Текст книги "Полундра"

Автор книги: Виктор Делль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Становление

Хорошо тогда Леня сказал: «Где солнце, там и тень». Просто. Солнце и тень. Они же всегда вместе. Как собака с хвостом, как человек со своими заботами… Заботы наши не отряхнешь, от них не отделаешься. Сколько человек живет, столько его и одолевают заботы. Я не исключение из правил. Одна забота была, одна печаль – попасть на корабль. Теперь новые одолевают. Главная – найти место в общем строю. Беспокоит меня история, в которую я влип из-за Гришки Боева. Отвечать придется. Когда? Вот уже неделю мы снова в море. Еще один шторм мне пришлось пережить. Перенес. Почти не мутило. Привыкаю. Во время качки все реже думаю о том, что качает. После шторма наступил штиль. Как, в жизни. Солнышко выглянуло, потеплело. Очень тепло. А ведь на носу ноябрь.

Понедельник в нашей жизни день особенный. С утра до обеда политзанятия. Обычно их ведут командиры боевых частей. На этот раз занятие общее, ведет его Крутов. Назвал тему.

– С сегодняшнего дня мы несколько меняем форму наших занятий, – говорит Крутов. – Отныне, раз в месяц, мы станем не только проверять ваши знания, но и говорить о том, что наболело, что мешает нам в становлении коллектива.

– Мы здоровы, – раздался голос. – У нас ничего не болит.

Моторист Вася Вакуленко говорил, его голос.

– Вы так думаете, Вакуленко?

– Так точно, товарищ капитан-лейтенант, – встал моторист.

– Сидите, – разрешил Крутов. – Как бы мне хотелось, чтобы ваши слова, Вакуленко, подтвердились. Факты, к сожалению, говорят об обратном.

Интересное начало, по лицам видно. Нет ни одного матроса, который бы пристраивался вздремнуть, как это бывало раньше.

– Видите ли… Флот силен не только новейшей техникой, все возрастающей мощью, совершенством кораблей. Наш военно-морской флот силен еще и своими вековыми традициями.

Крутов спокойно начал разговор. Вроде как о житье-бытье собрался потолковать.

– Одна из флотских заповедей гласит: сам погибай, но корабль выручай. Слова этой заповеди наполнены глубоким содержанием. В море не окопаешься, не притаишься для одиночных действий. Каждый человек в море до тех пор боеспособен, пока жив, не потерял хода корабль. Этому святому правилу подчинена ваша учеба, ваши тренировки. Вы что-то хотите сказать, Вакуленко?

– Да.

– Говорите.

Вакуленко всегда что-то скажет. Он и на палубе всех заводит, любит спорить. Ему сейчас просто неймется.

– Не знаю, как кто, товарищ капитан-лейтенант, но мне с самой гавани снится один и тот же сон. И только я начинаю свой родной Ростов во сне разглядывать, звучит сигнал тревоги. Ни разу не удалось досмотреть сон до конца. А все почему? Тренировки.

– Ты в темпе сон смотри!

– Продолжение каждый раз заказывай!

– По сериям разбей!

Оживились. Кто что советует.

– Да. Тренируетесь вы много, – соглашается Крутгов. – Но в том-то и дело, что не одними только тренировками достигается мастерство. Наивысшей боеспособности добивается та команда корабля, в которой создан здоровый климат, высоко развиты чувства товарищества, взаимовыручки.

Сейчас Крутов перейдет к фактам. Каждый это понял, каждый примеряет слова замполита к себе. Кто за спины прячется, кто спокойно сидит. Мне немного не по себе. Что-то я сделал не так в той истории с Боевым. Все мы в той истории поступили не так. Хотя угрызений совести я не чувствую.

– Вы напрасно отводите глаза, Боев, – говорит замполит. – Я специально просил командира корабля не применять к вам дисциплинарных взысканий, не наказывать остальных участников шлюпочного похода. Я хочу, чтобы мы все вместе разобрались в случившемся, дали оценку этому чепе. Для того чтобы впредь у нас на корабле подобного не происходило. У кого какие вопросы, кто хочет высказаться по этому поводу, прошу…

Необычные слова говорил замполит. Как это сами? Есть начальство, ему виднее. Всегда так было. Провинился – получи сполна. Какие могут быть вопросы? Когда это случилось, все матросы обсуждали событие между собой. Гришка, говорили, гад, всех подвел, старшину в особенности, но не продавать же было его. Есть на флоте еще одна заповедь: сам погибай, но товарища выручай.

– Я, конечно, выскажу свое личное мнение, – встал Вакуленко, – не оправдываю я Боева, но ребята поступили честно.

– В чем?

– В том хотя бы, что вину Боева взяли на себя. Не получилось – другое дело, – объяснил Вакуленко, – в том сам Гришка виноват, но ведь это и есть товарищество.

Вакуленко литой. Похож на заготовку металлическую. Форма облегает его плотно. И прямой, как стержень. На его стороне авторитет. Он моторист первого класса. Двигатель знает так, что с закрытыми глазами на слух может определить любой дефект. С ним считаются. Если что где случается, его и на другие корабли вызывают. От знаний своего дела у него уверенность в себе. Он с достоинством держится.

– Начальство тоже любит палку перегибать, – говорит Вакуленко. – Велика беда – бутылка водки. Скоро праздник. Может быть, Боев решил себя доппайком обеспечить на праздничные дни?

– Может быть, – соглашается Крутов. – Кто еще так думает?

Слово берет штурманский электрик Володя Канарейкин. Шустрый, торопливый человек, худой до звона, постоянный выступающий на всех собраниях и занятиях, он во всех случаях сторону начальства держит.

– Есть такое слово на военной службе – не положено, – частит скороговоркой Канарейкин. – А раз так, то здесь и обсуждать нечего. Сказано – нельзя, по-другому и быть не может. Мы не должны нарушать устав.

– Канарейкин святее бога!

– Ты ж не в клетке, чего распелся!

– Во даёт!

Канарейкина не так-то просто сбить. Он всегда до конца договорит. Заканчивает он в том смысле, что случай этот из ряда вон выходящий, и мы должны осудить и сам факт, и поведение всех гребцов.

– Кто еще что скажет?

Молчат матросы. Пошумели и стихли.

– Канарейкин, вы серьезно считаете, что случай этот из ряда вон выходящий?

– Да.

– Но он не единственный. В последнее время подобные чепе становятся все чаще. Такие чепе в самостоятельный ряд выстраиваются, как же быть? Не случайно же мы решили поговорить на эту тему на политзанятиях. Положение-то тревожное…

Не ожидая такого поворота, Канарейкин молчит. А Крутов советует нам задуматься. Жизнь крутой вираж в сторону улучшения заложила. Продовольственные карточки отменили. Теперь сколько есть денег, столько и можешь покупать еды. Не только еды. Моряки переводы стали получать от родителей. Не все, конечно, но есть и такие. Отсюда и сложности появились. То там, слышишь, напились, в другом месте по пьянке подрались. Молодежи много на кораблях, команды постоянно обновляются. Крайности – эти выпивки и прочие нарушения, но они есть, не так уж и редки, просто от них не отмахнуться.

– Седьмого ноября каждый матрос получит к обеду праздничную норму: сто граммов водки или двести граммов вина, – говорит Крутов. – Так было и раньше. Была еще и фронтовая норма. А теперь представим себе, Вакуленко, как подействует на Боева доппаек, которым он хотел себя обеспечить. Скажите, только откровенно, после такого доппайка Боев останется боеспособным?

Нет – это все подтвердили.

– Но ведь праздник, почему и не расслабиться? – не сдавался Вакуленко.

– Вот мы и подошли к сути, – сказал Крутов. – Суть эта заключается в следующем. В сорок первом году началось на рассвете воскресного дня. Не дали нам фашисты расслабиться. Я был в тот день в Севастополе. Флот достойно встретил гитлеровских летчиков – первая атака была отбита.

– Значит, что же получается, – то ли спрашивал, то ли рассуждал Вакуленко. – Ребята поступили не по-товарищески, прикрыв Боева?

– Да, – подтвердил Крутов.

– Они должны были заложить Боева?

– Нет.

– Не понимаю, – сказал Вакуленко.

Я тоже многого не понимал. Я впервые присутствовал на подобном занятии. Всегда как было? Офицер говорит, мы слушаем. Нас спрашивают, мы отвечаем. И темы были всегда строго определенные, от них мы не отходили, учились по конспекту руководителя группы. Здесь же совсем другое дело…

– Хотите знать, как бы я поступил на месте старшины Воробьева, юнги Белякова, других гребцов? – спросил Крутов.

Ну и поворот…

– Я бы тоже не пошел докладывать, а выражаясь вашими словами, Вакуленко, закладывать Боева. Но я бы и заставил Боева сознаться в содеянном. Вот в чем разница между ложным товариществом, укрывательством и честным поведением человека. Подвел коллектив – не ищи лазеек, сам ответь за свои поступки. Дело товарищей – защитить тебя или отвернуться. Именно в такой постановке заключается зрелость коллектива.

Крутов вроде ты с Вакуленко говорил, но его слова касались всех нас. Слушали замполита внимательно.

– Как у вас просто получается, – возразил Вакуленко. – Разве есть защита от гнева начальства? Каждый сверчок должен знать свой шесток, есть такая старая истина.

– Не согласен, не принимаю ваших слов, – твердо сказал Крутов. – Вы знаете, Вакуленко, цену своим рукам, цену своего авторитета. Вот и рассудите. Если каждый матрос достигнет такого же мастерства, какого достигли вы, с мнением таких матросов станет считаться командир?

– Командиры тоже разные бывают.

– Правильно. Но чем выше авторитет команды, тем сложнее командиру. Командир, если он не находится на должном уровне, тоже должен подтягиваться. А это уже взаимосвязь. Только так происходит становление команды и командования, только так рождаются настоящие экипажи боевых кораблей, каждый член которого осознанно дисциплинирован. Боев, – второй раз назвал Гришку замполит. – Вы понимаете хотя бы смысл этих слов?

– Так точно, товарищ капитан-лейтенант, – выскочил из-за чьей-то спины Боев.

Крутов поморщился. Слишком легко согласился Боев. Выходит – не дошло до Боева.

– Туго вы понимаете, Боев, – говорит Крутов. – Но разобраться во всем, о чем мы здесь сегодня говорим, вам придется. Проще было бы, конечно, списать вас с корабля. Командир настаивал именно на таком варианте. Но за вас приходили ходатаи. Это я уже для вас говорю, Вакуленко, об авторитете команды. Тот, кто приходил, считает, что из Боева может получиться хороший матрос. Или они ошибаются?

– Нет, почему же…

– Гришка шустрый парень, только в нем стержня нет.

– Его продраить как следует, он, возможно, и заблестит.

– Грачев! – вызывает замполит. – Вас это тоже касается. Вам с Боевым надо вместе задуматься о сегодняшнем разговоре.

– А я что? – Грачев тоже прятался за спинами. – Я водку не покупал.

Матросы засмеялись. Грачева многие поняли. Ему лишь бы от себя удар отвести.

– Дело не только в водке, – говорит Крутов. – Служите плохо. Нерадиво служите.

– Товарищ капитан-лейтенант, Котов на корабле останется? – неожиданно спросил Вакуленко.

Судьба Котова интересует многих, это я уже заметил. На корабле не любят сачков, тех, кто прячется за спинами товарищей. Но если у человека по-настоящему не получается, к такому человеку отношение сочувственное. Вначале над Котовым смеялись. Но потом увидели, что Котову действительно тяжело. Котов согласен отсидеть на гауптвахте, лишь бы в море не идти. Это уже тот предел, который может вызывать лишь сочувствие. Перед каждым выходом в море Котов норовит улизнуть в порт. Крутится возле комендатуры. Как только появляется комендант – лезет ему на глаза. Пройдет так, чтобы комендант обязательно его заметил. Развяжет предварительно шнурки на ботинках, ремень набок сдвинет – не матрос, а черт-те что. Пройдет мимо коменданта и не поприветствует… Для коменданта такое поведение матроса, как для быка красный цвет. Комендант в голос. Он гонять начинает Котова, а Котов ему еще и дерзит. В итоге – гауптвахта. Комендант уже шалеть начинает, когда видит Котова. Опять, мол, ты. Но и не сажать не может. Ему авторитет свой держать надо. А Котову на гауптвахте, выходит, не хуже, чем в море.

Недавно и вовсе чепе произошло. В последний раз перед выходом в море Котову не удалось сбежать в порт. Он с нами в море вышел, и этот факт чуть было к трагедии не привел.

Лично я уже давно понял, что от качки спасает работа. Чем тяжелей, тем лучше. Но на Котова даже такое лекарство не действует. Мы в тот день, когда чепе произошло, стояли на рейде острова Юргалань. Остров вулканический, холмистый, на нем птицы да змеи – другой живности нет. Мы за этим островом от шторма укрылись. Ветер был баллов восемь, не больше, волна за островом небольшая, но для Котова и ее хватило, он обмяк. Не он таскал швабру, а она его. Минеры первыми увидели, когда он за борт сыграл. Стал он с кормы швабру в море полоскать, швабра его и перевесила. Хорошо еще, что спасательный круг сразу и точно бросили – это и спасло. Пока шлюпку в такой ветер спустили, пока добрались до Котова, он уже полузатонувшим был. Едва откачали, оттерли. Вода в море уже холодная, осень. Теперь его отправили в госпиталь. Дальше что? Вопрос этот меня не в последнюю очередь интересует. Я думаю о том, что всегда есть возможность обмена, обмен этот мог состояться раньше, когда я рвался на корабль. Меня сюда, Котова – на мое место. Можно так сделать? Наверное.

– В отношении Котова…

Задумался замполит. Судьба Котова еще не решена, так можно было понять его задумчивость.

– Подождем заключения врачей, – сказал Крутов. – Если Котов не симулирует, держать не станем.

Неужели можно симулировать? Зачем?

Было, оказывается, и такое на кораблях.

* * *

Солнце, море, корабли в кильватерном строю. Вот-вот в небе появится самолет «противника». На месте заряжающего, на моем месте – Кедубец. Последний выход в море наших ветеранов. Я подаю снаряды, Кедубец показывает, как надо работать. Он уже стрелял по кораблям на месте наводчика, стрелял по специально изготовленным щитам и разнес эти щиты вдребезги, сегодняшняя цель – пикирующий бомбардировщик. Главное сегодня – скорострельность.

На флагмане взвился сигнал. На кораблях дивизиона сигнал повторили, сразу же раздались команды. В небе из-под самого солнца показалась черная точка. Вот уже и самолет различить можно. Он приблизился, завис над кораблями, от него отделился конус. Падающий конус и есть пикирующий бомбардировщик.

– Смотрите, юноша, как это делается, – успел сказать Леонид; в ту же секунду раздалась команда, все десять снарядов вылетели из орудия, как один, в ушах остался только звон. Я видел лишь руки Леонида, бросал снаряды…

Перед стрельбой Леонид попросил наводчиков не отпускать педалей после первого выстрела. Они и не отпускали. Держали цель. А стрелял Леня сам, сбивая заслонку.

– Вот и все, так коротко и просто, – продекламировал нам Кедубец. – Ученье, как говорится, свет. В бою это выручало. Но не делайте такую стрельбу нормой. Случится что с заслонкой – покалечитесь. Такая стрельба выручала в бою. В мирной жизни все должно быть по правилам. Я вам показал на случай. Мало ли что может быть. В настоящем бою все так, но и чуть по-другому. Главное – думать…

* * *

Первыми о терпящих бедствие кораблях узнают радисты. Я сидел у Вовки в радиорубке и слушал. Странное дело. Думал, забыл морзянку, оказалось – нет. Слушал и понимал.

Маневры флота подошли к концу. Ветераны перебрались на флагманский корабль, с ними ушел и Кедубец. Мы возвращались на базу. У Вовки работы почти не было. Он сидел возле аппаратуры и слушал на случай, если вызовет флагман или база. Наушники лежали на столе. Слышны были то торопливые звуки коротких сочетаний точек и тире, когда шел открытый текст, то врывались длинные очереди цифровых обозначений. «Ти-ти-ти, та-та-та, ти-ти-ти», – тревожно пропищало в наушниках. И еще раз три коротких сигнала, три длинных, три коротких. Вовка надел наушники, я вышел из рубки. Когда радисты работают, им лучше не мешать. Я стоял на палубе, по памяти вслушивался в сигналы. Эти сигналы вызывали в душе беспокойство. Люди посылают сигнал бедствия. Где-то в море сейчас, именно в эту минуту плохо людям, и они взывают о помощи…

Воздух вздрогнул от резкого сигнала колоколов громкого боя. Тревога! Мы вышли из строя кораблей дивизиона, пошли полным ходом к тем, кому плохо. Хорошее, веками освещенное правило моряков. Золотое правило, по которому ближайший к месту аварии корабль спешит на помощь терпящим бедствие.

Горел хлопок.

Едкий тугой дым гнал из глаз слезы, душил нас, рвал наши легкие.

Горел хлопок.

Борта лихтера раскалились, пылала надстройка. Команда лихтера уже покинула судно, перебравшись на рыбацкий сейнер, который подошел раньше нас.

Горел хлопок.

Мы ошвартовались к лихтеру, встали борт к борту, несмотря на то что в отсеках нашего корабля и снаряды, и глубинные бомбы. Обстановка сложилась по-настоящему боевой.

Горел хлопок.

– Добровольцы?

С баграми, отпорными крюками, огнетушителями прыгали мы на борт лихтера, тянули за собой шланги, заливали лихтер водой. От жара трещали волосы, горели подошвы ботинок. Дым мешался с паром, и не было воздуха, чтобы вздохнуть. Но мы пробивались к трюмам, гасили хлопок, сбивали огонь с палубных надстроек, отступали и наступали. Я вдруг увидел, что же это такое – могучее корабельное братство. Мы страховали друг друга. Каждый из нас пробивался вперед, в огонь, но не терял из вида товарища, мы заслоняли друг друга от огня. Все были едины. Одно дыхание, один порыв.

В это время раздался взрыв. Тут же отозвались динамики.

– Всем вернуться на корабль! – приказали динамики голосом командира корабля. – Боцман, проверить людей!

– Товарищ мичман, Соловьева нет!

– Нет Зайцева, товарищ мичман!

И снова в пар, в жар, к надстройкам, туда, где только что раздался взрыв. Разорвало бак с водой. Горячей водой, паром обдало ребят. Соловьев сам чуть живой несет на себе Зайцева. Вот оно – братство! Принимаем обожженных ребят, помогаем перебраться на корабль.

* * *

Из поединка вышли, как из боя. Погнулись леера, кранцами выдавило несколько иллюминаторов, вздулась, местами облезла краска на борту. Многие из нас получили ожоги, но не в этом дело. Мы победили. Победа досталась нелегко. Соловьев и Зайцев в кают-компании. Возле них хлопочет дивизионный врач. И все-таки мы погасили хлопок, спасли лихтер. На подходе к лихтеру аварийное судно. И радостно, и горько. Что с ребятами? Горько от неизвестности, от невозможности помочь.

Спускаюсь в кубрик. В кубрике…

Боев и Грачев стояли на куче барахла. Когда все гасили хлопок, они, оказывается, пробрались в кубрик команды лихтера, собрали барахло, перенесли его на корабль. Говорили теперь о том, что простыни почти новые, отстираются, отгладятся, их на рынке с руками оторвут. Будет на что выпить. Лафа, мол, живем!

Вот тебе и братство. Как понять? Что это? Там же… в кают-компании… Там же ребята обожженные лежат… Неизвестно, что с ними…

В кубрик спустился Воробьев. Узнал – снарядом разорвался. Обложил матюгом и Боева, и Грачева.

– Они же все бросили, – криком отвечал Грачев. – Спишут с них эти простыни. Пропадать должно, да?

Появился Лосев. Узнал, в чем дело, тоже в бога крутанул. В том смысле, что на этот раз их покрывать не станут, чтобы и не надеялись. Чтоб сами к Крутову шли, и сейчас же.

Я тоже не выдержал, тоже в голос. Грачев с Боевым окрысились, оба на меня навалились. Ты, мол, салага, тебе, мол, рано «пасть открывать». Но дело не во мне было. Воробьев с Лосевым на своем стояли. Боев с Грачевым сдались. Не вышло у них ребят на горло взять, оба выскочили из кубрика.

– Чтоб сразу к Крутову! – крикнул им вслед Лосев.

Я тоже из кубрика выскочил. У каждого из нас, подумал я, свое поле-жизнь. Но оно и общее для всех. Только одни идут по нему твердо, другие – топчутся, превращая поле в топь. Я достаточно потоптался. Мне б теперь посуху. Я подумал о правде. О той, с которой жить тяжелее, но лучше. Трудно будет Грачеву и Боеву признаться сейчас замполиту в том, что они только что сотворили. Но это им же на пользу. Есть грань, переступать через которую не дано право никому. Моряки мы. Нечего мутить море береговой грязью. И еще я подумал о том, что могучее корабельное братство не награда, оно не выдастся по аттестату вещевого или продовольственного довольствия, слагается из наших поступков. И оно, я верил, у нас настанет. Мы дорастем до могучего корабельного братства.

* * *

Зинка стояла у входа на мол и ждала. Мимо нее промчалась машина «скорой помощи».

Мы еще в порт не пришли, а здесь уже знали, что наш корабль гасил пожар, есть пострадавшие. Фамилий не называли, но говорили, что кто-то пострадал.

Трудно было посмотреть в глаза, сказать – он. Но я сказал. Зинка плакала. Тихо-тихо. Как цветок. Есть такие цветы. Перед дождем на кончиках листьев у них собираются капельки-слезы. И тихо-тихо падают. Зинка тоже плакала беззвучно.

Мимо шли матросы. Я встречал их взгляды. Любопытные, многозначительно укоряющие, сочувствующие. Они не знали, почему стоит и плачет девчонка. Каждый думал по-своему.

* * *

Свидание с Вовкой разрешили только на двенадцатый день. Я вошел и не узнал ни Зайцева, ни Соловьева. Оба в бинтах, вроде близнецов. Лежат рядом. Между кроватей у них стоит тумбочка. На тумбочке стоит фруктовый сок и банка с вареньем. «Зинка принесла. Она уже несколько раз приходила».

Ребята рассказывают о себе, спрашивают о новостях.

Есть у нас новости, как не быть. На носу праздники Октябрьские – красим, скоблим. Пароходство премию отвалило. Приказом командующего всем объявлена благодарность. Котова списали с корабля. Ярко выраженный синдром страха перед морем, таким чудным словом назвали врачи его состояние. Может быть, матросы так передали. А в общем, сдался Котов. Своему собственному страху сдался.

– Правильно сделали, что списали. Симулирует, не симулирует, какая разница. Море не для таких, как он. Как там Боев, Грачев?

Спросил Соловьев и на подушку отвалился. Тяжко им еще.

– С ними Крутов говорил, – рассказываю я. – Они думали, что их спишут, но замполит говорит – нет. Для них, говорит, подобное решение было бы слишком легким. Будем, сказал, все вместе из них делать моряков.

Мы еще говорим, а потом Вовка просит подать утку.

– Сестра здесь молоденькая, – оправдывается он.

Вовке стыдно. Мне, наверное, тоже было бы стыдно.

– Хватит, хватит. Увиделись, и ладно, – гонит меня вошедшая в палату сестра, и я прощаюсь с ребятами.

– Ты зайди, – просит меня Вовка, и я понимаю. – К Зинке.