Текст книги "Француз (СИ)"

Автор книги: Виктор Решетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

    Я собираю вещи и иду к машине.  Заодно наведываюсь к французу, посмотреть, как дела у него. Ирван сегодня в ударе, мало того, что он не порвал и не запутал мою снасть, он уже поймал две рыбёшки. Я сажаю их в садок и с удивлением наблюдаю, как он ловко орудует удилищем и длинной леской.

      Это он делает так, будто всю жизнь ловил рыбу на нашей реке. Но я знаю, что это его первый опыт, и удочку он впервые держит в руке.  Но я также знаю, что новичкам всегда везёт, тем более, что на лице у него написан такой неподдельный азарт, будто он играет в казино, а не рыбу ловит. Ещё  пара ловких движений, и он сорвёт Джекпот.

      Я улыбаюсь, глядя на него, а солнце уже палит нещадно. На своём уловистом месте Ирван сидит к нему спиной. Плечи он себе намазал мазью от загара, а вот остальную часть спины не достал. Ему бы попросить, кого… Теперь плечи у него белые, а всё спина красная, как у рака. Я, конечно, намажу её, но сделаю это слишком поздно.

     Николай на моей резиновой лодке носится посредине реки. Он устанавливает на дне какие-то свои специфические снасти, надеюсь, что не браконьерские.  Он ныряет с маской и  высматривает крупную добычу.  Но пока он тоже ничего не поймал.

    «Нет тут рыбы, Сергеич, – кричит он мне, – я всё дно проверил».

    «Не бери в голову, – кричу ему я, – отдыхай и купайся. Наша рыба от нас никуда не денется. Мы ведь не только за ней приехали».

    Я  ещё раз намазываю Ирвану спину и потом предлагаю позвонить жене:

    «Сейчас у вас там раннее утро, – говорю я, – она наверняка дома. Расскажешь ей, где ты и чем занимаешься, и какая у нас тут погода».

    Ирван сразу же забывает про рыбалку. Он отдаёт удочку мне, уступает уловистое место и начинает звонить. Вчера он звонил поздно, сегодня рано, но я чувствую, результат будет одним и тем же.

     Набрав номер всего лишь раз, и наткнувшись на автоответчик, он отдаёт мне трубку обратно.

     «Сэ ля ви, – говорю ему я, – не расстраивайся».

     Но в это время  до нас дозванивается мой почепский дядька, Аркадий Сергеевич. Вчера у него был день рождения,  77-мь ему стукнуло, и теперь он приглашает нас отметить это событие. Вчера, поздравляя его с двумя семёрками, я «нечаянно» проговорился, что у меня гостит француз.

    «Заканчивайте ловить, – радостно кричит он в трубку, и я понимаю, что на вчерашние дрожжи он накинул сегодняшнюю рюмку, – тащи ко мне своего француза, у нас уже и стол  накрыт».

    «Клёв в самом разгаре», – вру ему я.

     «Да какой клёв в жару, – не верит он, – искупайтесь на посошок и срочно выезжайте…».

   Часть IV. Глава III.

    «Да, пора бы окунуться, – предлагаю я Ирвану, – а то ты всю рыбу переловишь».

    «Шутишь»? – смеётся он.

    «Думай, как знаешь, – отвечаю я, – но уже скоро наступит время подкрепиться, а, искупавшись, это будет сделать не так жарко».

    «Я тут у вас поправлюсь, – отвечает он, – я правильно произношу это слово, поправлюсь?  Я тут только и делаю, что ем».

    «Это хорошо, – говорю я, – и поправлюсь – верное слово.  Но, чтобы проверить это, тебе надо было взвеситься в первый день, а потом в день отъезда повторить процедуру…но ты не бери в голову».

    В это время  Коля причаливает к берегу и вытаскивает за собой  лодку. Он вываливает из неё на траву снасти, маску, ещё какую-то ерунду, но рыбы я не  вижу. Не смотря на жару,  подбородок  у него посинел от холода.

    «Не за рыбой приехали, – успокаиваю его я, – согревайся пока, а  мы с французом сходим на мелководье искупаемся. Вернёмся, что-нибудь перекусим и айда к дядьке».

    Ирван вытаскивает из рюкзачка  планшет,  и мы направляемся через заливной луг к месту купания. Здесь река делает крутой поворот, и с нашей стороны начинается большая песчаная отмель.

     Мы раздеваемся и лезем в воду.  Вода на мели, не смотря на август, хорошо прогрелась. Там, где течение слабое, растут кувшинки, а у самого берега я вижу несколько белых лилий. Когда-то они росли везде, и в черте города тоже. Теперь же эти дивные цветы занесены в красную книгу. Ирван держит планшетник над головой. Будет что-то снимать на память. А снимать есть что.

      Вокруг настоящая первозданная  красота!

      Чистая речка Судость, зелёный косогор, с ещё не выжженной травой,  огромный заливной луг. Стрижи щебечут, вылетая из прибрежных норок.  Оставленные в норках стриженята, щебечут ещё громче.

     Всё это моя Родина…и малая и большая одновременно. Здесь я родился, здесь и умру. Это уже сделали мой отец, мой дед и моя баба Фёкла, на которую я был похож в детстве, а теперь стал похож ещё больше…

    Я плескаю воду себе на голову, на кувшинки, на белые лилии, подбрасываю целые пригоршни её в небо. Вода переливается, сверкая на солнце драгоценными каплями, и падает обратно в своё речное лоно.

   Ирван смотрит на меня и снимает всё на планшетник. Потом подходит к берегу к белой лилии, и берёт её крупным планом. Он снимает её вместе с замершей на ней синей стрекозой. Стрекоза не улетает, она знает, на сегодня она фотомодель…Я ныряю под воду и плыву к середине реки.

    Назад мы возвращаемся молча, полные впечатлений. Я уже не прошу француза, чтобы он рассказал «там у себя, каково оно тут у нас». Всё и так понятно без слов. Николай уже расстелил на траве моё походное одеяло и раскладывает на нём немудрёный наш обед.

   Я смотрю на Ирвана, спина его стала совсем красной, приходится раскрыть над ним зонтик. Хорошо, что в последний момент его всучила мне моя жена. Я такие вещи на рыбалку не беру. Баловство одно…

     «Это не для тебя, – скажет она мне, вручая старенький пляжный зонт, который всегда таскает с собой, – это для Ирвана. Ты и так обойдёшься».

     Она оказалась права, зонт пригодился.

     Ирван  моим ножом, полюбившимся ему, на разделочной доске поверх одеяла режет помидоры, малосольные огурцы, колбасу и сало с прослойкой. Коля своим ножом нарезает сало без прослойки.  Этим продуктом я всё же угощу француза, но чеснок он откажется есть наотрез, даже пробовать не станет. Сошлётся на изжогу. У нас с Колей изжоги не бывает: ни от сала, ни, тем более, от чеснока, если всё это заедается малосольными огурчиками.

    Пьёт француз и наш квас. Николай предусмотрительно обложил его бутылками со льдом, поэтому он достаточно холодный, и на жаре здорово утоляет жажду. Только вот Коля побаивается, не появились ли в нём дополнительные градусы…

    Во время обеда снова звонит мой телефон. Это опять Аркадий Сергеевич.

    «Где вы? – ещё радостнее кричит он, – выезжайте скорее».

    «Уже выехали, – продолжаю я врать, – через полчаса будем».

    «А и правда, – говорит Николай, – может, нам пора ехать?  Это мы с тобой, Сергеич, тут отдыхаем, а для француза это, может, настоящий  экстрим. Как бы он тут дуба  не дал на такой жаре».

     «Цел будет, – говорю я, – он и не в таких переделках бывал. Хотя то, что русскому хорошо, то немцу не очень»…

     Мы с Колей смеёмся, а Ирван недоумённо смотрит на нас.

  «Ну, а если серьёзно, – прибавляю я, – поедем, пока никто из нас не обуглился. Да и дядька уже заждался»…

     Собрав мусор и остатки еды в полиэтиленовые пакеты, Коля идёт сдувать лодку, а я отпускаю пойманную рыбу обратно в её стихию. Ирван смотрит на меня одобрительно. Я тщательно споласкиваю садок, чтобы он не вонял рыбой в машине, и в это время в небе, как ухнет. Впечатление такое, будто атомная бомба взорвалась. Коля и Ирван даже приседают от неожиданности.

    «Это что, Сергеич, химическое оружие уничтожают? – недоумённо спрашивает  Николай, – у вас тут в Почепе, я слышал,  самый большой его склад».

    «Правильно, только это не химическое оружие, его уничтожают в тиши лабораторий.  Всё гораздо проще и прозаичнее – это реактивный самолёт преодолел звуковой барьер. Только и всего. В детстве я такие взрывы слышал очень часто, и бояться их не стоит».

  Часть IV. Глава IV.

    Через полчаса у раскрытых ворот нас встречает мой дядька.

    «Где рыба»? – спрашивает он.

    «Рыба вся», – отвечаю я.

     «Тогда жарь всю».

     Мы смеёмся.

      Говорить ему, что я её отпустил, не стоит. В отличие от меня, он до сих пор настоящий рыбак.

     «Клевало плохо», – оправдываюсь я и первым вхожу во двор.

     В глубине его стоит большой деревянный дом с резными наличниками. Аркадий Сергеевич открывает дверь и впускает нас внутрь. В доме уютно и достаточно прохладно. Стол давно накрыт и ломится от всевозможных вкусностей. Русские люди – хлебосольные люди, может, потому что частенько жили впроголодь…

     Тётка моя, его жена, по-прежнему ещё очень красивая и голосистая, хотя перешагнула давно за ягодкин возраст, хлопочет на кухне.

     «Покажи-ка мне своего француза»? – говорит она и, не раздумывая, идёт к Ирвану, минуя Колю. Француз хоть и одет в одежду с чужого плеча,  но с русским его не спутаешь.

     Они трижды целуются, и я их представляю друг другу:

      «Сэ Ирван и сэ Надежда Григорьевна», – говорю я.

    Дядька в это время тащит из своего кабинета свой парадный китель.  Медалей на нём – не сосчитать. Ирван достаёт из рюкзака  гаджет и продолжает фотосессию. Сначала фотографирует китель, потом накрытый стол, потом всех нас за столом.  Я повторяю эту процедуру, уже без себя, но вместе с французом.

      «Что-то на нём странная одежда», – интересуется Аркадий Сергеевич и успокаивается только тогда, когда я объясню ему, что это одежда моя.

      «Не думай, он не безработный, – говорю я, – он школьный учитель».

       «Ваня, – говорит обрадованный дядька, – иди, я тебе расскажу про Юрия Гагарина.

    Я был у него инструктором по прыжкам с парашютом.  Юра был хорошим парнем. Я тебе сейчас покажу его фотки, когда он ещё не был в космосе».

     «Потом покажешь, – говорит жена, – сначала нужно гостей накормить».

     То, что полчаса назад мы плотно поели, в расчёт не принимается. Отказываться нельзя.  Мало того, надо попробовать всего, что на столе, хотя бы понемногу.  Тётка моя постаралась на славу, она в нашей родне кулинарная кудесница.  Чего она только не наготовила:

    голубцы с мясом, домашние огурчики, свежие, прямо с грядки, огурчики малосольные из подвала, помидорчики, пироги с мясом,  пироги с луком и другой начинкой, рулеты с черникой и яблочным повидлом, и ещё много чего вкусного. Из подвала она выносит наливку двух сортов и к ней чудесный холодный компот из алычи и красной смородины.

    «Трэ дилисьё (восхитительно)», – восклицает ошарашенный француз.

     Дядька наливки подливает ему побольше, и вскорости она делает своё дело.

      На вкус она сладенькая, но нужные градусы в ней имеются.  Коля не пьёт наливки, он за рулём, и я тоже налегаю в основном на компот.

   «Ваня, – говорит французу совсем повеселевший Аркадий Сергеевич и берёт его за руку, – пойдём, я покажу тебе свои владения».

   Обнявшись, как лучшие друзья, они выходят во двор. Там под развесистой алычой француз делает ещё несколько снимков моего дядьки.

    «Прямо фотомодель, – удивляется тётка, – вроде и выпил немного….

     Сейчас я соберу вам в дорогу гостинцев, – продолжает она, – пока мой с французом будут фотосессию делать…

     Это матери передашь, – она суёт мне в руки бутылку с вином, – я сама его делала.  Оно не крепкое, так, для здоровья, и ещё вот ведёрко алычи».

    Потом она приносит нам ещё ведёрко огурцов, ведёрко  помидоров, достаёт из подвала трёхлитровую банку компота и к нему пластиковую бутыль перебродившего берёзового сока.

   «Компот вам понравился, – говорит она, – а сок даю вам в нагрузку. Он не сладкий, но жажду утоляет лучше на жаре, чем компот».

   Мы укладываем гостинцы в багажник, он ещё не так раскалился, как салон машины, и, нацеловавшись всласть с дядькой и тёткой, отбываем, наконец, к городскому кладбищу. Раз я в Почепе, на своей малой Родине, то обязан проведать родню, которая уже переселилась в лучший мир. Я это обещал сделать матери. Там и мой отец вот уже почти десять лет.

    От дядькиного дома до городского кладбища езды, от силы пять минут.

За это время надо перестроиться на серьёзный лад. Помогает этому чёрный кот,  перебежавший нам дорогу и скрывшийся в палисаднике.

    «Не обращай внимания, – говорю я Николаю, – езжай.

     Ещё совсем недавно у меня дома жили целых три кота, и все чёрные. Двое из них уже в лучшем мире. Знаешь, по скольку раз на дню они мне дорогу перебегали? И ничего, жив до сих пор…».

           Часть IV. Глава V.

     На городском кладбище я не без труда нахожу место, где лежит моя родня. Родительский день был давно, могилки уже успели позарасти травой. Но внутри оградки, где лежит моя родня, всё чистенько.  Чувствуется уход  Аркадия Сергеевича и Надежды Григорьевны.  Здесь мои все: дед Гришка, баба Фёкла, мой отец, мои дядья и уже многие  мои двоюродные братья и сёстры. Есть даже те, которые моложе меня. Могилки аккуратно убраны и уставлены искусственными цветами.

     Я подхожу к памятнику отцу и останавливаюсь. На нём он молодой и красивый. Так захотела моя мать, чтобы рисунок на мраморе сделали с его давней фотографии.  В молодости отец мой был на самом деле очень красивым. Я прикасаюсь к его портрету рукой.

    «Извини, пап, – говорю я и незаметно смахиваю слезу, – в этот раз наливать тебе не будем. Жди следующего Родительского дня».

     Потом подхожу к памятнику моей двоюродной сестрички Нины. Она утонула сорок лет назад. Мы были с ней  почти ровесники. Когда мы только родились,  её отец предлагал моему отцу  поменяться нами. Не знаю, всерьёз он это делал или в шутку… Но я почему-то помню это до сих пор.

   Утонула она в нашей неглубокой речке второго августа, сорок лет назад. Я тогда помогал отцу по каменщицким делам, мы строили подвал. Было это недалеко от места трагедии, но я ничего не почувствовал… А ведь уже тогда я умел нырять лучше всех на нашей улице.

     Я глажу мраморные черты её юного лица, теперь уже никогда не постареющие, и шепчу про себя:

     «Прости меня, сестричка, что не уберёг тебя. Я знаю, ты мне всегда помогала… и тогда и теперь…».

     У Коли неожиданно звонит телефон. Он что-то пытается объяснить кому-то на том конце провода,  но у него не получается. Он отдаёт трубку Ирвану и просит его:

    «Скажи моей подруге, – говорит он, – что я сейчас в Почепе, и что со мной  настоящий француз. Она мне не верит, думает, я шучу.  Скажи ей что-нибудь по-своему».

    «Ирван берёт телефон и начинает говорить:

     «Бон жур, комман са ва (добрый день, как дела)»?

    Мы с Колей смеёмся, француз улыбается.   Чувство утраты, только-только захватившее меня с головой, куда-то уходит. Жизнь есть жизнь…

    Уже после отъезда Ирвана, я позвоню Коле, узнать, как у него дела, а он радостно сообщит мне:

   «Только что компания ушла, – скажет он, – день рождения был у моей подруги. Человек десять за столом было».

   «Ну, ты хоть похвастался, что теперь у тебя в друзьях француз»? – поинтересуюсь я.

    «А как же», – засмеётся Коля…

     Возвращаясь в Брянск и уже подъезжая к городу, совершенно расслабленный Ирван говорит мне:

     «Какие же хорошие у тебя родственники. Твой дядька просто чудесный человек…».

     «Ты ещё многого про него не знаешь, – говорю я, обернувшись, – он не только Гагарину помогал, Аркадий Сергеевич в прошлом двадцать лет был начальником уголовного розыска. У него есть медали и ордена за задержание особо опасных преступников. Сейчас ему 77-мь,  за плечами три инфаркта и сложнейшая операция на сердце, а он ничего: молодец и жизнелюб, хозяйственник и заядлый рыбак. После операции на сердце, ему нужны были деньги на послеоперационный уход. Не знаю, как другие, а я помог. Аркадий Сергеевич и раньше ко мне хорошо относился, но после этого просто души во мне не чает. Ну а мне приятно».

    Перед въездом в город  мы заезжаем на заправку. Я сую Николаю тысячу на бензин, по договорённости это моя доля.  Ирван замечает это и, когда Николай выходит из машины, предлагает со своей стороны поучаствовать в оплате поездки. Я отрицательно киваю головой, но он просовывает между сидений  пятисотрублёвку и твёрдо говорит:

    «Я по-другому не могу,  я уже тоже немножко русский».

   Дома за ужином, уставший и довольный, он вспомнит нашу поговорку:  «То, что русскому хорошо, то немцу смерть…».

     «Это и французу тоже»? – засмеётся он.

     «И французу, и англичанину, и американцу, и всем вам нерусским однозначно», – подтвержу я.

    «Так что, я теперь вместо немца могу говорить француз»?

     «Нет, – возражу я, – в оригинале должен быть всё же немец. До девятнадцатого века на Руси всех не знающих русский язык называли немцами, поэтому и поговорка такая. Но относится она ко всем иностранцам».

      Ирван  достанет свою записную книжку и опять всё тщательно в неё запишет.

  Вечером перед сном я намажу его обгорелую спину тайским тигровым бальзамом, а потом дам понюхать карандаш-ингалятор.    Не знаю, будет ли ему хорошо спаться от этого, но утром он встанет другим человеком, выздоровевшим и  почти постигнувшим русскую душу.

     Часть V. Глава I.

                                      День пятый.

                Осмотр достопримечательностей продолжается.

      После насыщенного трудного вчерашнего отдыха (трудный отдых – словосочетание такое, я думаю, есть только в русском языке), мы встаём с Ирваном поздно. Не понятно даже, кто встаёт позднее, он или я. Проснувшись, я не спешу вылезать из постели и долго в ней валяюсь.  Но наши  женщины – мать и жена,  уже давно  на ногах. Они орудуют на кухне, и оттуда слышен  не только стук посуды, но и тянет ароматом жареных  блинов.

       «Это, который день они их жарят? – вычисляю я, – не надоело б французу их есть»…

     Но, вкусные вещи никогда не приедаются.  После вчерашней рыбалки и проведённого на природе дня в животе у меня урчит. Наесться впрок – ещё никому не удавалось. То, что вчера мы ели весь день без передышки, в зачёт не идёт. С утра организму уже требуется дозаправка. Соскочив с постели, я быстренько ополаскиваю лицо и спешу на кухню.  Остальные водные процедуры решаю отложить на потом, на после завтрака. В кухне в центре стола уже красуется огромное блюдо с горкой блинов.

    «Зови Ирвана, – говорит жена, – всё давно готово. Я и кофе ему свежий заварила».

     Но француза звать не надо, он уже на подхвате. Из своей комнаты ему отлично слышен не только запах, но и русская речь, которую на пустой желудок он понимает без перевода.

      После данной женой отмашки, мы с ним наперегонки  устремляемся за стол.

     Через пять секунд,  набив полный рот блинами и облизывая масленые губы, я немного успокаиваюсь и начинаю строить планы на сегодняшний день.

       «Позвоню Боре, – размышляю я вслух, – узнаю, вернулся  ли он из Москвы. Если вернулся, отправимся тогда на «Партизанскую Поляну», а после неё… куда он пожелает».

    И тут Борис звонит сам. Он уже в Брянске, приехал рано утром, и ему самому не терпится пообщаться с французом.

    Я даю ему добро на выезд, и через полчаса вижу его машину возле нашего дома. Дом с часами в нашем городе найти легко, его знает каждый. Я уже подарил Ирвану кружку с его рисунком. Их продают у нас в сувенирных магазинах.

    «Будешь там у себя в Морле пить кофе по утрам из этой чашки, –  скажу я ему, – может, вспомнишь то место, где жил. А заодно и нас».

    «Буду», – ответит довольный француз.

 Помахав Борису в окно рукой, мы с Ирваном одеваемся по-летнему, шорты с кроссовками, и спускаемся вниз.

     «Куда едем»? – спрашивает нас Борис.

       «На Партизанскую Поляну», – отвечаю я.

    Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его машину.

    «Как решились дела в Москве»? – интересуюсь я.

    «Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят».

    «Что поделаешь», – говорю я.

    Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть – плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать сегодня я не буду. Мы закрываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.

      До мемориала «Партизанская Поляна» примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали.  К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки – современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.

    Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня.  Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу.  Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки? Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8.

   Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их.  Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.

   «Видишь, – говорю я Ирвану, – Украина  там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы мирные люди».

   Ирван  молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку…но не политикам.       Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад на ней русские люди одержали победу. И подвиг этот не удастся никому: ни замолчать, ни умалить…

    Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу. Возле него две  кафешки, мы заходим в одну из них утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара – не холод, и пар костей не ломит, но чего-нибудь попить уже необходимо.

     Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван – Фанту, я – Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.

     Он норовит заплатить официанту за всех нас, но француз не позволяет ему.

      «Хотя бы раз и я должен вас угостить, – говорит он, – а то я себя буду неуютно чувствовать».

       Официант приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:

     «Русские и французы сидят за столом, – говорю я, – а  пьют почему-то американскую хрень. И при этом ещё хают Америку.  Но доллары её уважают. Такой вот парадокс».

    «И фильмы их тоже смотрят, – прибавляет Ирван, –  голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё».

     «Есть среди них и неплохие», – говорю я.

    Часть V. Глава II.

     Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.

     В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться.  Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два, спаренные вместе.  Всё будет окутано дымом, и ещё от него будет специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах, и ещё этот пар со всех сторон. И свистел он  всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз – это одно из красивейших созданий человечества. Он будто живой. Сам вроде из железа, а с характером.

    Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны.  Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь.  Считать их – это тоже у меня привычка с детства.

    Но вот последний вагон отсчитывается, и состав скрывается за деревьями.  Шлагбаум медленно поднимается, мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.

   Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что «мой француз целый день не евши». И потом ещё попеняет мне,  что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры.  Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.

     Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина – стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный.  Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и  волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.

     «Говори, не стесняйся, – поддерживает его Боря, – тут все свои».

     Набрав  воздуха, Ирван выдаёт:

     «Знаете,  без чего французы никогда не садятся за стол»?

   Мы пожимаем плечами.

  «Без сливочного масла, – выдыхает он, – даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет»?

    «Есть, – отвечаю я, –  и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не предлагать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи»…

   «Зря вы так подумали, – вздыхает Ирван, – мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно».

    «Не переживай», – примирительно говорю я и лезу холодильник.

   Из него я вытаскиваю порядочный брусок сливочного масла и подаю его французу на красивом блюде с конусообразной прозрачной крышкой.

     «Оно настоящее, – говорю я, – сделанное по ГОСТу. В нём восемьдесят два процента жирности, и холестерина достаточное количество…

     Могу тебе и квасу налить? – прибавляю я, – ты на рыбалке его уже пробовал. Хотя я слышал, французы его не пьют».

   «Наливай, – отвечает Ирван, намазывая кусок булки маслом, – ты прав, французы квас не пьют, но я уже не совсем француз, мне можно.  Мои русские друзья во Франции этот напиток уважают. Его и моя жена пробовала. Однажды мы гостили в одной русской семье, – продолжает он, – было жарко, что в Бретани бывает нечасто, и моей  жене захотелось пить. Спиртного она у меня не употребляет, а русские  друзья уверили, что квас – это безалкогольный напиток. Жена взяла и выпила полбутылки, он ей так понравился. Только потом смотрю, весёленькая стала, песни пытается  петь.  Я на следующий день в Интернете посмотрел, есть в этом напитке градусы».

   «Это не градусы, а ерунда, – успокаиваю его я, – по нашим меркам они не алкогольные. У нас градусами считаются только те, которые в водке, а в квасе или в пиве не считаются… смех один».

   «Когда русским смех, нам французам и прочим разным немцам…», – Ирван смеётся.

    «Эт-т-т точно», – говорю я словами товарища Сухова из «Белого солнца пустыни»…

    «У нас во Франции многие увлекаются Россией, – продолжает повеселевший от сливочного масла Ирван, меняя тему разговора, – могу и я так говорить»? – уточняет он.

     «Лучше не надо», – я качаю головой.

    «А если скажу, что я сильно увлекаюсь Россией»?

    «И этого не следует. Если ты так скажешь, а русские люди будут сидеть с тобой за одним столом и выпивать, эффект может быть обратным. Скажи им просто: я люблю Россию. Этого будет достаточно. Увлекаться можно спортом, или рыбалкой…

    И даже, если потом за рюмкой ты будешь нести им чепуху, они поймут тебя правильно».

    «Где моя тетрадь? – спрашивает Ирван, – мне в неё ещё записывать и записывать»…

     После его отъезда, я вдруг вспомню про красную икру, которой мы его так и не накормим.  А ведь иностранцы знают, что это исконно русский продукт.

    Что ж, мой друг, не обижайся, приезжай к нам в следующий раз, накормим тебя обязательно. Хотя, может быть, москвичи догадаются это сделать сейчас. Они в таких вопросах умнее нас, провинциалов…

   Часть V. Глава III.

      После обеда мы едем на Десну купаться. Едем вверх по реке за город, где вода почище. Возле деревянного подвесного моста, болтающегося на ржавых тросах,  Борис останавливается.

   «Может, пройдётесь по нему? – спрашивает он, – фотки сделаете прикольные».

    «Пойдём, щёлкну тебя на твой гаджет, – говорю я Ирвану, – потом покажешь Наташе, где тебя нелёгкая носила».

    Мостик хлипкий, качается из стороны в сторону, как пьяный, и подозрительно скрипит.  Француз периодически хватается за поручни. Мне хвататься не чем, руки заняты, в них планшетник. Приходится держать равновесие без них. О том, что я могу свалиться в воду, стараюсь не думать. Но вот снимки сделаны, и мы аккуратно перебираемся на другой берег. Борис уже ждёт нас.

     «Тут лучшее место для  купания, – говорит он, – на дне песок, и вода чистая».

    Чистая, конечно, но не такая, как в Судости. Помню, как на первом курсе, когда я только поступил в институт, мы пошли купаться на Десну, и я хотел половить раков. Все долго надо мной смеялись. Уже тогда в Десне их не было, они давно перевелись…

     Я раздеваюсь и с разбега ныряю. Перед моим лбом проносится куча водорослей, а потом неожиданно вырастает деревянная свая. Я чуть на неё не натыкаюсь. Вот тебе и ныряние в незнакомом месте.

    Борис и Ирван этого не делают (молодцы, в отличие от меня), они соревнуются в плавании. Вроде бы просто плывут, но я вижу, что соревнуются. Пробуют наперегонки: кто кого. Француз старается изо всех сил, но я знаю, что лучше Бори, не плавает никто. Взяв старт против течения, они долго не уступают друг другу. Но, наконец, француз перестаёт соревноваться (а, может, он просто так плавал, для удовольствия…) и поворачивает обратно.  Выиграть у Бори нереально. Недавно он бегал городской пятнадцатикилометровый кросс и занял второе место. И это среди молодых профессиональных бегунов.

    Но вот и Борис перестаёт бороться с течением  и поворачивает обратно. Он плывёт легко размеренными гребками, одинаково загребая правой и левой рукой. Красиво, я так не умею.

    Купальщиков сегодня не много, понедельник – рабочий день.

    Подплыв к берегу, он вместе с Ирваном выходит из воды. Я смотрю на них и любуюсь...симпатичные ребята.

   А я ещё раз ныряю, но теперь уже не так резво. Долго плыву под водой, обследуя дно. Вижу ещё одну сваю и пытаюсь встать на неё. Течение сильное, я едва удерживаю равновесие. Ирван с Борисом уже на берегу. Они беседуют. Мне приятно, что они так легко подружились – мой старый, и мой новый друг.  Француз что-то рассказывает, размахивая руками, а Борис внимательно его слушает. Две белые чайки что-то клюют у их ног…