Текст книги "Ожидаемое забвение"

Автор книги: Виктор Ростокин

Виктор Алексеевич Ростокин
Ожидаемое забвение

Ожидаемое забвение —

Ожидаемая надежда:

Исцеление, возвращение,

Поутрачено что прежде.

Новый круг начнется жизни,

И борений, и шедевров,

Дали назовутся близью.

Просеки осветят дебри.

Звуки строк услышат люди.

Божья осенит десница,

И в березовой полуде

Лик поэта прояснится.

© ГБУК «Издатель», 2014

© Ростокин В. А., 2014

1
А церковь возвестит колоколами

Дорога

 
Дорога вдохновляет петь,
И понуждает она плакать,
Что было – больше не иметь
И скоротечно умереть —
Дорога может стать и плахой.
 
 
Она – связующая нить
Меж городами и сердцами.
Где нет ее – и там ей быть.
Любить ее и не любить
Под голубыми небесами.
 
 
Она – экватор, полюса,
Она – окраина, калитка,
Сюжет банальный, чудеса,
Она – бессильная слеза…
Раздавленная она улитка.
 
 
Ее никто не победит,
И воевать с ней не пристало.
Она ползет. Она летит.
Она над пропастью стоит…
Она молчит. Она устала.
 
 
Она жила-была всегда,
Бог сотворил… разлуки… встречи…
Триумф… ненастие… беда…
И Вифлеемская звезда…
И Млечный Путь – дорога в вечность.
 

«Не тщитесь мысленно объять…»

 
Не тщитесь мысленно объять,
Что называем жизнью бренной,
Слова не смогут больше дать,
Хоть Богом посланный ты гений.
Она колеблется, плывет
Необозримою лавиной
И никого не признает,
И в том вовеки неповинна.
 
 
Она разрушит в миг один
И в миг один все восстановит.
То вот она в кольце рутин,
То вот уж Бесконечность ловит.
Лишь Млечный Путь ей по пути,
А мироздания иные
Зовут распахнуто светить,
Чтоб не кончались дни земные.
Жизнь вознесется высоко,
Жизнь шаг замедлит у порога…
Она вблизи. И далеко.
Ее неведома Дорога.
 

А церковь возвестит колоколами

 
Зимой боишься: лето не настанет,
А летом, что не кончится жара.
И вот уж ком соленый в горле стрянет,
И днями не выходишь со двора.
Сидишь в жилье, прикованный к экрану,
«Пророчествам» доверившись сполна.
Хоть в стенах, мол, я заживо завяну,
Или, положим, буря, иль война,
Подробностей дождусь я, фактов новых.
И ждешь. И о еде забыл совсем,
Такая ж обстановка у Петровых,
У Карповых…
              Ох, как неймется всем:
Когда, когда конец-то белу свету?
Коль академики твердят – тому и быть!
Знать, в яви есть «сурьезные» приметы,
И миру грешному недолго жить!
А часом тем на воле, на просторе
За так мороз румянцы раздает,
И никакого бедствия и горя:
Буренка на гумне сенцо жует,
А воробьи мякину подбирают,
А солнце улыбается – в венце!
Как исстари снежинки вон порхают,
Красиво оседают на крыльце.
А было б лето… Да чего там было б,
Оно в свой срок согреет снова нас,
И на задворках серенькие былки
Так зацветут, не отвести и глаз!
А в просеках и на опушках блестки
Стрекоз и бабочек. И муравьев-трудяг
Отрадное кипение. И плесы
Водою поят ключевой коняг.
Сорви «оковы», телек – домовому
Забрось-ка на чердак! И дуй на снег!
Руби дрова, чтоб из души истома
 
 
Поганая ушла! А вызрел смех!
На лыжах до старинного кургана
Махни, ему на маковку залезь,
И ты увидишь восхищенно-странно
По-новому свою деревню, лес.
А летом (в свой черед оно причалит,
И в том ты сомневаться не моги!)
Ты облаков увидишь свет венчальный
Под оберегом радуги-дуги.
С натуры сочини о полдне песню
Или проведай поле в колосках.
«Эй, академик, – крикнешь, —
                                    хоть ты тресни,
Твои все брехни не наводят страх!
Мою ты душу сроду не замутишь,
Могилу рыть себе я не пойду.
Не Нобеля, по «шнобелю» получишь,
Когда тебя в кунсткамере найду».
А церковь возвестит колоколами,
Что Боговы Земля и Небеса,
На всю вселенную Его лишь Знамя,
Его Благодеянье. И Гроза.
 

«Когда бороться нету силы…»

 
Когда бороться нету силы
И смертный страх объял тебя,
На помощь поспешит Россия,
Твоих противников губя?
 
 
Россия бы не отвернулась,
Она откликнулась бы вмиг,
Сама, сама она споткнулась,
Ушиблась… Слышишь ее крик?!
 
 
Сама Россия настрадалась,
Умылась кровью, как водой,
С детьми любимыми рассталась:
Кто был духовник, кто – Герой,
 
 
А кто – искусник по металлу,
А кто – дубраву посадил…
И их сломала не усталость,
Их смерч проклятый погубил.
 
 
Он над страной пронесся жутко!
И ты вот, страхом обуян,
Волшебную утратил дудку,
Последний праведник – Иван.
 

Задворки

 
Те же огороды и плетни,
Но не так, как в старину. Негусто.
Старики копаются одни
В черноземе. Сочтены их дни.
Урожай богат: вилок капусты,
 
 
Куль картошки, репы бугорок
На меже, где сгорбился подсолнух.
Осторожный дышит ветерок…
«Чудится, что это наш сынок
Прилетел с небес…» —
«Ну что ты, Соня!
 
 
Душу Александра не квели,
Сам ить военком сказал: героем
Он погиб… чтобы сады цвели…» —
«Ой, Захар, ты ето, не мели,
Как-нибудь век доживем и с горем». —
 
 
«Ты ж сама…» – Замолкли. А вверху
Паутина тонкая летела,
Снизилась, прилипла к лопуху.
Да все та же песня на слуху:
«Деревенька-Русь не уцелела!..»
 

Русский народ

 
«Простой народ! Простой народ!» —
Из века в век звучит.
А он как жил, так и живет.
И ничего не признает.
То мят. То клят. То бит.
 
 
Кто прилепил ему «простой» —
Эпитет этот? Нет,
Потребен здесь иной настрой.
Народ, как колдовской настой,
В котором тьма и свет.
 
 
Ему присущи злость и месть:
На дыбу вздернет вмиг!
Ему присущи совесть, честь,
Его предел на свете есть,
И он, предел, велик.
 
 
От жаркой бани, бабьих ласк
И баек под хмельком.
На пляску – час, на пашне – час.
Демьяныч, Митрофан и Влас…
Где кочетом. Где кувырком.
 
 
Ох, непростой он, непростой,
Народец на Руси!
Его предел совсем иной…
На самом деле он какой —
Ты у него спроси.
 

««Россия!» «Родина!» «Отчизна!»…»

 
«Россия!» «Родина!» «Отчизна!»
«Любовь и верность навсегда!»
«Клянемся собственною жизнью!»
«Вот – для пожатия рука!»
 
 
О, как привыкли лицемерить
И гнать словесную муру!
И облекать все то, что серо,
В расцвеченную кожуру!
 
 
Порывы наши – клоунада,
Нагромождение хламья.
Враг, между тем, сидит в засаде
И ждет… Уж точно ждет не зря,
 
 
Когда вконец мы одуреем
От кривотолков, лжи… Для нас
Позорной, неминучей смерти
Грядет неотвратимый час.
 

«Россия борется? Россия победит…»

 
Россия борется? Россия победит?
Хотя и нет войны кровопролитной.
Россия то идет. А то летит
Над миром сумасбродным жалко-прытко.
Идет. Летит. А вот уж и стоит.
То ль в замешательстве. То ль в упоенье.
Иисус Христос с небес святых глядит
В смиренье, с удивленьем и сомненьем.
Она о том не ведает, проста
И далека от высшего свеченья.
Она сама сошедшая с креста,
Спытавшая великие мученья.
Прости ее, Господь, и обойми
Рассудком воскрешенного знаменья,
Огороди от «праведной» войны,
От крови, от всесветного отмщенья.
 

Пасха

 
Объято благовонием пространство,
Плывет Земля – божественный цветок,
И солнца лепестки-протуберанцы
Заполонили праздничный восток.
И слышится смиренная молитва.
Уста отверзлись… Сам пришел Христос!
Народов всех остановилась битва,
Час осиянный в мир Господь принес.
Сложили в долах воины оружие,
Вернулись к женам, детям, к очагу,
И выпили вина они из кружек,
И каждый молвил: «Душу сберегу…»
А Пасха восставала, набирала
Всевышней Воли, ветер гнал волну
В небесном плесе… И волна играла,
Расплескивая щедро синеву.
Кому узреть дано – узреют Диво,
В полях, селеньях воцарится тишь.
Родится девочка – ей быть счастливой?
Родится мальчик…
…Ты не плачь, малыш!
 

«Умирают односумы…»

 
Умирают односумы,
Кто рожден в канун войны,
Унося клубок посулов
Непорядочной страны.
 
 
Люд простой и горемычный —
Комбайнеры, шофера.
Язва. Аденома. Грыжа.
Стужа. Чичер. И жара.
 
 
Не отгрохали хоромов,
Не катались с ледников.
И не знали они, кроме
Званья русских мужиков.
 
 
Те, кто жив еще, – терпите,
И воздастся Богом вам.
С внуком мультики глядите,
Пейте травку «по часам».
 
 
А кого похоронили,
Я со свечкой помолюсь.
Ничего вы не просили,
Обещали вам, сулили…
Вас еще помянет Русь!
 

«Храмы, церкви, и молельни…»

 
Храмы, церкви, и молельни,
И кресты до облаков
Строят шибко и возводят
Повсеместно, без разбора…
А какой же в этом толк?
Ведь безбожником народ
Был, и ныне он безбожник
Поголовно на Хопре,
На Печере, Енисее,
На Камчатке, Сахалине…
Для него превыше нет
Самогонки, разгильдяйства,
Мата, драки, грабежа.
А иконок сколько, свечек
И лампадок, всяких книг
О святых и об Иисусе…
Аж рябит от них в глазах!
А народ не покупает.
«Тратить деньги не пристало, —
Говорит, – на ерунду!»
Как же надо понимать?
Парадокс, абсурд, ей-богу,
Получается! Наверно,
Этот редкостный феномен
Будет полностью разгадан
Через много-много лет,
Когда примет очищенье
Русь от всех грехов позорных,
Когда русская душа
Возродится и воскреснет
На благой житейской ниве,
Напрочь зло искоренив,
Хлеб и песню ставя рядом
С ликом светлого Христа.
 

«Остановился. И заплакал…»

 
Остановился. И заплакал.
Наверно, трудная судьба.
Я подошел: «Избили в драке?» —
«Да если б так, то – не беда». —
«Жена, выходит, изменила?» —
«И это я бы перемог». —
«Какая ж одолела сила?» —
«Об этом ведает лишь Бог».
Вздохнув, он помолчал немного,
Сказал: «Теперь и жизнь – не в жизнь.
Я шел к нему одной дорогой,
А Он другой… И разошлись».
 

«Когда проступок совершен…»

 
Когда проступок совершен
И ты в раздумье погружен:
Весь белый свет об этом знает,
Тебя сурово обличает,
 
 
Готовит наказание тебе.
И жизнь уж вспять не повернуть судьбе.
А ты один. И ночь бессонна,
Из крана капает вода,
И за окном рокочет крона,
Что не отступит уж беда,
 
 
И ты приткнешься в угол Божий,
И до зари проплачешь ты.
И кто неведомо поможет
Взглянуть на вещи с высоты.
 
 
И белый свет прольется в душу
И благодатью окропит,
Пока ты небо не порушил,
Пока грозой ты не убит.
 

«Неудачи. Жесткие срывы…»

 
Неудачи. Жесткие срывы.
То кромешная тьма. То тупик.
Ты тягаться с судьбой до надрыва,
До смертельного вздоха привык.
 
 
И не мыслишь: грядут перемены,
И не ждешь послабленья себе.
Так натянуты нервы и вены,
Что спасенья не видишь в мольбе.
 
 
Но неведома сила вмешалась
И обиду, и злость отвела.
Ну а что на замену осталось?
Ты обронишь: «…как сажа бела…»
 
 
Неудобная сердцу неловкость
И отнюдь не победная блажь,
Безнадежно глухая далекость,
Непотребный житейский багаж.
 
 
Было горько. А стало вот сладко,
Как от нежных сережек вербы.
Постоишь. И пойдешь… Но с оглядкой
На возможность ударов судьбы.
 

«Меня ужалили слова…»

 
Меня ужалили слова:
«Отрава есть у вас для кошек?»
Хоть горечь их и не нова,
Но сердце на кусочки крошит!
Конечно, продавец нашел,
Коль торговал одной отравой,
Растолковал он, как и что,
Имея, знать, на это право,
Как и другие по другим
Делам и скабрезным, и темным.
Россия спряталась за грим,
Россия стала вероломной.
…Со свертком женщина ушла,
Ушла, улыбкой озаренной!
С ней кошка много лет жила
В одном жилье с одной иконой.
И вот каков ее конец,
Нелепая какая штука!
Останови беду, Творец,
Чтобы вдвойне не стало жутко.
 

Егорка

 
Скучно живем, бестолково,
Прячем глаза в воротник.
Стало бессмысленным слово,
Высох народный родник.
Всюду бурьян и колючки,
Змеи и крысы снуют.
Тащат за шиворот крючья,
Вороны в темя клюют.
Купли-продажи. Разборки.
Плачет малец под окном.
– Кто ты?
– Поганец Егорка.
– Родина есть ли?
– Детдом.
– Что тебе надо? Колбаски?
– Нечем мне грызть колбасу.
– Иль рассказать тебе сказку?
– Сказки видал я в лесу.
– Может, рублишко?
– Не надо,
Видишь, в кармане дыра.
Я полежу у ограды.
Смертная, дядя, жара.
 

«Жил на свете простодушный Витя…»

 
Жил на свете простодушный Витя,
Раздавал, сам ничего не брал.
Он носил из толстой пряжи свитер,
Кто связал, об этом он не знал.
Уж давным-давно он был ребенком,
Шестьдесят ему… а он дитя,
Телом бледен и ужасно тонок,
Шепчет: «Вихри снежные крутя…»
Только эту строчку он запомнил,
Значит, в школу тоже он ходил
В хуторок соседний через поле,
Мимо скопищ праздничных могил.
Он всегда, сближаясь со кладбищем,
Матери завидовал, она
Спит в земле, там безопасней, тише,
Там бульдог (с клыков течет слюна!)
Не рычит, с разбега не сбивает
С ног и не елозит по груди
Мордой слизистой… Там защищает
Душу Бог. А Витя – во плоти…
Но осталось ждать совсем немного,
Может, год, а может, три денька.
Словом, как расколется над долом
Высь… И огненной волной река
Из отверстого вдруг жерла хлынет
На сробевший мир, как мщенья знак.
Витя засмеется… И остынет.
Перед тем свой грязный сжав кулак.
Так спасет он бабочку лесную —
Завязь новой жизни на земле,
Он ее в сознанье нарисует:
Лето, Божья Матерь на крыльце…
 

Испуг

…И ничему не возродиться

Ни под серпом, ни под орлом!

Георгий Иванов

 
Живут в лесу, не видя леса,
Есть земляника – сникерс жрут,
Перед иконой славят беса,
Душевных песен не поют.
Для них и белым днем нет света,
Что в яви, кажется – во сне.
Мать рядом – сироты при этом
И чужаки в родной стране.
Все кардинально перевернуто
В душе, и теле, и вокруг.
Гардинами окно задернуто,
В глазах хронический испуг.
Откуда эта хворь без имени?
Лекарство есть ли от нее?
…Сижу, задумчивый, под ивою:
Виновен кто за вся и все?
Ничто само мне не откроется,
Хоть заклинай, хоть ворожи,
И не удастся «перестроиться»…
В крови бандитские ножи!
Дух русский сломлен. Это правда!
Бунтарский колокол молчит.
Пойдешь налево иль направо,
Везде могильный свет свечи
Во память скорбную народа —
Он не боролся, пил вино…
Сижу под ивою у брода,
Но только речки нет давно.
 

«Проклинает бабенка за водку…»

 
Проклинает бабенка за водку
И лежачего бьет у двери,
А мужик – посидел он с погодком,
И вернулся домой до зари,
И прилег, и уснул у порожка,
Не предвидя дальнейшей судьбы,
Рядом скорбно молчала гармошка,
На полвздоха от верной беды.
Но бабенка учуяла, тотчас
Объявилась, за дело взялась:
Колошматит супруга, и топчет,
И орет оскорбительно: «Мразь!
Забулдыга! Уродина! Лодырь!»
И пинками его по бокам.
И кричит, что мужская порода —
Это вечный, погибельный срам!
Затащила пьянчужку за ноги
В дом, затем обмывала его.
И просила прощенья у Бога,
Хоть до Бога ох как далеко!
А заброшенная гармошка
У порога вздохнула тайком,
Когда старая добрая кошка
Об нее почесалась бочком.
 

«…Облагораживаем жилье…»

 
…Облагораживаем жилье.
Приобретаем. Покупаем. Тащим.
Стучим. Сверлим. Скребем. И красим.
Гордимся вслух иль всуе: всё мое!
 
 
А стены, потолки и мебели вон строй
Различным скарбом густо обрастают
И о себе так властно заявляют,
Что сам хозяин как бы тут чужой.
 
 
И горемыке негде притулиться
И дух перевести. Со всех сторон
Таращатся «они», «их» – миллион!
Немудрено легко со счета сбиться!
 
 
Да я и не намерен опись делать,
Ведь суть стихотворения не в том,
Каков квартиры номер, и где дом,
И черной краской указать иль белой.
 
 
Есть (извините уж меня за это!)
Спецы из государственных контор —
При надобности перелопатят двор!
Но цель моя иная, у поэта.
 
 
Ее я обозначил с первых строк,
Затем раскрыть мне удалось, надеюсь.
Отнюдь совсем не новая идея,
Ее в веках теряется исток.
 
 
Черту немудрено мне подвести
И разгадать ее ничуть не сложно:
Облагораживать значительно дороже
Нам душу, чтоб от гибели спасти.
 

«Не хвастайся в порыве чувств…»

 
Не хвастайся в порыве чувств
Наивных и в сумбурной пьянке,
Что в раннем детстве пас коров,
А в юности дрова рубил,
На тракторе зябь поднимал
И в армии картошку чистил,
Конечно, на губе сидел!
Сие, увы, ничто не значит,
Не некий потолок отличья,
Не возымеет, только ты
Представишь опус свой народу,
Который, между прочим, тоже
Скотину пас, дрова рубил,
Пахал, служил, картошку чистил,
А кто-то на губе сидел.
Тут, видишь ли, такое дело…
Взять Пушкина, того же Блока…
Намек без дураков понятен!
Коль есть талант, во всей красе
Себя покажет он сполна,
Неважно здесь, каких кровей,
Каких житейских интересов,
Какими тропами ходил.
А Божий дар не след разменивать
На безрассудный монолог!
 

«От пьянки до пьянки… Вот так и живем…»

 
От пьянки до пьянки… Вот так и живем!
То ль будни, то ль праздник – не знаем,
Ни с кем не прощаемся, в гости не ждем,
И наше без символа знамя.
Не нынче, так завтра нас всех перебьют —
Не дрогнет рука у солдата!
И трупы бульдозером в яму сгребут,
И место не будет то свято.
Всяк путник его стороной обойдет
И плюнет с брезгливостью злою:
«Все люди как люди, народ как народ,
А эти родились с бедою!
Пахать не пахали. Писали стишки,
Словесную лили водицу.
Подобных Есениных – прямо б в ложки,
Там чокнутых, знамо, столица!»
Такая вот «правда», паскудная жисть,
Перо бы забросить подале
И плюнуть бы, быдлу сказать: «Загребись!
Носи свои сам ты медали!»
А мы уж… а мы протрезвеем, поди,
А мы еще грянем строкою,
И будет Есенин шагать впереди,
Светясь золотой головою.
А знамя… придумаем символ ему,
Мы гения лик нарисуем.
К тому говоря, коль засадят в тюрьму,
Поставят к стене – не спасуем!
Спасемся. И причастие мы примем
С душою обнаженною, не в гриме.
И будем над житейской мишурой
Вознесены народною молвой.
 

«Был он добрый и порядочный…»

 
Был он добрый и порядочный,
Говорил: «Бог в помощь вам!»
Где ж теперь тот светлый сказочник?
Странствует ли по холмам?
По волнам? Или по воздуху?
А возможно, он распят
И в него забиты гвозди?
Повелел так друг иль брат?
А возможно (страх подумать!),
Удавился в час ночной?
Иль к виску приставил дуло?
(Хоть совсем и не герой!)
 
 
Как не рассуждай устало,
В стороне родной не стало
Человека (страх какой!)
С человеческой душой.
 

«Ходить не надо к колдунам…»

 
Ходить не надо к колдунам
И к предсказателям угрюмым,
Не придавай значенья снам
И не впадай болезно в думы.
 
 
Чему случиться через день
Иль через год – знать, в Воле Божьей.
Ключа улавливая звень,
Душа становится моложе.
 
 
Колено преклони, всмотрись
В соцветие струи прохладной,
И ты почувствуешь, что жизнь
В миг этот – высшая награда.
 

Слепой старик

 
Свет не увидевший с рожденья
Идет по верному пути,
Крест покаянья и спасенья
Несет он на своей груди.
Его обходят стороною
Разбойник и опасный зверь,
И туча с влагой ледяною
Пред ним распахивает дверь,
Его к рассвету пропуская,
К стогам и избам на холмах
Российского любого края,
Где мед всего лишь на усах,
Но при иконах и молитвах
Размеренная жизнь идет,
В трудах, постах, слезах пролитых
Из года в год, из рода в род.
И старика всегда приветят,
Накормят за одним столом
Зимой – борщом, окрошкой – летом,
Горячим с костерка блином.
Уложат спать на сеновале,
Закроют старым пальтецом,
И «Господу, – обронят, – слава…»,
И удалятся прочь тишком.
А он, забыв судьбы превратность,
Представит, может, на часок,
Что возвернулся вдруг обратно…
Но вот куда, понять не смог.
 

Спиридон

 
Среди зарослей укропа
И картофельной ботвы
Спиридон блаженный топал,
Прячась от босой братвы.
Оставалось чуть до леса —
Переулок проскочить,
Заживет он там чудесно,
Где журчат в тени ключи,
Где поспела ежевика,
Долго в просеке туман
То волнуется, то никнет,
Словно он от меда пьян.
Спиридон так размечтался,
Что замедлил шаг. И вот
В лапы детворе попался.
Окровавлен нос и рот.
Били больно и смеялись!
Повалили – так ловчей!
Долго-долго издевались
И орали: «Бей сильней!
Он дурак! Ему нет места
Рядом с нами, кто умен!»
За ноги его до леса
Дотащили – с глаз их вон!
Кто-то крикнул: «Эту падаль
Звери быстренько сожрут!»
…Сверху светлый дождик падал,
Он оплакивал их «труд»,
Потому что был скаженный
Братом неба и травы,
Богом неубереженный
От худой людской молвы.
 

««Движение – это жизнь»…»

 
«Движение – это жизнь».
Движение – это и смерть.
Зубами за небо держись,
И ты долетишь, поверь,
Уж точно до самых основ,
До той конечной черты,
Где тратить не надо слов,
Что были дороги круты,
Что лед перемешан с огнем,
Что север сместился на юг,
А ночью светло, как днем,
А днем же черно от вьюг.
Лишь только не закрывай
Веки… даже на миг.
И с злою судьбой играй,
Души заглушая крик.
Откроется Божья заря,
И явится Крест неземной.
Ты выдохнешь: «Жил не зря
И умер словно герой».
 

К небу Знамя свое поднимите!

 
Выползают из щелей, разломов
(Жизни бренной суровый закон!),
Приседают, робея, от грома,
Звукам странным внимая вдогон.
И уже не артачатся нагло,
Не кривят обозленно лицо.
Их зовет окропленное влагой
Материнской избушки крыльцо.
Господа же умчались в Америку,
Наблюдают оттуда, как свет
Над Россией то вспыхнет, то меркнет,
Ему свежего воздуха нет.
Мертвой мглою равнины объяты.
Благодати ль вовеки не быть?
Где блукаете, сестры и братья?
Разве вы разучились любить?
Разве память отшибло под корень?
Разве руки – чужие земле?
А отрава безмерного горя
Впилась смертною хваткой в душе?
Выползайте скорей! Выходите!
Мать-Россиюшка вас заждалась!
И встряхнитесь! И с плеч отряхните
Унижений постылую грязь!
И молитвой Илью подымите,
Он на битву за Русь поведет!
К небу Знамя свое поднимите
За воскреснувший русский народ.
 

«О, как ты суетишься, право…»

 
О, как ты суетишься, право!
Бежишь, летишь, гремишь, кричишь,
Из общих выбиваясь правил!
И пыль вздымается до крыш!
 
 
И блазнится тебе в горячке:
«Меня за это будут чтить!»
Но кто-то мимоходом скажет:
«Мешает добрым людям жить!»
 

«Ребенок грузовик катал…»

 
Ребенок грузовик катал,
И грузовик так грохотал,
Что люди уши затыкали.
Как поступить – они не знали.
 
 
А он катал и улыбался,
Казалось, будто издевался
Он над опешевшей толпой,
Ребенок был глухонемой.
 

«На потом откладывал: «Потом…»…»

 
На потом откладывал: «Потом…»
Этого «потом» уже не будет.
Опустеет старенький твой дом,
И тебя скорехонько забудут.
 
 
Разберись с делами. Рассуди.
Выбери одно. И действуй, действуй.
Как в последний бой, вперед иди,
Господом зачтется это действо.
 

«Изможденный болезнями…»

 
Изможденный болезнями,
Не глядит на людей.
На земле бесполезный?
Иль какой лиходей?
Не ответит, не скажет
В оправданье свое,
О «великой пропаже»
Он невнятно споет.
И еще раз о том же
В чистом поле, в селе.
Днем метельным. Иль в дождик.
На траве. Иль золе.
Не умеет он вроде
Ставить на кон. Устал!
Так всегда, когда Родину
Человек потерял.