под домом, нам показалось, что сбылись сказки о пещере сокровищ. В ящиках и сундуках были золото и серебро, меха и шелк, старинные рукописные книги в металлических, украшенных финифтью переплетах, драгоценные камни, медальоны, браслеты, кольца и другие ценности.

Но жемчужины Монте-Кристо нигде не было.

Главарь бандитов в перестрелке был убит и унес тайну жемчужины с собой. Куда отправился путешествовать ларец – можно было только гадать. Было подозрение, что она укрыта на тайной квартире, адрес которой не был известен никому…

Колосов долго молчал. Потом сказал:

– Не отделался я так просто. За то, что узнал тайну жемчужины, Андре меня сразу же хотел устранить. Поэтому при перестрелке он успел ранить меня из своего браунинга. Говорили, что рукой не буду владеть, но все обошлось. Часто вспоминал я о большой голубой жемчужине. А потом новые дела как-то отодвинули минувшие события.

В те годы у чекистов дела было много. Надо было защищать молодую Советскую власть. Минуло всего несколько лет после того, как был освобожден Владивосток, а жизнь забурлила в порту, и на Дальзаводе, и на железной дороге. Исчезали всякие частные лавочки. Но еще существовал в ту пору знаменитый Семеновский базар. Все еще много всяких случайностей подстерегало неосторожного пешехода, пробиравшегося поздно ночью через лабиринты «Миллионки».

Но с годами Владивосток преображался. Мне и моим товарищам было удивительно наблюдать, как исчезает старый город с его трущобами, всякими Нахаловками, полуразрушенными домишками. Новое уверенно входило в жизнь города. После Великой Отечественной войны исчез Семеновский базар. Через несколько лет здесь вырос замечательный стадион. А потом начали застраиваться бывшие слободки. На месте подслеповатых домишек поднялись девятиэтажные, двенадцатиэтажные громады, Дворцы культуры и спорта. В порту швартовались суда, которые и не снились старым мореходам.