Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг."
Автор книги: Виктор Петелин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
Спускался вечер, когда мы прощались с донскими степями; все дальше и дальше уходили мы от Дона, суше и пыльнее становилась степь. Уже темной ночью подъехали мы к Миллеровскому вокзалу. До поезда осталось полчаса, и мы еле-еле успели захватить билеты. Засыпаю под мерное покачивание вагона, снова и снова вспоминается Вешенская. И трудно было определить: то ли из «Тихого Дона» оживают картины, то ли и вправду видели мы все это собственными глазами?
Дорогой много говорили мы с Игорем, делились впечатлениями, думали о будущем М.А., ставшего нам теперь еще ближе и роднее.
А вернувшись в Москву, оба схватились снова за «Тихий Дон». Еще и еще перечитывали мы знакомые страницы, ставшие теперь такими близкими, родными, где каждая черточка, каждая деталь ожили и расцветились яркими живыми красками…
23. VIII. 30
Москва
Дискуссия о «Тихом Доне» в редакции журнала «На подъеме» в 1930 году
От редакцииИнтерес к роману М. Шолохова «Тихий Дон», по вполне понятным причинам, особенно силен у нас на Северном Кавказе. Вполне естественно, что именно в Ростовской, на Дону АПП возникли горячие споры вокруг этого романа. Ниже мы помещаем стенограммы доклада тов. Янчевского о «Тихом Доне» и прений по его докладу на Ростовской АПП, считая, что читателям «На подъеме» небесполезно познакомиться с дискуссией.
К сожалению, доклад т. Янчевского не дает развернутого глубокого анализа произведения М. Шолохова, который заслуживает более всесторонней и отнюдь не предвзятой оценки со стороны нашей марксистской критики. Неполнота анализа ошибок Шолохова, необоснованность ряда выпадов против него в докладе Н. Янчевского, несмотря на наличие отдельных верных замечаний, повели дискуссию не по тому пути, по которому следовало бы обсуждать одно из крупнейших произведений нашей литературы. Редакция считает, что исчерпывающего решения вопроса о «Тихом Доне» дискуссия не дала и что нам еще не раз придется возвращаться к обсуждению его.
Редакция оговаривает свое несогласие с основными положениями тов. Янчевского. Ознакомившись с дискуссией, читатель убедится, что тов. Н. Янчевский не сумел, несмотря на привлечение громадного исторического и литературного материала, доказать, что «Тихий Дон» – «произведение чуждое и враждебное пролетариату» и что Шолохов является «идеологом кулацкой части казачества и зарубежного дворянства».
Пренебрегая всей конкретной сложностью романа, произвольно выхватывая отдельные моменты из него, давая произвольное толкование ряду образов «Тихого Дона», тов. Янчевский, выдвигая свои категорические выводы, не до конца продуманные, совершает, по мнению редакции, ошибку объективно «левацкого» типа.
Наше отношение к «Тихому Дону» в основном выражено в выступлениях рапповцев по докладу тов. Янчевского. Надо отметить, что товарищи из руководства СКАПП (Бусыгин, Макарьев, Мазнин), вследствие отвлечения внимания на разбор ошибок Янчевского, в своих выступлениях не смогли с исчерпывающей полнотой затронуть весь круг вопросов, связанных с «Тихим Доном». Редакция предполагает в ближайших номерах журнала дать развернутую оценку романа.
H.Л. Янчевский 1Реакционная романтика
Начну, товарищи, с вещей, которые всем вам известны. Ни один класс не сходит без боя с исторической арены. Борется он у нас различными способами – от обреза кулака в деревне до очень тонкой борьбы на идеологическом фронте. Эта борьба принимает иногда чрезвычайно тонкие формы, такие тонкие, что порой, спустя много лет, мы можем заметить, что здесь сделана ошибка. Так, недавно обстояло дело на историческом фронте, на
Украине, с Яворским 2. Академик Яворский, оказавшийся политическим авантюристом, в течение ряда лет проводил совершенно открыто в своих работах взгляды, которые не имеют ничего общего с марксизмом.
В период ожесточенной классовой борьбы, которую мы сейчас переживаем, охвостье, выражаясь фигурально, оставшееся в пределах Советского Союза, и голова, которая находится за границей, пускают в ход все средства, чтобы отвоевать хоть какие-нибудь позиции. Если мы взглянем в историю прошлого, то там мы увидим, что уходящие классы, погибая, и в художественной литературе успевали иногда пропеть свою последнюю «лебединую» песнь. Возьмем, например, Шатобриана во Франции 3, произведения которого пользовались огромной популярностью. Это относится к тому времени, когда буржуазия вышла на историческую арену и когда французская аристократия оказалась выброшенной за борт.
К таким произведениям, отражающим идеологию угасающего, сходящего с исторической арены класса, я причисляю произведение Шолохова «Тихий Дон». Это утверждение товарищам покажется на первый взгляд странным. Шолохов считался во всяком случае близким пролетариату писателем, роман Шолохова значится в списке произведений пролетарской литературы, который был зачитан XVI съезду партии, и тем не менее я пришел к заключению, что «Тихий Дон» произведение чуждое и враждебное пролетариату.
Я говорю в тезисах, что Шолохов в романе «Тихий Дон» совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу.
Шолохов, бесспорно, большой художник, он обладает выдающимся художественным дарованием. Это чувствуется даже в мелочах. Например, в «Тихом Доне» он описывает лошадиный помет. Вы вряд ли вообще читали о помете с удовольствием, но Шолохов лошадиный помет описывает так, что вы испытываете эстетическое наслаждение. Это – сила таланта. Но сила таланта Шолохова заключается не только в том, что он лошадиный помет описывал так, что мы о нем читаем с удовольствием, но он в своем произведении преподносит нам наших врагов и заставляет нас тоже, до некоторой степени, эстетически переживать вместе с врагами то, что хочет Шолохов. В этом – тоже сила таланта. И это свидетельствует именно о колоссальном значении искусства. Что может сделать художник, большой художник, – это Шолохов сам прекрасно понимает. В «Тихом Доне» студент Боярышкин (у Мохова) говорит о прочитанном произведении следующее: «Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всем привилегированным классам питаю вполне естественную злобу, – тут, представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие. И сам чуть не становлюсь дворянином и помещиком, с восторгом всматриваюсь в их идеал женщины, болею за их интересы, – словом, чорт знает что. Вот, дорогой, что значит гений. Можно и веру потерять» (1—109) [1]1
Цитирую по изданию «Дешевой библиотеки
[Закрыть]. Это заявление студента Боярышкина до некоторой степени применимо и к роману Шолохова. Он обладает колоссальной силой художественной убедительности, и это помогло ему в завуалированном виде протащить в «Тихом Доне» заведомо враждебную идеологию.
Сложность понимания романа Шолохова заключается в том, что у него нет того лица, которое являлось бы «alter ego» автора и высказывало мысли автора в романе. У него существует разделение труда между отдельными персонажами. Например, Листницкий классифицирует большевиков, а Шолохов в романе это доказывает. Атарщиков поэтически говорит о любви к тихому Дону, а Шолохов это доказывает и показывает, Изварин развивает теорию кулацко-казачьей самостийности, и это пытается доказать в своем романе Шолохов.
Мишка Кошевой называет Валета, этого единственного пролетария, хорьком, а Шолохов в своем романе пытается показать, подтвердить и доказать, что Валет действительно хорек, вонючий и злой хорек, который своим бытием портит землю.
Григорий Мелехов представляет собой в романе ту воображаемую земную ось, вокруг которой вращается земля, но Шолохов упорно хочет выдать читателю эту воображаемую ось за настоящую железную ось, вокруг которой вертится колесо на телеге. Пусть тому верит наивный читатель, но для меня Григорий Мелехов – воображаемая ось, вокруг которой вращается «Тихий Дон».
Тонкий способ косвенных высказываний, мельком брошенных замечаний, намеков, двусмысленностей, закрашенных в защитный цвет «объективности» – все это затрудняет понимание подлинной социальной сущности романа. Читатель беспомощно блуждает в романтическом тумане, смакует идеализированный быт, теряется среди художественных деталей и покорно идет за путеводной звездой – Григорием Мелеховым. Но роман Шолохова выходит за пределы «бытоописательства», это – художественная политика или политическое искусство, как хотите.
Роман Шолохова построен по следующей схеме, как она мне представляется и как ее дал автор: дано – пролетариат, буржуазия и казачество; требуется доказать, что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратится в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман «Тихий Дон».
Ясное дело, сам по себе заголовок определяет, по мысли автора, содержание романа. Надо сказать, что этот заголовок почти совпадает с заголовком, который бывший атаман «Всевеликого Войска Донского» Краснов дал своему произведению: «Картины былого тихого Дона». «Тихий Дон» – это своего рода лирический стереотип. Но и по приемам творчества и по содержанию произведение Шолохова является такой же реакционной романтикой, как исторически-бытовая фальсификация Краснова.
В чем заключается сущность реакционной романтики Шолохова? Из каких элементов слагается эта реакционная романтика? Во-первых, Шолохов не отталкивается от прошлого к будущему, а, наоборот, тянет к прошлому. Во-вторых, он прикрашивает то, что было – «былое Тихого Дона». Он прошлое рисует в таких красках и пытается дать такое изображение этого гнусного и отвратительного прошлого 4, чтобы хватить читателя и привязать его к прошлому. У него, я бы сказал, глаза на затылке, и при этом он страдает дальтонизмом.
Возьмем общие положения. Шолохов дает нам Дон хлеборобов, дает Дон пахарей. Между тем уже в 1884 году один из донских деятелей, чуждых нам, писал о будущем Дона:
«На рассвете истории войска Донского казак-воин в мирное время жил охотой; потом он кормился скотоводством; ныне вне службы царской зарабатывает свой хлеб, занимаясь преимущественно земледелием. Будущее всецело находится в руках казака-промышленника и горнорабочего. Все остальные отрасли промышленности призваны играть на Дону роль подчиненную горным промыслам. Когда настанет эта пора, мы предсказать не можем и, по всей вероятности, пройдет прежде много десятилетий; но что пора эта настанет – в этом мы не сомневаемся. Стук парового молота – приятный стук. Свист и грохот паровых машин, лязг железных изделий и клубами вылетающий густой дым из многочисленных труб фабрик и заводов, основанных на минеральном топливе, – такова наша надежда, которую мы берем смелость завещать своим землякам» («Номикосов». Стат. опис. обл. В.Д., 1884 г.).
Это писал в 1884 г. представитель донской буржуазии, который видел пути развития Дона, а к революции на Дону была армия в 106 тысяч горнорабочих.
Поэтому говорить о Доне, как это делает Шолохов, как исключительно о Доне хлеборобов, не приходится. Дон не был «тихим».
Казачья масса не была отгорожена китайской стеной от капитализма, капитал разлагал казачество. В 1878 г. гласный Тетеревятников говорил на областном земском собрании о зарождающемся среди казачества пролетариате (Отчет. С. 462). Таким образом, товарищи, если в 1878 г. можно было говорить о зарождающемся среди казачества пролетариате, то в 1917 г., я полагаю, тоже можно было это сделать. Но пролетариата, вышедшего из рядов казачества, почти нет в романе, – там есть на периферии, так сказать, батраки, о которых мы будем говорить.
Но допустим, Шолохов все-таки взял Дон хлеборобов – станицу Вешенскую. Какой же класс он взял за объект своего изображения? Вот некоторые цифровые данные, которые могут характеризовать расслоение станицы Вешенской (я даже не беру всего Донецкого округа).
Наличных хозяйств – 5.755, отсутствующих, т. е. совершенно оторвавшихся, – 435, а всего – 6.190 хозяйств. Лишь 5.301 хозяйство имело инвентарь. По рабочему скоту хозяйства распределялись следующим образом:
В станице Вешенской, где живет Шолохов, арендовало 2.779 хозяйств, снимавших 28.028 десятин, сдавало 2.331 хозяйство – 16.824 десятин. Из 6.190 хозяйств с посевом было 5.340.
Таким образом, огромное большинство казачьих хозяйств станицы Вешенской принадлежало к бедняцким и середняцким группам. Между тем Шолоховым даны в романе 2 семьи: одна – семья кулака Коршунова, который имеет двух батраков, а другая – зажиточного Мелехова. Шолохов выбрал персонажи не характерные для станицы Вешенской в классовом отношении.
О расслоении говорит также аренда, которая характеризует развал деревни. На одном полюсе растет беднота, а на другом – кулачье. А Шолохов поставил в центре своего внимания как раз кулацкие и зажиточные слои ст. Вешенский. А беднота была в Донецком округе. Вот коротенькая выдержка из документа. Это – прошение на имя царя коллежского асессора Белоусова, смотрителя войсковых земель, который писал: «В 1892–1893 году в одной из станиц Донецкого округа для снаряжения сыновей на военную службу у казака продали 2 пары быков, и он через это повесился».
Таким образом, когда вы читаете идиллические картины, которые рисует Шолохов о казачьей службе, вы не должны забывать об оборотной стороне медали. Такой «идиллии», о которой говорит Шолохов, на Дону казачьей бедноты, а не кулачья, не существовало.
Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика «Тихого Дона»? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования «любви к родине», т. е. к Дону.
Заглянем в книгу «Картины былого тихого Дона» атамана Краснова, который потом правил «Всевеликим Войском Донским». Некоторые выдержки я могу привести. Надо сказать, что любовь к «Тихому Дону», к природе, всяким специфически донским аксессуарам умышленно культивировалась царским правительством. Вот выдержки из книжки Краснова «Картины былого тихого Дона», которые несколько напоминают те пейзажи, которые рисует Шолохов. Краснов пишет:
«Медленно и плавно катит свои волны Дон. Будто спит на песчаном перекате, точно и не течет, а замер, застыл на одном месте. Недаром и зовется он «Тихий»… О степи: «Понесется над нею знойный ветер, помчит сухое «перекати поле» и принесет пряный запах полыни в станицу». Полынь, как вы помните, один из любимых образов Шолохова.
Далее Краснов приводит слова отца атамана Платова, завещание своему сыну (атаман Платов, надо сказать, вождь, оформивший донское дворянство). «Помни, Матвей… Береги отцовские обычаи – будь казаком… Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш Тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя» (С. 52).
Это – один из элементов идеализации «Тихого Дона» и природы, входивший в официальную идеологию донского дворянства и правительства.
Второй момент – культ старины. Если вы возьмете старые официальные книжки, которые обрабатывали казака в духе преданности самодержавию, то вы там тоже найдете культ старины, официальная идеология пропитана «заветами дедов и отцов».
В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, – Крюков, который писал, кажется, в «Русском богатстве», а потом был в стане белых.
Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век.
Культивирование старины – это не отталкивание от прошлого, а возврат к прошлому. Если вы опять возьмете книгу «Картины былого тихого Дона» Краснова, которая была настольной книгой для «домашнего чтения», там вы найдете то же, что и у
Шолохова; она пересыпана старинными песнями, как и роман Шолохова.
Казалось бы, песня – невинная вещь, но, по существу, в романе Шолохова старинная «казачья» песня не только поэтический мостик, перекинутый на тот берег, от которого мы оттолкнулись в Октябре, составная часть идеологии, объединяющей казачество, как нечто единое, вне зависимости от классовой принадлежности.
Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо, по сути дела, язык тоже изменялся и всякого рода словесные паритеты. Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.
К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности – опять-таки старый, потрепанный хлам, который фигурировал в официальной литературе и являлся важным элементом для того, чтобы спаять казачество и противопоставить его остальному населению России.
Наконец, возьмем исторические моменты, на которых я подробно остановлюсь дальше. Основное заключается здесь в том, что Шолохов утверждает, что казачество является особой национальностью. Здесь Шолохов идет, пожалуй, значительно дальше, чем те кулаки, которые заседали в Донском войсковом круге и которые до этого договаривались с оглядкой.
Возьмем бытовый уклад, который тоже разлагался. Развитие капитализма в последние годы перед войной шло усиленным темпом. Капитал разлагал экономику станицы и быт станицы. Эта сторона совершенно игнорируется Шолоховым. Он дает идеализированный, устойчивый якобы быт с орнаментами из обряда, старинных песен и т. д. и т. д. Он не только не подошел к Октябрьской революции, а даже не почувствовал того разложения, которое переживала станица перед войной.
В романе мы находим далее историческое обоснование права казачества на землю. Надо вам сказать, что роман Шолохова не только художественное произведение, но историческое и политическое произведение: там затронут так или иначе целый ряд кардинальных вопросов эпохи гражданской борьбы и революции на Северном Кавказе. Конечно, Шолохов там не говорит языком цифр и отвлеченных понятий, но в ряде моментов он обосновывает «право» казачества на землю. Надо сказать, что это, собственно, лозунг донского дворянства и донского кулачества.
В романе мы находим обоснование казачества с точки зрения антропологической. Казак для Шолохова является особым физическим типом, он употребляет в этом смысле выражение «типичный казак», «типичная казачка». Антропология привлечена для того, чтобы обосновать казачество как особую национальность, особую народность.
Вот, собственно говоря, те основные моменты, из которых слагается у Шолохова реакционная романтика. Шолохов в романе «Тихий Дон» пытается обосновать казачество как особую национальность, помимо прямых и косвенных высказываний автора, при помощи идеализации быта и старины на фоне природы. Одним из основных лозунгов дворянской, а затем кулацкой контрреволюции на Дону являлось обоснование обособленности казачества или в качестве исторически-развивающейся общины или в качестве особой национальности. Во всяком случае (при помощи тех «традиций», которые прививались казачеству царизмом всеми методами), контрреволюция пыталась порой вести за собой середняцкую и бедняцкую часть казачества. И надо вам сказать – это удавалось делать. С этой точки зрения смазывание, путем обоснования казачества в качестве особой национальности, классовой борьбы среди казачества, причем казачество национальностью не является, – конечно, приносило не малый вред. Между тем Шолохов ясно говорит, что казачество является национальностью. Вот его прямое высказывание:
«Не одно столетие назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена национальной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю донская голубая казачья кровь хозяев и алая воронежских пришельцев – москалей и хохлов» (I. С. 137).
В этом отрывке заключаются три мысли: во-первых, что рознь между казаками и неказаками – это национальная рознь, во-вторых, что казаки – хозяева, а остальные – пришельцы и, в-третьих, что у казаков голубая кровь, а у мужиков кровь алая. Значит, казак, с точки зрения Шолохова, это существо с голубой кровью, и тот, следовательно, казак, о котором я говорил, что он повесился, продав две пары волов, тоже существо с голубой кровью!
Эти три положения являются важными моментами всех контрреволюционных донских программ. На этих трех китах держались все контрреволюционные программы на Дону в период гражданской борьбы. Развитием этих принципов в романе не является развиваемая Извариным программа казачьей самостийности. Державный круг Изварина лишь венчает то здание, которое строит Шолохов в своем романе. Но Шолохов не только сам высказывает эти положения, он эти положения приписывает абсолютно всем персонажам, в том числе и большевикам. И, я думаю, нам от этого надо отгородиться.
Вот, например, что пишет Шолохов о Григории Мелехове. По Шолохову, выходит так, что есть правда «большая, человеческая», представителем которой является Гараижа, и есть казачья, национальная. «Пришел с фронта Григорий одним человеком, а ушел другим, – пишет он. – Свое казачье, национальное, всосанное с материнским молоком, кохаемое на протяжении всей жизни, взяло верх над большой человеческой правдой» (II. С. 48). Здесь Шолохов ставит знак равенства между казачьим и национальным.
Косвенно автор даже приписывает большевикам утверждение, что казачество является особой национальностью. «Обрабатывая его (т. е. Ивана Алексеевича. – Н. Я.),думал в свое время Штокман Осип Давыдович, – пишет Шолохов, – слезет с тебя, Иван свет Васильевич, вот это дрянное национальное гнильцо, обшелушится и будешь ты, – непременно будешь, – кусочком добротной человеческой стали, крупинкой в общем массиве нашей партии. А гнильцо обгорит, слезет. При выплавке неизбежно выгорает все ненужное» (I. С. 145). Факт тот, что и большевик Штокман утверждает, что «национальное» гнильцо есть. Пусть Штокман называет это «национальное» гнильцом – не в этом суть, здесь важно признание Штокманом наличности «национального» гнильца.
По словам Листницкого, казаки «маленькая обособленная нация, по традиции воинственная, а не то, что какой-нибудь фабричный или мужицкий сброд» (II. С. 24). По существу, то же утверждает и Шолохов, для которого казак – существо с голубой кровью, а ростовские красногвардейцы и Валет – сброд.
Авантюра донского дворянства, в которую было взято казачество, представляется Шолохову явлением «исторического» порядка. Каледин, по словам автора, выступал на государственном совещании «с исторической декларацией 12 казачьих войск» (II. С. 138). «По Дону, по Кубани, по Тереку, по Уралу, по Уссури – читаем мы – по казачьим землям от грани до грани, от станичного юрта до другого черной паутиной раскинулись с того дня нити большого заговора» (II. С. 138).
Нам известна роль во всероссийской контрреволюции этого представителя донского дворянства, связанного с дворянством всей России. Его декларация была контрреволюционной декларацией дворянства, искавшего в казачестве опоры, а с точки зрения Шолохова – это «историческая декларация» не дворянства, а 12 казачьих войск. Он пишет: «по Дону, по Кубани, по Тереку»… «по казачьим землям», здесь важно утверждение: «по казачьим землям», которое объединяет не только Донское казачество, но объединяет казачество всей России.
Утверждение казачества как особой национальности Шолохов вкладывает в уста всех. Пантелей Прокофьевич говорит: «Ты должен уразуметь, што казак – он как был казак, так казаком и останется. Вонючая Русь у нас не должна править» (II. С. 288). По мнению Листницкого, Атарщиков «увязывает национально-казачье с большевистским» (II. С. 124). У Ивана Алексеевича «всосались и проросли сквозь каждую клетку его костистого тела казачьи традиции» (I. С. 150). Слово «мужик» для него – ругательство. Мохов затравил собаками сына Митьку, для которого слово «мужик» было ругательным. Его отбили казаки (II. С. 120–123). А вот разговор Штокмана с казаками:
– Я-то казак, а ты не из цыганов?
– Мы с тобой обое русские.
– Брешешь! – раздельно выговорил Афонька.
– Казаки от русских произошли. Знаешь про это?
– А я тебе говорю, – казаки от казаков ведутся.
– В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками…
– Иди-ка ты, милый человек, своим путем, – сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей безрукий и заморгал чаще.
– Сволочь поселилась… Ишь поганка, в мужики захотел переделать! (I. С. 135–136).
Проще говоря, все – и Листницкий, представитель дворянства, и представители кулачества, и представители рядовой казачьей массы и сам автор и большевик – Штокман, – все утверждают, что казачество есть особая национальность. Это положение чрезвычайно важно, потому что это неверно, а во-вторых, что это, по сути дела, контрреволюционно. Это та платформа, на которой стояли и до которой даже не всегда договаривались все контрреволюционные группы дворянской и кулацкой части казачества.
Прикрываясь защитным цветом «объективности» и психологического реализма, Шолохов протаскивает официальную идеологию. В упомянутой книге Краснов писал: «Быть донским казаком. – Какое великое это счастье»! Шолохов пишет, что «Григорий честно берег свою казачью славу» (II. С. 441), «крепко берег казачью честь» и т. д.
Обратимся мы теперь к описанию у Шолохова природы. Начнем с эпиграфа. «Тихий Дон» начинается с очень многозначительных строк. Конечно, очень часто читатель не придает значения тому, что пишет автор за пределами первой главы. Но эпиграф создает, во-первых, настроение, является эмоциональным воздействием, а с другой стороны, направляет читателя, вводит его в круг идей автора. Вот с каких строк начинает Шолохов свой роман:
Не сохами-то славная землюшка наша распахана…
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами.
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами.
Как видите, автор начинает с эпитафии, которая совершенно не к месту и которая говорит о сожалении автора. Но разница между ними и нами в том, что он сожалеет, а мы радуемся нашей победе. Как видите, подход совершенно иной: от эпитафии до сплошной коллективизации – дистанция огромного размера!
Элементы природы, элементы «Тихого Дона» Шолохов применяет для всякого рода лирических отступлений и высказываний.
Даже природа фигурирует в донском и даже Новочеркасском масштабе, подгоняется под местное понимание, например:
«Изжелта грудастые тихо проплывали над Новочеркасском облака. В вешней заоблачной вышине прямо над сияющим куполом собора недвижно висел седой курчавый каракуль перистой тучи, длинный хвост ее волнами снижался и розово серебрился где-то над станицей Кривянской. Неяркое вставало солнце, но окна атамановского дворца, отражая его, жгуче светились. На домах блестели покаты железных крыш, сырость вчерашнего дождя хранил на себе бронзовый Ермак, протянувший на север сибирскую корону» (II. С. 213). Природа дана в этом отрывке в «национально-казацком» масштабе. Тут и Новочеркасск, и собор, и Ермак, протянувший на север корону, – все это дано, как под театральным прожектором, в лучах природы. Не хватает только памятника атаману Платову, который сброшен. И все эти аксессуары Шолохов втискивает незаметно в каждую пору романа. Много времени нужно для того, чтобы зачитать ряд описаний природы у Шолохова, и, надо сказать, что он в описаниях довольно однообразен: в каждом описании, во-первых, Дон – это обязательное лирическое вступление, затем «подонье», «займища» и почти обязательно – тучи, причем все это подносится с разных сторон – летом, зимою, осенью, днем, ночью, утром. Но все это представляет из себя однообразный комплекс.
Элементы природы переплетаются очень тесно со всякого рода историческими и иными моментами. Все это – штампованные аксессуары. У него много сравнений «донского масштаба» (например, «звездное займище»), а в Польше солнце тоже «как будто не Донское». В каждой фразе культивируется любовь к «тихому Дону».
Не менее любопытно описание уходящего, ушедшего и для нас, конечно, ненавистного быта. Возьмем то, что мы называем «религиозным опиумом». Он этот «опиум» описывает так: «Из церкви, через распахнутые двери на паперть, с паперти в ограду сползали гулкие звуки чтения, в решетчатых окнах праздничный и отрадный переливался свет…» (I. С. 18).
Не знаю, товарищи, вряд ли мы бы сказали с вами, что «из церкви праздничный и отрадный переливался свет». Конечно, могут возразить, что он переносит нас в ту эпоху, но это не убедительно. Да и нужно ли это «перевоплощение»?
Он не упускает случая противопоставить иногородних казачеству. Приведем пример, который, правда, касается, буржуазной части иногородних, но Шолохов одинаково отрицательно относится как к буржуазной, так и не к буржуазной.
После того, как Каледин сложил с себя власть, а за ним и все правительство, Шолохов приводит следующий инцидент:
Янов подошел немного смущенно:
– Члены правительства – не казачья часть – просит о выдаче им денег на проезд.
Каледин сморщился, кинул жестко:
– Денег у меня нет… надоело (II. С. 300).
«Идеалиста» Каледина автор противопоставляет иногородней неказачьей части, которая в эти «трагические» для Дона минуты думает о деньгах. В чем смысл этого инцидента? В противопоставлении Дона и казачества иногородним, вне зависимости от классовой принадлежности!
Вкрапленные в роман описания природы, культивирование любви к «тихому Дону» и т. д., с первых же страниц – идеализация быта, старинные песни, старинные слова, та старина, которая уже отжила к моменту войны, возрождается в романе Шолохова и поднимается нм. Тому же служат и воспоминания о прошлом не только стариков, но и революционных казаков. Вспомните о делегации Подтелкова, которая едет к Каледину. Когда казаки проезжают через Дон, они вспоминают обычай, когда они раньше, возвращаясь со службы, всегда бросали в Дон вещи. Такие моменты вкраплены в роман. И когда вы читаете о борьбе на Дону, вы видите, что автор хочет показать, что хотя борьба идет, но «родное», «донское», любовь к «тихому Дону», – все эти обычаи, старина, песни, вся эта крепкая, сочная, связанная с природой, казачья жизнь сильнее всего. Роман пропитан этим настроением.
Любовь к родине, к «тихому Дону», национальная связь объединяют, по мнению автора, казачество, вне зависимости от классовой принадлежности, объединяют самые разнообразные группы казачества. Я приведу ряд примеров.