Текст книги "Empire V"

Автор книги: Виктор Пелевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Что-что?

– В смысле, надувной мужик? – внес я коррекцию.

– Нет, – сказала она. – А у вас была надувная женщина?

Я промычал что-то неразборчивое.

– А что вы с ней делали?

Я махнул рукой.

– Красивая хоть?

– Давай сменим тему? – не выдержал я.

Гера пожала плечами.

– Давай. Ты же сам начал.

Мы надолго замолчали.

– Какой-то у нас странный разговор, – сказала Гера грустно. – Все время приходится менять тему, о чем бы мы ни заговорили.

– Мы же вампиры, – ответил я. – Так, наверно, и должно быть.

В этот момент принесли уху.

Ритуал занял несколько минут. Официанты установили на стол вычурную супницу, сменили нетронутые приборы, расставили тарелки, вынули из дымящихся недр сосуда ярко раскрашенную фарфоровую фигурку с румянцем на щеках – я подумал, что это и есть МБХ, но из надписи на груди стало ясно, что это Хиллари Клинтон. Официант торжественно поднес ее нам по очереди на полотенце (примерно с таким видом, как дают клиенту понюхать пробку от дорогого вина) и так же торжественно вернул в супницу. Хиллари пахла рыбой. Видимо, во всем этом был тонкий смысл, но от меня он укрылся.

Когда официанты вышли из кабинета, мы так и остались сидеть на полу.

– Есть будешь? – спросила Гера.

Я отрицательно помотал головой.

– Почему? – спросила она.

– Из-за часов.

– Каких часов?

– Патек Филип, – ответил я. – Долго объяснять. И потом, какое отношение Хиллари Клинтон имеет к евроухе? Она же американка. Это они, по-моему, переборщили.

– А такое сейчас везде в дорогих местах, – сказала Гера. – Какая-то эпидемия. И в "Подъеме Опущенца", и в "IBAN Tsarevitch". В "Марии-Антуанетте" на Тверском был?

– Нет.

– Гильотина у входа. А по залу ходит маркиз де Сад. Предлагает десерты.

В "Эхнатоне" был?

– Тоже нет, – ответил я, чувствуя себя каким-то деревенским Ванькой.

– Там вообще на полном серьезе говорят, что первыми в Москве ввели единобожие. А хозяин почему-то одет Озирисом. Или правильно сказать – раздет Озирисом.

– Озирисом? – переспросил я.

– Да. Хотя не очень понятно, какая связь. Зато четвертого ноября, в День Ивана Сусанина, он у них пять раз воскресал под Глинку. Специально кипарисы завезли и плакальщиц.

– Все национальную идею ищут, – сказал я.

– Ага, – согласилась Гера. – Мучительно нащупывают, и каждый раз в последний момент соскакивает. Больше всего, конечно, поражает эта эклектика.

– А чего поражаться, – сказал я. – Черная жидкость все дороже, вот культура и крепчает. Скажи, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир?

– Конечно нет. Это не имя, а просто ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан.

– А вампира по имени Озирис ты не знаешь?

Гера отрицательно покачала головой.

– Кто это?

Секунду я колебался, говорить или нет – и решил сказать.

– Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает.

– Например?

– Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет.

– Тебе правда это интересно? – спросила Гера.

– А тебе нет?

– Нет, – сказала Гера. – Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать?

– Тоже верно, – согласился я миролюбиво. – Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти.

– Спроси Энлиля.

– Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя.

– Хорошо, – сказала Гера, – я узнаю. Если твой Озирис скажет что-нибудь интересное, расскажешь.

– Договорились.

Встав с места, я стал расхаживать по комнате – словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно.

Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы.

Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом.

– Ты чего? – спросила она.

– Это, – сказал я, – как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит – подвинься.

– А, – сказала Гера и чуть покраснела. – Верно, сидим на рельсах.

Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами.

Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор.

– Гера, – сказал я, – я знаешь что спросить хотел?

– Что? – спросила она, не поворачивая лица.

– Про язык. Ты его сейчас чувствуешь?

– В каком смысле?

– Ну, раньше, в первые месяц-полтора, я его все время чувствовал. Не только физически, а еще и всем… Мозгом, что ли. Или, извиняюсь за выражение, душой. А сейчас уже нет. Прошло. Вообще никаких ощущений не осталось. Я теперь такой же, как раньше.

– Это только кажется, – сказала Гера. – Мы не такие, как раньше. Просто наша память изменилась вместе с нами, и теперь нам кажется, что мы были такими всегда.

– Как такое может быть? – спросил я.

– Иегова же объяснял, – сказала она. – Мы помним не то, что было на самом деле. Память – это набор химических соединений. С ними могут происходить любые изменения, которые позволяют законы химии. Наешься кислоты – память тоже окислится, и так далее. А язык серьезно меняет нашу внутреннюю химию.

– Это как-то страшновато звучит, – сказал я.

– А чего бояться. Язык плохого нам не сделает. Он вообще минималист.

Это сначала, когда он в новую нору перелазит, он обустраивается, притирается, и так далее. Вот тогда колбасит. А потом привыкаем. Его ведь ничего не волнует, он спит все время, как медведь в берлоге. Он бессмертный, понимаешь? Просыпается только баблос хавать.

– А во время дегустации?

– Для этого ему не надо просыпаться. Что с нами происходит изо дня в день, ему вообще не интересно. Наша жизнь для него как сон. Он его, может быть, не всегда и замечает.

Я задумался. Такое описание вполне отвечало моим ощущениям.

– А ты баблос уже пробовала? – спросил я.

Гера отрицательно покачала головой.

– Нам вместе дадут.

– Когда?

– Не знаю. Насколько я поняла, это будет неожиданностью. Решает Иштар.

Даже Энлиль с Мардуком точно не знают, когда и что. Только примерно.

Каждый раз, когда я узнавал от Геры что-то новое, я испытывал легкий укол ревности.

– Слушай, – сказал я, – я тебе завидую. Мало того, что у тебя машина с шофером, ты все узнаешь на месяц раньше. Как тебе удается?

– Надо быть общительнее, – улыбнулась Гера. – И меньше висеть в шкафу вниз головой.

– Ты что, всем им постоянно звонишь – Мардуку, Митре, Энлилю?

– Нет. Это они мне звонят.

– А чего они тебе звонят? – спросил я подозрительно.

– Знаешь, Рама, когда ты притворяешься чуть туповатым, ты делаешься просто неотразим.

Отчего-то эти слова меня ободрили, и я обнял ее за плечо. Не могу похвастаться, что это движение вышло у меня естественным и непринужденным – но она не сбросила мою ладонь.

– Знаешь, чего я еще не понимаю, – сказал я. – Вот я отучился. "Окончил гламурА и дискурсА", как говорит Бальдр. Прошел инициацию и теперь вроде как полноправный вампир. А что я дальше делать буду? Мне поручат какую-то работу? Типа, свой боевой пост?

– Примерно.

– А что это будет за пост?

Гера повернула ко мне лицо.

– Ты серьезно спрашиваешь? – спросила она.

– Конечно серьезно, – сказал я. – Ведь интересно, что я буду делать в жизни.

– Как что? Будешь сосать баблос. Точнее, его будет сосать язык. А ты будешь обеспечивать процесс. Построишь себе дом недалеко от Энлиля, где все наши живут. И будешь наблюдать за переправой.

Я вспомнил каменные лодки в водопаде возле VIP-землянки Энлиля Маратовича.

– Наблюдать за переправой? И все?

– А что ты хотел? Бороться за свободу человечества?

– Нет, – сказал я, – про это Энлиль Маратович все уже объяснил. Но я предполагал, что все-таки буду чем-то таким заниматься…

– Почему ты должен чем-то таким заниматься? Ты до сих пор думаешь как человек.

Я решил пропустить эту шпильку мимо ушей.

– Что же я, буду просто жить как паразит?

– Так ты и есть паразит, – ответила Гера. – Точнее, даже не сам паразит, а его средство передвижения.

– А ты тогда кто?

Гера вздохнула.

– И я тоже…

Она сказала это безнадежно и тихо. Меня охватила грусть. И еще мне показалось, что после этих слов мы стали с ней близки, как не были раньше никогда. Я притянул ее к себе и поцеловал. Впервые в жизни это вышло у меня естественно, само собой. Она не сопротивлялась. Я почувствовал, что нас разделяет только идиотская рельсообразная подушка, которой она заслонилась, когда я сел рядом. Я отбросил ее в сторону, и Гера оказалась в моих руках.

– Не надо, – попросила она.

Я совершенно точно знал, что она хочет этого не меньше меня. И это придало мне уверенности там, где в другом случае ее могло бы и не хватить. Я повалил ее на подушки.

– Ну правда, не надо, – еле слышно повторила она.

Но меня уже трудно было остановить. Я принялся целовать ее в губы, одновременно расстегивая молнию на ее спине.

– Пожалуйста, не надо, – еще раз прошептала она.

Я заткнул ей рот поцелуем. Целовать ее было упоительно и страшно, как прыгать в темноту. В ней чувствовалось что-то странное, отличавшее ее от всех остальных девчонок – хоть мой опыт в этой области был и не особо богат.

И я чувствовал, что с каждым поцелуем приближаюсь к тайне. Мои руки блуждали по ее телу все увереннее – даже, наверное, уже не блуждали, а блудили, так далеко я зашел. Она, наконец, ответила на мои назойливые ласки – подняв мою ногу, она положила мое колено себе на бедро.

В эту секунду время словно остановилось: я ощутил себя бегуном на стадионе вечности, замершим в моменте торжества. Гонка кончалась, я шел первым. Я завершил последний круг, и прямо впереди была точка ослепительного счастья, от которой меня отделяло всего несколько движений.

А в следующий момент свет в моих глазах померк.

Я никогда раньше не испытывал такой боли.

Какое там, я и не знал, что боль бывает такой – разноцветной, остроугольной и пульсирующей, перетекающей из физического чувства в световые вспышки и обратно.

Она ударила меня коленом. Тщательно выверенным движением – специально подняв перед этим мою ногу, чтобы освободить траекторию для максимально бесчеловечного удара. Мне хотелось одного – свернуться в клубок и исчезнуть навсегда со всех планов бытия и небытия, но это было невозможно именно из-за боли, которая с каждой секундой становилась сильнее. Я заметил, что кричу, и попытался замолчать. Это получилось не до конца – я перешел на мычание.

– Тебе больно? – спросила Гера, наклоняясь надо мной.

Вид у нее был растерянный.

– А-а-а-а, – провыл я, – а-а-а.

– Извини пожалуйста, – сказала она. – Автоматически получилось. Как Локи учил – три раза просишь перестать, а потом бьешь. Мне очень неловко, правда.

– О-о-о…

– Дать тебе чаю? – спросила она. – Только он уже холодный.

– У-а-а-а… Спасибо, чаю не надо.

– Все пройдет, – сказала она. – Я тебя несильно ударила.

– Правда?

– Правда. Есть пять вариантов удара. Это был самый слабый,

"предупреждающий". Он наносится тем мужчинам, с которыми предполагается продолжить отношения. Вреда здоровью не причиняет.

– А ты не перепутала?

– Нет, не бойся. Неужели так больно?

Я понял, что уже могу двигаться, и встал на колени. Но разогнуться было еще трудно.

– Значит, – сказал я, – все-таки собираешься продолжить отношения?

Она виновато потупилась.

– Ну да.

– Это тебя Локи научил?

Она кивнула.

– А где ты так удар поставила? Ты же говоришь, что тренажера у вас не было.

– Не было, – сказала она. – Локи надевал вратарскую раковину. Из хоккейного снаряжения. Я об нее все колени отбила, даже сквозь накладки.

Знаешь какие синяки были.

– И какие там еще удары?

– А почему тебе интересно?

– Так, – сказал я. – Чтобы знать, чего ждать. Когда продолжим отношения.

Она пожала плечами.

– Называются так – "предупреждающий", "останавливающий", "сокрушающий",

"возмездия" и "триумфальный".

– И что это значит?

– По-моему, все из названий понятно, – ответила она. – Предупреждающий – ты знаешь. Останавливающий – это чтобы парализовать, но не убить на месте. Чтобы можно было спокойно уйти. А остальные три – уже серьезней.

– Позволь тебя поблагодарить, – сказал я, – что не отнеслась ко мне серьезно. Буду теперь каждое утро звонить и говорить спасибо. Только если голос будет тонкий, ты не удивляйся.

У Геры на глазах выступили слезы.

– Я же тебе говорила – не приближайся ко мне ближе чем на метр. Где, интересно, в этом городе девушка может чувствовать себя в безопасности?

– Я же тебя укусил, – сказал я. – Я видел, что ты совсем не против…

– Это было до укуса. А после укуса у девочек меняется гормональный баланс. Это физиологическое, ты все равно не поймешь. Типа как доверие ко всем пропадает. Все видится совершенно в ином свете. Очень мрачном. И целоваться совсем не тянет. Поэтому я тебе и сказала – или кусать, или все остальное. Ты думал, я шучу?

Я пожал плечами.

– Ну да.

По ее щекам потекли ручейки слез – сначала по правой, потом по левой тоже.

– Вот и Локи говорил, – сказала она, всхлипывая, – они всегда будут думать, что ты шутишь. Поэтому бей по яйцам со всего размаха и не сомневайся… Гад, довел меня до слез.

– Это я гад? – спросил я с чувством, похожим на интерес.

– Мне мама говорила – если парень доводит тебя до слез, бросай и не жалей. Ей мать то же самое советовала, а она не послушала. И с моим отцом потом всю жизнь мучилась… Но у них это хоть не сразу началось. А ты меня во время первого свидания плакать заставил…

– Я тебе завидую, – сказал я. – У тебя такие советчики – бей по яйцам со всего размаху, бросай и не жалей. А мне вот никто ничего не советует. До всего надо самому доходить.

Гера уткнулась лицом в колени и заплакала. Морщась от боли, я подполз к ней поближе, сел рядом и сказал:

– Ну ладно тебе. Успокойся.

Она тряхнула головой, словно сбрасывая мои слова с ушей, и еще глубже уткнулась головой в колени.

Тут до меня дошел весь абсурд происходящего. Она только что чуть меня не убила, разревелась от жалости к себе, и в результате я превратился в монстра, о приближении которого ее давным-давно предупреждала мамочка. И все звучало так убедительно, что я уже успел ощутить всю тяжесть своей вины. А ведь это, как она совершенно правильно заметила, было наше первое свидание.

Что же будет потом?

Со второй попытки мне удалось подняться на ноги.

– Ладно, – сказал я, – я поеду.

– Доедешь сам? – спросила она, не поднимая глаз.

– Постараюсь.

Я ожидал, что она предложит мне свою машину, но она промолчала.

Дорога до двери была долгой и запоминающейся. Я перемещался короткими шажками, и за время путешествия разглядел детали интерьера, которые раньше укрылись от моего взора. Они, впрочем, были банальны: микроскопические фрески с видами Сардинии и советские партбилеты, прибитые кое-где к стенам мебельными гвоздями.

Дойдя до двери, я обернулся. Гера все так же сидела на подушках, охватив руками колени и спрятав в них лицо.

– Слушай, – сказал я, – знаешь что…

– Что? – спросила она тихо.

– Когда будешь мне следующую стрелку назначать, ты это… Напомни, чтобы я конфету смерти съел.

Она подняла лицо, улыбнулась, и на ее мокрых щеках появились знакомые продолговатые ямочки.

– Конечно, милый, – сказала она. – Обещаю.

ОЗИРИС

Звонок в дверь раздался, когда я доедал завтрак – ровно в десять часов, одновременно с писком часов. Я никого не ждал.

На пороге стоял шофер Геры в своем камуфляже. Вид у него был даже еще более обиженный, чем в прошлый раз. От него сильно пахло мятными пастилками.

– Вам письмо, – сказал он, и протянул мне конверт желтого цвета, без марки и адреса. Такой же точно, в каком Гера когда-то прислала мне свою фотографию. У меня екнуло в груди. Я разорвал конверт прямо на лестнице.

Внутри был лист бумаги, исписанный от руки:

Привет, Рама.

 Мне ужасно неприятно, что во время нашей встречи все так получилось. Я хотела позвонить и спросить, все ли у тебя прошло, но подумала, что ты обидишься или примешь это за издевательство. Поэтому я решила сделать тебе подарок. Мне показалось, что тебе тоже хочется машину как у меня. Я поговорила с Энлилем Маратовичем. Он дал мне новую, а эта теперь твоя, вместе с шофером. Его зовут Иван, он одновременно может быть телохранителем.

 Поэтому можешь взять его с собой на наше следующее свидание… Ты доволен?

 Будешь теперь реальным пацаном на собственной бэхе. Надеюсь, что чуточку подняла тебе настроение. Звони.

Чмоки.

Гера

ЗЫ Я узнала адрес Озириса – через Митру. Иван знает, где это. Если захочешь туда поехать, просто скажи ему.

ЗЫЫ Баблос – уже скоро. Знаю точно.

Я поднял глаза на Ивана.

– А какая теперь машина у Геры?

– "Бентли", – ответил Иван, обдав меня ментоловым облаком. – Какие будут распоряжения?

– Я спущусь через пятнадцать минут, – сказал я. – Пожалуйста, подождите в машине.

Озирис жил в большом дореволюционном доме недалеко от Маяковки. Лифт не работал, и мне пришлось идти пешком на шестой этаж. На лестнице было темно – окна на лестничных площадках были закрыты оргалитовыми щитами.

Такой двери, как в квартиру Озириса, я не видел уже давно. Это был прощальный привет из советской эры (если, конечно, не ретроспективный дизайнерский изыск): из стены торчало не меньше десяти звонков – все старые, под несколькими слоями краски, подписанные грозными фамилиями победившего пролетариата: "Носоглазых", "Куприянов", "Седых", "Саломастов" и так далее.

Фамилия "Носоглазых" была написана размусоленным химическим карандашом, и это отчего-то заставило меня нажать соответствующую кнопку. За дверью продребезжал звонок. Я подождал минуту или две, и позвонил Куприянову.

Сработал тот же самый звонок. Я стал нажимать кнопки по очереди – все они были подключены к одной и той же противно дребезжащей жестянке, на зов который никто не шел. Тогда я постучал в дверь кулаком.

– Иду, – раздался голос в коридоре.

Дверь открылась.

На пороге стоял худой бледный человек с усами подковой, в черной кожаной жилетке поверх грязноватой рубахи навыпуск. Мне сразу померещилось в нем что-то трансильванское, хотя для вампира у него был, пожалуй, слишком изможденный вид. Но я вспомнил, что Озирис толстовец. Возможно, таков был физический эффект опрощения.

– Здравствуйте, Озирис, – сказал я. – Я от Иштар Борисовны.

Усатый мужчина вяло зевнул в ладонь.

– Я не Озирис. Я его помощник. Проходите.

Я заметил на его шее квадратик лейкопластыря с бурым пятном посередине, и все понял.

Квартира Озириса по виду казалась большой запущенной коммуналкой с пятнами аварийного ремонта – следами сварки на батарее, шпаклевкой на потолке, пучком свежих проводов, протянутых вдоль древнего как марксизм плинтуса. Одна комната, самая большая, с открытой дверью, выглядела полностью отремонтированной – пол в ней был выложен свежим паркетом, а стены выкрашены в белый цвет. На двери красным маркером было написано:

МОСКВА КОЛБАСНЯ СТОЛИЦА КРАСНАЯ

Похоже, там и правда был духовный и экономический центр квартиры – оттуда долетала бодрая табачная вонь и решительные мужские голоса, а все остальное пространство было погружено в ветхое оцепенение. Говорили в комнате, кажется, по-молдавски.

Я подошел к двери. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, за которым сидело четверо человек с картами в руках. Другой мебели в комнате не было, только на полу лежали какие-то укладки, сумки и спальные мешки. У всех картежников на шеях были куски пластыря, как у открывшего мне дверь молдаванина.

Разговор стих – картежники уставились на меня. Я молча глядел на них.

Наконец самый крупный, быковатого вида, сказал:

– Сверхурочные? Три тарифа или сразу нахуй.

– Сразу нахуй, – вежливо ответил я.

Усатый произнес что-то по-молдавски, и картежники потеряли ко мне интерес. Усатый деликатно тронул меня за локоть.

– Нам не сюда. Нам дальше. Идемте, покажу.

Я пошел за ним по длинному коридору.

– Кто эти люди в комнате?

– Гастарбайтеры, – ответил молдаванин. – Наверно, так правильно назвать. Я тоже гастарбайтер.

Мы остановились в самом конце коридора. Молдаванин постучал в дверь.

– Что такое? – послышался тихий голос.

– Тут к вам пришли.

– Кто?

– Вроде ваши, – сказал молдаванин. – Люди в черном.

– Сколько их?

– Одни, – ответил молдаванин, покосившись на меня.

– Тогда пускай. И скажи пацанам, чтобы курить завязывали. Через час обедаем.

– Понял, шеф.

Молдаванин кивнул на дверь и поплелся назад. На всякий случай я постучал еще раз.

– Открыто, – сказал голос.

Я отворил дверь.

Внутри было полутемно – окна были закрыты шторами. Но я уже научился узнавать место, где живет вампир, по какому-то неуловимому качеству.

Комната напоминала кабинет Брамы – в ней была такая же картотека высотой до потолка, только попроще и подешевле. В стене напротив картотеки была глубокая ниша для кровати (кажется, это называлось альковом – слово я знал, но никогда раньше их не видел). Перед альковом стояло самодельное подобие журнального столика – старый обеденный стол красного дерева с отпиленными до середины ножками. На нем была куча разнообразного хлама – какие-то обрезки ткани, линейки, механическая рухлядь, фрагменты плюшевых игрушек, книги, громадные мобильники эпохи первоначального накопления, блоки питания, чашки и так далее. Самым интересным объектом мне показался прибор, похожий на образец научно-технического творчества душевнобольных – керосиновая лампа с двумя круглыми зеркалами, укрепленными по бокам так, чтобы посылать отражение огонька друг в друга.

Рядом с журнальным столом стояло желтое кожаное кресло.

Я подошел к алькову ближе. Внутри была кровать, накрытая стеганым покрывалом. Над ней висел черный эбонитовый телефон сталинской эпохи, окруженный нимбом карандашных записей. Рядом была кнопка звонка – вроде тех, что я видел на лестнице.

Озирис лежал на боку, заложив стопу одной ноги на колено другой, словно тренируя ноги для позы лотоса. На нем был старый хлопковый халат и большие очки. Его голова и лицо напоминали лысеющий кактус: такой тип растительности можно получить, если сначала постричься наголо, а потом неделю не бриться, отпуская щетину на щеках и голове одновременно. Его кожа была вялой и бледной – мне пришло в голову, что он проводит большую часть времени в темноте. Несколько секунд он равнодушно смотрел на меня, а потом протянул для пожатия кисть руки – мягкую, прохладную и белую. Чтобы пожать ее, мне пришлось сильно наклониться вперед и опереться о захламленный стол.

– Рама, – представился я. – Рама второй.

– Я слышал про тебя. Ты теперь вместо Брамы?

– Наверно, можно сказать и так, – ответил я. – Хотя у меня нет чувства, что я вместо кого-то.

– Присаживайся, – сказал Озирис и кивнул на кресло.

Перед тем как сесть, я внимательно осмотрел пыльный паркет под креслом и даже подвигал кресло по полу. Озирис засмеялся, но ничего не сказал.

Когда я сел, голову Озириса скрыл угол ниши – видны остались только его ноги. Видимо, кресло было установлено в таком месте специально.

– Я от Иштар Борисовны, – сообщил я.

– Как дела у старушки? – благожелательно спросил Озирис.

– Вроде нормально, – ответил я. – Только много пьет.

– Ну да, – сказал Озирис. – Что ей теперь остается…

– В каком смысле?

– Тебя это не касается. Можно узнать причину твоего визита?

– Когда меня представили Иштар Борисовне, – сказал я, – она обратила внимание на то, что я много думаю об абстрактных вопросах. О том, откуда взялся мир. О Боге. И так далее. Я тогда действительно размышлял на эти темы. В общем, Иштар Борисовна велела вас найти, потому что вы хранитель сакрального предания и знаете все ответы…

– Знаю, – подтвердил Озирис, – как не знать.

– Может быть, вы дадите мне что-нибудь почитать? Я имею в виду, что-нибудь сакрально-вампирическое?

Озирис выглянул из алькова (его лицо появлялось передо мной, когда он наклонялся вперед).

– Почитать? – спросил он. – Я бы рад. Но у вампиров нет сакральных текстов. Предание существует только в устной форме.

– А нельзя его услышать?

– Задавай вопросы, – сказал Озирис.

– Кто такая Иштар?

– Вампиры верят, что это великая богиня, сосланная на эту планету в древние времена. Иштар – это одно из ее имен. Другое ее имя – Великая Мышь.

– За что ее сослали?

– Иштар совершила преступление, природу и смысл которого мы никогда не сумеем понять.

– Иштар Борисовна? – удивился я. – Преступление? Когда я с ней общался, мне…

– Ты общался не с Великой Мышью, – перебил Озирис. – Ты общался с ее сменной головой.

– А что, есть разница?

– Конечно. У Иштар два мозга, спинной и головной. Ее верховная личность связана со спинным мозгом, который не знает слов, поэтому общаться с верховной личностью затруднительно. Вернее, вампиры общаются с ней, когда принимают баблос. Но это очень своеобразное общение…

– Хорошо, – сказал я. – Допустим. А почему для ссылки выбрали нашу планету?

– Ее не выбрали. Она изначально была создана для того, чтобы стать тюрьмой.

– Я не понял, – сказал я. – Где-то на Земле была построена тюрьма, в которой заперли великую богиню?

– У этой тюрьмы нет адреса.

– Вообще-то по логике вещей, – заметил я, – адрес тюрьмы там, где находится тело Иштар.

– Ты не понял, – ответил Озирис. – Тело Иштар – это тоже составная часть тюрьмы. Тюрьма не где-то, она везде. Она устроена так, что если ты начинаешь глядеть на стену своей камеры в лупу, ты попадаешь в новую камеру.

Ты можешь поднять пылинку с пола новой камеры, увеличить ее под микроскопом, и увидеть следующую камеру, и так много-много раз. Это дурная бесконечность, организованная по принципу калейдоскопа. Даже иллюзии здесь устроены так, что любой их элемент сам распадается на неограниченное число иллюзий. Сон, который тебе снится, каждую секунду превращается во что-то другое.

– Весь мир и есть такая тюрьма?

– Да, – сказал Озирис. – И построена она, что называется, на совесть, вплоть до мельчайших деталей. Вот, например, звезды. Люди в древности верили, что это украшения на сферах вокруг земли. В сущности, так и есть – их главная функция быть золотыми точками в небе. Но одновременно можно полететь к любой из этих точек на ракете, и через много миллионов лет оказаться у огромного огненного шара. Можно спуститься на планету, которая вращается вокруг этого шара, поднять с ее поверхности кусок какого-нибудь минерала и выяснить его химический состав. Всем этим орнаментам нет конца.

Но в таких путешествиях нет смысла. Это просто экскурсии по казематам, которые никогда не станут побегом.

– Секундочку, – сказал я. – Допустим, наша планета была создана для того, чтобы стать тюрьмой, а звезды – просто золотые точки в небе. Но ведь вселенная со звездами существовала задолго до появления нашей планеты. Разве не так?

– Ты не представляешь, насколько хитро устроена тюрьма. Здесь полно следов прошлого. Только этого прошлого на самом деле не было.

– Это как?

– А так. Создание мира включает изготовление фальшивой, но абсолютно достоверной панорамы минувшего. Но вся эта бесконечная перспектива в пространстве и времени – просто театральная декорация. Кстати сказать, это уже поняли астрономы и физики. Они говорят, что если пустить в небо луч света, через много лет он прилетит с другой стороны космоса… Вселенная замкнута. Подумай сам, даже свет не может вылететь из этого мира. Надо ли доказывать, что мы в тюрьме?

– Может быть, свет не может вырваться из этого мира, – сказал я, – но ведь мысль может? Ведь вы сами говорите, что астрономы и физики сумели найти границы пространства и времени.

– Да, – ответил Озирис, – сумели… Но что это значит, не понимает ни один астроном или физик, поскольку такие вещи не видны человеческому уму, а только следуют из разных формул. Это все тот же дурной калейдоскоп, про который я говорил – только применительно к формулам, теориям и смыслам.

Побочный продукт ума "Б", жмых, возникающий при производстве баблоса.

Озирис произносил "жмых" как "змых". Я не был уверен, что точно знаю смысл этого слова – кажется, так назывались отходы масличных растений после выжимки масла. Это был сельскохозяйственный термин. Наверно, Озирис почерпнул его у своих молдаван.

– Подождите-ка, – сказал я, – вы всерьез хотите сказать, что знание человека об устройстве вселенной – это жмых?

Озирис высунулся из своей ниши и посмотрел на меня, как на идиота.

– Я не то чтобы сильно хочу что-то сказать, – ответил он, – но так и есть. Подумай сам, откуда взялась вселенная?

– То есть как откуда?

– Раньше у людей над головой была сфера с золотыми точками. Как она стала вселенной? С чего все началось?

Я задумался.

– Ну как… Люди стали изучать небо, смотреть на него в подзорную трубу…

– Вот именно. А зачем?

Я пожал плечами.

– Я тебе напомню, – сказал Озирис. – Великие открытия в области астрономии – Галилея, Гершеля и так далее – были сделаны в надежде разбогатеть. Галилей хотел продать подзорную трубу правительству Венеции, Гершель старался развести на деньги короля Георга. Вот оттуда эти звезды и галактики к нам и приплыли. Причем обрати внимание – баблос кончается мгновенно, а жмых остается навсегда. Это как в стойбище охотников на мамонта: мясо съедают сразу, но за годы накапливается огромное количество ребер и бивней, из которых начинают строить жилища. Именно из-за этих ребер и бивней мы сегодня живем не на круглом острове во всемирном океане, как когда-то учила церковь, а висим в расширяющейся пустоте, которая, по некоторым сведениям, уже начинает сужаться.

– И микромир тоже жмых? – спросил я.

– Ну да. Только не думай, что жмых – это нечто низменное. Я имею в виду исключительно происхождение этих феноменов. Их, так сказать, генеалогию.

– Давайте с самого начала по-порядку, – сказал я. – А то мы как-то быстро скачем. Вот вы говорите, что Великую Мышь сослали на Землю. А откуда сослали? И кто сослал?

– Это и есть самое интересное, – ответил Озирис. – Наказание Иштар заключалось в том, что она забыла, кто она и откуда. Изначально она даже не знала, что ее сослали – она думала, будто сама создала этот мир, просто забыла, когда и как. Затем у нее появились в этом сомнения, и она создала нас, вампиров. Сначала у нас были тела – мы выглядели, как огромные летучие мыши. А потом, когда с климатом стали происходить катастрофические перемены, мы эволюционировали в языки, которые стали вселяться в живых существ, лучше приспособленных к новым условиям.

– Зачем Иштар создала вампиров?