Текст книги "Страна собак (СИ)"

Автор книги: Виктор Ломака

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Annotation

Эта повесть написана на основе реальных событий, благодаря непреднамеренному наблюдению за жизнью нескольких поколений собак. Когда я только начинал писать, я думал, что это будет легкая вещь, я даже хотел сгладить острые углы и неприглядные стороны действительности, но потом само повествование заставило написать жесткую правду о жизни этих наших "меньших братьев". Что-то я записывал сразу после происходящих событий, что-то вспоминал потом. Лишь кое-что здесь вымысел, в том числе, мысли и "ментальные беседы" животных (тут уж я домысливал за них). Имена всех людей изменены, но клички собак – настоящие.

Ломака Виктор Петрович

Ломака Виктор Петрович

Страна собак.

***

– Воу-у! – Огромный рыжий охламон, сделав свое дело, уселся рядом с бампером машины.

– Дик, чтоб ты сдох от простатита! – сказал вышедший из домика охранник Виталька, хозяин обоссаной иномарки. Он обошел невозмутимо сидящего пса и посмотрел на мокрую решетку радиатора. Ему очень захотелось дать Дику хорошего пинка, но внушительные размеры собаки несколько ограничивали его в способах мести.

– Ну, и зачем ты это делаешь, рыжая твоя морда?

Дик, стиснув голосовые связки своей неприспособленной к речи гортани, лишь тихо пискнул в ответ. Он уже давно и безуспешно, с помощью жестов и показательных примеров, пытался объяснить этому недалекому двуногому существу, что его железная будка на колесах находится под надежной охраной, и что теперь ни одна собака и близко не подойдет к ней, не говоря уже о котах; ему нужно было только время от времени обновлять метки своего индивидуального ароматического кода. Но коротко мыслящий человек ничего не хотел понимать, а только грубил и злился.

– Я обещал в прошлый раз носом тебя туда ткнуть, свинья ты эдакая? – снова спросил он пса. На этот раз Дик промолчал, но вопрос был риторическим, и охранник продолжил:

– Обещал! Ну вот и получи!

Он осторожно взял пса за загривок и стал тыкать его черным влажным носом в помеченную решетку. Впрочем, для Дика нюхать свою мочу было не самым страшным наказанием на свете: носа он не воротил, а лишь смиренно поджимал уши, безропотно терпя на загривке кормящую его руку.

– Достал ты уже, достал..., – не то причитал, не то заботливо увещевал пса Виталик.

"А уж как ты меня достал! – думал пес эквивалентную человеческому пониманию мысль. – Ладно, пусть себе побесится! Этот хоть поорет, попсихует, зато пожрать даст. А вот его сменщик Аркаша, жлобяра лысый, хоть бы когда-нибудь чего кинул. Нет, Виталик, хоть и неумный, но – Человек! И он совсем не такой злой, каким часто хочет казаться. Я это знаю точно. Иногда он подходит ко мне, обнимает за шею, тискает мою голову под мышкой и нежно говорит нехорошие слова, которыми обычно люди ругаются друг на друга и на собак. Правда, делает он это осторожно, чтобы не дай бог не испачкать себе руки (чистюля хренов!). Но все равно, это так трогательно и приятно, что хочется тут же пойти и еще разок надуть ему на тачку".

Виталик, закончив назидательную, но явно бессмысленную выволочку, пошел в дом – заканчивать запись о сдаче дежурства. Напоследок он отвесил Дику легкий, символический пинок под зад.

"А вот этого можно было и не делать!", – подумал незлобивый, но в меру добродушный пес.

***

Да, Дик был умница! Его родили на "центральных складах" давно, когда Виталик тут еще не работал. Мать Дика – восточно-европейская овчарка Найда – охраняла эту базу в паре с другой породистой сукой Джесси. Они работали по контракту от одной солидной охранной фирмы: в те времена дела у хозяев "центральных складов" шли еще хорошо, поэтому они не экономили на охране. Днем собаки сидели в вольере, а после 6 часов вечера их до утра выпускали. Территория была довольно обширная, но работа скучная (за все время службы на охраняемую территорию лишь однажды проник придурастый песик Кузя, который, когда увидел рядом с собой огромных овчарок, тут же обделался от страха. Потом он, под всеобщий смех с обеих сторон ворот, долго пытался вылезти обратно, в процессе чего еще раз опозорился). И даже высококалорийная жратва, выписываемая для них по высшей собачей сетке, не сильно радовала. Это дворняге, рыскающей весь день в поисках куска пищи, такая жизнь могла показаться комфортным собачим раем (да и то – лишь первое время!), но когда тебе дали прекрасное образование, привили навыки и манеры, а потом сунули охранять несчастные три гектара вонючей, зассанной земли, обнесенной бетонным забором и колючей проволокой, то это было больше похоже не на работу, а на издевку судьбы. Однако рабов никто не спрашивает, где и кем они хотят работать, и хотят ли вообще. Подразумевается, что если тебя сразу после появления на свет божий не утопили в ведре, то ты до самой смерти кому-то сильно обязан. И уж точно нет твоей собачей вины в том, что тебе не хватает, порой, смекалки и чисто физических возможностей для того, чтобы наложить на себя лапы от такой жизни. Иногда Найда завидовала тем самым свободным дворнягам, которые часто совали свои подранные, грязные носы под ворота базы и беспричинно облаивали огромных, но неопасных хозяек территории. Не гавкал на них один лишь пронырливый, смышленый кабыздох по кличке Ханурик. Он был, наверное, раза в полтора мельче Найды, но держался с достоинством, по меньшей мере, сенбернара. Впрочем, и у него в роду, как выяснила потом Найда из последующего общения, тоже была парочка серьезных сюрпризов (хотя, почти наверняка Ханурик врал, комплексуя перед породистой Найдой): один – такса, прапрадедушка по линии матери, а второй – шотдандская овчарка, прабабушка по линии отца. Но доподлинно известно только то, что папаша его был известный разбойник и вор, гроза близлежащих окраин, что подтверждала и природная смекалка Ханурика: при помощи банальных подкопов, он несколько раз проникал на местный мясокомбинат, выбираясь оттуда целым и сытым до тошноты; один раз он даже принес в зубах огромный свиной окорок, который потом ели всем собачим кагалом (по очереди, согласно установленным привилегиям, естественно: иерархия в священном деле жратвы у собак – первое дело!). А уж продовольственные пикапчики, останавливающиеся для разгрузки у круглосуточного магазина, Ханурик бомбил не раз. За это он пользовался заслуженным уважением всего местного сброда, а все гулящие суки предусмотрительно увивались за ним даже тогда, когда до начала течки у них оставалась еще целая неделя.

В общем, Найде Ханурик сразу понравился. Можно сказать, между ними в первую же встречу проскочила химическая искра обаяния и нежности, причем, ветерок сначала подул в сторону Найды, а потом уж обратно. Что ж поделать, если у собак, в отличие от людей, стрелы любви часто посылает ветер, а вовсе не пузатый мальчонка без штанов. Впрочем, как знать – может и у людей не все так сложно устроено?!

Итак, Ханурик стал оказывать Найде знаки внимания, пару раз даже пытался подсунуть под ворота свою добычу с мясокомбината, но быстро понял, что ее этим не прельстишь: Найда не то что бы была очень сытая, но брать еду у незнакомого дворняги для нее было явно не комильфо. К тому же, как она подозревала, подношение это было наверняка где-то украдено, а это не вязалось с ее благовоспитанностью и профессиональными принципами охранника.

Как-то раз Ханурик демонстративно подрался прямо перед их воротами. Он долго задирал долговязого, лопоухого Дружка – своего старого товарища, подъедавшегося на рыбной базе, и тот, наконец, повелся на провокацию (а может, просто решил подыграть товарищу – кто ж их, собак, знает!). Повиснув мешком на шее противника, Ханурик искоса наблюдал за щелью в воротах (откуда настороженно торчали носы овчарок), а бедный Дружок все бегал по кругу, таская за собой коротконогого задиру, который только сильнее сжимал свои маленькие, но сильные челюсти. Скорее всего, Дружок смог бы надрать задницу своему неожиданно офигевшему товарищу, но какой же идиот решится обижать кормильца? (и Ханурик это тоже прекрасно понимал!). Наконец, Дружок издал сигнально-отступной вопль, который как бы говорил: "Уймись, Ромео хренов, я сдаюсь!". Ханурик тут же разжал челюсти и, гаркнув пару раз вслед уносившему ноги Дружку, гордо поворотился к объекту своего вожделения.

Найда тихо смеялась, деликатно отвернувшись от ворот! (Вы думаете, что собакам чужд смех? Вы заблуждаетесь!). Она сразу же раскусила весь разыгранный перед ней спектакль, ибо дурой отнюдь не была, в отличие от своей напарницы Джесси, которая злобно рычала на победно усевшегося неподалеку от ворот Ханурика. Вообще, Джесси сразу его невзлюбила: она страдала врожденным снобизмом, нередко встречавшимся у породистых собак. Она же, кстати, часто выговаривала Найде за ее либерализм к этим грязным и тупым бездельникам, которые не могут честно заработать даже на хлебную корку, разве что украсть, или, на худой конец, выпросить у двуногих хозяев жизни.

Так или иначе, но Найда оценила поступок Ханурика, и уже на другой день они снюхались (то есть, снюхались в прямом, обонятельном смысле, а не в смысле пошлой человеческой метафоры, имеющей в виду бесцеремонное, низкопошибное знакомство). Найда как-то дождалась, когда Джесси ушла осматривать дальний край периметра, высунула из-под ворот свой гордый, породистый нос и тихонько пискнула. Ханурик был тут как тут! Он знал, конечно же, он знал, что "эта гордая сучка" рано или поздно падет под чарами такого подарка судьбы, поэтому в последние дни только и делал, что ошивался невдалеке от ее ворот. Он даже потерял немного в весе, что сделало его только привлекательнее и романтичнее: когда он в беге переходил на галоп, его ребра грациозно сотрясались, как у скаковой лошади. Кстати, Дружок с тех пор дразнил его не иначе как "Ромео" (в эквиваленте собачьего миропонимания и образа мышления: Шекспира они, разумеется, и не нюхали).

Для начала они обнюхали друг другу морды, затем Найда развернулась и позволила Ханурику узнать себя с другой стороны. Ханурик даже заскулил от счастья и вожделения: у Найды начинался "период наибольшего благоприятствования для зачатия".

Они сговорились встретиться у ворот этой же ночью. Ханурик на эту встречу не планировал ничего серьезного, каким-то внутренним чутьем понимая, что "конкретно подкатывать" к такой высокородной особе уже на втором свидании, это верх самоуверенности и хамства.

***

Светила серебром левая половинка луны, дул тихий ночной ветерок, весенняя природа набухала жизнью и желанием. Подсунув с обеих сторон под воротами головы, они лежали в прохладной пыли, прижавшись щека к щеке. Думать не хотелось, было и так хорошо. Да и о чем им было думать? Впрочем...

Найда прикидывала, когда он, наконец, решится и начнет предлагать ей какие-то конкретные варианты. Она почему-то боялась, что он, одураченный нелепыми предрассудками (как будто восточно-европейские овчарки не такие же суки, как и все прочие!), станет тянуть ливер до самого окончания ее течки. Он же, в свою очередь, думал почти о том же, прикидывая, каким образом (технически) перевести их близость из духовной плоскости в физическую. Под ворота он не пролазил, поэтому сперва у него мелькнула мысль предложить ей вариант "разделенной любви" (то есть, прямо через щель в воротах: он однажды провернул такой финт с одной местной шалавой), но постеснялся. И правильно сделал: как бы Найде чего ни хотелось, но это было бы слишком для нее: при всем ее либерализме и открытости взглядов, не какая-то она подзаборная дрянь, все же!

И тогда в его голове возникла простая, но гениальная мысль – подкоп! Он знал, что с южной стороны за бетонным забором базы шел ряд огромных тополей, и грунт там был наполовину песчаный и рыхлый. Найда же поведала ему, что у той же стены, но только изнутри, за кирпичным складом был укромный закуток, где все поросло кустами сорного клена.

"Ладно, подкоп я сделаю, не впервой. А как же "та сука"?", – имея в виду Джессику, спросил молчаливо Ханурик (как известно, все высшие животные, за исключением "венца творения природы", умеют коммуницировать при помощи биолокальной телепатии, а горловыми звуками, которые люди ошибочно принимают за речь, выражают исключительно эмоции).

"Во-первых, у "той суки" есть имя, и ты его прекрасно знаешь, – отвечала она строго, но без всякой, впрочем, обиды. – А во-вторых... Уж эту проблему я как-нибудь решу – не ты один умеешь договариваться с напарниками".

"В каком это смысле?", – удивленно спросил Ханурик, хотя сразу же понял намек и густо покраснел, благо под рыжей шерстью это было не заметно.

"Да в таком. Видела я однажды, как твой Дружок отметелил двух гавриков с газовой заправки – фигушки бы ты с ним просто так справился!".

"Что?".

"Два клоуна вы, вот что! Как это у вас называется: "лохматить бабушку"?". – И она засмеялась своим милым смехом.

"Да я этого Дружка порву, как...".

"Молчи уж, Ромео!", – промолвила насмешливо Найда, и нежно лизнула его в ухо.

Они еще немного пособачились (любовно, разумеется) и разбежались, договорившись начать "операцию сближения" в следующую ночь: в эту ночь Ханурик рыть подкоп не мог – у него от счастья дрожали лапы!

***

В следующую ночь они уже были вместе. Трудолюбивый и нетерпеливый Ханурик довольно быстро прорыл тоннель под бетонным забором (забор был заглублен в землю на каких-то полметра – весьма непредусмотрительно!), и они, наконец, встретились по-настоящему. А поскольку официально это было их третье свидание, – то есть, все приличия были соблюдены, – то причин затягивать отношения больше не было. И они закружились, завертелись в безумном танце любви и запахов. Это было красиво и страстно, только под конец все испортило одно довольно тривиальное обстоятельство: Ханурик, как уже было сказано, был в холке гораздо ниже своей возлюбленной, поэтому ему пришлось изрядно попотеть, прежде чем он смог достойно завершить это любовное действо. Со стороны это, должно быть, выглядело довольно комично: он сбоку становился передними лапами ей на спину, и так, осторожно перебирая, постепенно заходил к ней сзади. Затем, смешно подпрыгивая, он пытался закрепиться в верхней позиции, но неизменно падал. Найда (вволю натешившись), наконец, снизошла к нему, и пока Ханурик делал свое дело, она, запрокинув голову и мелко подрагивая всем телом, глядела с влажной улыбкой на мириады светящихся точек, мерцающих на этом огромной, пугающем ум черном покрывале. Мир был тих и необычайно дружелюбен, и даже Джессика, приняв от Найды в дар вечернюю пайку, на все это время сделала вид, что ее в природе не существует.

***

Они лежали рядышком, положив головы на лапы и, подняв глаза, смотрели на звезды.

"А ты знаешь, что звезды, это огромные огненные шары, подобные нашему Солнцу?", – спросила она.

"Слыхал как-то от одного бродяги, да не поверил. Уж больно он смахивал на придурка".

"А мне веришь?".

"Тебе верю, – довольно безразлично сказал Ханурик и почесал задней лапой брюхо. – Но, честно говоря, мне от этого ни жарко, ни холодно. Не интересно!".

"Мог бы притвориться, что интересно – такая романтичная ночь, в конце концов".

"Зато теперь ты знаешь, что я с тобой честен. Я вообще, друзьям врать не люблю".

"Это хорошо. Плохо, что ты не романтик, – она вздохнула. – А вот представь, что там, далеко-далеко, на какой-нибудь планете у одной из звезд, лежат вот так же двое, и тоже смотрят на звезды. И может даже в нашу сторону. Представил?".

"Можно подумать, мне от этих представлений меньше жрать будет хотеться".

"Какой же ты прагматик – все о еде да о еде!".

"Поживешь с моё на улице – станешь прагматиком!", – поучительно парировал Ханурик.

"Знаешь, а я вам иногда завидую. Живете – ни перед кем спину не гнете, пищу себе сами добываете... А мы, как заключенные, сами стережем свою же зону, свою несвободу".

"Да уж, говенная у вас работенка, ничего не скажешь! – усмехнулся Ханурик. – Но не переоценивай и ты нашу свободу. Вот вы, допустим, привязаны к своей работе, а мы – каждый к той кормушке, на которой привыкли добывать себе свой кусок пищи: кто к помойке, кто к хозяйской миске, а кто и к мясокомбинату. Однажды один бродячий философ сказал мне, что свобода – это и есть жратва, вопрос лишь в методах ее добычи: либо ты лижешь за нее чей-то зад, либо ты честно ее зарабатываешь. Под честностью я, разумеется, имею в виду не служение двуногим ублюдкам, а бескорыстное заимствование, которое ты по наивности называешь воровством.

"То есть, ты хочешь сказать, что по настоящему свободен только вор?". – Она с любопытством заглянула к нему в глаза.

"Независимость в добывании пищи, это только часть решения проблемы. Другая часть – свобода передвижения".

"Разве ты не волен идти, куда хочешь?", – не поняла его Найда.

"Не все так просто, милая, – сказал Ханурик и мгновенным щелчком выкусил с лапы оборзевшую блоху.

"Мы с детства, – продолжал он, – привыкаем к среде, осваиваемся, подстраиваемся, ищем лазейки и тайные ходы. Мы учимся избегать неприятностей, обходить ловушки, привыкаем к характерам и повадкам людей, живущих с нами на одной территории... Но что будут значить весь мой опыт и мои знания, если я уйду со своего насиженного местечка? Если судьба забросит меня в незнакомое место, то я вполне могу издохнуть в первом же незнакомом закоулке. И получается, что мы тоже живем в "зоне", просто наша немного обширнее, чем ваша. И мы сами не хотим покидать эту зону, хотя у нее нет ворот и замков".

"Значит, нет в жизни счастья для собаки, мечтающей быть свободной?".

"Не знаю... – Ханурик с минуту молчал. – Знаешь, я вот, вроде бы, неплохо устроился в этой жизни, но ты не поверишь – иногда завидую бродягам. Они как бы из другого мира... От них веет запахом многих дорог, приключений, погонь, побед, поражений, драм, счастливых встреч... Истинной свободой! И пускай, у всех у них век недолог, пускай, они часто заканчивают жизнь с размазанными по дороге кишками, но все-таки, все-таки...".

"Ну вот, а говорил, что не романтик. Что может быть романтичнее этих слов?!".

"Романтика, она тоже должна быть практичной".

Найда засмеялась.

"Хочешь сказать, что мечты о еде полезнее, чем абстрактные мечты о звездах?".

Неожиданно с ветвей тополя, нависавших над ними из-за забора, тяжело вспорхнула какая-то большая птица, и отрывисто засвистела крыльями над самой землей. Ханурик невольно вздрогнул и поежился.

"Интересно, почему этим бродягам не сидится на месте, что они ищут?", – возвращаясь к разговору, задумчиво спросила Найда.

"Не знаю. Наверное, собачий рай".

"Собачий рай? Что это такое?".

"Так, ходят разные легенды среди местного сброда. Лично я в этот бред не сильно верю, но... Понимаешь, каждому нужна мечта, без нее собаке уж очень трудно жить на этом свете".

"Расскажи!", – попросила Найда.

"Ну, говорят, есть такое прекрасное место... Там жирные куры и индюки в изобилии гуляют по зеленым лужайкам, солнце круглый год ласковое – не холодное и не жаркое... Там прохладная вода непрестанно течет из обломанной трубы, а на дорогах совсем нет машин...". – Он замолчал.

"Красиво!", – пошептала Найда и снова спросила:

"Интересно, а у людей есть свой рай?".

"А зачем им рай? Они и так живут как в раю. Как боги, мать их...!".

"Это да", – согласилась Найда, а потом, как-то странно посмотрев не него, промолвила:

"А давай... убежим?! Будем искать этот ваш рай. И даже если не найдем – какая разница: зато мы будем искать его долго и счастливо... Вместе!".

Ханурик засмеялся.

"Что смешного?", – обиженно спросила Найда.

"Смешно, что это предлагаешь мне ты, а не наоборот".

"Потому что ты нерешительный".

"Это я-то?", – усмехнулся пес.

"Ты. Я давно за тобой наблюдаю: вроде ты и смелый, и дерзкий, но вот со мной...".

Она не закончила, отведя глаза.

"Это только с тобой!", – ответил Ханурик и лизнул ее в ухо.

***

На следующую ночь все повторилось... И только на третью ночь произошло непредвиденное. Привычно подбежав к своему "тоннелю счастья", Ханурик почувствовал знакомый, до одури манящий запах. В нерешительности он подошел и обнюхал это внезапно привалившее чудо. То был довольно приличный шмат свинины, и это было совершенно необычайно даже по меркам удачливого Ханурика. И подозрительно. В другое время умный пес обязательно насторожился бы, но любовь, как известно, делает глупыми и доверчивыми всех самцов на свете, не исключая собак. А еще он радостно подумал, что перед встречей с Найдой ему не помешает как следует подкрепиться.

"Съем половину, а половину принесу ей, – думал он, торопливо разрывая зубами добычу. Но не проглотил он еще и четверти этого подарка судьбы, как что-то зажглось в его животе – сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее. Он отошел в сторону, тихонько поскуливая, а с другой стороны подкопа уже выла Найда, почуяв что-то нехорошее. Ханурик хотел, было, сунуться к ней, но как будто услышал некий призыв свыше, и, превозмогая боль, пополз прочь от забора. Он успел отползти на какие-то несколько метров, когда боль обрушилась на него со всей тупой и жестокой силой, на которую только была способна нервная система живого существа. Он завалился на бок, завыл высоко и страшно. За забором вторила ему Найда, а рядом с ней ожесточенно хрипела Джессика.

Ханурик издох еще до рассвета, отмучавшись, наконец. Наутро охранник, обойдя стену снаружи, подошел к нему, презрительно и победно пнул дохлятину носком ботинка, сплюнул и сказал:

– Попался, сучонок долбанный! Это тебе не с мясокомбината таскать – у меня не забалуешь!

И ушел с сознанием исполненного долга.

А Ханурик остался лежать и разлагаться, и через три месяца лишь белые острые ребра торчали сквозь шерстяные проплешины грязно-рыжей шкуры. Его тело словно сдулось, как сдувается резиновая игрушка, и даже лохматая голова как будто оплыла и утонула в песке: добрая природа благодарно делала свое дело, постепенно превращая останки от некогда живой твари в питательную основу для многих других своих жизней!

Найда часто приходила к забору, где, прорытый псом тоннель, давно уже закидали камнями и песком. Она все еще чувствовала его, причем отнюдь не только своим благородным носом: ее душа также не могла успокоиться.

***

Между тем, Найда от Ханурика все-таки понесла, и через два месяца благополучно разрешилась четырьмя щенками: двумя пятнистыми, одним черным и одним рыжим. Все они были похожи, скорее, на Найду, только лапы у них были немного коротковатыми, а шерсть чуть длиннее и лохматее, чем у классической породы восточно-европейцев.

Бывалые суки, как правило, до поры скрывали свое потомство. Они знали, что больших щенков люди почти всегда оставляли в живых, а потом либо раздавали их, либо развозили по городским помойкам. Но Найда, по неопытности, не стала этого делать. Да и зачем ей было прятаться: ее домом был вольер! По этой причине из четырех щенков осталось только двое: два работника склада изъявили желание забрать самых симпатичных – рыжего и черного, и их оставили с матерью, чтобы они немного подросли, а двух других...

Найда злобно рычала на охранника сквозь сетку вольера, а потом и вовсе завыла, когда он на ее глазах стал топить двух пятнистых щенков в ведре. Но сделать, увы, она ничего не могла. Только через пару недель она как-то выбрала момент и вцепилась ему в ногу, за что была посажена на цепь до конца своей службы здесь. Щенки к тому времени уже подросли, и одного – черного, действительно забрали, а рыжего забирать передумали, и он остался при матери, которая попала в опалу. Вскоре Найду увезли куда-то, и на "центральных складах" остались лишь две собаки: рыжий щенок, которого назвали Диком, и сторожевая овчарка Джессика. Маленький Дик бегал за ней, ища замену матери, но она рычала и гнала его прочь, впрочем, не кусая. Дик стал все чаще пролезать под воротами и выходить в большой мир, но мир был не очень к нему дружелюбен. Один раз его чуть не задавила машина, а пару раз едва не загрызли собаки, жившие на соседних базах. И только когда он немного подрос (а рос он очень быстро – благодаря материнским генам, а также тому, что работники склада не жалели для него объедков!), собаки распознали в нем крупную породу, и отстали. Этому, по всей видимости, способствовало и мудрое изречение кобеля Фантика, который однажды выдал почти философскую фразу:

"Бойся обидеть щенка неизвестной породы – из него может вырасти потом такое чудовище, что лучше бы тебе сразу кинуться под машину!". Конечно, вслух все только посмеялись, но про себя подумали: "А вдруг Фантик прав? Он вообще-то редко ошибается!". Не внял его совету только один придурастый пес по кличке Сучок, за что впоследствии и пострадал: однажды годовалый Дик оторвал ему полхвоста, после чего Сучок и вовсе куда-то пропал.

***

Итак, на момент нашего первого знакомства, Дику было уже пять (или шесть?) лет. Это был огромный рыжий зверь, породой очень похожий на мать, но что-то было и от отца – по крайней мере, рыжая шерсть и смекалка точно были от Ханурика. Был он вполне добродушным, но спуску псам не давал, хотя драться с ним после приснопамятного случая с Сучком уже никто не желал (а с тех пор Дик еще больше вырос и озверел – в хорошем смысле озверел!). Разве что стая Рыжих Псов не признавала его авторитета, но об этом расскажу позже.

Джессика на складах давно не работала, так как должность собаки-охранника администрация упразднила. Неформально числились только Дик и еще один кабель – Цыган, который пару лет назад приблудился на склады щенком, и которого Аркаша из жалости прикормил и оставил. Денег на кормежку собак, естественно, никто охранникам не давал, но трое из четверых кормили их по своей доброй воле – все же с собаками нести службу было как-то спокойнее и веселее, особенно по ночам: мало ли какой дурак в пьяной задумчивости перелезет ночью через ворота?! И хотя такая опасность была из разряда гипотетических, но, как сказал на это Витальке дед Сей Сеич (Сергей Алексеевич, соответственно), самый старый из охранников: "А пес его знаить, "гипотитисиськи" или не "гипотитисиськи"! Вот залезить к тебе ночью какой-нибудь м...к – будешь тогда умничать!". Сразу оговорюсь, чтобы не было недоразумений: охранник, убивший Ханурика и двух его щенков, на складах к тому времени уже не работал. Но о его кровожадности и изобретательности до сих пор ходят страшилки в среде окрестных собак.

Теперь пришел черед рассказать о Цыгане. Если говорить в человеческих терминах – он был долбанутым на всю голову. Эта же метафора и в натуральном своем понятии, скорее всего, объясняла его характер: в детстве, месяца в три отроду, он попал под машину. Он выжил, но передняя левая лапа была сломана, а голова, вероятно, сильно ушиблена об асфальт. А поскольку в тот период он бродяжничал, то ему, в поисках пищи, волей-неволей пришлось передвигаться со сломанной плечевой костью. В результате, лапа срослась неправильно: от самого плеча она шла немного вбок и вперед, и от этого он казался горбатым, но только горбатым не как обычно, а вбок. И двигался он тоже немного боком, словно автомобиль, у которого задняя ось была смещена вбок относительно передней, что часто бывает у нас вследствие криворуко-скоротечного ремонта. Характер его, видимо, также пострадал от аварии: он был замкнут, неразговорчив, зол на весь мир, непредсказуем, хотя и осторожен, и при всем при этом труслив. Прибился он на склады в день Аркашиной смены, и это стало еще одной странностью, поскольку Аркаша не особо ладил с собаками. Но что-то в нем, видимо, шевельнулось, когда полугодовалый Цыган (тогда еще безымянный) заполз под ворота на территорию, спасаясь от своры собак. Он был абсолютно черным, с черными блестящими глазами, которые затравленно и дико смотрели на охранника, вышедшего из домика на шум и гам. Как рассказывал потом Аркаша, когда он подошел к щенку, тот прижался к забору и злобно зарычал, а потом вдруг заскулил и упал мордой на лапы: видимо у него совсем не было сил, даже на злобу, а может, это был такой хитрый ход – от отчаяния и страха. Аркаша подошел ближе, присел на корточки и осторожно погладил щенка, который в страхе прижал уши и закрыл глаза. И это был единственный раз, когда Цыган позволил человеку прикоснуться к себе! Вот показательный случай: месяца через три, когда Цыган уже прижился на складах и стал своим, во время позднего ужина острая рыбная кость глубоко воткнулась ему в верхнее нёбо. Сам он ее вытащить не мог, и никого из охранников во все последующие дни к себе не подпустил, даже Аркашу, к которому с детства испытывал что-то вроде симпатии. И только на третий день, измаявшись от голода и боли, он согласился на уговоры Дика и разрешил таки ему зубами залезть к себе в пасть: с четвертой попытки Дику удалось вытащить злополучную кость. Кстати, дружба между ним и Диком наладилась не сразу, а в первый день Цыгану просто повезло, что Дика не оказалось на территории: он был страшно занят, обхаживая Рыжую Цыпочку – красотку с нагловатой лисьей мордой, обитавшую на рыбной базе по соседству. А когда он вернулся, Цыган предусмотрительно залез в пустотелую бетонную опору, которая на первое время стала его домом: размеры Дика не позволяли ему добраться до нового жильца и выкурить его вон со своей территории. Оттуда Цыган вылезал только тогда, когда Дик уходил со складов. А ночью он тихонько пробирался к домику охранников: там, у крыльца, в большой чугунной миске вечно лежали хлебные и булочные сухари, которые зажравшийся Дик почти не употреблял в пищу. И теперь у сорок и воробьев появился серьезный конкурент.

***

К моменту начала нашего рассказа Цыгану было уже два года, Дику, соответственно, пять (или семь?), и к их компании только что присоединилась маленькая серая сучка Муха. Она стремительно влетела в их одинокую кобелиную жизнь: так же, как в свое время и Цыгана, ее загнали под ворота "центральных складов" агрессивно настроенные собаки. На этот раз обидчиками были Рыжие Псы – враждебная группировка с соседней продовольственной базы, которую все называли в одно слово – Рыжиепсы, словно бы идентифицируя их как одно грозное существо. Эта стая, состоящая из пяти больших, длинноногих собак одного помета, чем-то напоминавших лис-переростков, стала в последнее время головной болью не только для Дика с Цыганом, но и для всех собак, обитавших в Промзоне. Постепенно они забирали власть в свои рыжие лапы. О, как жалел теперь Дик, что в свое время водил любовные шашни с Рыжей Цыпочкой! Теперь его же потомство частенько гоняло своего неуважаемого папашу от подворотни к подворотне. Наглые, неблагодарные твари!

Итак, маленькая Муха заскочила под ворота и заметалась в страхе по территории. За ней с любопытством наблюдали трое: оба пса и охранник Борисыч. Не найдя ничего более умного, она залезла в бетонную опору – бывшее некогда пристанище Цыгана – и замерла там, изредка выглядывая из узкого отверстия. Псы промеж себя, не сговариваясь, решили, что изгонять наглячку не будут: в последнее время ареал их внебазового обитания из-за Рыжихпсов сильно уменьшился, и сексуальная жизнь кобелей слегка расстроилась, так что Дик даже стал как-то по-особому, не по-братски, заглядываться на Цыгана.