Текст книги "Ожидаемое забвение"

Автор книги: Виктор Ростокин

«Войну посылает Бог…»

 
Войну посылает Бог
Для усмирения духа.
Где запад? А где восток?
О них не доносится слуха.
А только железо ревет,
Огонь даже солнышко плавит.
Народ убивает народ,
И кровь шар земной заливает.
Все превратится в золу,
Пекло тела разлагает.
Как по кладбищу, по селу
Дух безымянный витает.
 

«Ух!» и «Ах!»

 
Из окна несложно выброситься,
Если кто-то подтолкнет.
Но сначала надо выбриться,
Сполоснуть бальзамом рот.
И, забыв «прихватизацию»
(Ты в ней щедро «прихватил»),
В гости пригласить приятеля
(В связке он с тобою был).
И в застолье часто чокаться
За успехи в грабеже.
А потом: «Да че ты!.. Че ты!
Слаб в коленках?! В мандраже?!»
И один вдруг погрустнеет
И рукой махнет: «Народ,
Вот увидишь, озвереет,
Кровное себе вернет!»
А второй насупит брови,
Не промолвит ничего,
Он совсем иной по крови,
Мысль иная у него.
Дальше простенький сценарий:
Перекур. Балкон. «Ух! Ах!»
Очень правильные парни:
«Ух!» – не промах! «Ах!» – промáх!
 

«В центре Елани пасутся коровы…»

 
В центре Елани пасутся коровы —
Нету сочнее травы!
Молвит пастух: «Здеся воздух здоровый,
Много полезной воды.
 
 
Я бы еще очень кстати добавил:
Любят буренки, когда
Около Ленина доят их бабы,
Смотрит на них детвора.
 
 
А милиционер улыбается, мимо
Он по заданью идет,
И попугайчик из форточки, Дима,
Звуки быка издает!»
 
 
Я-то и сам, коли в центре бываю,
Слушать люблю пастуха:
«Стадо, конечно, в луга я гоняю,
Травка и там – не труха.
 
 
Я же умышленно, чтобы все знали,
Видели Зорек, Лысух.
Чтоб молоко, а не пиво в бокалах,
Сельский присутствовал дух».
 
 
В эту минуту, блаженно вздыхая
(Благо, далеко уж мент),
Бок почесала корова рябая
Об монолит – постамент.
 

Впечатления о городе

* * *

 
Опасный город, не опасней ты
Села, откуда я приехал.
Там смотрят кроткие цветы
Из дыр угаснувшего снега.
Не ждать им радости весны,
Никто уже их не заметит.
Дворы корявые грустны,
Окошко в темноте не светит.
В проулках пьяный мат, галдеж
И поножовщина. И взрывы.
Гуляет буйно молодежь,
На свете нет ее счастливей,
Ведь льется самогон рекой!
А власть трусливо схоронилась.
Пошла девчонка за водой,
Над ней содеяли насилье.
Игнат в райцентр не повез.
Кирилл турнул шпану из сада.
А значат, родичам от слез
Не будет жизненной отрады!
Село бурьяном заросло,
И рыскает в бурьяне этом
И день и ночь такое зло,
Которому названья нету.
 

* * *

 
Я уезжал из города под утро,
Туман скрывал многоэтажный ряд.
Подумалось в минуты эти: мудро
Открылось мне (и был тому я рад!).
Устроилось легко все и нежданно,
Как будто я не покидал поля,
Жил неразлучно с ними, неустанно,
И не поранилась душа моя,
Задевшая бетонную колонну
Дворца неподзаконного царька.
Одна в тумане брезжила икона
И чья-то милосердная рука.
 

* * *

 
Пейзаж из камня, и железа,
И электрических огней.
Все это пусть зовется лесом
На фоне солнечных полей.
А мертвый гул моторов жарких
И скрежет крана в небесах
За ветра свист приму, пожалуй,
Что стал ожогом на устах.
Где боком, где вполоборота,
Проламываясь сквозь толпу,
Как будто делаю работу —
Водичку в ступе я толку!
Бороться ни к чему с рутиной,
Придумывать, лепить, чертить.
Есть город. Есть его картины,
И их легко соединить.
Получится гора железа
И камня. Сполохи огней.
А лес… он будет вечно лесом
На фоне солнечных полей.
 

* * *

 
Троллейбусы плачут, трамваи смеются,
А стены в угаре молчат.
Здесь люди живут и «врагу не сдаются».
И водят за ручку внучат
По улицам странным, что вряд ли от Бога —
О, надо же им привыкать!
Одна до последнего вздоха дорога,
Ее не посмеют менять,
Какое бы зло ни грозило подспудно,
Душе уготовив урон.
Навек для них город – и праздник, и будни,
Их ад, неразгаданный сон.
 

* * *

 
Зачем вы в городе живете?
Летите в села, воробьи,
Где изобилие найдете
Подсолнухов у городьбы.
В них семечки уже созрели,
Над ними не бренчит пчела.
Вкуснее пищи вы не ели,
Житуха будет там мила!
Но воробьи по тротуару
Скакали, озорно дрались,
И, очевидно, Божьим даром
Была им городская жизнь.
 

* * *

 
Пейзажа не бывает городского —
Придумал кто-то эту чепуху!
Она, природа, стоит дорогого
И в сердце благодарном на слуху.
 
 
Она являлась сроду вдохновеньем,
И ею вольная земля полна.
…Деревья и цветы, как униженье,
До небушка вознесена стена.
 
 
И даже воздуху порою душно.
А солнце где? Вон из окна оно
Мигает отраженьем жалким, скучным…
Такое вот фальшивое кино!
 

До Судного дня
Мифическо-философская поэма

Сергею Синякину,

сердечно

 
Рыжую, черную,
Белую, красную
Пленнику черту
Выдали краски,
Молвили строго:
«Отпустим на свет,
Если ты с Бога
Срисуешь портрет».
Дал он ответ:
«Это забавно,
Сам думал о том…»
Краски разбавил
И начал хвостом
Он за решеткой
С азартом махать,
Контур нечеткий
Изображать.
Брызги летели
По сто-ро-нам!
Те разумели,
Что надобно храм
Заложить… Пока он
Будет творить
Мозгами,
Рогами
Шевелить,
Мы же помолимся,
Дальше чтоб жить.
Землю пахать,
Нефть добывать.
Воевать.
Горевать.
Умирать.
Прежде хотелось бы
Увидать
Бога, каков Он?
С бородою
Седой,
Едет на облаке
Высоко,
Зрит с Поднебесия
Далеко?
Вот бы хотя бы
Одним глазком…
Пусть на портрете…
Броским мазком…
Было б… было….
Нет слов передать!
Больше б не стали
На гуще гадать!
Знали бы Образ
Такой, какой есть!
Черту воздали б
Заслуженно честь,
Коль постарался,
Тайну открыл,
Не пожалел
Таланта и сил.
А посему
У-ле-тай!
Хоть – в ад!
Хоть – в рай!
Только уж чур
С чертовщиной не лезь
Так, что в глазах
От нее резь!
Ежели опять
Попадешься: каюк!
За хвост
И – на крюк!
Станет на свете
Меньше чертей,
А жизнь веселей,
Милей.
Черт: «Я согласен,
Установка ясна,
Делом займусь —
Суть этим красна!»
Людям понравился
Пленника жест,
Краску кидают
И ровную жесть.
«Бог коль проявится
Всамделишный, —
Рассудили они
Бережно, —
Проголосуем,
Что нет тебе цены,
Памятник отгрохаем до луны!»
И народ
Ни назад, ни вперед.
Черт прогоняет,
Торчать не велит:
«Рты пораззявили…
Претит!
Лук, видно, жрали
С гнилой колбасой…»
Молвят вразнобой:
«Нету другой…»
Стукнул копытом,
Рогами боднул:
«Сталина вызову!»
Матом загнул!
Плюнул, махнул
Цветастым хвостом,
Стал напевать:
«Узрите потом…
Будьте покойны,
Смогу угодить,
Будете бок о бок
С боженькой жить,
Не тужить,
Улыбаться ему до ушей,
Верить час от часу ему дюжей!»
Тихо добавил:
«…и глупей!»
Громко опять:
«Чудеса! Чудеса!
Явится всем краса,
Эх, икона-краса!
Сам бы молился,
Поклоны ей бил,
В облаке ангела жил,
Крылышками – взмах! Взмах!
Ох, потеха!
Ух! Да ах!»
Люди толпятся
Темным бугром,
Всяк с подарочным цветком!
Ждут Пришествия
Самого Отца
От дальнозоркого
И до слепца,
От уборщицы
И до писак…
Все перебиваются
Кое-как,
С нижней ступени,
С корзиной пустой.
А чуть поодаль
Дед Домовой
Горбится, тужится,
Словно хворает,
Видимо, что-то
Важное знает.
Эх, огласить бы!
И – в трубу!
Мнется,
Кусает губу,
С опаской
Прядь – на вербу,
С этой засады
Чтоб наблюдать,
В нужный момент
В теплую трубу
Удрать.
Старый пройдоха,
Трус и шалун,
Снежной метели
Ведун.
И ни к кому
Не прилепишь его —
Ни к Богу, ни к дьяволу.
Ни этого, ни того.
Но уже минул,
Наверное, час.
Люди орут:
«Не забыл ли нас,
Черт Иваныч,
Богомаз?!»
«Как же, как же, —
Ответил, – забыть!»
А сам тихомолком —
Матом крыть,
Плеваться,
Копытом стучать —
Готовится
Торжество начать.
Орет:
«Вынос! Ура!
Клетку отпереть
Пора!»
Скрежет запоров,
Дверь – нараспах!
На лицах – ожидание,
Ликование… ах!
Бога Пришествие
Отца!
«Поприветствуем, – кричат, —
Беса-молодца!
Памятник ему до небес
Из злата до пят!
Он нам теперь
Не чужак, а брат!»
Покамест «богомаз»
Хвост обтирал,
Облизывал,
Приглаживал,
Жестянку снимал,
Что-то шептал,
Бородой мотал,
Маловеры построились в шеренгу,
Чтобы по очереди
Прикоснуться
К живому господу
И запомнить на всю жизнь
Этот день,
И впредь величать его
                        Высшим Праздником.
Ропот. Толкотня.
Кто крестится,
Кто смиренно вздыхает,
Кто вдруг падает в припадке
И корчится в конвульсиях.
Вот-вот грядет… свершится
Долгожданное тысячелетиями
Человечеством Явление величайшее.
Кто-то бормочет: «Лук… лук…»
Да, запах несносный,
Пищи нет злей.
«Вишь, польза
От чертей!»
«Погоди… Вклад свой
Внесут колдуны:
Ныне – они,
А завтра – их дочери и сыны.
Отпадет надобность утруждаться —
Душе на небо лететь,
Будем на земле
Рай свой иметь.
Помирятся
Жизнь и смерть.
А Отец Небесный
Всегда под рукой,
С седой бородой,
С мудрой головой.
Тебе что надо, —
Бери, и ешь,
И пей!
Хошь – парик на плешь.
Хошь на полюс?
Вот тебе льдина.
Яства любые,
Любые вина.
А хошь —
Дождь!
Хошь – ветерок
Впрок
На случай затяжной жары.
На лугу и в поле
Ягод, росы вволю.
А заосенит – музыка листьев —
Летящие лучинки.
Через день-два.
Снежинки… снежинки…»
Черт Иваныч
Плюнул в последний раз.
Топ, топ, копытами…
Сейчас… сейчас…
В шеренге
Многие заплакали,
Многие попадали ниц.
Ни рук,
Ни ног,
Ни лиц —
Серая масса,
Как туман:
Хромая Зинка,
Одноглазый Демьян,
Дистрофик Костя,
Туберкулезник Грязнов.
И еще сто. Или пятьсот
Обнаженных голов.
Черт Иваныч
Даже сердцем отмяк:
«Эх, людишки,
Всяк дурак,
Уроды…
Отдай им Русь,
Через полгода
Размножится гнусь
На метре
По чертовой дюжине!
Ой, ой… по тринадцать
С нужником!
Теперь – вынос иконы
Ну, с Богом…
Фу ты, не то опять
Городит язык,
Твою мать!»
Он из клетки шагнул,
Копытом собачку пнул,
Жестянку с испода показал,
Чтоб блестела, ее облизал.
Были на ней цифры:
12, 12, 12 – рядком,
Полыхающие огнем.
Толпа ретировалась молчком,
Словно исподволь справнее
                            разглядеть,
А на самом деле
В страхе большом.
Одноглазый Демьян объявил:
«Смерть!»
Дистрофик Костя
И туберкулезник Грязнов
Обнялись:
«Братцы, не потребуется гробов,
Испаримся…
Давайте загодя испражнимся!»
Хромая Зинка:
«Шиш вам! Я смогу,
Я до самого Арарата добегу,
Залезу на макушку, где снег,
Там Ноев ковчег!»
Некто пришибленный
Выдвинулся наперед:
«Господь защитит народ!
Че, художник, замешкался,
Кажи Бога ликом к нам!»
Черт тайком ухмыльнулся:
«Воздам!
За ваши проклятья,
Гоненья…
Огнь взъярится,
Вода!
А там – пустота…
Гниенье!
Прегрешения?
Смирение?
Поклонения?
Речь иная…
Морда у меня свиная…»
С тем и повернул
Жестянку к народу лицом…
В ту же секунду
В ясном небе
Разразился гром
Да так лупанул гневно, широко,
Что все села и города на Руси
Поразрушились далеко,
А леса попадали ниц,
Как трава,
А люди напрочь запамятовали слова.
Мал-мальски очухались, огляделись —
Все вразброс,
Знать, раскидала ударная волна…
Аль война?
«Вопрос,
Можа, имеется у кого?» —
Бес поинтересовался.
Немые они. Молчат.
Только хлюпают носами и мычат,
Тыкают пальцами в сторону иконы,
В жестах – суть:
«Покажь нашего Царя Небесного,
Опосля исполним песню известную:
Мимикой, игрой рук —
«Союз нерушимый…»»
Толпа образовала островок,
Все готовы молиться на восток,
Просить Его, чтоб память и речь вернул,
Чтоб круглый год теплый ветер дул,
Чтоб молоко лилось, не вода, из облаков,
Чтоб бабы рожали сразу взрослых сынов,
Чтоб Ильич (Первый) вернулся с небес…
Прикинул на это на все матерый бес:
«Диво-дивное… Экий сброд!
Да он сам прет без кнута назад, а не вперед!
Без малого сто лет не потеряны зря!
И вот – на тебе —
                     опять «взошла народная заря»!
Перелом в истории, оказывается, обратим!
Постаралась антихристы, поработали,
По фене царя Николашку поботали!
Наш на престол взошел,
Провозгласил: «Церкви долой,
Попов – грязной метлой,
Хлебец, пахарь, отдай,
Хошь, на гармонике играй,
Прибаски напевай
И не забывай,
Что есть свинцовый кулак,
Еще – ГУЛАГ,
Еще – засуха по указанию сверху,
Закром – пуст, жуй серку.
А надежда, любовь, вера,
Будут там, где…»
Тут словно икота взяла:
«Каб не испортить дела,
Покамест Троица с другим народом.
Мучается,
Да звон обложило надежно
Черными тучами,
Надо угодить, обрадовать чернь,
Волю их я выполнил. Зачем
Тянуть…»
Жестянку повернул…
Как есть, угодил!
Вплотную подкрался дебил,
Обслюнявил образ,
Следом дотянулись прочие…
Лобызали до ночи,
Лобызали нарисованного сатану
С рогами, с крыльями…
«Ну и ну!» —
Не переставал успеху ликовать черт,
Предвкушая почет.
Ильича Хозяин выпустит из ада
Управлять Россией сызнова. Награда
Бесу – в заместителях ходить,
Коньяк пить,
Шестерить,
Мутить,
Не дать народу прозреть умом и духом…
Ох, иначе опять схватят за порванное ухо
И уже не в клетку сунут, запрут,
А на костре сожгут!
«Бр-р-р… Не приведи Гос… Ой! Ой!
Опять нечистый попутал!
Фу ты… елы-палы… маразм какой-то!
Дак с этими людишками… Они хоть кого
В гроб уложат!
Сталин, Берия, Горбачев…
Великие личности,
Гениальные служители Тьмы!
Ан масса, как оползень, навалилась…
Надо срочно рапортовать сатане,
Чтоб прислал вождя.
Не я же буду им растолковывать,
Что означают цифры 12, 12, 12,
У меня ума не хватит. А щас…»
Черт зычно огласил объявление:
«Граждане, вы воочию лицезрели
Своего Небесного Правителя
И тем остались довольны,
Стало быть… стало быть…
Словом, можете расходиться по домам
Наслаждаться розовыми снами!»
Но кто-то, обретший речь, несмело вопрошал:
«Господин художник,
Все верно, мы теперича знаем
В лицо своего Бога.
Только вот жилища наши порушены!»
«За короткий срок под руководством Ленина
Вырастут дворцы из золота и хрусталя
Для вашего блага.
Так что… там, где стоите, ройте норы-времянки,
Селитесь в них, они теплые,
Ведь внутри грунта круглосуточно топятся печи.
Но это вам не обязательно знать,
Будете много знать, в рай не попадете!»
С тем Черт Иваныч проворно запрыгнул
                                                 на верх клетки
И на видном месте стал укреплять икону.
С оголенной печной трубы наблюдал Домовой,
Туго соображавший, что происходит.
Да ему это без всякой надобности —
Придет вновь коммунизм,
Или удержится капитализм,
Лишь бы однова труба уцелела!
Такое вот дело.
 

2
За ресницами прятал глаза

«Я покажу вам, что незримо…»

 
Я покажу вам, что незримо,
Я передам волшебный звук
И что душой неуловимо,
Как вечности Вселенский круг.
 
 
И вы со мной сроднитесь снова,
И станет внятен сердца ход,
Тогда откроется вам слово,
И смысл его, и кровь, и пот.
 
 
И мы в согласии духовном,
Друг друга осенив крестом,
Под русским осиянным кровом
В извечном мире заживем.
 

«На кладбище ко мне помолиться…»

 
На кладбище ко мне помолиться
Приходи, как забрезжит заря.
В твою душу тепло заструится —
Святозарная сила моя.
 
 
И тогда ты поверишь: привечен
И приласкан я Богом самим,
А смиренный мой дух будет вечно
Одиноко витать по Руси.
 

«…Когда я умру…»

 
…Когда я умру,
И моя душа вознесется в Небо,
И достигнет врат твоих, Господь,
Ты впустишь ее в свои чертоги,
И она, не жалея сил,
Будет вечно служить Тебе
Верой и правдой
За тот краткий миг
Моей земной жизни,
Подаренной Тобой.
 

Дорога к Богу

 
На земле и на небе я ожидаемый и любимый,
Сын, отец, муж, учитель и просто человек,
Просто дух, идущий, летящий в лучах и дыме,
Иногда замираю на месте,
                                охлаждая сердца разбег.
А когда замираю, то кажется, что умираю,
Что тело растворяется сладко в стремнине эфира,
И я слышу напевы ангелов:
                                 «Мы рядом… мы усмиряем,
Мы укажем душе твоей к Богу дорогу,
                                       была чтобы шире,
Была чтоб прямее, и обозначена
                                        звездами нежными,
И завещана в час рождения
                                мирозданья Вселенского,
Береженая Им, она Главная,
                            первозданная по-прежнему,
И на ней нет булыжников, рытвин, баклуж…
                                              И селений,
И скопищ нагромождений иных
                                       на прозрачных обочинах
Таковых, как порушенное дерево колесом
                                                      иль плотиной
Задушенный ключ, благословенный небесный,
                                              зовущий Источник,
Во все дни и года он с моею сроднился душою
                                                            и плотью.
Не колебля пространство, из памяти не оброняя
Приметы земные, я, невидимый,
                                          ведомый тайной Его,
Мне открытой, сосредоточившись
                                  и великую блажь обороняя,
Окажусь… явлюсь (сам перед собой)
                                             немысленно высокó,
И, играя, преклоняясь пред мудростью
                                             Сотворенного Мира,
Обрету тех, с кем впопыхах разлучился,
                                       ноги в кровь растоптав.
Будет люд ликовать – на костре он сожжет
                                                           мою Лиру.
Но душа не вернется назад, не имея на то
                                             от бессмертия прав.
 

«Я позднего созрева плод…»

 
Я позднего созрева плод,
Я долго сока набирался,
Корнями в землю я вгрызался
До светлых, сокровенных вод.
 
 
Хоть не обласкан был судьбой,
Терпел и засуху, и смерчи.
Не раз в глаза смотрел я смерти,
Своей рискуя головой.
 
 
И рос. И креп из года в год,
Дорог не выбирая торных,
Сил набирался животворных,
Чтоб бедный защищать народ
Созревшей песней, словно плод.
 

Благодарение

 
Уже за горизонт не устремляюсь,
Скриплю, вздыхаю, ниже все склоняюсь,
А руки, как сухие сучья, ломкие,
Недвижимо висят, их ржаво ломит.
Пусть отдохнут усталые на скатерти,
Залезет муравей, как с горки скатится,
И луч погладит поперек морщинок
И тоже соскользнет без всяческой причины.
А руки без трудов былых тоскуют,
Ведь жизнь прожить пришлось им трудовую,
В студеных зорях омывались, дабы
Начать работу. Вилы, молот, грабли!
Хлеб добывали силой животворной,
И целый день струился пот проворный.
Благодарение Христу за щедрость эту —
Забот невпроворот зимой и летом.
То пашня, то жнивье. Помолы. Кузня.
То рубка сушняка. А тут – и грузди.
И кап березовый – скульптура хоть куда!
И так стожильно. Ласково всегда,
На всем пути. С начала – до конца.
И Лик с простого воссиял лица.
 

«Стихи, прошу, меня не ждите…»

 
Стихи, прошу, меня не ждите,
В дверь не стучите и в окно,
Не караульте, не ищите,
Я позабыл о вас давно.
Кто вы? Какого роду-племени?
И есть ли Родина у вас?
Где вы живете в дни безвременья?
Ваш пламень разве не угас?
Вам уж привычно без мороки
Блуждать по гибнущей стране,
И зря теряете вы строки
По выгоревшей стерне.
Нет ни души живой в округе.
Остужена ветрами сыть.
Где Святогор с могучим плугом?
И с кем России жить да быть?
Я сам на перепутье гиблом.
Не ведаю, куда идти,
Глотаю воздух я по-рыбьи,
Но некому меня спасти,
И я кричу: «Стихи, простите!
Меня забыли вы давно,
Меня, заблудшего, найдите,
Торкнитесь в сердце, как в окно».
 

«Застенчивость, улыбчивость и скромность…»

 
Застенчивость, улыбчивость и скромность
Порастеряла ты, душа моя,
А вместо них ты приютила скорбность,
Угрюма, как бесплодная земля.
Даль разрываю угловатым жестом,
Нет, солнца не ищу, пусть будет тьма,
Мне в бренной жизни не осталось места,
Заплечная болтается сума,
А в ней стихов безрадостных с десяток,
Сухарь… а остальное пустота.
Полыни-перестарка запах сладок,
А в неприглядном мнится красота.
На фоне неба чудищем осокорь,
Он нужен мне сейчас, как никогда,
Я подошел. Какой он был высокий
В мои незамутненные года!
Какой он был покладистый и щедрый,
Его ждала великая судьба,
Но вот он высох под горючим ветром,
Его настигла, как меня, беда.
Растроганно потрогал ствол корявый,
В раздумье долгом рядом постоял.
И произнес: «Свой век ты прожил славно».
Как будто это сам себе сказал.
 

«Какие были времена…»

 
Какие были времена!
Не все успел, не все доделал.
Ну что ж, грань жизни не видна,
И я взирал на вещи смело.
Как будто был я при деньгах
И окруженьем был доволен,
Не босиком, а в сапогах —
Не по золе, а росным полем.
 
 
Сейчас у грани я стою,
Запас урочных лет исчерпан.
Не допишу. Не допою.
Лист сверху донизу исчеркан,
Ни денег, ни друзей. Один
Не росным полем – пепелищем
В последние иду я дни,
Уже на белом свете лишний.
 

«…Мне пóдал хлебушка кусок…»

 
…Мне пóдал хлебушка кусок
И сам представился: «Я Блок…»
 
 
И я представился: «Ростокин…»
Он как пропел: «Ро-сто-кин… стро-ки…
 
 
В том что-то есть. Мельканье лет,
Как обрывающийся след
 
 
Туда… неведомо куда,
Где полонила Русь беда,
 
 
Остались избы догнивать,
А сын в могиле твой и мать.
 
 
Ты жалок, в рубище. Озяб.
Немыслимых печалей раб…»
 
 
Растаял голос вдалеке.
…Я хлеб держал в своей руке.
 

А мать одна

 
Я реже буду вспоминать,
Чтоб не казаться неучтивым,
Те годы – их уж не догнать…
Внушали мне, что я счастливый,
Пусть, мол, залатаны штаны
И желудевый хлеб в желудке.
Рос «на виду у всей страны» —
Любя ее любовью жуткой.
Букварь давал уроки мне,
И бил по лбу без ног учитель.
Я в яви повторял, во сне:
«Пойду на смерть, коль что случится!»
Примерным октябренком был,
А позже пионером славным.
Теленка Мишку я не бил,
Гулял с ним обережьем травным.
И между тем, готовясь стать
Достойным комсомольцем, громко
Орал, что Родина мне мать!
Но получалось как-то ломко
И легковесно, в пору хоть
Упасть на землю, прослезиться.
А Пал Михалыч, он пороть
Ремнем мастак! Попробуй смыться!
Пульнет протезом… Подползет,
Еще добавит кулачищем:
«Знай, коммунисты шли вперед!
А кто ты? Вдовий отпрыск! Нищий!
А ну-ка, повтори, нахал!»
Десяток раз, а то и больше
«Шли коммунисты…» – повторял
Все громче, громче я, чем дольше.
И от того и от сего
Не стал я выше подниматься,
Чтоб доставался хлеб легко,
Чтобы мне в кресле красоваться!
Бог от позора оградил,
Отвел в сторонку маловера.
Я Русь душою полюбил,
Высокая ведь эта мера!
А мать… а мать одна… одна,
Запон залатанный, морщины.
…Налью я кислого вина,
Скажу: «В том не ее вина…»
И повздыхаю при лучине.