Текст книги "Бунт на корабле"

Автор книги: Виктор Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

11

Хорошо, тщательно была изучена дорожка, по которой 3 июля 1924 года знаменитый капитан, в сопровождении боцмана, решительным шагом спустится с крутого берега Припяти, уверенно взойдет на борт корабля «Полюс» и бесстрашно ринется навстречу будущему.

Великому следопыту стоило зажмуриться, и дорога к кораблю во всех подробнейших мелочах вырисовывалась ясно, до каждого бугорка и впадины.

Сад. Овражек с орешниками. Подготовленный пролом в изгороди. Дальше – поворот направо и у дикой яблони узенькая тропинка. Тропинка уводит все дальше и дальше и, наконец, за спиной остается город, дом, где папа и мама, где охотник Викстер… Еще немного, и сухой пень. Потом – поворот, которым начинается подъем к крутому берегу… Тишина… Ночь…

И вот впереди лунными бликами мигнула черная вода. Осторожней! Тут обрыв. У обрыва большой серый камень. От камня уже почти незаметная тропочка среди березок, тропочка… это последнее, что соединяет прошлое с будущим… Настоящее капитан «Полюса» безжалостно зачеркнул… Если думать о настоящем… нет, о настоящем ему нельзя думать… Идти прямо, из прошлого в будущее…

Так представлял себе Юрка вечер 3 июля… Этот вечер пришел удивительно неожиданно. Еще вчера он казался очень далеким, таким далеким, что и приблизиться к нему трудно. И вот он здесь, вопросительно ожидающий.

Широко открытыми глазами смотрел Юрка в темноту ночи и слушал тишину. Тишина была наполнена грохотом сердца. Это не был грохот страха. Это было удивление перед самим собой и перед тем, что удалось ему создать. А созданное было прекрасно. И этот мощный корабль, и неизвестное будущее, во имя которого зачеркивалось настоящее, и боцман, который слал в своей кроватке и тихо посапывал, и звездная ночь… все это облекалось в реальные, осязаемые формы… Оставалось только пойти, взять руль, свистнуть, и корабль наполнится жизнью, ветер ударит в послушные паруса и заскрипят снасти. Потому что пришел капитан…

Юрка быстро поднялся и ему нестерпимо захотелось крикнуть громовым голосом:

– Боцман!

Но этого он не сделал: это придет позже… И потому он потихоньку нащупал кроватку Томки, наклонился к нему и долго смотрел на пухлые щечки своего брата.

– Томка… пора… – прошептал Юрка. – Вставай..

Томка облизал губы, чмокнул, пробормотал сквозь сон: «Непременная погода», и вдруг нырнул под одеяло. Подождав немного, Юрка приподнял одеяло и рассмотрел, что боцман продолжает спать, держась ручонками за подушку.

– Том… вставай!

Юрка начал беспокоиться, что Томку не удастся разбудить. А вдруг Томка испугается и начнет плакать? Но к удивлению Юрки Томка сел, спросил: «Цто?» и безропотно позволил себя одеть.

Только когда все было готово и они вышли в сад, Томка заволновался и спросил:

– А поцэму темно?

Юрка понял, что Томка все это время был во власти сна и только теперь, на свежем воздухе ночи, пришел в себя. Но он не заплакал. Наоборот. Ему даже понравилась эта необычная прогулка, хотя он и сказал:

– Цтоб не страшно, возьми меня за руку…

И они пошли…

Сад… Овражек… Орешники. Здесь маленькая остановка… Ружье и мешок…

– А мяцык? – тоном заговорщика спросил Томка.

– Все здесь… в рюкзаке…

– То-то… – одобрительно прошептал боцман.

Протискиваясь в подготовленный пролом в изгороди, Юрка обо что-то твердое задел ружьем. Путешественники замерли. Юрке показалось, что этот стук разбудил весь город… Ничего. Вдали полаяла собака и замолкла.

Юрка поразился, насколько обесформилась, изменилась ночью так хорошо знакомая днем дорожка. Он даже боялся, что потеряет направление, заблудится и никогда не попадет на корабль. Но чем дальше они двигались, тем больше привыкал глаз и, наконец, стал узнавать все приметы на пути к «Полюсу». Вот и поворот.

– Знаешь цто? – вдруг произнес боцман. – Расстегни мне штанишки…

Юрка вздрогнул от неожиданности: он удивился, что рядом с ним кто-то идет. До сих пор, с момента выхода из сада, он был так погружен в свою личную жизнь, в свои наблюдения, в свои важные мысли, что происходившее вокруг могло быть только бледной тенью его переживаний. После короткой остановки, они двинулись дальше.

– Юрка, тебе страшно? – спросил боцман.

– А тебе?

– Мне тоже нет… только держи меня покрепцэ… Скоро?

– Сейчас… молчи…

Некоторое время они шли в молчании.

– Знаешь цто? – опять спросил Томка. – Цтоб после Полярного севера сразу домой… а то мама. А ты ножик взял?

– Взял… Чшшш…

Теперь они шагали медленно. Впереди был подъем, дальше обрыв к воде… и там, где-то, покачиваясь на волнах, корабль… Мгновение торжества приближалось.

Вдруг Юрка остановился.

– Слышишь?

Томка ничего не расслышал, но поспешил прижаться к Юрке. Потом осторожно спросил:

– Цэво?

Постояли… Все спокойно… Сонные звездочки ласково моргали…

Но сделав еще несколько десятков шагов к обрыву, они ясно различили голоса, идущие оттуда, от воды. Голоса были грубые и такие ненужные в эту тихую ночь.

Подойдя к обрыву и взглянув вниз, они увидели страшную картину. Зрелище было таким потрясающим, что пришлось сразу же спрятаться за камнем: на берегу, у самой воды, горело неисчислимое количество костров. В свете костров иногда мелькали силуэты людей. Неслись песни, крики, хохот. И все это сопровождалось звоном разбиваемого стекла.

Широко открытыми глазами смотрел Юрка с высоты обрыва: дикая оргия происходила около его корабля, около «Полюса».

– Цто?

Но Юрка не ответил. Он и не мог ответить, не мог рассказать этому храброму боцману, что происходит там, невдалеке, около воды. Разве можно было Объяснить, что какие-то пираты, проведав о снаряжении экспедиции, под покровом ночи напали и завладели кораблем, а теперь празднуют свою победу.

Пиратов было очень много. Силуэты на фоне костров мелькали и мелькали.

– Цто? – спросил опять Томка, стараясь разобраться в тайне этой ночи.

И Юрка заплакал. Бедный, знаменитый капитан! О, если бы с ним был охотник Викстер! Но его не было… А что может сделать один человек, пусть даже с ружьем тридцать второго калибра, против шайки морских разбойников? Это была бы безумная затея…

Оргия победителей продолжалась. Бесстыдный хохот, песни и крики оскверняли чистоту берега, от которого должен был отплыть корабль светлой мечты.

Вдруг тонкая огненная нитка поднялась к небу и высоко в воздухе задрожали зеленые, синие и золотые искры. Разорвалась ракета. Зрелище было удивительное.

– Цто там? Смотри… – в восторге воскликнул боцман.

Юрке было все понятно: пираты бросали вызов другим пиратам. И он не ошибся. Несколько в стороне новым водопадом разноцветных искр рассыпалась другая ракета. Вызов был принят!

А еще через мгновение на берегу началось нечто невыразимое. Множество людей боролось, бегало, кричало. В азарте схватки затаптывались костры, взлетали головешки и, вычертив огненную линию, с шипением падали в воду.

Потом загремели выстрелы. Гром битвы продолжался долго. Наконец, наступила тишина.

И это было понятно Юрке: бой закончился, и победители убирали трупы, прятали следы преступления…

Потом, как будто оттолкнувшись от воды, сюда, к обрыву, на котором лежали капитан и боцман, понеслись слова чужой, неизвестной песни, которую, может быть, пели на Летучем Голландце…

Юрка и Том, пораженные всем происходящим, слились с камнями. Они не замечали времени, не видели, что из-за леса поднимается громадная лупа. Воздух посветлел, и в лунной дорожке, протянутой по воде, ярко вырисовалось серебряное изогнутое крыло громадной птицы: это был парус на корабле «Полюс». Корабль оторвался от берега. Крыло становилось все меньше и меньше… А когда корабль готовился покинуть серебряную лунную дорогу, на его борту опять загремели выстрелы…

Опытный капитан вздрогнул, тронул плечо успевшего задремать боцмана и мрачно сказал:

– Ага… Я так и знал: бунт на корабле…

Послесловие

Рассказ о том, как два мальчика собирались найти и поделить Северный полюс, закончен. Но автор считает нужным добавить к нему несколько строк…

Много-много лет назад появился рассказ «Юрка». За автора уцепились злые критики. Такого Юрки не может быть: автор его выдумал. Охотник Викстер – тоже выдуманный. В «Юрке» за занимательностью, за фантастикой рассказов у костра, за увлекающим юношей сюжетом – стоит чуждый современности автор.

А Юрка на самом деле существовал…

Совсем не повторяя рассказ «Юрка», автор взял свою старую юркину тему и написал «Бунт на корабле». Действующие лица этого «Бунта» не вымышленны. Юрка был другом автора.

Существовал такой Юрка, знаменитый капитан и следопыт… Томка… ну, Томке было «пять лет с хвостиком»… И автор как живого видит и сейчас этого карапуза, с хитро надувающимися щечками и острыми огоньками в глазах, защищенных громадными, пушистыми ресницами.

Не менее реальным был и их отец – Владимир Севастьянович Жолтый, доктор медицины, известный врач-терапевт, до и в первые годы революции первый ассистент знаменитого киевского профессора Образцова. В. С. Жолтый умер в тридцатых годах; вслед за ним трагически погибла и его жена, мать Юрки и Томки, Анна Ианнуарьевна…

В 1933 году Юрка оканчивал десятый класс Осенью того года автор виделся с ними в последний раз. Вспоминали прошлое. Говорили о Юрочке, капитане, жестом богача бросившего брату щедрый подарок: половину Северного полюса со всеми прилегающими к нему островами. Переживали «Бунт на корабле» и вот тут уже семнадцатилетний Юрка откровенно признался, что он до сих пор не может понять, как тогда, в 1924 году, два человека (его отец и охотник Викстер) смогли на берегу реки Припять поднять такой шум, грохот, устроить такую перепалку и «оргию» у костров.

Распрощались, надеясь на новую встречу… И встреча… не состоялась… Теперь между автором и Юркой легло много лет…

И вот, вернувшись памятью в прошлое, здесь, среди гор и лесов Таунуса, автор восстановил образ девятилетнего Юрочки, творца своего собственного призрачного корабля «Полюс».

Франкфурт-Майн.

Северная Одиссея

Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится па ходу своем, и возвращается ветер па круги свои.

Екклезиаст.

1

Северный лес встретил их угрюмо и настороженно. В землистых, коряво-мрачных лицах старых сосен, давно уже переставших расти, таилось тревожное недоумение. Казалось, они боялись, что эти незваные помешают их тихому умиранию.

– Аким… пойдем…

Прислонившись к дереву, Аким молчал. Ему было трудно говорить, ему давно мешала дышать окровавленная, промерзшая тряпка, жестко сжимавшая горло.

Саввин спросил не потому, что хотел получить ответ. Была просто физическая потребность услышать чей-то голос. Спрашивая, он глядел не в лицо Акима, а на воротник его шинели, внимательно рассматривая темную, превратившуюся в лед кровь.

– Саввин… тяжко…

– Болит?

Синеватые губы Акима вздрогнули, но он больше ничего не сказал, устало качнув головой.

Саввин вдруг ярко представил себе, о чем может думать здесь, в этом северном лесу, Аким. Конечно, Аким никогда больше не увидит свой родной Байкал и никогда не встретится со своим суровым седым отцом.

Потому ли, что неприкрытая правда этих мыслей была проста и до предела обнажена, потому ли, что жаль было оставить эту тяжелую жизнь, Аким медленно, как бы прощаясь, оглянулся вокруг. И удивился, увидев все прежнее: снег, сосны, темное небо. Все было старое, близкое и родное. И оттого, что все это было давным-давно виденное и такое знакомое, еще страшнее стало душе Акима и невыносимее боль в шее.

Он не видел, да и не мог видеть свою рану, но сейчас, всматриваясь в снег, в лес, он почему-то ярко представил себе разорванное пулей живое человеческое тело, истекающее густой, тёмнокрасной кровью. Ему даже показалось, что он видит, как она капля за каплей выходит из раны и медленно поглощается холодным полотном. Она просачивается очень медленно, и так же медленно уходит жизнь…

Аким слушал, как сочится кровь, и каждая капля ее отсчитывалась далеким, пока еще еле слышным, но уже погребальным звоном одинокой, ветхой кладбищенской церкви.

2

Они уходили все дальше и дальше. Они давно уже потеряли направление. Очень часто Саввину казалось, что весь мир стал пуст, что никто не встретится на их пути и они обречены еще и еще двигаться, пока усталость не заставит их равнодушно упасть. И тогда спокойно и постепенно сожмет их мороз, остановит работу сердца и остудит кровь, освободив их от мучений, от необходимости цепляться за безнадежно ускользающую жизнь, теперь уже утратившую значение.

Мир был пуст. Только они вдвоем двигались и нарушали белую пустоту, придавленную темным небом и скованную все более и более усиливающимся морозом.

К вечеру как будто поднялось небо, издалека мигнув слезами звезд. Жидким, но сухим и обжигающим стал воздух.

– Саввин, у меня… еще спичка есть…

Саввин знал об этом и сам. Уже давно думая о ней, он в то же время старался прогнать мысль об этой спичке, которую нужно приберечь к тому моменту, когда без огня уже нельзя будет обойтись.

Но Аким был безжалостен. Он не мог уже идти, не мог переставлять ноги, хотя Саввин его все время поддерживал. Ему нужен был отдых, а для отдыха – костер.

Некоторое время Саввин почти нес Акима. Было мгновение, когда ему показалось, что рядом с ним шагает труп. Дрожа, он остановился и с радостью увидел, что Аким жив. После этого, с боязливой торопливостью опоздать, Саввин усадил его около дерева и принялся готовить костер. Ему хотелось сделать это поскорее, но он сам себя поймал на мысли, что это желание не связано с его внутренним чувством, а какое-то случайное, навеянное чужой волей. Только потом он понял, что костер нужен Акиму, тому, сидящему у дерева; и бесповоротно уходящему из жизни. И потому, что костер был нужен Акиму, Саввин его создавал.

Взяв последнюю спичку, Саввин долго рассматривал ее в темноте и не решался зажечь. Ему казалось, что головка спички отлетит и потеряется в снегу, или что спичка отсырела и не разгорится.

– Огоньку бы…

Сам ли это он подумал или то был шепот синих губ Акима, Саввин не знал. Но он слышал это слово, отчетливо подхваченное сознанием.

Пока он сидел на корточках, рассматривая спичку, ноги его стали чужими, деревянными, и почувствовав это, Саввин осторожно чиркнул. Спичка зажглась быстро и удивительно просто, как будто обрадовавшись возможности передать хитро спрятанное в ней пламя другим, вспыхнуть ярко, отодвинуть темноту и светлый круг наполнить теплом.

Когда костер разгорелся, Саввин перетащил к нему уже задремавшего Акима. И по мере того, как тепло костра стало наполнять Саввина, медленно, но настойчиво стало расти желание жить. То, дневное и покорное, уходило из этого светлого круга и пропадало где-то в темноте. Протянув руки к костру, Саввин с удивлением рассматривал свои длинные, тонкие пальцы, сжимал и разжимал их, радуясь возвращающейся силе. Он даже улыбнулся, заметив, что пальцы сделали очень точное движение, повторяющее быстрый бег рук по клавишам рояля.

В общем было даже тепло. Правда, оно охватывало только грудь, лицо, руки. Но это пустяк: можно поворачиваться, можно спасаться от холода, идущего оттуда, из темноты.

– Огоньку бы…

Это сказал Аким. Взглянув на него, Саввин поразился синеве его тонких губ и заостренности черт лица. Он стал говорить Акиму, что костер разведен, что он будет гореть долго, до утра, может быть до вечера и еще ночь…

О чем он говорил этому умирающему, он и сам плохо понимал. Но он продолжал говорить о том, что огонь силен, что он согревает, что он поможет им переждать морозы и они спасутся. И будут жить. Но Аким молчал. Саввин взглянул на него и понял: пусть его губы еще вздрагивают, пусть его грудь еще поднимается, но уже пришла смерть, уверенная в своем времени. Аким, видимо, это тоже почувствовал.

– Саввин, – совсем тихо сказал он. – Тут, в кармане, еще две спички и патрон… Возьмешь… после… Мне уже…

3

Громадные сучья, кинутые в костер, пылали остервенело. Казалось, они упивались своим правом безрассудно расточать хранящийся в них огонь, отодвигать мороз, смеяться над севером, отбрасывая его холодное дыхание. И север отодвинулся от полыхающего пламени, зло отгородившись от светлого, радостного круга плотной темнотой.

Обессиленный многодневным движением и холодом, Саввин, подчиняясь естественному желанию отдохнуть, опустил голову и прикрыл глаза. Треск костра и тепло, излучаемое им, сразу же породили дивные видения, наполненные нежными мелодиями, ласковыми улыбками и шорохом длинного, шелкового платья.

Она медленно приближалась, протягивая к нему руки; она шла из темноты, из глубины леса, такая же, им самим для себя созданная – Галина, Галя, Галочка. И слегка шуршал шелк, и глаза ее глядели с тоской и любовью.

«Ты вернулась?» – спросил Саввин. – «Да, я вернулась, – тихо прошептала она, – я пришла, вот видишь: я здесь».

С изумлением глядел Саввин и не мог понять, как появилась она тут, на далеком севере, у костра, около которого умирал Аким.

«Посмотри, – говорит Саввин, – это Аким, с ним мы много дней страдаем, у него старый отец-охотник, раскольник, и он не увидит своего сына».

«Я не вижу его, – отвечает она, – его уже нет здесь… ты один, и я пришла к тебе, чтобы сказать, как тяжело мне прощаться с тобою».

«Подожди, подожди… – тихо шепчет Саввин. – Я хочу жить, хочу видеть тебя. Или, нет… погоди, я очень устал и сбиваюсь… Это – ты? Я люблю тебя».

Она с тоской смотрит на него. Потом медленно приближается, протягивает руки, сжимает его лицо и тихо целует в губы.

«Что ты делаешь? – в ужасе кричит Саввин. – Почему так холодны твои руки и так ледяны твои губы?».

«Я прощаюсь с тобой», – говорит она, и медленно, не оглядываясь, уходит из светлого круга и пропадает в темноте.

Саввин растерянно следит за ней. Не шуршит больше шелк; он колюче-ломко звенит, как будто материя утратила способность мягко и покорно подчиняться линиям тела. Это его поражает; он пытается ее догнать, что-то нужное и важное узнать…

Поднявшись с трудом, он пытается шагнуть и не может. Тогда он открывает глаза, и ужас реального сразу падает на него. Воплощается этот ужас в черном мраке и чуть-чуть тлеющих угольках там, где недавно буйствовал веселый огонь. С трудом добравшись до этих, уже готовых потухнуть точек, Саввин негнущимися и омертвелыми пальцами собрал угольки в кучку. Страх, что он не сможет вновь разжечь костер, безжалостно стирает недавние яркие видения; жалкий, вновь цепляющийся за жизнь, он весь в стремлении увидеть живой хаос пламени.

Он очень долго возился. И в тот миг, когда отчаяние сказало свое последнее нет, нерешительно пополз слабый, готовый вновь исчезнуть огонь. Саввин сжался, он боялся двинуться, ему казалось, что сердце своими усталыми ударами может погасить этот возникающий призрак. Молчащее ожидание его утомило. Если бы такое состояние продолжалось еще немного, он в бессильном бешенстве обреченности раскидал бы остатки еще горячей золы. Но в этот момент откуда-то снизу скользнули огненные струйки и пламя взметнулось кверху. И нехотя отодвинулась темнота.

Как только Саввин осознал значение вернувшегося тепла, он оглянулся вокруг. И очень скоро реальность недавнего видения стала так очевидна, что он принялся осматривать снег, вполне уверенный, что найдет отпечатки узких туфель и высоких каблуков. Но ничего этого не оказалось. Наступил момент растерянного удивления. Она была тут, я с ней говорил. Да. О чем? Почему она сказала, что Акима здесь нет. И вот тут Саввин вспомнил о нем. Аким сидел по другую сторону костра. В его спокойствии была такая углубленность и значительность, что Саввин не осмелился нарушить тишину обыкновенными человеческими словами. Он встал, и приближаясь к Акиму уже знал, что случилось нечто, имеющее прямое отношение к недавним видениям. Подойдя совсем-близко, он наклонился и увидел, что Аким мертв. Это Саввина не удивило: он воспринял смерть как новое свидетельство тому, что она была здесь. Именно в те минуты, когда из жизни уходил Аким.

Да, да, чуть не вслух подумал Саввин, это так. Но что она еще сказала? Она прощалась и с ним. Это его поразило, он торопливо вернулся на свое место и, как бы ища защиты, сел совсем близко к огню.

4

Нехотя, с трудом уходила ночь. Вяло рассеивалась темнота, и в наступающем утре бледнели языки пламени и медленно взлетали искры. Саввину казалось, что эти маленькие мысли и наблюдения наполняли все его существо, что вне этого – ничего нет. И вместе с тем он чувствовал, что все происходящее сейчас имеет определенное отношение к той, которая приходила ночью, в ту минуту, когда умирал Аким.

«Акима уже нет», – сказала она. Думая о костре и искрах, Саввин понял, что эти мысли об умирании огня относятся непосредственно к нему, к ее словам о том, что она пришла прощаться.

Ему вспомнились слышанные когда-то слова о видениях, галлюцинациях, посещающих людей в страшные мгновения жизни, и раскрывающих будущее. Ему вспомнились рассказы о пророческих снах и о том, что все это происходило с людьми, уже как-то стоящими вне обычной жизни или находящимися на грани безумия.

Да, да, все это так, говорил себе Саввин. Но это – не то. Я живу, я обыкновенный солдат, я хочу жить, и это был просто сон. Ведь и раньше я видел Галину… Аким… ну, что же, он уже умирал несколько дней, умирал идучи, сам нес свою смерть, этот сильный и мужественный сибирский охотник. Его смерть совпала с моим сновидением. В этом нет ничего странного.

Так пытался уверить себя Саввин. Но за этим успокоением нарастала еще большая тревога, еще большая уверенность, что и ему уже вынесен приговор.

Ночное видение – сон, галлюцинация. Но этими простыми, все объясняющими словами нельзя было прикрыть какую-то другую правду, о которой могло быть сказано только так, как было сказано. Поняв это, Саввин оглянулся: прижавшись к дереву сидел холодный Аким, уже освобожденный от необходимости нести тяжесть сознаваемой смерти, уже ушедший из-под ее власти.

Он всматривался в лицо Акима и ему хотелось разгадать его последние мысли, хотелось спросить, видел ли он ее, медленно приближающуюся к костру. Но мертвое лицо было совсем безответно. Легкий налет изморози лежал на щеках и на ресницах, и Саввину вспомнились глаза Акима, темноголубые, блестящие и зоркие.

«Аким ушел», – повторил он чужие слова, и сразу почувствовал, что они освободили его от необходимости оставаться здесь, сидеть у костра, думать обо всем этом, таком странном, так не похожем на все то, чем он живет сегодня.

Вот я и один, я могу идти, ничто меня не связывает, я еще буду жить… Я еще хочу жить, с тоской подумал он несколько спустя, пытаясь окончательно освободиться от власти ночных слов. Я еще хочу жить!