Текст книги "Empire V"

Автор книги: Виктор Пелевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Милая, это не работа. Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа. А собирать орехи – это бесплатный шоппинг. Работают только скоты, которых человек вывел по своему образу и подобию. И еще сам человек. Если, как ты говоришь, задача денег – сделать жизнь проще, почему люди добывают их всю жизнь, пока не превратятся в старческий мусор? Вы серьезно считаете, что человек делает все это для себя? Я вас умоляю. Человек даже не знает, что такое деньги на самом деле.

Он обвел нас с Герой взглядом.

– В то же время, – продолжал он, – понять, что это, совсем несложно.

Достаточно задать элементарный вопрос – из чего их добывают?

Мне показалось, что вопрос обращен ко мне.

– В двух словах сформулировать сложно, – сказал я. – На этот счет до сих пор спорят экономисты…

– И пусть спорят дальше. Но для любого карьерного работника это однозначно. Деньги добываются из его времени и сил. В них превращается его жизненная энергия, которую он получает из воздуха, солнечного света, пищи и других впечатлений жизни.

– Вы имеете в виду, в переносном смысле?

– В самом прямом. Человек думает, что добывает деньги для себя. Но в действительности он добывает их из себя. Жизнь устроена так, что он может получить немного денег в личное пользование только в том случае, если произведет значительно больше для кого-то другого. А все, что он добывает для себя, имеет свойство странным образом просачиваться между пальцев… Ты разве не заметил? Когда работал грузчиком в универсаме?

Гера посмотрела на меня с любопытством. Мне захотелось убить Энлиля Маратовича на месте.

– Заметил, – буркнул я.

– Причина, по которой люди не понимают природу денег, проста, – продолжал Энлиль Маратович. – О них разрешается говорить только в рамках карго-дискурса. Речь идет не о том, что жизнь человека перерабатывается в непонятную субстанцию, а о том, какая валюта перспективней – евро или юань.

И можно ли в этой связи верить йене. Серьезные люди о другом не говорят и не думают.

– Естественно, – сказал я. – Человек стремиться к деньгам, потому что иначе он умрет с голоду. Так уж жизнь устроена.

– Слова правильные, – согласился Энлиль Маратович. – Но я бы чуть поменял их порядок. Тогда изменится акцент.

– А как надо?

– Жизнь устроена таким образом, что человек умрет с голоду, если станет стремиться к чему-то кроме денег. Я как раз и объясняю, кем она так устроена и почему.

– Допустим, – сказала Гера. – Но как именно человек вырабатывает деньги? У коровы есть вымя. А у человека ничего подобного нет.

Энлиль Маратович улыбнулся.

– Кто тебе сказал?

Гера, как мне показалось, смутилась.

– Вы хотите сказать, что у человека есть вымя, как у коровы? – спросила она.

– Именно так.

– Где же оно? – спросила Гера совсем тихо.

Я не удержался и посмотрел на ее грудь. Это не укрылось от Энлиля Маратовича.

– В голове, – сказал он, и, глядя на меня, выразительно постучал пальцами по черепу.

– Где именно в голове? – спросил я.

– Я только что объяснял, – ответил Энлиль Маратович. – Ум "Б" и есть тот орган, который производит деньги. Это денежная железа, которая из всех животных есть только у человека…

– Подождите, – перебил я. – Мы говорили про то, что ум "Б" производит различие между двумя "мерседесами". Это ясно. А причем тут деньги?

– Различие между двумя "мерседесами", выделенное в чистом виде, и есть деньги. А культурная среда, которая состоит из таких различий – это карьер, в котором деньги добывают. Этот карьер, как вы понимаете, не где-то снаружи, а в голове. Поэтому я и говорю, что люди добывают деньги из себя.

– А как человек может работать в карьере, если этот карьер у него в голове? – спросил я.

– Очень просто. В уме "Б" идет непрерывное абстрактное мышление, которое створаживается в денежный концентрат. Это похоже на брожение в виноградном чане.

– А что такое денежный концентрат?

– Различие между двумя "мерседесами" – это и есть денежный концентрат.

Он соотносится с деньгами примерно как листья коки с кокаином. Можно сказать, что деньги – это очищенный и рафинированный продукт ума "Б".

– Скажите, а этот денежный концентрат случайно не то же самое, что гламур? – спросила Гера.

– Верно мыслишь, – ответил Энлиль Маратович. – Но денежный концентрат – это не только гламур. В деньги перерабатывается практически любое восприятие, которое существует в современном городе. Просто некоторые виды восприятия приводят к выработке большего объема денежной массы на единицу информации. Гламур здесь вне конкуренции. Именно поэтому вокруг человека всегда столько глянца и рекламы. Это как клевер для коровы.

– А разве гламур есть всюду? – спросил я.

– Конечно. Только он всюду разный. В Нью-Йорке это автомобиль "Феррари" и туалет от какой-нибудь Донны Каран. А в азиатской деревне это мобильный с большим экраном и майка с надписью "Mickey Mouse USA Famous Brand". Но субстанция одна.

Гера посмотрела на мои ноги. Я заметил, что мои штанины сбились вниз, и обнажились носки, резинки которых были украшены лэйблами в виде британского флага.

– А в чем состоит роль дискурса? – спросил я озабоченным тоном.

– У пастбища должна быть ограда, – ответил Энлиль Маратович. – Чтобы стадо не разбрелось.

– А кто за этой оградой?

– Как кто. Мы.

Я вспомнил, что то же самое, почти слово в слово, говорил мне в свое время Иегова. Гера вздохнула. Энлиль Маратович засмеялся.

– Ждала от жизни большего? – сказал он. – Не жди.

– А что бывает с людьми, которые отказываются поедать концентрат и вырабатывать деньги? – спросила Гера.

– Я пастырь добрый, – ответил Энлиль Маратович. – Ругать не буду. Но ты сама подумай, как корова может отказаться вырабатывать молоко? Ей придется перестать кушать.

– Но ведь люди, наверно, могут вырабатывать вместо денег что-то другое?

Например, как в Советском Союзе?

Энлиль Маратович поднял брови.

– Хороший вопрос… Если коротко, можно сказать так: животноводство бывает мясное и молочное. Когда оно перестает быть молочным, оно сразу же становится мясным. А когда оно перестает быть мясным, оно становится молочным. В переходные эпохи оно бывает комбинированным. Ничего другого пока не придумали.

– А что это значит – мясное животноводство? – спросил я.

– То и значит, – сказал Энлиль Маратович. – Можно пить молоко, а можно есть мясо. Есть ресурс, который люди производят при жизни, и есть ресурс, который они производят во время смерти… К счастью, эти ужасные технологии давно осуждены и остались в прошлом, так что не будем на них останавливаться.

– Войны? – спросила Гера.

– Не только, – ответил Энлиль Маратович. – Впрочем, войны тоже сюда относятся. Они бывают разной природы. Иногда вампиры разных стран просто играют друг с другом, как дети. Только вместо солдатиков у них люди. Бывает даже, что вампиры одного клана играют в солдатики друг с другом на собственной территории. Правда, обычно мы стараемся делить ресурсы мирно. Но это не всегда получается.

– Может быть, людям нужно добраться до этих мясных и молочных животноводов? – спросила Гера.

– Разрушить ограду? – поддакнул я. – Вернуться в естественную среду?

– Вы, ребята, не забывайте, что вы теперь сами животноводы, – сказал Энлиль Маратович. – Иначе вы бы здесь не висели. Ценю ваш порыв, я сам по природе сострадательный и добрый. Но поймите раз и навсегда – коров, свиней и людей нельзя отпустить на волю. Причем если для коров и свиней еще можно что-то подобное специально придумать, то для людей это невозможно в принципе, поскольку они, в сущности, есть просто вынесенная наружу часть нашей перистальтики. Особенность этих существ в том, что естественной среды обитания у них нет. Только неестественная, ибо сами они глубоко неестественны. Человеку нечего делать на воле. Он выведен именно для того, чтобы жить как живет. Но не надо проливать по этому поводу слезы – не так уж человеку и плохо. Вместо воли у него есть свобода. Это совершенно потрясающая вещь. Мы говорим ему – пасись где захочешь! Чем больше у тебя свободы, тем больше ты произведешь денег. Разве плохо?

И Энлиль Маратович довольно засмеялся.

– Мне непонятно самое главное, – сказал я. – Все денежные потоки от начала до конца контролируются людьми. Каким образом вампиры собирают и используют деньги?

– Это уже другая тема, – ответил Энлиль Маратович. – Об этом вы узнаете позже. А теперь немного помолчим…

Наступила тишина.

Я закрыл глаза. Мне нравилось просто так висеть вниз головой и ни о чем не думать. Скоро я впал в блаженное оцепенение, похожее на сон – но это был не сон, а скорее какое-то хрустальное безмыслие. Наверно, о чем-то похожем пел Игги Поп – "the fish doesn't think, because the fish knows everything"… /прим. – рыба не думает, потому что рыба все знает./ Может быть, в этом состоянии я тоже все знал, но проверить это было затруднительно, потому что для проверки пришлось бы думать, а думать и означало выйти из этого состояния. Не знаю, сколько прошло времени. Меня привел в чувство резкий хлопок в ладоши. Я открыл глаза.

– Подъем, – бодро произнес Энлиль Маратович.

Схватившись руками за кольцо, он ловким для своего грузного тела движением спустился на пол. Я понял, что аудиенция окончена. Мы с Герой тоже слезли вниз.

– И все-таки, – сказал я. – Насчет того, как вампиры используют деньги.

Можно хотя бы какой-нибудь намек?

Энлиль Маратович улыбнулся. Достав из кармана тренировочных бумажник, он вынул из него купюру в один доллар, разорвал ее пополам и протянул мне половинку.

– Ответ здесь, – сказал он. – А теперь шагом марш отсюда.

– Куда? – спросила Гера.

– Здесь есть лифт, – ответил Энлиль Маратович. – Он поднимет вас в гараж моего дома.

ГЕРА

Машина выехала из подземного бетонного бокса, миновала будку охраны, проехала ворота, и за стеклом поплыли сосны. Я даже не увидел дома Энлиля Маратовича, и вообще не успел разглядеть ничего, кроме трехметрового забора.

Был уже полдень – выходило, что мы провисели в хамлете всю ночь и все утро.

Я совершенно не понимал, куда делось столько времени.

Гера, которая сидела со мной рядом, опустила голову мне на плечо.

Я обомлел. Но оказалось, что она просто уснула. Я закрыл глаза, сделав вид, что тоже сплю, и положил руку на ее ладонь. Мы просидели так с четверть часа – потом она проснулась и убрала руку.

Я открыл глаза, выглянул в окно и зевнул, изображая пробуждение. Мы приближались к Москве.

– Куда сейчас? – спросил я Геру.

– Домой.

– Давай вылезем в центре, – сказал я. – Прогуляемся.

Гера поглядела на часы.

– Давай. Только не очень долго.

– Довезите нас до Пушкинской, – сказал я шоферу.

Тот кивнул.

Остаток дороги мы молчали – мне не хотелось говорить при шофере, который изредка поглядывал на нас в зеркало. Он был похож на условного американского президента из среднебюджетного фильма-катастрофы – строгий темный костюм, однотонный красный галстук, волевое усталое лицо. Было лестно, что за рулем сидит такой представительный мужчина.

Мы вылезли из машины возле казино "Шангри-Ла".

– Куда пойдем? – спросила Гера.

– Давай по Тверскому бульвару, – сказал я.

Пройдя мимо фонтана, мы миновали изнывающего в бензиновом чаду Пушкина и спустились в переход.

Мне вспомнился мой первый укус. Место преступления было совсем неподалеку – говорят, преступника всегда на него тянет. Может быть, потому я и попросил шофера высадить нас здесь?

Но кусать Геру не стоило: скорее всего, на этом наша прогулка сразу кончилась бы. Этот экзамен я должен был сдавать без шпаргалки, как все – вот оно, возмездие… Меня охватила неуверенность в себе, граничащая с физической слабостью, и я решил срочно победить это чувство, сказав что-нибудь яркое и точное, свидетельствующее о моей наблюдательности и остром уме.

– Интересно, – сказал я. – Когда я был маленький, в этом переходе были отдельно стоящие ларьки. Постепенно их становилось все больше и больше, и теперь вот они слились в один сплошной ряд…

И я кивнул на стеклянную стену торгового павильона.

– Да, – ответила Гера равнодушно. – Концентрата тут много.

Мы поднялись на другой стороне улицы и дошли до Тверского бульвара.

Когда мы проходили между каменных чаш по краям лестницы, я хотел было сказать, что внутри у них всегда какой-то мусор и пустые бутылки – но решил больше не демонстрировать свою наблюдательность и острый ум. Однако, надо было о чем-то говорить: молчание становилось неприличным.

– О чем думаешь? – спросил я.

– Об Энлиле, – сказала Гера. – Вернее, о том, как он живет. Хамлет над пропастью. Пафосно, конечно. Но все равно очень стильно. Это мало кто может себе позволить.

– Да, – сказал я, – и висишь не на жерди, а на кольце. Есть в этом что-то философическое…

К счастью, Гера не спросила меня о том, что в этом философического – я мог бы затрудниться с ответом. Она засмеялась – видимо, решила, что я пошутил.

Я вспомнил, что фотография Геры показалась мне похожей на картинку пользователя из Живого Журнала. Может быть, я там ее и видел, и у нее есть свой аккаунт? У меня такой был – и даже имелось около полусотни френдов (с которыми я, естественно, не делился всеми подробностями своей жизни). Это была хорошая тема для разговора.

– Скажи, Гера, а я не мог видеть тебя на юзерпике? – спросил я.

– Где?

– В "Живом Журнале".

– Не мог, – сказала она. – Жопной жужжалки у меня нет.

Такого выражения я не слышал.

– А чего так строго?

– Это не строго, – сказала она. – Это трезво. Иегова же объяснял, почему люди заводят себе интернет-блоги.

– Я не помню такого, – ответил я удивленно. – А почему?

– Человеческий ум сегодня подвергается трем главным воздействиям. Это гламур, дискурс и так называемые новости. Когда человека долго кормят рекламой, экспертизой и событиями дня, у него возникает желание самому побыть брэндом, экспертом и новостью. Вот для этого и существуют отхожие места души, то есть интернет-блоги. Ведение блога – защитный рефлекс изувеченной психики, которую бесконечно рвет гламуром и дискурсом. Смеяться над этим нельзя. Но вампиру ползать по этой канализации унизительно.

– Это ты мне за "чмоки" под письмом? – спросил я. – Какая ты злопамятная…

– Нет, – сказала она, – что ты. Твое письмо мне понравилось. Особенно "иниф". Я тоже люблю делать такие открытия. Например, если напечатать на русской клавиатуре "self", получится "ыуда".

И она опять засмеялась. Я не понял, то ли она привела этот пример просто так, то ли это был намек на мое якобы гипертрофированное эго.

У нее была интересная манера смеяться: громко, но коротко, словно веселье прорывалось из нее наружу только на секунду, и клапан сразу закрывался – она, можно сказать, чихала смехом. А когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись продолговатые ямочки. Даже не просто ямочки, а две канавки.

– Вообще-то, – сообщил я, – я в свой жэжэ почти ничего не пишу. Просто я не читаю газет и не смотрю телевизор. Я там узнаю новости. В жэжэ всегда можно выяснить, что думают профессионалы – у любого эксперта сейчас есть свой блог.

– Читать вместо газет блоги экспертов, – ответила Гера, – это все равно что не есть мяса, а вместо него питаться экскрементами мясников.

Я откашлялся.

– Интересно, где ты этого набралась?

– Я не набралась. Я сама так думаю.

– В "Живом Журнале", – сказал я, – после такой фразы полагалось бы поставить смайлик.

– А смайлик – это визуальный дезодорант. Его обычно ставят, когда юзеру кажется, что от него плохо пахнет. И он хочет гарантированно пахнуть хорошо.

Мне вдруг захотелось отойти в сторону и проверить, не пахнет ли от меня потом. До конца бульвара мы дошли в тишине.

За это время я успел разозлиться. Но достойного ответа не приходило в голову. Вдохновение посетило меня, когда я поглядел на памятник Тимирязеву.

– Да, – сказал я, – с дискурсом у тебя порядок. Но вот с гламуром…

Или это я отстал? Сейчас что, такая мода – одеваться под Тома Соера?

– Что значит – под Тома Соера?

Я посмотрел на ее стиранную черную футболку. Потом на ее темные штаны – когда-то они тоже, видимо, были черными. Потом на ее кроссовки.

– Так, как будто собираешься красить забор.

Это, конечно, был удар ниже пояса – девушкам такого не говорят. Во всяком случае, я искренне надеялся, что это удар ниже пояса.

– Ты считаешь, я плохо одета? – спросила она.

– Ну почему плохо. Рабочая одежда – это нормально. Тебе даже идет.

Просто в современной городской стилистике…

– Подожди-ка, – сказала она, – ты действительно думаешь, что это на мне рабочая одежда? А не на тебе?

Мой пиджак был разорван и в нескольких местах испачкан сажей, но и в таком виде я был уверен в безупречности своего наряда. Вся комбинация – пиджак, брюки, рубашка и туфли – была куплена мной в "LovemarX". Я полностью позаимствовал ее с манекена, выставленного в торговом зале – кроме носков, которые купил отдельно. Приобретая готовые комплекты с манекенов, я научился маскировать свою гламурную несостоятельность. Метод работал: Бальдр лично одобрил этот наряд, сказав, что я одет как гренландский пидор во время течки.

– Скажем так, – ответил я, – для работы в огороде я бы оделся по-другому. Одежда – это все-таки ритуал, а ритуалы надо уважать. Это демонстрация статуса. Каждый должен одеваться в соответствии со своим положением в обществе. Таков социальный кодекс. Мне кажется, вампир – это очень высокий статус. Не просто очень высокий, а самый высокий. И наша одежда должна ему соответствовать.

– А как одежда отражает социальный статус?

Пора было показать, что я тоже владею дискурсом.

– Вообще-то во все эпохи действует один и тот же простой принцип, – сказал я, – который называется "industrial exemption". Одежда демонстрирует, что человек освобожден от тяжелого унизительного труда. Например, длинные рукава, спадающие ниже пальцев. Типа "Lady Greensleeves" – знаешь песню?

Она кивнула.

– Понятно, – продолжал я, – что дама, которая носит такую одежду, не будет мыть кастрюли или кормить свиней. Сюда же относятся кружева, которые окружают кисти рук, нежнейшая обувь на каблуке или с загнутым носом, различные подчеркнуто нефункциональные детали костюма – панталоны буфф, гульфики, всякие излишества. Ну а сегодня это просто, э-э-э… дорогая одежда, подобранная со вкусом. Такая, по которой видно, что человек не занимается окраской заборов.

– С теорией правильно, – сказала Гера. – Ошибка с практикой. Твоя офисная униформа вовсе не показывает, что ты освобожден от унизительного труда по окраске заборов. Наоборот. Она сообщает окружающим, что в десять утра ты должен прибыть в контору, представить себе ведро краски, и до семи вечера красить воображаемый забор внутри своей головы. С коротким перерывом на обед. И твой старший менеджер должен быть доволен ходом работы, о котором он будет судить по выражению оптимизма на твоем лице и румянцу на щеках…

– Почему обязательно… – начал я.

– Какой ужас! – перебила она. – И это говорит вампир? Рама, ты одет как клерк перед интервью с нанимателем. У тебя такой вид, словно в твоем внутреннем кармане лежит сложенный вчетверо листок с краткой автобиографией, и ты не решаешься взять его в руки, чтобы перечитать, потому что твои ладони потеют от ответственности, и ты боишься, что буквы расплывутся. И ты делаешь замечания мне? Да еще в день, когда я ради торжественного случая специально одела нашу национальную одежду?

– Какую национальную одежду? – спросил я оторопело.

– Национальная одежда вампиров – черный цвет. А стиль "industrial exemption" в двадцать первом веке – это когда тебя не волнует, что о твоем пиджаке подумает капитан галеры, где ты прикован к веслу. Все остальное – это производственная одежда. Даже если ты носишь "Ролекс". Кстати сказать, особенно если ты носишь "Ролекс".

У меня на руке действительно был "Ролекс" – неброский, но настоящий. Он вдруг показался мне невыносимо тяжелым, и я втянул кисть в рукав. Я чувствовал себя так, словно меня спустили в бочке по Ниагарскому водопаду.

Мы перешли Новый Арбат. Гера остановилась перед витриной, внимательно себя оглядела, вынула из кармана патрончик с ярко-алой помадой и подвела ей губы. После этой процедуры она стала напоминать девушку-вампира из комиксов.

– Красиво, – сказал я заискивающе.

– Спасибо.

Она спрятала помаду в карман.

– Скажи, а ты веришь, что вампиры вывели человека? – спросил я.

Она пожала плечами.

– А почему нет. Ведь люди вывели свинью. И корову.

– Но это разные вещи, – сказал я. – Люди ведь не просто скот. Они создали потрясающую культуру и цивилизацию. Мне трудно поверить, что все это появилось только для того, чтобы вампиры могли без проблем обеспечивать себя пищей. Посмотри по сторонам…

Гера отреагировала буквально. Остановившись, она с комичным вниманием оглядела все вокруг: кусок Нового Арбата, кинотеатр Художественного фильма, министерство обороны и станцию метро "Арбатская", похожую на степной монгольский мавзолей.

– Посмотри сам, – сказала она и указала на рекламный щит впереди. На щите была реклама унитаза – огромные цифры "9999 рублей", и подпись:

"Эльдорадо – территория низких цен".

– Я бы им предложил такой слоган: "Золото Фрейда", – сказал я. – Нет, лучше боевик такой снять…

Унитаз вдруг пришел в движение и распался на вертикальные полосы. Я понял, что щит состоит из треугольных планок. Когда они повернулись, появилась другая реклама – телефонного тарифа. Она была выдержана в жизнерадостных желтых и синих красках: "$10 не лишние! Подключись и получи 10 долларов!" Прошла еще пара секунд, планки снова развернулись, и появилось последнее изображение – строгая черная надпись на белом фоне:

Я Господь, Бог твой, да не будет у тебя других богов кроме Меня.

– Потрясающая культура и цивилизация, – повторила Гера.

– Ну и что, – сказал я, – подумаешь. Какие-то протестанты арендовали щит и рекламируют свою амбарную книгу. В смысле Библию. Смешного вокруг много, никто не спорит. Но я все равно не могу поверить, что человеческие языки и религии, одно перечисление которых занимает целую энциклопедию – это побочный эффект продовольственной программы вампиров.

– А что тебя смущает? – спросила Гера.

– Несоразмерность цели и результата. Это как строить огромный металлургический комбинат, чтобы наладить выпуск… Не знаю… Скрепок.

– Если бы вампиры сами придумывали все эти культуры и религии, тогда действительно было бы хлопотно, – ответила она. – Только это ведь делают люди. Это, как ты сам выразился, побочный эффект.

– Но если единственная задача людей – кормление вампиров, – сказал я, – получается, что у человеческой цивилизации очень низкий коэффициент полезного действия.

– А почему он должен быть высоким? Какая нам разница? Нам что, надо перед кем-то отчитываться?

– Это верно, но… Все равно не верю. В природе нет ничего лишнего. А здесь лишнее почти все.

Гера нахмурилась. Выглядело это так, словно она злится, но я уже знал, что у нее бывает такое выражение лица, когда она о чем-то сосредоточенно думает.

– Ты знаешь, кто такие термиты? – спросила она.

– Да, – сказал я. – Слепые белые муравьи. Они выедают изнутри деревянные вещи. Про них еще этот писал, как его, Мракес.

– Маркес? – переспросила Гера.

– Может, – ответил я, – я не читал, знаю чисто по дискурсу. Как и про термитов. Живых не видел.

– Я тоже, – сказала Гера. – Но я видела про них фильм. У термитов есть король и королева, которых охраняют обычные термиты. Король и королева сидят в своих камерах, откуда нельзя вылезти, а рабочие термиты постоянно их вылизывают и кормят. У термитов есть свой архитектурный стиль – такая, типа, кислотная готика. Есть сложная социальная иерархия. Много разных профессий – рабочие, солдаты, инженеры. Больше всего меня поразило, что новый термитник возникает, когда молодые король и королева улетают из старого строить другое царство. Прилетев на место, они для начала отгрызают друг другу крылья…

– Ты хочешь сравнить цивилизацию людей с термитником? – перебил я.

Она кивнула.

– Уже одно то, что ты это делаешь, – сказал я, – показывает, насколько люди и термиты далеки друг от друга.

– Почему?

– Потому что два термита никогда не будут говорить о том, что их термитник похож на готичный собор.

– Во-первых, – сказала Гера, – не готичный, а готический. Во-вторых, никто не знает, что обсуждают термиты. В-третьих, я не договорила. В фильме рассказывали, что есть две разновидности термитов-солдат. Бывают обычные солдаты – у них на голове что-то вроде кусачек. А еще бывают носатые термиты – у них на голове такой длинный штырь. Этот штырь смазывается химическим раздражителем, экстрактом их лобной железы. Когда выяснилось, что экстракт лобной железы термита помогает при лечении болезней, термитов стали разводить искусственно, чтобы получать это вещество. Если бы носатому термиту из такого искусственно устроенного термитника сказали, что вся их огромная сложная монархия, вся их уникальная архитектура и гармоничный социальный строй – это побочные следствия того, что каким-то обезьянам нужен экстракт их лобной железы, термит бы не поверил. А если бы и поверил, то увидел бы в этом чудовищную и оскорбительную несоразмерность.

– Экстракт лобной железы менеджера низшего звена, – повторил я. – Красивое сравнение…

– Да, – сказала Гера, – прямо по Энлилю Маратовичу. Только давай без наездов на офисный пролетариат, это пошло. Ребята в офисе ничем не хуже нас, просто нам повезло, а им нет.

– Ладно, – сказал я миролюбиво, – пусть будет менеджер среднего звена.

Мы приближались к храму Христа Спасителя. Гера указала на одну из скамеек. Я увидел на ее спинке сделанную желтым распылителем надпись:

Христос – это Яхве для бедных.

В русской культуре последних лет все так смешалось, что невозможно было понять – то ли это хула на Спасителя, то ли, наоборот, хвала ему…

Отчего-то я вспомнил о порванной купюре, которую мне дал Энлиль Маратович, вынул ее из кармана и прочел надписи вокруг пирамиды с глазом:

– "Novus Ordo Seclorum" и "Annuit Caeptis". Как это переводится?

– "Новый мировой порядок", – сказала Гера, – и что-то вроде "наши усилия принимаются с приязнью".

– И какой в этом смысл?

– Просто масонская белиберда. Ты не там ищешь.

– Наверно, – сказал я. – Важен был сам его жест, да? То, что он порвал банкноту? Может, существует какая-то особенная технология уничтожения денег.

Нечто вроде аннигиляции, при которой выделяется заключенная в них энергия.

– Это как, например?

Я задумался.

– Ну допустим, переводят деньги на специальный счет. А потом как-то по-особому уничтожают. Когда деньги исчезают, выделяется жизненная сила, и вампиры ее впитывают…

– Неправдоподобно, – сказала Гера. – Где выделяется жизненная сила?

Счет ведь в банковской компьютерной системе. Невозможно сказать, где именно он находится.

– Может быть, вампиры собираются вокруг ноута, с которого посылают команду куда-нибудь на Каймановы острова. А у этого ноута на USB висит особая вампирская фишка.

Гера засмеялась.

– Чего? – спросил я.

– Представляю себе, как наши во время дефолтов гуляют.

– А это, кстати, ценная мысль, – сказал я. – Может быть, все вообще делают централизовано. Типа опускают доллар на десять процентов и прутся потом полгода.

Гера вдруг остановилась.

– Стоп, – сказала она. – Кажется…

– Что такое?

– Я только что все поняла.

– Что ты поняла?

– Скорей всего, вампиры пьют не человеческую красную жидкость, а особый напиток. Он называется "баблос". Его делают из старых банкнот, подлежащих уничтожению. Поэтому Энлиль бумажку и порвал.

– С чего ты взяла?

– Я вспомнила разговор, который случайно слышала. Один вампир при мне спросил Энлиля, все ли готово, чтобы сосать баблос. А Энлиль ответил, что еще не пришла партия старых денег с Гознака. Тогда я вообще не поняла, о чем они. Только сейчас все встало на места.

– Партия старых денег с Гознака? – переспросил я недоверчиво.

– Подумай сам. Люди постоянно теребят деньги в руках, пересчитывают, прячут, надписывают, хранят. Это для них самый важный материальный объект. В результате банкноты пропитываются их жизненной силой. Чем дольше бумажка находится в обращении, тем сильнее она заряжается. А когда она становится совсем ветхой и буквально пропитывается человеческой энергией, ее изымают из обращения. И вампиры готовят из нее свой дринк.

Я задумался. Звучало это, конечно, странно и не особо аппетитно – но правдоподобнее, чем моя версия про счета на Каймановых островах.

– Интересно, – сказал я. – А кто этот другой вампир, с которым говорил Энлиль Маратович?

– Его зовут Митра.

– Ты знаешь Митру? – удивился я. – Хотя да, конечно… Это ведь он мне твое письмо и передал.

– Он про тебя очень смешно рассказывал, – сообщила Гера. – Говорил, что…

Она ойкнула и прикрыла ладошкой рот, словно сказала лишнее.

– Что он говорил?

– Ничего. Замнем.

– Нет, говори уж, раз начала.

– Я не помню, – ответила Гера. – Ты думаешь мы только про тебя с ним беседуем? У нас других тем хватает.

– А что за темы, если не секрет?

Гера улыбнулась.

– Он мне комплименты делает.

– Какие?

– Не скажу, – ответила Гера. – Не хочу сковывать твое воображение примером. Вдруг ты сам захочешь сделать мне комплимент.

– А тебе нужны комплименты?

– Девушкам всегда нужны комплименты.

– Разве ты девушка? Ты вампирка. Сама ведь в письме написала.

Сказав это, я понял, что совершил ошибку. Но было уже поздно. Гера нахмурилась. Мы перешли дорогу и молча пошли по Волхонке. Через минуту или две она сказала:

– Вспомнила, что Митра говорил. Он рассказывал, что у тебя дома осталась картотека покойного Брамы. Весь сомнительный материал оттуда убрали, завалялась только одна пробирка с препаратом времен второй мировой.

Что-то про нордический секс в зоопарке, так кажется. Он сказал, ты ее досуха вылизал.

– Да врет он все, – возмутился я. – Я… да, попробовал. Ну, может, пару раз. И все. Там еще есть. Было, во всяком случае, если не вытекло… А сам этот Митра, между прочим…

Гера засмеялась.

– А что ты оправдываешься?

– Я не оправдываюсь, – сказал я. – Просто не люблю, когда о людях плохо говорят за спиной.

– А что здесь плохого? Если бы это было плохо, ты бы, наверно, не стал вылизывать эту пробирку досуха, верно?

Я не нашелся, что ответить. Гера подошла к краю тротуара, остановилась и подняла руку.

– Ты чего? – спросил я.

– Все, – сказала она, – пора. Дальше я поеду на машине.

– Я тебя так утомил?

– Нет, что ты. Совсем наоборот. Просто мне пора.

– Может, дойдем до парка Горького?

– В другой раз, – улыбнулась она. – Запиши мой мобильный.

Как только я набрал ее номер на клавиатуре, рядом остановилось желтое такси. Я протянул ей руку. Она взяла меня ладонью за большой палец.

– Ты славный, – сказала она. – И симпатичный. Только не носи больше этот пиджак. И не мажь волосы гелем.