Текст книги "Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава восемнадцатая
ГОРИСЛАВА

В Путивле вот уже третий месяц все жили ожиданием известий от Игорева войска.

В конце июня как-то утром в ворота города вошли двое усталых путников, ведя в поводу столь же усталых коней.

Воротный страж узнал обоих.

   – Да это никак ты, Вышеслав! И сын Ясновита с тобой! Откель это вы? И где войско наше?

Вышеслав снял шапку и устало перекрестился на кресты деревянного собора, видневшиеся над тесовыми крышами домов.

Он тоже узнал стражника, поэтому обратился к нему по имени:

   – Здрав будь, Бермята. Тяжкую весть принесли мы с Борисом. Рать Игорева полегла костьми в поле половецком, кто не погиб, тот в полон угодил. Нам вот пособил Господь ноги унести.

Хромоногий Бермята, вместо одной ноги у него была деревяшка, заохал:

   – Ох горе горькое! Вот беда-то! Как же теперь быть-то, а?

   – Вышеслав ободряюще похлопал стражника по плечу:

   – И в Новгороде, и в Рыльске, и в Курске та же печаль, друг Бермята. Но жить надо и землю свою стеречь от поганых, кои не замедлят к нам из Степи натянуть.

   – Как же мы одолеем нехристей, боярин?! – воскликнул Бермята. – В Путивле остались, почитай, старики, юнцы да я, хромоногий. Возьмут нас поганые голыми руками!

   – Не возьмут, – сердито вымолвил спутник Вышеслава. Он хоть и был безус, но держался независимо. – Смердов и холопов вооружим, но не сдадим Путивля!

   – Эй, боярин, смердов теперь и силком в город не затянешь, они скорее в лесах схоронятся, – промолвил Бермята, глядя вслед двум дружинникам, направлявшимся к княжескому терему.

Ефросинья и Ефимия обе залились слезами, узнав от Вышеслава о печальной участи Игорева войска. Причём Ефросинья больше скорбела о сыне, нежели о муже.

Выплакав первые, самые горькие слёзы, Ефимия принялась утешать княгиню, которая была беременна:

   – Тебе о дитяти своём думать надо, милая моя. Твоя печаль и на нём отразиться может. Князь твой жив, и слава богу! И Владимир живой. Плен – не смерть, беда поправимая. Знать бы мне, что мой Радим в плену, и на сердце было бы легче.

О судьбе огнищанина Вышеслав ничего не знал, поэтому ничем не мог порадовать Ефимию.

Вскоре по всему Путивлю послышались плач и стенания женщин.

Город наполнился вдовьим горем. Люди на торгу не куплю-продажу вели, а тревогами делились. Мол, сгинули князья с дружинами в степях и оставили города свои без защиты.

Церковные колокола поминали павших воинов скорбным звоном.

Вышеслав собрал в тереме старцев градских, имовитых купцов, весь местный церковный причт. Повелел старостам концов городских собирать всех мужчин от четырнадцати до шестидесяти пяти лет в общегородской полк Купцам было велено поставить продовольствие для войска и дать денег на оружие. Священникам Вышеслав наказал служить молебен во всех храмах Путивля по убиенным воинам Христовым, а также призывать народ вооружаться на поганых. В окрестные сёла Вышеслав разослал бирючей, зовя смердов в войско.

Самые худшие предчувствия Вышеслава вскоре подтвердились.

Многие купцы просто-напросто покинули Путивль вместе с семьями, благо им было куда податься.

Хромоногий Бермята хоть и ругал беглецов, спасающих свою казну, но был бессилен помешать этому бегству.

Следом за купцами поспешили убраться из Путивля и некоторые боярские семьи: кто-то поехал в Новгород-Северский, кто-то в Чернигов. Всё от Степи подальше.

Сбежал даже местный архиерей, молебна не отслужив.

Старосты градские собрали в городской полк чуть больше сотни ратников: старых и младых, хромых и одноруких.

Вышеслав с горькой улыбкой оглядел войско, которое половцы, пожалуй, одолеют одним криком.

Из деревень пришло всего два десятка мужиков с дубинами и топорами. Больше никто не отважился прийти в город, обречённый на разорение.

   – Не послать ли в Новгород-Северский за подмогой иль в Чернигов? – спросил у Вышеслава юный Борис, облечённый им властью тысяцкого.

Они сидели вдвоём поздно ночью, держа совет.

   – В Новгороде дела обстоят не лучше, ты сам видел, – Ответил Вышеслав. – Омеля лишь на валы да на стены уповает. Сёла и города обезлюдели. Валы путивльские высоки, но стены обветшали, башня угловая, того и гляди, завалится. Без войска нам никак не выстоять, друг Борис. – Вышеслав тяжело вздохнул и добавил: – В Чернигов гонца пошлю. Коль не поможет Ярослав Всеволодович, сожгут Путивль поганые.

   – Может, не осмелятся ханы этим летом в набег идти? – с надеждой в голосе промолвил юный тысяцкий. – Как-никак с большим уроном одолели они полки Игоревы. Долго, чай, будут раны зализывать.

   – Придут, – уверенно проговорил Вышеслав. – И в немалом числе придут! Вот помяни моё слово.

   – Давай хоть холопов вооружим, что ли, – предложил Борис.

   – А нам другого и не остаётся, – сказал Вышеслав с обречённостью в голосе.

Несмотря на грозящую Путивлю опасность, имовитые боярыни неохотно давали вольную своим холопам, иных приходилось выкупать. Для этой цели Ефросинья дала Вышеславу немного серебра – всё, что у неё было.

Из холопов, получивших свободу, был составлен отряд в тридцать человек. Прибавив к ним двадцать деревенских мужиков, Вышеслав сам принялся обучать новоиспечённых воинов умению владеть оружием.

Тысяцкий Борис занимался с городской пешей сотней, благо оружия хватило на всех.

Однажды на теремной двор, где Вышеслав наставлял смердов и бывших холопов, как держать строй против конницы, заявились несколько девиц в ярких сарафанах. Вместе с ними пришёл и Борис.

   – Где воевода Вышеслав? – звонким голосом спросила самая пригожая из девиц, очень похожая на Бориса.

   – Ну, я воевода, – выступил вперёд Вышеслав, с любопытством глядя на румяные девичьи лица.

Красавица отбросила с груди длинную косу и сказала с ВЫЗОВОМ:

   – В дружину мы хотим вступить, воевода. Дай нам оружие!

Из толпы ратников за спиной Вышеслава раздался смех. Кто-то удивлённо присвистнул.

   – Как звать тебя, молодица? – спросил Вышеслав. Он был серьёзен, почти угрюм.

   – Горислава, – ответила девица, слегка смутившись.

   – Чья же ты дочь?

   – Не важно, – отрезала девица.

   – Сестра это моя, Вышеслав Бренкович, – подал голос Борис. – Отчаянная, не серчай на неё. Говорил я ей, что не бабье это дело...

   – Почему не бабье! – перебила брата Горислава. – Иль руки у нас не из того места растут? Иль все мы на сносях?

   – Вот именно, – ворчливо поддакнул Вышеслав, – чем они хуже нас? Беру всех в дружину! Вот тебе меч, держи. А тебе топор, на-ко, милая.

Вышеслав с грубоватой бесцеремонностью вложил в ладони Гориславы меч, который был у него в руке. А стоящей рядом с ней чернобровой молодице сунул топор в руки, взяв его у кого-то из ратников,

Горислава с трудом удержала на весу тяжёлый меч двумя руками, а её подруга неумело взяла топор, за самый конец топорища.

   – Теперь, милая, рубани-ка топориком вон по тому чурбаку, да так, чтобы половинки в стороны разлетелись, – приказал чернобровой Вышеслав. – Представь, что это степняк в шлеме.

Ратники посторонились, давая место девице с топором.

Та неуверенно приблизилась к чурбаку, взмахнула топором и... нанесла удар не по чурбаку, а по кряжистой дубовой колоде, на которой он стоял.

Вокруг засмеялись.

Чернобровая покраснела и, с трудом выдернув топop из колоды, замахнулась снова. На этот раз лезвие топора вонзилось в чурбак как раз посередине. Однако удар был слабый, и деревяшка не раскололась.

   – Не рассекла ты голову поганому, милая, – сказал Вышеслав, подходя к чернобровой. – А это означает, что следующий замах этот поганый не даст тебе сделать, но пронзит тебя копьём иль саблей зарубит. Впрочем, я думаю, басурманин живо распознает, что перед ним девица, а не воин, и с радостью полонит тебя, милая.

С этими словами Вышеслав с лёгкостью подхватил на руки девушку, издавшую испуганный вскрик, и перекинул через седло стоявшего у коновязи коня.

Ратники загоготали пуще прежнего, глядя, как девица беспомощно болтает ногами в воздухе, и слыша её визг, вызванный испуганными шараханьями коня.

   – Довольно потешаться, воевода, – подступила к Вышеславу Горислава. – Мы не за тем сюда пришли. Ныне из нас плохие воины, но дай срок, и в наших руках сила появится.

Вышеслав успокоил коня и снял с седла молодицу. Чернобровая едва не плакала от стыда и обиды.

   – Обучать вас ратному мастерству у меня времени нет, – сурово сказал Вышеслав и кивнул в сторону ратников: – Мне бы этих успеть хоть чему-то научить.

   – Мы и сами до всего дойдём, – не отступала Горислава, – ты только покажи, что и как, воевода.

   – Сарафан придётся снять, боярышня, – заметил Вышеслав, забирая меч у Гориславы. – Вместо него кольчуга на тело да шлем на голову.

   – Знаем, знаем, – хором отозвались девушки. – Не пугай, воевода.

   – Да вы и щитов-то в руках не держали, – раздражаясь, сказал Вышеслав. – Не сладите вы ни с копьями, ни с луками тугими. Это вам не веретена крутить!

   – Сладим, воевода, – сказала Горислава. – Ты нам только не мешай.

Вышеслав махнул рукой:

   – Ладно, ступайте в сотню к Борису. Он вас всему обучит, а я вооружение дам. С богом, горлицы!

Вскоре весь город говорил о том, что в пешей городской сотне обучаются ратному делу дочери имовитых бояр и лучших мастеровых, чьи отцы сгинули в поле половецком. Поговаривали, что есть среди тех девиц отчаянных даже несколько молодых монахинь из местного женского монастыря. Кто-то говорил, что всего семь девушек в сотне у тысяцкого Бориса, кто-то утверждал, что уже пятнадцать.

Заинтересовалась девицами-воинами и Ефросинья.

Как-то за обедом княгиня стала расспрашивать о них Вышеслава. Сколько лет молодицам? Пригожи ли они? И каких родителей чада?

Вышеслав, уловив ревнивые нотки в голосе Ефросиньи, с усмешкой промолвил: -

   – Дивлюсь я тебе, Фрося. Как будто у меня есть досуг, чтобы за девками бесшабашными поглядывать. Нет в моей дружине они, а в Борисовой сотне: намается он с ними!

   – Может, девицы те и в Борисовой сотне, но оружие ты им давал, – холодно произнесла Ефросинья. – Служанки мои видели некоторых на теремном дворе. Сказывают, девки прямо кровь с молоком! А я-то глупая, думаю, с кем это мой милый пропадает с рассвета до полуночи.

Ратников я обучаю, Фрося, – нахмурился Вышеслав, отодвигая тарелку с кашей.

   – Ясно, каких ратников! – усмехнулась княгиня. – Тех, что косы носят и мочатся сидя!

Вышеслав с молчаливым удивлением воззрился на Ефросинью: такой он видел её впервые.

   – Ты думаешь, чьего ребёнка я ношу под сердцем? – продолжила княгиня, не пряча слёз. – Твоего, Вышеслав. Не об Игоре, а о тебе да о Владимире думала я ночами, проводив вас в поход. О тебе молила Бога денно и нощно, чтоб Всевышний уберёг от стрел и копий поганских. И ты уцелел, Вышеслав, выжил моими молитвами. Ты теперь мой, только мой! Так почему же я провожу ночи одна? Почему ты избегаешь меня? Неужели я так подурнела? Неужели ты разлюбил меня?

Вышеслав прижал Ефросинью к себе, чувствуя, что её трясёт в нервном припадке. Он шептал ей слова утешения, гладил по волосам. И не знал, как сказать, что не может он делить с нею ложе именно теперь, когда Игорь томится в плену...

Ефимия, улучив момент, наставляла Вышеслава:

   – Коль зашло у вас дальше некуда, молодец, то лучше бы тебе не печалить княгиню понапрасну, ведь ей рожать скоро. Она по тебе с ума сходит, а ты словно не видишь! Да ещё молодиц в войско набрал, тоже удумал!

   – Я?! – возмутился Вышеслав. – Молодицы те сами пришли в дружину проситься.

   – Ну и гнал бы их в шею! – прошипела Ефимия. – Княгиня видишь как подурнела перед родами: их красота и младость ей как нож в сердце!

Днём позже в покои к. Вышеславу неожиданно пришла боярыня Епифания, муж которой ушёл в поход вместе с Игоревым полком. Пришла и сказала язвительно:

   – Ежели ты, воевода, дочь мою семнадцатилетнюю в дружину взял, то, может, и меня возьмёшь заодно? У меня и силы побольше, и ростом я повыше, издали за мужчину сойду.

   – Я твою дочь, боярыня, за косу в войско не тянул, сама она пришла, – разозлился Вышеслав.

   – Сначала сын мой старший пал в сече на Чернорые-реке, потом брат голову сложил под Глебовом, а ныне муж в степях сгинул, – горестно перечислила Епифания. – Осталась дочь-красавица, и на ту уже кольчугу примерили. Без внуков хочешь меня оставить, воевода!

Епифания сделала стремительный шаг к Вышеславу, заметив, что он хочет отвернуться к окну, и повернула его к себе. В руках у неё и впрямь чувствовалась сила.

   – В очи мне смотри, боярин. Ты один из Степи вернулся. Знаю, в сече ты стоял храбро и не на тебе вина за смерть мужей наших. Но ты княжий старший дружинник и был советником Игоря, потому и обращаюсь к тебе. Ответь, как мне дальше жить на белом свете, коль погибнет моя Василисушка? Кроме неё у меня никого нет. Мужа другого я, может, и найду, но детей у меня уже не будет, ибо годы мои ушли.

   – Нелегко мне ответить на твой вопрос, – печалено промолвил Вышеслав. – Был бы я Бог, то воскресил бы сына твоего, и брата, и мужа. Но я сам смертен есть. И ещё более несчастен, чем ты, боярыня, поскольку ты тревожишься за дочь единственную, а у меня тревога за целый город. Стены есть, да защищать их некому...

Из глаз Епифании заструились слёзы, она уронила голову Вышеславу на плечо.

«Печаль обильно растекается по земле Русской, – думал Вышеслав, обнимая вздрагивающие от рыданий плечи женщины, – князья сами на себя крамолу куют и стрелы по земле сеют, сокращая жизни людские. В усобицах погибает Русь на радость половцам. жёны русские сыновей рожают на погибель, оплакивают мужей и братьев, сгинувших в походах. Иные из жён и сами влачат рабскую долю в половецких кочевьях. Будет ли конец этому? Божьим ли провидением, человеческим ли хотением, прозвучит ли в ушах у всех князей то СЛОВО, что напитает их мудростью, и вспомнят князья, что все они друг другу братья».

* * *

Когда заколосились хлеба, а на яблонях и вишнях налились соком плоды нового урожая, примчался в Путивль мальчонка лет двенадцати. Лошадь под ним без седла, вместо узды верёвка.

Малец сообщил, что орда половецкая обступила пограничный городок Вырь. Воевода тамошний взывает о помощи.

   – Шибко подмоги просит дядька Нечай, – размазывая слёзы по грязному лицу, причитал отрок. – Не продержаться ему долго, ибо степняков тьма-тьмущая!

   – Ты-то, братец, как вырваться сумел? – спросил Вышеслав юного гонца.

   – Ночью речку Вырь переплыл вместе с конём и был таков, – ответил отрок. – Ночью-то степняки не шастают, боятся.

Отпустив гонца, Вышеслав велел Ефимии накормить его, а сам в тяжком раздумье опустился на скамью. Находившийся тут же тысяцкий Борис глядел на воеводу с ожиданием.

   – Нечай у нас подмоги просит, ибо от Выри до Путивля ближе, чем до Рыльска и Новгорода-Северского, – в раздумье промолвил Вышеслав. – Но не ведает Нечай, что мы сами на помощь из Чернигова уповаем. У нас и конников-то всего полсотни.

Вышеслав взглянул на Бориса:

– Ты на свой пеший полк положиться можешь? Понял Борис, что нужен откровенный ответ, так и ответил:

   – В полку моём хоть и прибавилось ратников, но не выдержать им ближнего боя с половцами. Я-то теперь знаю, как степняки сражаются.

Выйдя живым из страшной сечи на Каяле-реке, сын Ясновита в свои девятнадцать лет уже видел лик смерти и мог понимать разницу между желанием воевать и умением сражаться.

   – Девицы-то твои как? – поинтересовался Вышеслав. – Слышал, немало их уже у тебя.

   – Два десятка наберётся, – усмехнулся Борис. – С оружием управляются неплохо, но, оставшись без меча, теряются. Я им твержу, что настоящий воин и без меча драться должен уметь. Показываю, как ножом засапожным владеть, подножки разные. Однако скажу, что непригодны девицы для рукопашной. Не могут они кости ломать и ножом живого человека резать. Им впору только из лука стрелять, стоя на стене.

   – Этому-то хоть научил? – строго спросил Вышеслав.

   – С полсотни шагов ни одна не промахнётся, – честно признался Борис, – но со ста шагов в цель попадут немногие.

   – А сестра твоя попадёт?

   – Борислава и с двухсот шагов не промахнётся, – уверенно ответил Борис. – Лук и стрелы для неё любимое оружие.

   – Хорошо хоть один стоящий лучник у нас есть, – вздохнул Вышеслав.

   – А я? – обиделся Борис.

   – Ты мне как мечник нужен, друг мой, – сказал Вышеслав, – а луки оставим для девиц наших.

Хотя разум подсказывал Вышеславу, что лучше было бы остаться в Путивле, он всё же решил вести свою малочисленную, плохо обученную дружину на помощь осаждённым в Выри русичам. Совесть его не слушалась разума.

   – Хоть кого-то из наших, но спасём, – сказал Вышеслав своим дружинникам перед выступлением, – хоть десяток поганых, но порубим. За это Господь воздаст нам сторицей на том свете!

Уже у самых ворот воинов догнала Горислава верхом на коне. И с нею ещё две девицы, как и Горислава, в кольчугах, шлемах и при полном вооружении.

   – Нас брат мой послал к вам на подмогу, – выпалила Горислава, осадив коня.

   – Будя врать-то! – усмехнулся Вышеслав. – Я, наоборот, запретил Борису вас на вылазки брать, не мог он послать вас. Ох пострелицы!

Девушки смущённо опустили глаза.

   – Кони у нас есть, из луков стрелять мы умеем, чего ж нам в городских стенах сидеть? – просительно заговорила Горислава. – Возьми нас с собой, Вышеслав Бренкович. Кто, как не мы, отомстит поганым за отцов наших?

Именно последний довод вдруг подействовал на Вышеслава.

   – Ладно, беру тебя и Светлану, – ворчливо сказал он, – а Василису нет.

   – Почему это? – встрепенулась та, привстав на стременах. – Я не хуже Бориславы из лука стреляю, а верхом езжу даже лучше!

Вышеслав глядел в широко распахнутые светло-серые девичьи очи под дивным изгибом бровей, на нежные щёки, на красиво очерченные уста и вспоминал плачущую Епифанию. Дочь удивительно походила на неё!

   – Потому и останешься в Путивле, – повысил голос Вышеслав. – Борису скоро ещё один гонец понадобится. Коль откажет нам черниговский князь в помощи, в Киев поскачешь, и чтобы за четыре дня обернулась.

Вышеслав погрозил Василисе пальцем.

Дружина двигалась скорыми переходами к городку Зартыю, от которого до Выри было полдня пути.

Перебравшись через реку Сейм, дружинники почувствовали запах гари. С лесной опушки взорам открылся объятый пламенем Зартый. Недавно заново отстроенный после набега переяславцев, городок погибал в огне. Вокруг среди жнивья и сельских изб мелькали быстрыми тенями половецкие всадники в островерхих шапках.

   – Кажись, опоздали мы, – проговорил с досадой десятник Савва, белобрысый детина с выбитым передним зубом. – Ежели поганые уже Зартый жгут, значит, от Выри давно головешки остались.

   – Что ж, посчитаемся за погубленные души христианские. – Вышеслав пришпорил коня. – Коль я паду, старшинство Савва примет, – выкрикнул он так, чтобы слышали все.

Словно ястребы на диких уток, налетели русичи на семерых степняков, которые хозяйничали на выселке в три двора. Возле колодца-журавля лежал окровавленный старик с вилами в руках. Неподалёку валялась собака с отрубленной головой. Половцы вязали верёвками молодую женщину и двух подростков, выгоняли из хлева упирающихся коров, когда увидели над собой сверкание русских мечей. Двое степняков, сидевших в сёдлах, сразу лишились голов, даже не успев за сабли схватиться. Остальные кинулись к лошадям, но было поздно: русичи окружили врагов со всех сторон.

Половцы отчаянно защищались и ранили троих дружинников, но один за другим нашли свою смерть под ударами мечей и копий.

Освобождённая женщина и два её сына погнали коров к лесу, а Вышеслав повёл свою дружину дальше.

За холмом среди цветущих подсолнухов дружинники наткнулись на нескольких конных степняков которые гнали по пыльной дороге с десяток полуголых русских женщин. По их виду было понятно, что несчастных подвергали позору. Одну из женщин, привязав за руки, волокли за конём, её спина была исполосована плетью.

Половцы, не успев оказать никакого сопротивления, были выбиты из седел и заколоты копьями.

Женщины со слезами радости бросились к своим спасителям.

Одна показывала рукой вдоль дороги и диким голосом выкрикивала:

   – Там нехристи! Туда скачите! Убейте их всех! Всех убейте!..

Дружинники поскакали по дороге, взбивая пыль. Вышеслав и Горислава оказались впереди всех.

Вскоре они увидели крестьянскую повозку, из которой широкоплечий половчин в кольчуге и шлеме выпрягал лошадь. Другой же, бритоголовый, с обнажённым торсом, в это время утолял свою похоть, прижав к земле рядом с повозкой совсем юную девушку с растрёпанными русыми косами. Беспомощное нагое тело девушки и двигающийся голый зад степняка меж раскинутых в стороны белых девичьих ног вызвали в Бориславе такое бешенство, что она с ходу пустила стрелу в бритоголового насильника.

Вышеслав спрыгнул с коня и догнал широкоплечего половца в жёстких дебрях желтоголовых подсолнухов, где тот искал спасения. Умирая, половчин издал душераздирающий вопль, вспугнув целую стаю галок.

Выбравшись на дорогу, Вышеслав увидел Бориславу, стоявшую в слезах над полуголым степняком. Подойдя ближе, Вышеслав понял, в чём дело. Оказывается, меткая стрела умертвила не только половца, но и его несчастную жертву.

   – Расстояние невелико было, – промолвил Вышеслав, стараясь хоть как-то утешить Бориславу. – С такого расстояния калёная стрела незащищённое тело легко пробивает, как нож масло. Кабы ты знала...

– Я знала, знала! – плача, воскликнула девушка. – В шею мне надо было целить, а не в спину.

Вышеслав чуть ли не силой заставил Бориславу вновь сесть на коня.

За поворотом дороги близ покосившейся мельницы были слышны гортанные выкрики и звон мечей. Похоже, на этот раз дружинники наткнулись на большой отряд половцев, судя по шуму завязавшегося сражения.

Сеча была в самом разгаре, когда Вышеслав и Борислава присоединились к своим дружинникам.

Половцев было не меньше тридцати. Видимо, они гнали большое стадо коров и телят, когда на них вылетела Вышеславова полусотня. Коровы и молодые бычки разбегались в разные стороны, метались среди сражающихся, добавляя смятения и неразберихи.

Вышеслав заметил двух убитых своих воинов. Половцы быстро оправились от неожиданности и яростно отбивались от русичей, хоть и были в меньшинстве.

На Бориславу бросились сразу двое. Девушка не растерялась и всадила одному из нападавших стрелу между глаз. Другого оглушила, ударив второпях плашмя мечом по лицу. Подоспевший Вышеслав взмахом, меча снёс степняку голову.

Потеряв своего военачальника, убитого Саввой, половцы бросились наутёк через луг и по дороге к видневшемуся за деревьями селу.

Борислава, криком осадив своего скакуна, вскинула лук и выпустила стрелу.

Стрела ударила в спину последнего из степняков, несущихся галопом по дороге, но он лишь сильнее припал к шее лошади, стремительно удаляясь в клубах пыли.

Горислава выдернула из колчана другую стрелу и вновь подняла лук.

   – Не бей по нему, – окликнул её Вышеслав, – панцирь у него сарацинский, такой панцирь никакая стрела не пробьёт.

Горислава со злым лицом спустила тетиву.

Степняк на рыжей лошади уже почти скрылся за кустами рябины, когда прилетевшая стрела пробила ему затылок.

Дружинники радостно закричали, увидев, как половец слетел с лошади в дорожную пыль.

   – Не спасут нехристей панцири сарацинские! – процедила сквозь зубы Горислава.

   – От такого стрелка, пожалуй, не спасут, – улыбнулся Вышеслав и, не удержавшись, потрепал девушку по щеке: – Косы хоть бы спрятала, Гориславушка.

   – Не помещаются они под шлемом, а обрезать жаль, – смутилась дружинница...

Заметив, что на околице села собралась большая толпа конных половцев и к ним, оставив грабежи, отовсюду стекаются их соплеменники, Вышеслав повёл свой отряд обратно к лесу. Пересчитывая на ходу своих ратников, воевода обнаружил отсутствие четверых. Не было и Светланы.

   – Светланка где? – привстав на стременах, крикнул Вышеслав. – Кто её видел?

Дружинники вертели головами, переговаривались.

   – Рядом она всё время крутилась, – подал голос Савва. – Не пойму, куда подевалась?

Тела погибших русичей Вышеслав велел взять с собой, чтобы похоронить в лесу.

   – Ищите девицу, шарьте вокруг, – сердился Вышеслав. – Не дай бог, пленили её поганые!

На Светлану наткнулись случайно.

Под ней убили коня, и она, падая наземь, потеряла сознание. Девушку живо привели в чувство и посадили на низкорослую лошадку, отбитую у степняков.

Уставшие кони русичей не могли скакать резво, поэтому дружинникам пришлось дважды отбиваться от наседающих половцев. В этих стычках было убито ещё двое дружинников и семеро ранено. Получила рану и Горислава. Копьё угодило ей в бок, задев ребро.

Густой лес и опустившиеся сумерки заставили половцев отстать.

Расположившись на лесной поляне, русичи принялись перевязывать раны.

Светлана как привалилась к дереву, так и уснула беспробудным сном, поэтому над раненой Гориславой хлопотал сам Вышеслав. Сняв с неё кольчугу и длинную рубаху из домотканого льняного сукна, Вышеслав осторожными касаниями пальцев обследовал кровоточащий разрез на нежном девичьем теле. Горислава стойко переносила боль, закусив губы. Прежде всего нужно было остановить кровь. У Вышеслава на этот случай были припасены необходимые травы и длинные лоскутки молодой коры дуба. Приложив снадобье к ране, Вышеслав сверху наложил повязку из разорванного рушника.

Вытирая пучком травы руки, перемазанные в крови, Вышеслав вдруг задержал взгляд на обнажённой девичьей груди, такой белой, что несколько капель крови, упавших возле розового соска, показались ему тёмными, как дёготь. Дивные белые плечи, гибкая шея с ямочкой между едва заметных ключиц, беспомощно раскинутые руки тоже были в пятнах крови. Женская красота и жестокость войны вызвали в душе Вышеслава чувство какой-то тоски, словно он один был повинен в том, что эта юная девушка взялась за оружие, заменяя павших мужчин.

Горислава прочитала по глазам Вышеслава помимо сострадания к ней и нечто другое, понятное без слов всякой женщине.

   – Хороша ли я, боярин? – не стыдясь своей красной наготы, тихо спросила она.

Вышеслав смущённо отвёл взгляд и укрыл Бориславу своим плащом.

   – Постарайся заснуть, – сказал он, – тебе надо набраться сил. Путь впереди не близкий.

   – Где меч мой? Положи его рядом со мной, – слабым голосом попросила Горислава.

   – Я Светлану к тебе пришлю, она согреет тебя ночью, – промолвил Вышеслав, кладя в изголовье раненой её меч.

Дружинники укладывались спать прямо на земле плотнее друг к другу, некоторые подстилали под себя попону или плащ. Костров не разводили из осторожности.

Вышеслав дремал урывками, вставал, обходил караулы и опять ложился на подстилку из прошлогодней листвы. Ему чудилось, будто половцы крадутся в темноте между деревьями.

На рассвете Вышеслава разбудила плачущая Светлана. Её трясло как в ознобе.

   – Горислава... Горислава... – повторяла она.

   – Что Горислава? – схватил её за плечи Вышеслав. – Пить просит? Болью мучается?

   – Я проснулась, а она холодная, – ответила Светлана и разрыдалась.

Вышеслав, расталкивая проснувшихся дружинников, бросился к раненой. Услышанное не укладывалось у него в голове: этого не может быть! Только не это.

Горислава лежала на попоне, укрытая плащом, из-под которого виднелись носки её красных сапожек. Синее корзно плотно облегало все изгибы красивого тела. Бледное лицо девушки было спокойно, глаза закрыты. Рядом валялся плащ Светланы и её колчан со стрелами.

Вышеслав упал на колени и коснулся руки Бориславы. Рука была холодная. Не желая верить в очевидное, он дотронулся до её щеки, окликнул по имени, встряхнул за плечи. Ни звука и ни движения.

«Мертва!» Эта мысль поразила Вышеслава прямо в сердце.

Не сдерживая рыданий, Вышеслав ринулся в чащу леса и, выхватив меч, принялся сечь направо и налево сухой кустарник и молодые деревца.

Гориславу похоронили отдельно от остальных ратников.

Видя горе Вышеслава, дружинники с особой тщательностью устлали дно могилы травой и листьями.

Вышеслав снял с Гориславы её нательный крестик и надел на неё свой. Он долго стоял в одиночестве возле могильного холмика, не в силах уйти от последнего пристанища той, что так поразила его неженской смелостью. Со смертью Гориславы в Вышеславе будто оборвалась какая-то струна.

Когда воевода наконец подошёл к своим дружинникам, уже давно сидевшим верхами, на его щеках были видны следы от слёз. Тяжело взобравшись на коня, Вышеслав молча махнул рукой, указав направление движения.

У переправы через Сейм дружинники наткнулись на половецкий отряд.

Вышеслав, за весь день не проронивший ни слова, вдруг встрепенулся, как зверь перед прыжком.

Укрыв в лесу большую часть дружины, он с двумя десятками всадников налетел на степняков, смешав их и отбив вражеское знамя. Затем Вышеслав и его конники заманили разозлившихся половцев в лес, где на них набросились с двух сторон сидевшие в засаде русичи. Половцы повернули вспять и, отступая, потеряли вдвое больше людей, чем в стычке.

Двоих степняков взяли в плен.

Вышеслав, неплохо знавший половецкий говор, начал допрос.

   – Кто из ханов пришёл из Степи? Много ли у половцев войска?

Один из пленников, не испытывавший недостатка в мужестве, лишь рассмеялся в лицо Вышеславу.

   – Ну что ж, поганый, молись своему поганскому богу, – с угрозой произнёс Вышеслав и велел раздеть пленника донага.

Находясь в кругу дружинников, голый половец опасливо озирался, не понимая, что его ожидает.

Когда в круг вступил Вышеслав с мечом наголо, степняк попятился, догадавшись, что его ждёт.

   – Показываю, как надо мечом владеть, – громко сказал Вышеслав, обращаясь к дружинникам. – Встаньте пошире, а не то зацеплю кого ненароком. Да Светланку уведите, не для неё это.

Ратники раздались вширь, предвкушая занятное зрелище, когда ещё такое увидишь.

Поигрывая мечом, Вышеслав принялся описывать круги вокруг пленника, что-то выговаривая ему по-половецки. Тот не отвечал, лишь следил за сверкающим мечом. Однако не уследил. Лезвие меча, свистнув в воздухе, отсекло ему ухо и поранило плечо. Степняк вскрикнул от боли и схватился рукой за рану. В следующий миг Вышеслав отсёк ему руку по локоть, которая отлетела прямо под ноги дружинникам. Степняк опять вскрикнул. Сделав обманное движение, Вышеслав с выдохом отрубил у пленника кисть другой руки и следующим ударом отхватил второе ухо.

Пленник стонал и корчился от боли. Он истекал кровью, стараясь защищаться обрубками рук. Вскоре степняк лишился и обеих ног, изгибаясь обезображенным телом в луже собственной крови. И только тогда Вышеслав обезглавил несчастного.

Дружинники расходились, восхищаясь силой и точностью ударов. Но были среди них и такие, кто осуждал такую жестокость, однако не осмеливался высказываться вслух, видя, как сильно изменился воевода после смерти Гориславы.