Текст книги "Француз (СИ)"

Автор книги: Виктор Решетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

        Француз.

                                  Часть I . Глава I.

       (Документально художественный отчёт о пребывании иностранца в России).

               «Я всё время торопил жизнь, а надо было замедлять её».

                                                                                Валентин Гафт.

    Бывают в нашей жизни дни, будто подаренные нам самим провидением. Обычная череда событий вдруг прерывается и начинается нечто необычное, красочное, полное удивительных приключений. Серые будни в мгновение ока куда-то исчезают, и на их место врываются яркие, праздничные, как фейерверки в ночи, незабываемые дни. Всё вокруг становится выпуклым, осязаемым, настоящим, таким, каким оно и должно быть в нашей жизни. Ещё вчера мы ничего не замечали.  Череда однообразных событий сменяла друг друга, не отпечатываясь в нашем сознании, а сегодня вдруг…

    Ох уж это вдруг, к которому невозможно привыкнуть и к которому нельзя подготовиться… Ничего не бывает в нашей жизни вдруг. Всё в ней закономерно, всё всегда точно выверено и всё не зря. Эти необычные дни не падают к нам с неба, как капли дождя в середине мая, они тоже были нами подготовлены и нами самими заработаны.  Только вот узнаём мы об этом гораздо позже, когда праздничный салют уже закончится, и необыкновенные дни уступят место обыкновенным, а ворвавшееся в нашу жизнь суматошное наше счастье уйдёт навсегда в прошлое.

     Такова жизнь (c’est la vie – сэ ля ви), как говорят французы. Но на этот раз я решил задержать моё призрачное счастье, остановить его и запечатлеть на бумаге. Я хочу, чтобы потом, когда многое сотрётся в памяти, когда череда серых будней снова накроет меня с головой, и я, как сомнамбула буду переставлять ноги до работы и затем обратно, я как-нибудь вечером возьму в руки этот рассказ, переверну его страницы и вспомню, как оно было.

Итак, начну по порядку…

                            День первый. Встреча.

    Этим летом мне стукнет 56-ть, и я отправлюсь на пенсию, пусть северную, пусть досрочную, но всё равно мизерную, какая обыкновенно достаётся большинству наших людей.  Во Франции я никогда не был, и теперь вряд ли побываю. Тогда зачем мне французский, который я изучаю уже третий год подряд? Наверное, чтобы выглядеть умнее.

  Но в нашей стране трудно выглядеть умно без денег, даже если у тебя вся голова лысая. И что теперь мне делать?  Ездить на рыбалку в мой родной № -ск и сидеть там на берегу с удочкой?  Но я теперь и этого не могу себе позволить. Машину мою, Ниву-Шевроле, я отдал своим взрослым детям, тоже, признаться, не от большого ума.

    Но вернусь к французскому. Его я изучаю три года, и в последнее время у меня наметился заметный  прогресс. Этому немало поспособствовала моя новая молодая учительница. Честь ей и хвала.  Но пожилой и не очень способный ученик, то есть я, почему-то не воспрянул от этого духом, а наоборот,  начал терять веру в себя. Закончив занятия в середине лета, я ушёл на каникулы. По правде говоря, я хотел вообще завязать с учёбой и объявить об этом преподавательнице, но побоялся. К тому же молодая симпатичная учительница стала нравиться мне, и не только как преподаватель французского...

   «Утро вечера мудренее, – решил я, – наступит первое сентября, тогда и определюсь, как быть дальше…».

     Хорошо, что я не стал спешить.

   Подготавливая  документы для выхода на пенсию, я краем глаза просматривал в Интернете, как там обстоят мои литературные дела. Много ли читателей у моих новых рассказов?  Ведь после выхода в свет «Ирреального Мира» ещё в бумажном варианте, а это случилось двадцать пять лет назад, я перестал обольщаться на свой счёт. Сперва я надеялся, что эта книга будет иметь хоть какой-то успех, с её помощью я сумею зацепиться за литературу и, может быть, начну зарабатывать писательским трудом. Но…но ничего этого не произошло.  И не то чтобы она была плохо написана…нет, я и сейчас ей горжусь.

    Эта книга была повестью о первой любви… моей любви. Я вложил в неё всю душу, и в результате она получилась достоверной, почти документальной.  Но кому нужна чужая душа, когда и свою прислонить не к кому. Ирреальный мир так и не стал реальным, как это часто бывает в нашей жизни. Надежд моих он не оправдал, но… но все мы люди-человеки. Надежда умирает последней, а, может, не умирает никогда, особенно, если голова твоя доверху набита мечтами и иллюзиями даже в зрелых годах.

    И вот однажды сбылось. На мой  новый тяжеловесный и достаточно претенциозный роман пришла рецензия. Молодая симпатичная писательница, 15-ть лет живущая во Франции, прислала свой отклик… восторженный. Я уже не ожидал услышать такого, более того, я не думал, что кто-то вообще прочитает его до конца, а она, наоборот, очень удивилась, что до неё этого не сделал никто.

    Мы стали переписываться. Натали Бизанс, или по-нашему Наташа, оказалась необыкновенным человеком, «из моих», как я величаю таких людей. За три месяца переписки мы сдружились и стали близкими людьми, не разлей вода.

   Я снова обрёл веру в себя и подумывал осенью возобновить мои занятия французским языком. Знал бы я, что он мне пригодится гораздо раньше.

        Часть I. Глава II.

    В одном из своих писем Натали мне написала, что к нам в Россию в начале августа поедет её друг француз.

    Он хочет провести в нашей стране свой  отпуск.

    «Не мог ли бы ты принять его у себя на какое-то время»? – спрашивала она меня.

    «Наташа, я бы мог принять от тебя и приютить даже американского шпиона, – подумал я, – если бы ты только этого пожелала».

     Но в ответ написал просто:

          «Могу».

    Ирван Контен, так мы назовём француза, собрался в поездку по нашей стране уже во второй раз.  Он учитель французского языка для иностранцев в вечерней школе, этакий наш Нестор Петрович из «Большой перемены». К тому же вот уже пятнадцать лет он изучает русский язык и принадлежит к той небольшой части иностранцев, которые до сих пор хорошо относятся к нашей стране.  Первый раз он побывал  в России в 2008 году. Тогда он был вместе со своим сыном, семнадцатилетним длинноволосым парнем, очень похожим на Томаса Андерса из «Модерн Токинг» тридцатилетней давности.

      Из-за этой его схожести с ними чуть было не произошёл конфуз в день празднования ВДВ. Слава Богу, неприятное происшествие тогда закончилось благополучно и не повлияло на решение Ирвана посетить Россию ещё раз. К тому же, в той ситуации он повёл себя достаточно храбро и хладнокровно. Не знаю, рассказывал ли он об этом инциденте своим друзьям, но теперь, провожая его в аэропорту, они вообще посчитали его героем.  Это ж надо, в такое время решиться лететь в нашу страну!!!

    Наташа дала мне его электронный адрес, я написал Ирвану письмо. Он ответил, и у нас завязалась переписка. Писал я по-французски (со словарём) и очень старался. Я также попросил его корректировать мои письма  и отсылать их обратно. Мне хотелось удостовериться, много ли я делаю ошибок, и на каком уровне моё знание французского языка. К моему удивлению Ирван исправлял очень немногое в моих «мессажах», в основном предпочитал хвалить меня. Правда однажды оговорился, что может переписываться со мной и по-русски, но почему-то этого своего обещания не сдержал. А мне писать по-русски (писАть и пИсать, оказалось, что француз знает эту разницу) не позволила моя гордость.

     Переписываемся мы с ним до сих пор, и до сих пор на его родном языке. Конечно, в этом основная заслуга не моя, а моей симпатичной  учительницы с прекрасным именем Елена. Но я теперь стараюсь, как никогда…

    Годовой отпуск у Ирвана состоит из шести недель и разбит на две части. Первая, равная четырём неделям,  даётся ему в августе, а вторая, двухнедельная, положена зимой. Вот он и решил в этом году провести в нашей стране 24 дня из своего августовского отпуска.  Это он решил  ещё до знакомства со мной. И действовал он так – разослал письма по электронке на факультеты иностранных языков в вузы Москвы и Санкт-Петербурга с просьбой принять его в России в семьях учеников или преподавателей,  неплохо знающих  французский язык.   Отправил он больше двадцати таких писем, но получил только два ответа, которые не очень ему подошли (это он мне потом рассказывал, каким образом  оказался у меня).

   Параллельно его русские друзья, осевшие в Морле, а Ирван сейчас там проживает,  искали другие варианты.

    Один ему показался подходящим. Его познакомили с Дарьей, молодой русской девушкой, изучающей французский язык и проживающей в Михайловке Волгоградской области. Она ответила на его письмо и прислала ему приглашение. Этот вариант его устроил.  Ирван получил визу и купил билет на самолёт до Москвы. После этого он пошёл к писательнице Натали Бизанс поделиться  планами на предстоящую поездку. Тут на сцену выплыл и я. Наташа сказала французу, чтобы он обязательно заехал ко мне и со мной познакомился, а уже потом продолжил путь в Михайловку.  Ирван сперва не хотел этого делать, упирался: мол, это не по пути, Брянск граничит с Украиной, а там война и т. д. и т. п. Но, видно Наташа что-то ему сказала такое обо мне, что он, в конце концов, согласился. А я, в свою очередь, написал ему, опять же по-французски, что встречу его в Москве и сопровожу до Брянска.

    «До нашего города от Москвы теперь рукой подать, – писал я ему, -всего-то четыре часа на электричке. Погостишь у меня недельку, а потом двинешь дальше в свою Михайловку. Мы и билеты тебе купим до неё в Брянске по Интернету. Мне нужны лишь твои данные».

    Всё это я дублировал по-русски в сообщениях к Наташе. Мало ли чего,  мне кажется, что я французский знаю, а как оно обстоит на самом деле – это ещё вопрос…

     Ко всему прочему, Наташа мне написала, что почти все современные французы трусишки и эту поездку Ирвана в Россию воспринимают, как геройский поступок. Потом в приватной беседе на моей кухне он мне признается, что средства массовой информации во Франции пишут о России не очень хорошо. А те немногие, которые себе этого не позволяют, почти никто не читает.

    Поэтому, когда я его просил выслать мне данные его паспорта, чтобы купить билеты заранее, то, честно говоря, сам трусил. Я думал, решит человек, что оформлю на его паспорт кредит, а ему потом расплачивайся всю жизнь. Ведь мы русские – такие.

   Но Ирван не стал ничего придумывать и выслал мне свои данные: и номер паспорта, и дату его получения, и срок окончания его действия.  Сделал он это быстро и без проволочек. Когда я распечатывал наши билеты из Москвы до Брянска, купленные мною по Интернету, оказалось, что нужно проставить ещё  год, месяц и день нашего рождения. Мои данные были у меня под рукой, а вот дату его рождения пришлось выдумать из головы и, конечно же, я не угадал.  Что теперь делать? Ехать по неправильно оформленному билету? Возьмёт проводник и не пустит в поезд. Мистрали нам не отдали, к санкциям присоединились, а тут ещё поддельный билет…

      В результате может получиться скандал. Вот будет хвалёная русская гостеприимность. Жена посоветовала мне не рисковать и испросить данные француза ещё раз. Но на это уже я не решился (тут и ежу понятно, что мне это нужно только для кредита). Поэтому я попросил  Наташу, чтобы она выведала у своего французского друга нужные мне данные и прислала мне.

    Короче, купил я для француза два билета, чтобы  было уже наверняка.

    И вот все подготовительные перипетии позади и утром шестого августа в шесть ноль-ноль я прибываю фирменным поездом «Иван Паристый» на Киевский вокзал. Встреча назначена на 11-ть ноль-ноль под башней с часами у главного входа. Ждать ещё долго, и я решаю пару утренних часиков прогуляться по Москве. Столица наша в это время красива как никогда. Всё свежее вокруг, умытое и только что проснувшееся. Скверы благоухают зеленью, гранитные мостовые сияют чистотой. В них отражается солнце, а открытые в этот утренний час кафешки приглашают посетителей.  Рабочие в униформах, с смуглыми  раскосыми лицами,  поливают асфальт. На нём и так ни соринки, но восточные ребята чётко выполняют свою работу.

   Я иду через арочный мост через Москву реку. Останавливаюсь на его середине и смотрю вниз.  До воды далеко, метров пятнадцать. Хочется плюнуть сверху, как это всегда мы делаем, но я терплю. Вода у берегов уже начала зеленеть и зарастать кувшинками. На  середине моста, в полукруглой выемке ограды, на гранитной скамье спит одинокий бомж.  Ему хорошо, ведь на дворе лето….

http://www.proza.ru/2015/09/20/1482

   Часть I.  Глава III.

       Вдоволь находившись по набережной, насидевшись на каменных скамьях и насмотревшись рекламных щитов, я возвращаюсь обратно на вокзал.  Внутри его охранники проверяют билеты, это что-то новенькое. Но всё серьёзно, тех, у кого их не оказывается, выгоняют на улицу. Спрашивают они и у меня, я отвечаю утвердительно, но в сумку за билетом не лезу. Там у меня еда, а билеты на самом дне.  Охранники верят мне на слово, это приятно. Молодая девушка с фотоаппаратом, объектив которого здорово смахивает на небольшой телескоп,  фотографирует облезлый потолок.

    «Для ремонта»? – спрашиваю я, показывая взглядом наверх.

    Она утвердительно кивает.  К ней тоже подходит охранник, но спрашивает не билет, а разрешение на съёмку. Девушка оказывается не из простых, и у неё всё есть: и приличного размера грудь, натянувшая кофточку, и разрешение на съёмку. У неё даже есть с собой коврик, на который она периодически укладывается, чтобы удобнее было работать. Мы перекидываемся с ней парой фраз о том, что билеты у Якунина стоят о-го-го сколько, а потолок весь облупился и скоро свалится на головы пассажирам.

    Отщёлкав пару десятков кадров, девушка куда-то исчезает на время, попросив меня присмотреть за её вещичками. Кажется, и ей я внушаю доверие, это тоже приятно. Оставшись в одиночестве, я подхожу к витрине киоска и начинаю его разглядывать. На верхней полке лежат бутерброды: с сыром, ветчиной и  колбасой; чуть ниже  пирожки: с повидлом и сгущенным молоком; а на самой нижней полке бутылки с йогуртом и кефиром.

     «Может уже пора мне перекусить, – думаю я, – жена много чего в сумку положила...  Хотя нет, лучше потерплю, – решаю я, – дождусь француза и уже с ним позавтракаю.

    Интересно, а он будет сало? – размышляю я, – особенно то, которое без мяса»?…

   Но вот стрелки часов подходят к одиннадцати. До встречи остаётся двадцать минут. Как бы медленно не текло время, а час икс всё равно настаёт.

    «Пора», – решаю я, и направляюсь к выходу.

    Я уже давно так не волновался, но волнение это приятное. Ещё мгновение, и случится что-то совсем новое в моей жизни.

    На улице тепло и шумно.  Выйдя из дверей центрального входа, я останавливаюсь на гранитных ступенях под башней с часами. Инстинктивно втягиваю живот, всё же хочется выглядеть чуточку  лучше,  и в это время замечаю француза. Он точно такой, как на фотке, которую прислала мне Наташа. Только теперь он без велосипеда.

    …..Потом, уже дома, просматривая маршруты его путешествий, я узнаю тот снимок. Он был сделан на улице  Еревана….

     Я подхожу к нему, мы жмём друг другу руки и обнимаемся три раза.

   Я представляюсь: «Жё маппель Виктор». Он отвечает по-русски:

    «Я Ирван».

    «Комман сава»? – спрашиваю я.

    «Сава бьян», – отвечает он.

     После дружеских объятий всё начинает идти легко и свободно. Я чувствую в нём своего человека. Что-то, родное,  русское проглядывает в этом французе. Мы сдаём его огромный рюкзак в камеру хранения, Ирван пытается заплатить, но я ему этого не позволяю. Потом мы идём в зал ожидания, и я предлагаю нам немного перекусить. Француз не отказывается. Это хорошо, я не люблю церемоний. Мы усаживаемся на пластиковые кресла, и я достаю из сумки провизию, которой снабдила меня жена.

     Вытаскиваю сало двух сортов, одно с прослойкой в виде бекона, и другое белое, украинское, то, к которому я привык с детства. Для нас, русских, оно вкуснее, чем с мясом.  Колбаса тоже двух сортов – «Краковская» и «Домашняя»,  чёрный хлеб, полбатона белого, свойские помидоры, малосольные огурчики и две бутылки кефира жирностью 3,2.  Я их купил здесь же на вокзале в продуктовом киоске, витрину которого недавно разглядывал.

    Я расстилаю на кресле между нами салфетки, достаю складной рыбацкий нож (который потом подарю  Ирвану в день его отъезда), стелю поверх салфеток кухонное полотенце и кладу на него разделочную доску. Потом вываливаю из сумки продукты, придержав их рукой, чтобы они не посыпались на пол, и трапеза начинается.

     Мой французский друг ест с удовольствием, не церемонясь. Мне это нравится, потому что я сам ем точно также, только ем я быстрее. (Это подметил ещё Сафронов, когда мы вместе работали на Севере).

     Снедь с разделочной доски исчезает мгновенно. Видать, француза не очень кормили в Москве.  Взмахивая рыбацким ножом, будто фокусник волшебной палочкой, я нарезаю новые порции. При этом я что-то говорю по-французски.  Ирван, с набитым колбасой ртом (а Наташа мне писала, что он предпочитает овощи) меня поправляет. Но вот наша обильная трапеза заканчивается, в конце её я ещё выпиваю бутылку кефира. Для меня кефир уже за еду не считается, с детства в моём родном городке это называлось «запить».  Француз «запить»  уже не может, но я и не настаиваю, как не стал ему предлагать белого сала без мясной прослойки. Он к нему даже не притронулся. Потом, уже  дома, я заставлю его съесть пару кусочков.

    «Как же тебе это удастся»? – спросит меня жена.

   «А ты не видела, – отвечу я вопросом на вопрос, – как сытый Пиня (мой пятнадцатилетний кот) ест из моих рук хлебные шарики? То-то и оно, а тут такая вкуснятина – настоящее украинское сало. Даже при наших теперешних отношениях с Украиной, не съесть его, большой грех».

    Закончив с едой, мы выходим на улицу. После обильной трапезы неплохо бы прошвырнуться.

   «В какую сторону пойдём»? – спрашиваю я.

   «По этому мосту я вчера ходил, – говорит француз, показывая на арочный мост на Кутузовском проспекте, по которому я сам недавно гулял и с которого чуть не плюнул в воду, –  на нём я несколько фоток сделал», – прибавляет он.

   «Пойдём тогда в другую, – говорю я, – к деловому центру».

Француз кивает головой, и мы направляемся к сияющим зелёным стеклом высоткам Москва-Сити.

     «Я вчера долго тут бродил, – говорит Ирван, – до самого вечера. Машин в Москве дорогих много, и люди одеты так, будто собрались на подиум, а не гулять по улице».

    «Москва красивый город, – говорю я, – но Москва, это не вся Россия. Скоро ты сам убедишься, как живут люди в провинции»…

   …. Потом, как-то сидя у меня на кухне и беседуя по душам, Ирван покажет мне фотографии, сделанные им в Москве. На них я увижу не только Красную Площадь и мост через Москву реку на Кутузовском, но и другой мост – с живыми цветами и портретами Бориса Немцова в траурных рамках.

   Француз поинтересуется, знаю ли я этого политика, и как я думаю, был ли у него шанс добиться чего-то в нашей стране. Я отвечу, что Бориса Немцова знаю, но не лично, а шансов у него чего-либо добиться не было никаких. В доказательство, что это не пустые слова,  я выну из серванта книгу Бориса Немцова «Исповедь бунтаря» и брошюру «Триста шагов к свободе» и дам Ирвану их почитать.

   «Это ничего, – спросит он, – что ты держишь у себя такие книги»?

   «Ничего, – отвечу я, – мне это можно, а вот тебе я бы не советовал брать их с собой, путешествуя по России. Если хочешь, почитай их лучше у меня…»…

  До небоскрёбов мы так и не дошли, французу захотелось кофе. Я к этому напитку равнодушен. Для меня чай, кофе, молоко, кефир – напитки одного порядка, из разряда – «запить».  Ну, может быть, иногда я отдаю предпочтение молоку, коего в детстве с батоном за 22 копейки попил немало. При случае, я и сейчас его могу выпить достаточное количество.  Могу за один присест одолеть двухлитровую банку, поэтому пример Золотухина в «Хозяине тайги» с его полным кувшином меня никогда не впечатлял...

      Но, молоко молоком, а кофе – это совсем другое.   Короче, говоря русскими словами, я не кофеман.

А вот  мой французский друг оказался, слабоват на этот счёт.

      «Ты что, подсел на кофе»? – спрошу я его.

     Ему понравится это выражение, «подсесть на кофе», и он запишет его в свой талмуд. Потом выяснится, что он подсел ещё на сахар, на моей бабушки-мамы варенье,  на блины (du crepes), которые по утрам будет печь моя жена,  на домашние котлетки, хорошую колбаску и прочее, прочее. Вот только овощей он есть будет совсем мало. А мне Наташа писала, будто и жена его вегетарианка, и сам француз почти не ест скоромного…

    Окажется, что ест, и не так уж мало, почти как я. Хорошо, жена моя не купится на мои россказни о его вегетарианстве  и будет кормить его по всем правилам русского гостеприимства…

     Часть I. Глава IV.

   Но вот мы у дверей московской шоколадницы. Внутри чисто и уютно.  Кондиционер работает бесшумно, и ветра от него почти не ощущается. Несколько застывших в полусонных позах посетителей примостились за столиками. Они скорее отдыхают, чем насыщают свои желудки. Ирван заказывает двойной «американо». Через минуту официант приносит увесистую чашку, над которой струится парок. Запах свежесваренного кофе ударяет мне в нос. Француз обхватывает чашку обеими руками и делает первый глоток. Блаженная улыбка появляется на его лице.

   «Вкусно»? – спрашиваю я.

   «Очень, – отвечает повеселевший Ирван, – предыдущую ночь я почти не спал.  В хостеле, где я поселился, были только двухэтажные кровати, и спали на них одни русские. Они храпели так, что выспаться не было никакой возможности. Поэтому сейчас мне необходимо немного взбодриться».

    Но вот кофе выпит, и француз отправляется за стойку расплачиваться. Я следую за ним. Краем глаза поглядываю за оставленными вещами.

    «Сколько с меня»? – спрашивает Ирван  почти без акцента.

   «У вас есть наша бонусная карта»? – интересуется бармен. Француз вопросительно смотрит на меня.

    «Есть, – отвечаю я  за него, – только он её в Париже забыл. В следующий раз обязательно возьмёт».

   «Что он у меня спрашивал»? – интересуется у меня Ирван уже на улице.

   «Ничего, – отвечаю я, – он принял тебя за русского, да ещё, по всей видимости, за москвича. Только у них всегда с собой всякие карты с дисконтами и бонусами».

    «Это хороший знак, – радуется француз, – и он уже второй. Первый был вчера, когда прохожий спросил меня, как ему куда-то пройти.  И знаешь, – Ирван улыбается, – я смог правильно ему объяснить. По-русски, – прибавляет он, – и он меня понял»…

     В электричке сначала было жарко и душно. Моя рубашка  прилипла к телу. Пассажиры открыли все окна, но это не слишком добавило прохлады.  Через час появился проводник, тот самый, который перед посадкой в вагон долго изучал наши билеты. Нет, всё же не зря я купил Ирвану ещё один билет. Проводник врубил кондиционер на полную мощность.  Холодный ветер засвистел между сидениями. Приснувший было француз, очнулся и полез в рюкзак за тёплыми вещами. Он что-то сказал мне хриплым голосом, но я его не понял. К тому же, он зашмыгал носом. Жара снаружи и кондиционеры внутри – что может быть хуже для здоровья?

   Вечером  Ирван начнёт кашлять. Мать моя из-за этого переполошится. Она приготовит французу отвар из дубовой коры, настоит его в течение часа, и потом заставит выпить его этот настой на ночь.  Я тоже приму участие в лечении гостя. Нагрею на плите молоко, достану мёд, сам буду его пить для профилактики и Ирвана угощать. Но мне тоже придётся похлебать бабушкиного зелья, без этого она не пустит меня спать.

    «Молочко белорусское, – буду объяснять я Ирвану, – от «батьки», так мы называем Лукашенко, а душистый мёдик из Кемера. Я приобрёл его в магазине «Карфур», французском, как ты понимаешь. И расположен он был рядом с мечетью».

    На следующий день, чтобы окончательно вылечиться, мы пойдём с ним в аптеку за лекарствами от простуды.

    «Аллёон зи а апотек», – скажу я, желая блеснуть своими познаниями в языке.

    «Не апотек, а фармаси», – поправит он меня.

    «Вот тебе и знания», – подумаю я...

     И потом вспомню, что «Апотек» – это никак не по-французски, а скорее по-турецки. Это была вывеска такая в фильме «Бриллиантовая рука», которая якобы висела в Стамбуле, а на самом деле находилась на одной из улочек Ичери-шехера в Баку. Там в основном и снимался этот замечательный фильм. Я рассмеюсь от этих своих воспоминаний, но говорить французу ничего не буду…

   Но вот и Брянск на подходе. Остаётся каких-нибудь полчаса.  За окном мелькают деревья. Мы проезжаем знаменитые брянские леса. Где-то в их глубине всё ещё водится воспетый Высоцким «серый брянский волк». Тут даже сотовый телефон не ловит, хотя до города не больше  двадцати километров.

     Ирван спрашивает, не знаю ли я, что за деревья растут за окном. Что я могу ответить, если мои познания в местной флоре и фауне не слишком отличаются от моих познаний во французском языке.  Однако же, руками, мимикой и жестами я объясняю ему, что это за  деревья. Ирван, как ни странно, понимает.

    «Блянш», – говорю я

   «Берёза, – говорит он и прибавляет, – «булон» по-французски».

   «А-а-а, – вспоминаю я, – Булонский лес».

    «Эриссон  (ёжики)» – продолжаю я.

 «Сосна и ель – подхватывает он, – по-французски это звучит просто:  «пан» – сосна, а сапан – ель».

  «Осина, – говорю я, – это под которой подосиновики, грибы с красной шляпкой. Шяпо руж».

    «Понятно, – отвечает он, – осина по-нашему «трамбль».

   «Трёмблян, дрожащий, – снова припоминаю я, – у нас есть поговорка такая, дрожит как осиновый лист»…

     А сам думаю:

    «Как же много общего даже в наших языках».

    «Лё шэн – дуб», – прибавляю я, вспоминая, что у меня дома пол настелен из лёшенового паркета…

     К концу моих объяснений, француз уже почти теряет голос. Он совершенно охрип. Работающий на полную мощность кондиционер довершил своё пагубное дело. А я ничего, даже напеваю песню «Шумел сурово брянский лес». Потом окажется, что Ирван двадцать лет поёт в хоре, и в музыке, и в верно взятых  нотах разбирается. Ну а я, по глупости и чтобы похвастать,  на рыбалке буду петь ему песню  «Я умею мечтать» Юрия Лозы.

   Часть I. Глава V.

                       День первый. Продолжение.

                         Знакомство с городом.

   За окном показались пригороды Брянска. Через десять минут поезд останавливается. На вокзале нас встречает Павел, мой компаньон по работе.

    «Это Поль, – говорю я, представляя его французу, – а это Ирван». Француз и русский секунду смотрят вопросительно друг на друга, а потом крепко пожимают друг другу руки. После этого мы укладываем наши вещи в  багажник и садимся в машину. Форд  Фокус уверенно везёт нас ко мне домой.

   Дома нас уже ждут жена и мать. Мы весёлые с рюкзаками и сумками вваливаемся в прихожую. Ирван сразу замечает на стене около боксёрской груши медали и ордена. Они висят на коврике на самом видном месте.

    «Это моя жена сделала, – говорю я, – она у меня рукодельница. Видишь, как красиво и коврик вышила, и медали к  нему прикрепила. А награды это моего тестя, участника Великой Отечественной войны».  Француз достаёт фотоаппарат и делает снимки. В объектив  попадает также  мой сэнсэй,  запечатлённый на фотографии чуть выше. Он  делает ката на берегу Чёрного моря в спортивном лагере в Абхазии. Потом мы проходим на кухню.

     Стол там давно накрыт и ждёт нас. Чего только на нём нет: холодный красный борщ, горячие котлеты, которые жена только сняла со сковородки, она их потрясающе научилась готовить ещё на Севере, толчёная картошка, малосольные огурчики, помидорчики, всевозможная зелень. Тут и петрушка, и шпинат, и кинза с укропом, зелёный лучок, сельдерей и прочее. Еды столько, словно мы собрались отпраздновать свадьбу, а не принять единственного гостя, да ещё такого поджарого.

    Хотя нет. На столе отсутствует сливочное масло. Жена его не поставила.  Может, забыла, а может, подумала, что это вредный продукт для европейцев.  Как потом окажется – зря она так подумала.

    Ирван фотографирует стол. Всё на нём сервировано красиво и смотрится аппетитно. Но есть ещё одна необычность в сервировке стола  – это полное отсутствие на нём спиртного. Про него мы тоже забываем, сами то мы давно не пьём, поэтому я даже не спрашиваю у Ирвана,  хочет ли он с дороги выпить стаканчик вина...

    Мама моя, конечно, помнит о таких вещах, она пятьдесят лет прожила с пьющим человеком, моим отцом, но подсказывать нам в таких вещах не спешит.

   После ужина я предлагаю Ирвану прогуляться по вечернему Брянску. Моя мать опять против:

    «Дай человеку с дороги отдохнуть, – говорит она, – нагуляетесь ещё».

    Но француз спортивный парень. Ему 53 года (на три меньше чем мне), а он до сих пор бегает марафон. Поэтому он не хочет показать мне свою слабину и сразу после ужина рвётся в бой.  У себя в Морле  он и своих учеников приучает к спорту. Они у него в основном выходцы с Ближнего Востока и Южной Азии.  Потом он мне покажет их фотографии, сделанные на пикнике. Сплошь одни смуглые и раскосые лица: тайцы, вьетнамцы, пакистанцы, алжирцы, марокканцы и прочее.

    «У тебя тут одни нерусские», – скажу я.

    Но Ирван не поймёт моего юмора.

    «Да, – скажет он, – русских у меня только двое учеников».

    И потом расскажет, что работает он учителем уже давно, что

 отпуск у него шесть недель, четыре из которых он путешествует по миру, иногда на велосипеде, но чаще на своих двоих. Часто ночует, где придётся. Бывает, приютят незнакомые люди, а бывает, приходится ночевать в палатке под открытым небом. Но это даже романтичнее. Он очень спортивный мужик и очень целеустремлённый.

      Поэтому маму мою он слушать не стал. Для крепкого мужика это было бы неловко, тем более передо мной. Я ведь тоже ему разные свои каратистские фортели показывал. Хотя нашу поговорку, «То, что русскому хорошо, то иностранному человеку не очень»… и даже, как бы крепко он ни выглядел, ещё никто не отменял, Но мы вернёмся к этой поговорке в дальнейшем моём повествовании…

     На улице было тихо и тепло.  Фонтаны поднимали к небу свои разноцветные струи и, падая, рассыпались на тысячи брызг. Вечером они у нас ярко подсвечены.  Я живу в центре города, на площади Партизан.  Наш город единственный в своём роде. Он имеет статус города Партизанской Славы. Городов-Героев много, а наш такой один.

      Лет пять назад на нашей площади провели реконструкцию. Подлатали памятники, почистили их, заново покрасили. Вечный огонь сделали побольше и поярче, благоустроили прилегающую территорию. Замостили всё  плиткой, поставили на площади скамейки, на которых теперь сидят пенсионеры и кормят голубей, сделали цветочные клумбы и посадили берёзки. Их сажали ещё депутаты трёх граничащих между собой областей: Брянской, Черниговской и Гомельской. Тогда мы ещё все дружили: русские, украинцы, белорусы…