Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг."

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Иван Молчанов
История одной фотографии

– Обратитесь, – разрешил командир.

– Здравствуй, корреспондент! Не узнаешь? – Пожилой, моих лет офицер протянул руку, называя меня запросто на «ты».

Я замялся:

– Не могу припомнить…

– Эх ты, а еще земляк. Комсомолию архангельскую помнишь? Ну вот… Ваську Трешннкова не забыл?

Как мне было не помнить его? Но как он изменился! Не скажи он свою фамилию, мне бы и в голову не пришло, что передо мной весельчак, песенник и большой забияка Вася Трешников, непременный выдумщик и балагур. И, уже не спрашивая разрешения у полковника, мы обнялись и расцеловались. Полковник улыбался:

– Раз такое дело, давайте-ка завтракать. Садись, батальонный комиссар!

Во время завтрака друг моей юности рассказал, что после моего отъезда из Архангельска на учебу в Москву покинул Архангельск и он, Трешников. Был он долгое время в Сибири и на войну, в подмосковные леса попал с подразделением сибиряков. Он читал нашу газету, частенько видел там мою фамилию, поэтому знал, что я нахожусь в одной с ним армии, но встретиться со мной никак не удавалось. И вот я в части, где воюет батальонный комиссар Трешников.

Рассказывая о себе, он открыл свою полевую сумку и вытащил оттуда небольшую фотографию, пожелтевшую от времени, но очень еще отчетливую:

– Узнаешь?

Я взял фотографию в руки и ахнул:

– Да ведь тут друзья, комсомольцы двадцатых годов!

С фотографии улыбались три паренька. Первый – в кубанке и с трубкой в зубах – Михаил Шолохов. За его плечами не было еще ни «Тихого Дона», ни «Поднятой целины», поднявших впоследствии имя писателя до широкой мировой известности; вторым был Георгий Шубин – талантливый паренек из онежских лесов, уже много лет печатавшийся в Москве. На учебу в Москву он уехал из Архангельска на год раньше меня. Третьим, в клетчатой кепке, был я…

– Знаешь, эту фотографию я потерял в тридцатом году и не смог ее разыскать, – говорю я Трешникову. – А кто снимал – убей, не помню. Да как она к тебе попала?

– А в Сибири сталинградец один подарил ее мне. Может, помнишь Сашу Воропаева? Вы с ним на Сталинградском тракторном работали. А потом он к нам в Сибирь подался. Он мне честно сознался, что «упер» у тебя эту фотографию. Ну, я и выклянчил у него.

– Вот оно что!.. Ах ты, Саша, Саша, сталинградский дружок! Ну, Васька, тебе не отвертеться от меня: хочешь не хочешь, а фото это ты должен мне вернуть. Я дам фотографию нашему армейскому корреспонденту, попрошу переснять и вручу тебе копию.

– Коли так, – бери «путешественницу».

Так фотография снова очутилась у меня в руках. Не удалось мне дать моему товарищу копию с нее: вскоре в одном из боев он погиб. Давно умерли Шубин и Воропаев…

Сейчас, когда пишутся эти строки, перед моим мысленным взором возникает апрель 1925 года, маленькая комнатушка на верхотуре, на углу Неглинной и Кузнецкого. Это – редакция только что созданного нового молодежного журнала…

Я достаю из шкафа чудом сохранившийся первый номер этого журнала. На обложке – красные знамена в языках пламени. На фоне пламени и знамен название журнала: «Комсомолия». Литературно-художественный журнал МК РЛКСМ. № 1».

В первом номере: М. Шолохов – «Бахчевник», рассказ; Г. Шубин – «Из повести о юнрабселькоре»; И. Молчанов – «Стихи о Севере»; И. Владимирский – «Песня о Тане», поэма; В. Кудашев – «Тю-Тю», очерк – и фамилии других, начинавших тогда комсомольских писателей. Многих сейчас нет уже в живых…

Когда делался первый номер «Комсомолии», я исполнял в редакции обязанности секретаря. Учась в Государственном институте журналистики, я проходил тут практику.

На секретаре лежала обязанность принимать рукописи, править корректуру, составлять ведомость на гонорар и самому же быть кассиром. Секретарь редакции в те времена был, что называется, «и швец, и жнец, и на дуде игрец».

В один из апрельских дней в редакцию пришел коренастый паренек в лихо заломленной, видавшей виды «кубанке» и в потертом пальто нараспашку. Он вытащил из бокового кармана рукопись и положил ее на стол. Это был рассказ «Бахчевник», под которым стояла подпись еще ничем не знаменитого автора: «М. Шолохов». Мы с А. Жаровым прочли рукопись и тут же отправили ее в набор.

Жили мы тогда, надо прямо сказать, не очень «сытно». На двенадцать рублей студенческой стипендии в месяц много не разживешься. Я настоял в издательстве, чтобы нам, авторам первого, не вышедшего еще в свет номера, дали аванс. Назавтра я выплачивал первый по номеру гонорар Шолохову, Шубину и – себе. Втроем мы плотно пообедали, а затем отправились в редакцию «Журнала крестьянской молодежи» на Воздвиженку. Здесь, во дворе редакции, «поймал» фотокорреспондент этого журнала и сфотографировал.

Кто был этот фотограф, я не запомнил. Забыл в дальнейшем и про фотографию, которую «взял на память» мой сталинградский дружок.

А после того как фотография нашлась, я уже с ней не разлучался. Я возил ее на дне моего армейского чемодана по странам, куда кидало меня суровое военное время. Теперь, в связи с наступающим сорокалетием нашего комсомола, я решил опубликовать это фото.

А. Стасевич ¹
Так было

…1925–1929 годы. По путевке комсомола мне, тогда комсомольцу, рабочему корреспонденту газеты «Гудок», пришлось работать сначала в юношеском секторе издательства Моссовета «Новая Москва», а затем (после объединения издательств) – в издательстве МК ВКПб «Московский рабочий».

Жизнь столкнула в те годы меня, еще молодого по возрасту и опыту редакционной работы, с писателями и поэтами разного возраста и направлений. В числе их был и Михаил Шолохов.

Хотя прошло более полувека после выхода первого сборника «Донские рассказы», очень памятна работа над подготовкой его к изданию, в которой активно участвовал и Михаил Шолохов.

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – писал в предисловии к сборнику А. Серафимович. – Просто, ярко и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, – только учиться, только работать над каждой вещью, не торопиться».

…Закончив работу по подготовке сборников «Донские рассказы» и «Лазоревая степь», М.А. Шолохов возвращается на Дон в станицу Вешенскую – собирать материалы для романа «Тихий Дон».

«Люди были под рукой, как живые, – говорил Шолохов. – Ходи да распоряжайся, тут уж от твоего умения все зависит. Все было под руками – и материал, и природа» (Известия. 1940.

12 июня. С. 5).

3 апреля 1927 года М. Шолохов пишет из станицы Вешенской:

Ты-ли это, т. Стасевич? Получил письмо от 26.111. и подписи не разобрал.

В середине маячит «…севич…», а по краям нечто подобное тому, как на керенских деньгах.

Во всяком случае по поводу письма гутарю с тобой.

Деньги за «Лазоревую степь» получил. Теперь относительно романа: я надеюсь окончить его к осени (октябрь – ноябрь). В феврале на сей счет переписывались с т. Посвянским и тот сообщил мне, что против размера вещи и присылки ее по частям у вас там не возражают. Советовал договориться с т. Морозовой ².

Мне тоже не безинтересно было бы знать размер оплаты за печ. лист, тираж и пр. договорные условия. Сообщи мне ваши условия, а тогда я не замедлю прислать первые три части на просмотр. Жду ответа.

Кратко о романе: зовется «Тихий Дон». Размер 40 (приблизительно) печ. листов. Частей 9. Эпоха 1912–1922 гг. Эпиграф не интересует?

Поговори с кем следует о том, не сможет ли изд-во субсидировать меня некоторой суммой денег под роман? Сообщи и на сей счет.

С тов. прив. М. Шолохов ³.

А получив на это письмо положительный ответ издательства, М. Шолохов сообщает:

Ст. Вешенская

22 июля 1927 г.

Дорогие товарищи!

С высылкой первых частей романа запаздываю, потому что держит проклятая машинистка. Есть в нашей станице такой «орган», который печатает рику разные исходящие, вот этот-то печатный станок (я крепко верю, что это не пишущая машинка, а ее прадед – печ. станок времен Иоанна) печатает мой роман. (По Сеньке, говорят, и шапка.) Дама, которая управляет спей машиной, работает весьма медленно, и я, по всей вероятности, пока она кончит печатать роман, успею написать другой.

Серьезно, раньше средины августа прислать не могу, т. к. перепечатано только 2 ч.

Надеюсь потерпите и не станете «выражаться» за невыполнение обещания.

Я-то от Вас терпел не мало, во всяком разе не меньше.

С друж. прив. М. Шолохов.

В конце 1927 года рукопись первых частей романа «Тихий Дон» поступила в редакцию. Но тут произошло затруднение. Юношеский сектор издательства «Московский рабочий» было решено вместе с его редакционным портфелем передать в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». При разделении возрастной тематики изданий, несмотря на то что рукопись романа «Тихий Дон» уже поступила в издательство, согласно заключенному договору, и к ее рецензированию приступили, новое руководство редакцией художественной литературы категорически стало возражать против оставления ее в своем редакционном портфеле. Что оставалось нам делать? Пришло на память внимательное отношение к молодому писателю со стороны А.С. Серафимовича при издании сборника «Донские рассказы».

После просмотра рукописи А.С. Серафимович дал заключение издательству: «…Немедленно печатать роман без всяких сокращений» ¹.

Николай Тришин ¹
У истоков

К 55-летию М.А. Шолохова

Послезавтра лауреату Ленинской премии Михаилу Александровичу Шолохову исполняется55 лет.

Свою работу в советской литературе замечательный художник начал в московских комсомольских изданиях. Первые его очерки и рассказы были напечатаны в газетах «Юношеская правда», «Молодой ленинец» и в «Журнале крестьянской молодежи».

Мы публикуем сегодня очерк бывшего редактора «Журнала крестьянской молодежи», писателя Николая Тришин а, в котором он рассказывает о своих встречах с молодым М.А. Шолоховым.

Это было давно. Москва была еще старой Москвой, какой ее изображали на гравюрах тогдашние журналы. Пожалуй, единственным зданием двадцатого века был в то время дом «Моссельпрома». Правда, рылись уже котлованы под здание Центрального телеграфа на Тверской и еще кое-где, но Москва главным образом пока ремонтировалась после пяти лет разрухи, холода и голода. Исчезали из оконных форточек закопченные железные трубы «буржуек», начинало действовать в домах центральное отопление, голландки, кухонные плиты. Москвичи отогревались. Самым популярным предприятием стал «Москвотоп» со своими дровяными складами и знаменитыми фургонами: «Дрова и уголь с доставкой на дом».

Жизнь явно налаживалась.

Шел январь 1925 года. В эти дни мне довелось быть свидетелем того, как зачиналась удивительная литературная биография одного двадцатилетнего «паренька от сохи» – так фигурально выражались тогда о крестьянской молодежи.

В один из январских дней 1925 года в нашей редакционной комнате на Воздвиженке, 9 (ныне улица Калинина), где помещалось издательство «Крестьянской газеты», было по обыкновению шумно, тесно, дымно. Многочисленные безусые авторы сидели на подоконнике и на столах, спорили, читали вслух стихи и рассказы – готовился очередной, февральский номер «Журнала крестьянской молодежи». Был тут Серафим Огурцов ². С лицом засыпающего младенца он под дружный хохот заканчивал чтение «Пожарной кишки», очень характерной для его стиля. Ломовой извозчик, богатырь Иван Трошин-Туляк, парень двадцати лет, демонстрировал свои бицепсы перед дядей Гиляем ³, известным королем репортажа старых времен. В синей поддевке на сборах, в серой мерлушковой шапке, с седыми висящими усами, большой и тучный, Гиляровский любил к нам захаживать и рассказывать о своих приключениях. Сидел, помню, Иван Молчанов – поэт-литфаковец, но уже с именем, застенчивый и миловидный Егор Хвастунов, тоже поэт. Из соседней редакции «Лапоть» забрел на шумок вечно веселый и бурный Саша Архангельский ⁴в сопровождении Василия Кумача ⁵, который, войдя, тряхнул рыжеватыми волосами, стукнул кулаком в грудь:

– С места не сойти, дам на днях «Комсомолку Дуню!».

Песню эту, кстати, он закончил вскоре, и она долго распевалась в деревнях. Но в тот момент наше внимание было отвлечено еще одним вошедшим – в комнате появился незнакомый паренек в солдатской шинели, видевшей виды серой папахе, слегка сдвинутой набекрень, в простых сапогах. Парень был невысок и очень юн.

Полагая, что это один из юнселькоров, прибывших в Москву, заведующий отделом юнселькоров Василий Кудашов усаживает паренька к столу.

– Садись, товарищ, рассказывай, с чем прибыл.

Не слышал, о чем они говорили, только видел, что парень в шинели поднялся, козырнул Кудашову и вышел ⁶.

На следующий день Вася Кудашов принес мне рассказ, написанный от руки четким почерком.

– Читай. По-моему, здорово!

Читаю заголовок: «Пастух». По мере чтения передо мной зримо встают пейзажи Придонья: знойная степь с висящими в небе ястребами, звоном кузнечиков, хутора в вербах и садах… Знакомая картина, которая уже стала тускнеть в памяти за три года городской жизни. Ведь точно, в этих местах, на юге Калачаевского уезда Воронежской губернии, граничащих с казачьими станицами, я провел 1920-й и 1921 годы. Там мы, комсомольцы, работали в комбедах, дрались с бандитами Колесникова, Маруси, Курочкина и прочими. В рассказе поражали цепкий глаз автора, необычайная образность и колоритный язык. Дочитываю рассказ, смотрю на подпись автора: М. Шолохов.

– Ну как! – спрашивает Вася Кудашов.

– Хорошо! Дадим в номер. А кто этот Шолохов?

– Живет в Москве, в Огаревой переулке. Печатал фельетоны в газетах, мостил мостовые, работал грузчиком, счетоводом в жилуправлении. Пишет рассказы. Ты почитай – какие рассказы!

Через день Шолохов зашел узнать о судьбе «Пастуха». Мы разговорились и, к нашему удивлению, выяснили, что уже дважды в жизни наши дороги едва не скрестились. Оказывается, в 1916 году мы одновременно учились в Богучаре Воронежской области – он в гимназии, а я в городском училище, и жили мы на квартирах по одной улице. В 1920-м и 1921 годах я работал в Калачевском укоме комсомола, а он – в Вешенской, агентом волпродкома. Я на левом, а он на правом берегу Дона обеспечивали продразверстку и гонялись за бандами в отрядах ЧОНа.

С этой встречи двадцатилетний Шолохов становится частым посетителем наших редакционных сходок. Одаренный молодой писатель стал желанным автором «Журнала крестьянской молодежи». В течение 1925 года журнал дал несколько его рассказов: «Пастух», «Алешкино сердце», «Калоши», «Кривая стежка», «Жеребенок». На занятиях литературного кружка Виктор Борисович Шкловский, преподававший нам науку творчества, пророчил Михаилу Шолохову незаурядную литературную будущность.

А вскоре у М.А. Шолохова вышел первый сборник «Донских рассказов». В предисловии к сборнику А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз…»

Однажды, было это весной 1926 года, Михаил Александрович рассказал: «Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства, ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя. Хочу уехать я в Вешки, в родную хату. Только вот чем жить буду – вопрос».

Я бывал у Шолохова в Огаревой переулке и представлял эти условия. Небольшая мрачная комната, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, даже переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатушка, где живут Шолохов с женой Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие.

Нам, более года знавшим Шолохова, верилось, что он может сделать большую, значительную вещь, и мы дружно одобрили его решение. В это время было задумано издание книжной серии очерков и рассказов о современной деревне, а подбор авторов поручен мне. Вскоре был подписан договор с Шолоховым на книжку для этой серии; таким образом, на первых порах ему небольшие средства нашлись.

Из Вешенской Михаил Александрович написал мне несколько писем по поводу договорной книжки, но ни одним словом не обмолвился о своей большой вещи, которую писал в это время. Мы только знали, что она будет называться «Тихим Доном» – это он сказал нам еще в Москве. Но ни о теме, ни о времени событий, ни о героях мы не имели понятия. Наконец, в июне 1927 года Михаил Александрович появляется в Москве. По старой дружбе он останавливается у Василия Кудашова, в Художественном проезде, благо у того была холостяцкая квартира.

– Ну вот нагрохал первую часть, – объявил он нам. – А куда нести, не знаю.

– Конечно, в Гослитиздат, – советуем.

Рукопись отнесена в Гослитиздат. Читать там, конечно, будут долго, и мы предложили Михаилу Александровичу стать заведующим литературным отделом журнала. Он согласился и, работая у нас, нетерпеливо ждал судьбы рукописи. Не знаю, какой редактор читал первую часть «Тихого Дона», но только через месяц Михаил Александрович явился оттуда обескураженный. С неизменной улыбкой, похохатывая, докладывает:

– Не проходит! Замахали руками, как черти на ладан: «Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!» И все в этом роде. Куда еще тащить?

Не помню, кто посоветовал в это время дать рукопись Александру Серафимовичу Серафимовичу. Выбор был хорошим. Ведь этот старый донской писатель скорее может оценить достоинства «Тихого Дона», как оценил первые рассказы автора. И действительно, А.С. Серафимович дает восторженный отзыв о рукописи, разглядев в молодом писателе могучий талант. С этим веским подкреплением «Тихий Дон» попал в издательство «Новая Москва», где наконец уже в сентябре 1927 года рукопись была одобрена и рекомендована к изданию.

Примерно числа 20 сентября М.А. Шолохов забегает ко мне в редакцию:

– Уволишь? Думаю опять в Вешки до новых журавлей!..

Отставка, хоть и не слишком охотно, принимается. Мы погуляли потом по Москве. Шагая по Тверской мимо поднявшегося ввысь здания Центрального телеграфа, Шолохов, улыбаясь, заметил:

– В прошлом году в моем Огаревой только фундамент был, а теперь глянь, какая махина выросла!

– Вроде тебя, – говорю. – В прошлом году еще и фундамента не было, а сегодня роман готов. Растешь быстрее этого телеграфа!

– Ох, далеко моему роману до крыши! Ведь только первый этаж сделан, а вдруг разнесут?

В этот вечер мы о многом поговорили. Как о самом сокровенном, Михаил Александрович сказал тогда о своем решении вступить в партию. По уставу тех лет вступающему надо было иметь поручителей не менее чем с пятилетним партийным стажем. У меня такой стаж был, я охотно дал свое согласие. Через несколько дней я и писатель Андрей Никитич Новиков с удовольствием вручили М.А. Шолохову свои рекомендации. А позднее, при вступлении его в члены партии, подтвердили их…

В конце сентября 1927 года М.А. Шолохов уехал в Вешенскую работать над второй частью «Тихого Дона». Опасения автора, что могут «разнести» первую книгу «Тихого Дона», не оправдались. Книга вышла в начале 1928 года. Правда, несколько месяцев о ней нигде не было серьезного критического разговора – не хвалили и не ругали. Было впечатление, что критики всех многочисленных направлений пока примерялись к ней.

Не могу утверждать, но, кажется, первым дал оценку «Тихому Дону» и его автору Анатолий Васильевич Луначарский. Однажды в Доме Герцена, куда А.В. Луначарский заходил, спросили его мнение о «Тихом Доне», Анатолий Васильевич ограничился одним словом:

– Бриллиант ⁷.

С того времени в каждый приезд Михаила Александровича из Вешенской в Москву мы обычно встречались. В одну из таких встреч – в 1930 году – мне довелось быть свидетелем нового литературного замысла Михаила Александровича.

Говорили о новых делах в деревне, о перегибах при коллективизации, о расслоении крестьянства, о первых опытах колхозов. Михаил Александрович много и образно рассказывал о ликвидации кулачества на Дону. Особенно волновала его гибель скота.

– Казаки, – говорит он, – сейчас поют: «Вот теперь и попить, погулять, когда нечего на баз загонять!» Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла. Пожалуй, отложу в сторону третью книгу «Дона» и займусь станичными событиями…

Чувствовалось, что тема эта глубоко захватила Михаила Александровича. И вот меньше чем через год, в 1931 году, он привозит из Вешенской «Поднятую целину».

Как первый том «Тихого Дона», так и «Поднятая целина» были созданы в феноменально короткий срок, если учесть всю социальную и художественную емкость этих книг, глубину их исторической значимости. Поразительно еще и то, что «Тихий Дон» писателем был начат двадцати одного года от роду, а «Поднятая целина» была написана в возрасте двадцати шести лет. Мало мы найдем примеров такого литературного подвига!..

Думаю, что не посетует на меня Михаил Александрович, что в этих беглых заметках я рассказал о первых его шагах в советской литературе. Сам он не охотник вспоминать трудности своей писательской молодости, и мне кажется, что я должен был это сделать сейчас, когда его работа отмечена высочайшей наградой, а его книги полюбились миллионам читателей во всем мире.