Текст книги "Empire V"
Автор книги: Виктор Пелевин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Мы приближались к конечной точке путешествия – огромной невидимой массе Иштар. Я знал, что в момент удара все кончится. И в последнюю секунду путешествия я вспомнил, что в детстве знал обо всем этом. Я видел вампиров, пролетающих сквозь мои сны, и понимал, что они отнимают самое главное в жизни. Но человеку было запрещено помнить про это наяву – и поэтому, просыпаясь, я принимал за причину своего страха висящий над кроватью веер, похожий на большую летучую мышь…
Затем был удар. Я понял, что язык отдал Иштар весь собранный урожай, а вслед за этим произошло нечто такое, чего я просто не могу передать словами.
Впрочем, ко мне это не имело отношения и было связано только с языком. Я провалился в забытье.
Мой ум затих, как поверхность озера во время полного безветрия: не происходило ничего вообще. Трудно сказать, сколько прошло времени. А потом на поверхность этого ничего упала капля.
Я не знаю, обо что именно она расшиблась. Но на миг вдруг пришел в движение вечный невидимый фон, на котором происходило все остальное. Так бывает, когда смотришь на небо и ветки деревьев, а потом по ним вдруг проходит рябь, и понимаешь, что это был не мир, а его отражение в воде.
Раньше я не знал, что этот фон есть. А когда я увидел его, выяснилось, что прежде я неправильно понимал все происходящее. И мне сразу стало весело и легко.
Раньше я думал, что жизнь состоит из событий, которые происходят со мной и другими. И эти события бывают хорошими и плохими, и плохих почему-то намного больше. И происходят все эти события на поверхности массивного шара, к которому мы прижаты силой тяжести, а сам этот шар летит куда-то в космической пустоте.
А теперь я понял, что и я, и эти события, и вообще все во вселенной – Иштар, вампиры, люди, приклеенные к стене веера и прижатые к планете джипы, кометы, астероиды и звезды, и даже сама космическая пустота, в которой они летят – просто волны, расходящиеся по этому невидимому фону. Такие же точно волны, как та, которая только что прошла по моему сознанию после удара капли. Все на свете было сделано из одной и той же субстанции. И этой субстанцией был я сам.
Страхи, которые копились в моей душе годами, мгновенно растворились в том, что я понял. Мне не угрожало ничего в этом мире. Я тоже ничему и никому не угрожал. Ни со мной, ни с другими не могло случиться ничего плохого. Мир был так устроен, что это было невозможно. И понять это было самым большим счастьем из всего возможного. Я знал это твердо, потому что счастье заполнило всю мою душу, и ничего из испытанного мною раньше не шло с ним ни в какое сравнение.
Но почему же я никогда не видел этого раньше, спросил я себя с изумлением. И сразу понял, почему. Увидеть можно только то, у чего есть какая-то форма, цвет, объем или размер. А у этой субстанции ничего подобного не было. Все существовало только как ее завихрения и волны – но про нее саму даже нельзя было сказать, что она есть на самом деле, потому что не было способа убедить в этом органы чувств.
Кроме этой непонятно откуда упавшей капли. Которая на секунду вырвала меня из выдуманного мира (я теперь точно знал, что он выдуманный, несмотря на то, что в него верили все вокруг). Я с тихим торжеством подумал, что все в моей жизни теперь будет по-другому, и я никогда не забуду того, что только что понял.
И понял, что уже забыл.
Все уже кончилось. Вокруг меня опять сгущалась плотная безвыходная жизнь – с каминами, креслами, ухмыляющимся золотым солнцем на потолке, картинами на стенах и Ваалом Петровичем в длинной красной мантии. Все только что понятое не могло мне помочь, потому что момент, когда я это понял, остался в прошлом. Теперь вокруг было настоящее. И в нем все было реально и конкретно. И не имело никакого значения, из какой субстанции сделаны шипы и колючки этого мира. Имело значение только то, насколько глубоко они входят в тело. А они с каждой секундой вонзались в него все глубже – пока мир не стал тем, чем он всегда был.
– Ну как? – спросил Ваал Петрович, появляясь в моем поле зрения. – Как самочувствие?
Я хотел ответить, что все нормально, но вместо этого спросил:
– А можно еще раз?
– Да, – сказала Гера. – Я тоже хочу. Можно?
Ваал Петрович засмеялся.
– Вот. Вы уже знаете, что такое жажда.
– Так можно или нет? – повторила Гера.
– Нельзя, – сказал Ваал Петрович. – Дождитесь следующего раза.
– И будет то же самое? – спросил я.
Ваал Петрович кивнул.
– Это всегда как в первый раз. Все переживание такое же свежее. Такое же яркое. И такое же неуловимое. Вас будет тянуть испытать это чувство снова и снова. И неудобства первой части церемонии не будут иметь никакого значения.
– А можно самой почувствовать то же самое? – спросила Гера. – Без баблоса?
– Это сложный вопрос, – ответил Ваал Петрович. – Если совсем честно, я не знаю. Например, толстовцы верят, что можно – если достаточно опроститься.
Но, насколько я могу судить, никому из них это не удалось.
– А Озирис? – спросил я.
– Озирис? – Ваал Петрович нахмурился. – Про него разные слухи ходят.
Говорят, он в шестидесятые годы вводил баблос внутривенно. Гонял по трубе, как тогда выражались. Что при этом с головой бывает, я представить не могу.
Его теперь даже кусать боятся. Никто не знает, что у него на уме и какой он на самом деле толстовец. Короче, Озирис – это терра инкогнита. Но есть точка зрения, что похожие переживания доступны святым. Еще говорят, что подобное можно испытать на высших ступенях йогической практики.
– Что это за ступени? – спросила Гера.
– Не могу сказать. Никому из вампиров не удавалось укусить так далеко продвинувшегося йога. Не говоря уже о святых, которых давно не бывает. Для простоты лучше всего думать так: единственный естественный путь к утолению жажды для вампира – сосать баблос. Жажда и баблос – это биологический механизм, который обеспечивает выживание Великой Мыши. Примерно так же, как сексуальное удовольствие обеспечивает продолжение рода.
Он потыкал в пульт управления, и я услышал тихое электрическое жужжание. Нагрудная пластина поехала вверх, потом расщелкнулись фиксаторы на моих руках и ногах.
Я поднялся на ноги. Голова все еще кружилась, и на всякий случай я взялся за спинку кресла.
Возле камина валялась инкассаторская сумка – раскрытая и пустая. В пепле за решеткой можно было различить фрагменты недогоревших тысячерублевок. Ваал Петрович относился к делу со всей ответственностью.
Может быть, для него это было религиозным ритуалом, где он был первосвященником.
Гера встала с кресла. Ее лицо было бледным и серьезным. Когда она подняла руку, чтобы поправить волосы, я заметил, что ее пальцы дрожат. Ваал Петрович повернулся к ней.
– Теперь одна маленькая формальность, – сказал он. – Вежливость требует, чтобы мы начали с дамы.
В его руке появился блестящий круглый предмет, похожий на большую монету. Он осторожно прикрепил его к черной майке Геры. Майка сразу обвисла – брошь была тяжелой.
– Что это? – спросила Гера.
– Памятный знак "Бог денег", – ответил Ваал Петрович. – Теперь вы знаете, почему мы носим имена богов.
Он повернулся ко мне.
– Когда-то я был ювелиром, – пояснил он. – И делаю эти ордена сам, по старой памяти. Все они разные. Тебе я сделал особый знак – с дубовыми крыльями.
– Почему? – спросил я подозрительно.
– Никакого подвоха. Просто так получилось. Стал делать крылья, а они вышли по форме как листья дуба. Но мы ведь, слава богу, не фашисты. Мы вампиры. Это не дубовые листья, а именно дубовые крылья. Посмотри. По-моему, красиво.
Я увидел на его ладони тусклый платиновый диск, из-за которого торчали два золотых крыла, действительно похожих на дубовые листья. На диске мелкими бриллиантами были выложены буквы "R II".
– Нравится? – спросил Ваал Петрович.
Я кивнул – не столько потому, что мне действительно нравилось, сколько из вежливости.
– С другой стороны девиз, – сказал Ваал Петрович. – По традиции, его тоже выбираю я.
Я перевернул значок. На его обратной стороне была булавка и выгравированная по кругу надпись:
«Сосу не я, сосут все остальные. Граф Дракула.»
Как и все изречения графа Дракулы, мысль была не то чтобы первой свежести, но возразить на нее по существу было нечего. Ваал Петрович взял у меня свое изделие и прицепил его мне на грудь, царапнув меня булавкой.
– Теперь вы настоящие вампиры, – сказал он.
– Куда ее надо носить? – спросил я.
– Повесь в хамлете, – сказал Ваал Петрович. – Обычно так делают.
– А когда следующая церемония? – спросила Гера.
Ваал Петрович развел руками.
– Решаю не я. График составляет Энлиль, а утверждает Примадонна.
Я понял, что он имеет в виду Иштар Борисовну.
– А какая в среднем частота? – спросил я.
– Частота? – переспросил Ваал Петрович. – Хм… Интересно, даже не думал никогда. Сейчас.
Он вынул из кармана своей хламиды мобильный телефон и принялся тыкать в кнопки.
– Частота, – сказал он после долгой паузы, – такая: три целых восемьдесят шесть сотых помножить на десять в минус седьмой степени герц.
– То есть?
– Частота – это ведь сколько раз в секунду, да? Вот столько. Следующий раз где-то через месяц.
– Раз в месяц очень редко, – сказала Гера. – Слишком редко. Так нельзя.
– Говорите с начальством, – ответил Ваал Петрович. – У нас ведь тоже своя иерархия. Кто ниже, тот и в дамках. У Энлиля вон своя домашняя станция.
Они с Примадонной хоть каждый день могут баблос сосать. А в самом начале творческого пути, ребята, чаще раза в месяц вам никак не светит…
Он поглядел на часы.
– Ну что, еще вопросы? А то мне пора.
Вопросов больше не было.
Попрощавшись с Ваалом Петровичем, мы с Герой вышли в коридор. Я взял ее за руку. Так мы дошли до выхода, но перед самой дверью она отняла ладонь.
– Давай увидимся? – сказал я.
– Не сейчас, – ответила она. – И не звони пока. Я сама.
Увидев нас, Митра пошел навстречу.
– Гера, – начал он, щурясь от солнца, – сегодня у тебя праздник. И я хочу сделать тебе маленький подарок…
Он замолчал и посмотрел на меня.
– Чего? – спросил я.
– Рама, – сказал он, – я хорошо к тебе отношусь. Но здесь ты немного лишний.
– У меня ведь тоже праздник, – сказал я. – Не забывай.
– Это верно, – согласился Митра. – Ума не приложу, что делать… Вот тебе еще два предложения по борьбе с одиночеством. Во-первых, у тебя есть Иван. Я его укусил, пока ждал Геру – ты ему в целом нравишься, не сомневайся. Другой вариант – позвонить Локи. Сам он, конечно, староват, но если ты захочешь заклеить его подругу, он не будет возражать. В отличие от меня…
Гера усмехнулась. Я опять не нашелся, что сказать – наверно, у меня все еще кружилась голова после церемонии. Митра подхватил Геру под руку и повел ее прочь. Она даже не оглянулась. С Герой происходило что-то странное. Она вела себя не так, как должна была. Совсем не так. И я не понимал, в чем дело.
Они сели в машину.
Позвонить Локи, подумал я, а почему бы и нет. Может быть, это выход.
Конечно, выход. Другого все равно нет.
Дойдя до машины, я сел на заднее сиденье и захлопнул дверь.
– Куда едем, шеф? – спросил Иван.
– Домой, – сказал я.
Иван тронулся с места, но ему пришлось притормозить, чтобы пропустить выехавшую из-за кустов машину Геры. За ее тонированным стеклом ничего не было видно – и эта непрозрачность подействовала на мое воображение самым распаляющим образом. Настолько распаляющим, что последние сомнения, которые у меня оставались, отпали.
Я набрал номер Локи. Он взял трубку сразу.
– Рама? Привет. Чем могу?
– Помните, вы рассказывали о дуэли между вампирами?
– Конечно помню, – ответил Локи. – А почему ты спрашиваешь? Хочешь кого-нибудь вызвать?
По его веселому тону было понятно, что он не рассматривает такой вариант всерьез.
– Да, – сказал я. – Хочу.
– Ты шутишь? – спросил Локи.
– Нет. Как это сделать?
– Достаточно сказать мне, – ответил Локи. – Я все организую, это входит в круг моих обязанностей. Но я должен быть уверен, что ты говоришь совершенно серьезно.
– Я говорю совершенно серьезно, – ответил я.
– Кого же ты хочешь вызвать?
– Митру.
Локи некоторое время молчал.
– Могу я спросить, – сказал он наконец, – в чем причина?
– Личная, – ответил я.
– Это никак не связано с его ролью в твоей судьбе? Я имею в виду гибель Брамы?
– Нет.
– Ты хорошо все обдумал?
– Да, – ответил я.
– Рама, – сказал Локи, – хочу тебя предупредить, что это не шутки. Если ты действительно хочешь вызвать Митру, я дам делу ход. Но если ты передумаешь, сложится неловкая ситуация.
– Я. Действительно. Хочу. Вызвать. Митру, – повторил я. – И я не передумаю.
– Ну что ж, – ответил Локи. – Какое оружие ты предпочитаешь?
– Полностью на ваше усмотрение.
– Хорошо, – сказал Локи. – Тогда, пожалуйста, сбрось мне на почту дуэльный ордер. Но не сейчас. Напишешь завтра утром, на свежую голову. Когда еще раз все обдумаешь. Тогда я начну действовать.
– Хорошо. А в какой форме писать?
– Я пришлю образец. Форма в целом произвольная, но последняя строчка должна быть такая – "готов за это к встрече с Богом".
– Вы шутите?
– Ничуть. Какие шутки? Дуэль – серьезное дело. Ты должен ясно понимать, каким немыслимым ужасом все может завершиться…
ВИЛЛА МИСТЕРИЙ
«Локи Четвертому от Рамы Второго. Служебное. Дуэльный Ордер. Митра Шестой злоупотребляет обязанностями куратора молодых вампиров. Вместо того, чтобы помочь им найти свое место в строю, он пользуется их неопытностью для того, чтобы войти к ним в доверие. Затем он использует это доверие самым циничным способом. Скромность не позволяет мне углубиться в детали. Но честь требует, чтобы я наказал мерзавца. Ему должно быть полностью и категорически запрещено общение с молодыми вампирами последнего набора. Готов за это к встрече с Богом. Рама Второй.»
Я перечитал письмо. Слова «честь требует, чтобы я наказал мерзавца» показались мне слишком напыщенными. Я заменил их на «сидеть сложа руки я не могу». Еще раз перечитав письмо, я понял, что из него может показаться, будто жертвой Митры стал я сам. Я заменил «скромность не позволяет» на «скромность и сострадание не позволяют».
Теперь все было в порядке. Я отправил письмо по электронной почте (у Локи был очень подходящий логин – "sadodesperado"), и стал ждать ответа.
Через полчаса мой телефон зазвонил.
– Я надеюсь, ты действительно хорошо все обдумал, – сказал Локи, – потому что дело принято к производству.
– Да, обдумал, – ответил я. – Спасибо.
– Пожалуйста. Теперь свой ордер пишет Митра – кстати, сказать, он совсем не удивился. Что там у вас произошло, а?
Я промолчал. Подышав немного в трубку и поняв, что ответа не будет, Локи продолжил:
– Несколько дней уйдет на подготовку – решим, где и как. Потом я с тобой свяжусь… Настраивайся, парень, на серьезный лад. Думай о вечном.
Он положил трубку.
Локи, конечно, шутил насчет вечного. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Я поднял глаза на экран компьютера, где все еще висел мой дуэльный ордер. В нем все было четко и ясно. Кроме строки про встречу с Богом, на которой настоял Локи. Подписавшись под ней, я слукавил.
Я совершенно не понимал смысла этой фразы. Богом был я сам – это ясно доказывал мой вчерашний опыт. Проблема, однако, заключалась в том, что я не мог пережить его еще раз. Чтобы снова стать богом, нужен был баблос.
И здесь возникал закономерный вопрос – был ли я богом на самом деле, если мои ощущения и переживания зависели от причины, находящейся вне меня?
Любой теолог сказал бы, что нет. А если богом был не я, а кто-то другой, с кем тогда я встречусь в случае форс-мажора?
Меня охватило неприятное волнение. Я начал бродить по квартире, внимательно вглядываясь в знакомые предметы в надежде, что какой-нибудь из них пошлет мне тайный знак или даст моим мыслям новое направление.
Черно-белая летучая мышь, Наполеон на лошади, две брезгливых нимфетки…
Если кто-то из моих пенатов и знал ответ, они хранили его в тайне.
Мои хаотические перемещения привели меня к картотеке. Сев на диван, я принялся листать каталог. Ничего интересного не попадалось на глаза. Я вспомнил, что в ящике секретера были неучтенные пробирки из литературного цикла, открыл его и стал перебирать их в надежде встретить что-нибудь теологическое. Но и там не нашлось ничего, соответствующего высоте момента: препараты вроде "Тютчев + албанск. source code" и "Бабель + 2% маркиз де Сад" не пробудили во мне интереса.
Вдруг я понял, с кем можно обсудить этот вопрос.
Подойдя к окну, я выглянул наружу. Моя машина стояла на противоположной стороне улицы. За открытым окном было видно сосредоточенно-обиженное лицо Ивана – он читал очередной иронический детектив (пару дней назад я спросил его, в чем там ирония, и он обиделся еще сильнее). Я вынул из кармана телефон. Прошло несколько секунд, и сигнал добрался до жертвы – Иван повел головой, и я услышал его голос:
– Добрый день, шеф.
– Мне нужно ехать к Озирису, – сказал я. – Минут через десять. Только переоденусь и выпью кофе.
У Озириса все было по-прежнему. Дверь открыл усатый молдаванин, который за прошедшее время успел сильно осунуться и даже как-то завосковеть.
Картежники в большой комнате не обратили на меня никакого внимания.
Озирис выслушал мой рассказ о красной церемонии со снисходительной усмешкой пожилого психонавта, которому соседский сынишка рассказывает о первом опыте с украденным из пепельницы окурком.
– Это был Бог? – спросил я. – То, что я ощутил?
– Так принято считать, – ответил Озирис. – Но в действительности никто не знает. В древние времена это называли "содрогание мантии". Вампиры не знали, как интерпретировать происходящее, пока люди не придумали Бога.
– Так люди придумали Бога, или открыли, что он есть?
– Это одно и то же.
– Как так?
Озирис вздохнул.
– Смотри, – сказал он, – объясняю еще раз. Обезьяне поставили в башку перегонный куб. Перегонный куб начал вырабатывать баблос. Но кроме главного продукта стал выдавать и другие фракции. Отходы производства. Одна из фракций называется "Вселенная". Другая называется "Истина". А третья называется "Бог". Сейчас ты спрашиваешь – придумали обезьяны эту третью фракцию или открыли ее? Я даже не знаю, что тут ответить.
– Вы говорили, что вампир приближается к Богу, когда принимает баблос, – напомнил я.
– Естественно. К основному продукту примешивается побочная фракция, и вампир ее чувствует. Бог и баблос – это как бензин и мазут, которые получают во время переработки нефти. Вампиры потребляют баблос, а Бог для нас – отход производства. Зато это ценная фракция для человечества. Мы не возражаем.
Пока, разумеется, человечество не начинает впаривать нам эту фракцию в качестве универсальной истины.
– Что, и такое бывает? – спросил я.
Озирис махнул рукой.
– Сплошь и рядом. Поэтому всегда надо носить с собой конфету смерти. А лучше всего две или три.
Я немного подумал и сказал:
– Но тогда возникает логическое противоречие. Если Бог – это отход производства, как он мог сослать сюда Великую Мышь?
– Так в этом все и дело. Если бы Бог был чем-то другим, Великая Мышь могла бы восстать, бороться всю вечность и когда-нибудь одержать победу. Но как можно победить сославший тебя отход производства? Такое не под силу даже Иштар. Именно в этом весь ужас ситуации.
Я начинал понимать изуверскую логику собеседника. Надо было поставить вопрос по-другому.
– Хорошо, – сказал я. – Тогда скажите – является ли Бог просто побочной фракцией производства баблоса? Или эта побочная фракция свидетельствует о существовании Бога на самом деле? Это ведь не одно и то же.
– Не совсем, – согласился Озирис. – Когда-то давным-давно вампиры действительно об этом спорили.
– И к какому выводу они пришли?
– А ни к какому. Просто перестали спорить и стали думать о другом.
– Но почему?
– Да потому, – сказал Озирис, выдвигаясь из своей ниши, – что если Бог и есть, он хочет, чтобы для нас его не было. А раз Бог хочет, чтобы его не было, это и значит, что его нет.
– Но если Бога нет, почему тогда есть слово "Бог"?
– Потому что это слово, вместе со всеми другими словами и понятиями, необходимо для производства баблоса.
– Я понимаю, – сказал я. – Но почему оно значит именно то, что оно значит?
– Бог – это создатель. Слова тоже создают.
– Вы же говорили, что они отражают, – сказал я.
– Создавать и отражать – это одно и то же. Нам кажется, что слова отражают мир, в котором мы живем, но в действительности они его создают.
Точно так же слова создают Бога. Именно поэтому Бог так сильно меняется вместе с диалектами языка.
– Все дело в словах?
– Именно. Даже в человеческих священных книгах сказано, что в начале было слово. И слово было Бог. Неужели непонятно? "Бог" – это слово, которое создает Бога. То, что люди называют Богом, появляется в уме "Б" точно так же, как образ кирпича появляется, когда раздается слово "кирпич".
– Мне кажется, – сказал я, – что теологи понимают фразу "и слово было Бог" несколько глубже.
– Никакой глубины там нет. Есть только слово "глубина" и то, что ты проделываешь над собой, когда его слышишь. Зря проделываешь, между прочим.
Вампир должен быть начальником дискурса, а не его жертвой.
– А можно я задам глупый вопрос? – спросил я.
– Будем считать, что все остальные твои вопросы были умными. Валяй.
– Бог существует на самом деле?
– Почему же нет. Я еще раз повторяю, он существует в уме "Б" каждого из участников мероприятия. Если бы Бога не существовало, как мы могли бы о нем говорить? Но вот в каком качестве он существует – это уже совсем другая тема.
– Понятно, – сказал я. – Вы опять хотите сказать, что он существует в качестве слова. Но я не об этом.
– А о чем?
– Вы говорили, что ум "А" – это зеркало. А потом сказали, что отражать и создавать – это одно и то же. Можно ли сказать, что Бог присутствует в каждом живом существе в качестве ума "А"?
Озирис засмеялся.
– Сказать-то можно, – ответил он, – но все, что мы скажем, будет сделано из слов, а любое слово, поставленное перед умом "А", мгновенно превращает его в ум "Б". Все слова по определению находятся внутри денежной сиськи. Ум "А", о котором ты говоришь, это не ум "А", а просто отражение слов "ум "А". Все, о чем мы можем говорить – это полуфабрикаты для изготовления баблоса. Они же отходы его производства, потому что это замкнутый цикл.
Мне стало грустно.
– А если без философии? – спросил я. – Если по-честному? Бог в нас присутствует?
Озирис усмехнулся.
– Бог в нас присутствует, – сказал он. – Но мы в нем нет.
– Это как?
– Знаешь стекла, сквозь которые видно только в одну сторону? Вот так же.
– Почему все так жутко устроено? – спросил я.
– Не забывай, что мы дети сосланной мыши, страдающей потерей памяти. И живем в измерении, где Бог появляется исключительно как отход производства баблоса. Чего ты вообще хочешь?
– Уже почти ничего, – сказал я. – А у вампиров есть формальная религия?
– Еще этого не хватало.
– А как вампиры называют Бога?
– Бог, – сказал Озирис. – С большой буквы. Потому что боги с маленькой – это мы сами. Но Бог – это не имя, это просто название. Вампиры понимают, что Бог всегда остается вне имен.
– Вампиры совершают какие-нибудь религиозные ритуалы?
Вместо ответа Озирис криво улыбнулся. Мой следующий вопрос мог показаться невежливым. Но я решился.
– А это учение, которое вы мне сейчас объясняете… Оно истинно?
Озирис хмыкнул.
– Ты спросил меня о предании вампиров. Я тебе рассказал, в чем оно. А истинность предания – уже совсем другой вопрос.
– А можно я его задам? Предание истинно?
Озирис поглядел на меня долгим взглядом.
– Видишь ли, Рама, – сказал он, – пока ты молод, твой организм вырабатывает все нужные гормоны, и мозговые рецепторы в норме. В это время любое "дважды два четыре" будет сиять несомненным светом истины. Но это просто отраженный свет твоей жизненности. Точно так же ее отражает, например, музыка. В юности всегда много хорошей музыки, а потом ее почему-то перестают писать. Так думает каждый человек, когда вырастает. Или женщины. В молодости они кажутся такими привлекательными. А когда тебе за шестьдесят и начинаются проблемы со здоровьем, все это становится куда менее важным, чем пищеварение или суставы…
– Вы хотите сказать, что истина в нас самих? – спросил я.
– Да. Но люди часто вкладывают в эти слова какой-то высокий смысл.
Напрасно. Истина имеет не метафизическую, а химическую природу. До тех пор, пока в тебе достаточно жизненной силы, для нее всегда найдется словесное выражение. Всегда можно будет придумать заклинание, вызывающее в нейронных цепях твоего мозга возбуждение, которое будет переживаться как священное дыхание истины. А какими будут слова, не играет большой роли, потому что все слова равны друг другу – это просто зеркала, в которых отражается ум.
Я почувствовал раздражение.
– Но тогда, – сказал я, – вы противоречите сами себе.
– Почему это?
– Ведь вы не простой вампир, вы толстовец. Если истина – это просто химическая реакция, почему вы встали на духовный путь? Почему пришли к опрощению?
– Да потому и пришел, – ответил Озирис и посмотрел на часы. – Вот ты уйдешь, а я позову гастарбайтера, опрощусь грамм на двести, и все снова станет истиной. И трещины на стенах, и пыль на полу, и даже урчание в животе. А в настоящий момент все ложь…
– Но если все сводится просто к химии и баблосу, зачем тогда вообще существуют эти понятия – Бог, истина, вселенная? Откуда это берется?
– Ум "Б" имеет две фазы работы. Полезную и холостую. Во время полезной фазы человек вырабатывает агрегат "М-5". Холостой ход – это фаза, когда баблос не вырабатывается. Обратный ход поршня. Но ум "Б" на это время не выключается, просто его объектом может стать любая бессмысленная абстракция.
"Что есть истина? – Есть ли Бог? – Откуда взялся мир?" Вся та белиберда, с которой ты ко мне пришел. Размножаясь в параллельных зеркалах, эти вопросы неузнаваемо искажаются, сдвигаются по фазе и в определенный момент осознаются в качестве ответа сами на себя. Тогда по нейронным цепям мозга проходит волна возбуждения, и человек решает, что нашел истину. Поэтому все человеческие истины имеют формат уравнения, где одно понятие замыкается на другое. "Бог есть дух. Смерть неизбежна. Дважды два четыре. Йе равно эм цэ квадрат". Особого вреда в этом нет, но если таких уравнений становится слишком много, падает выработка баблоса. Поэтому мы не можем пускать человеческую культуру на самотек. Если надо, мы железной рукой направляем ее в нужное русло.
– Каким образом?
– Ты же проходил гламур и дискурс, – сказал Озирис. – Вот таким образом и направляем. Если тебя интересуют конкретные методы, это к халдеям. Но общий смысл в том, чтобы холостая фаза работы ума "Б" была как можно короче.
При правильной постановке дела человек не ищет Бога. Бог уже ждет его в церкви возле ящика для монет. Точно так же человек не ищет смысла в искусстве. Он знает, что единственный смысл, который там есть – это сборы. И так далее. Как говорят в школе, борьба за повышение косинуса "фи" – всенародная задача.
– В чем тогда смысл бытия? – спросил я. – Или жизнь вообще пустая бессмыслица?
– Почему. В ней можно найти много разного смысла. На любой вкус. Можно прожить ее так, что она будет цельной, одухотворенной и полной значения. Но после того, как перевернется ее последняя страница, весь этот смысл унесет ветром, как сухую солому.
– Но зачем тогда все это?
Озирис наклонился вперед, взял со стола какой-то предмет и поднес его к моему лицу.
– Что это такое? – спросил он.
Я поглядел на его пальцы. В них был гвоздь. Старый, немного ржавый у шляпки, и, похоже, куда-то уже забитый и вынутый.
– Это? Это гвоздь.
– Правильно, – сказал Озирис. – Гвоздь. Старый гвоздь. Вот мы берем простейшую вещь – старый ржавый гвоздь. Глядим на него. И думаем – что это?
– Гвоздь, – пожал я плечами. – Что тут думать?
– А о чем идет речь? Об этом кусочке металла? Или о восприятии, которое ты испытываешь? Или о том, что гвоздь и есть это восприятие? Или о том, что это восприятие и есть гвоздь? Другими словами, идет ли речь о том, что гвоздь отражается в нашем сознании, или о том, что мы проецируем слово "гвоздь" на окружающий мир, чтобы выделить ту совокупность его элементов, которую договорились обозначать этим звуком? Или, может быть, ты говоришь о темной и страшной вере некоторых людей в то, что некий гвоздь существует сам по себе вне границ чьего-либо сознания?
– Я уже запутался, – сказал я.
– Правильно. Запутался, и никогда не выпутаешься.
– А причем тут мой вопрос?
– При том. Ты спрашиваешь – в чем смысл бытия? А вот тут, – Озирис потряс гвоздем в воздухе, – просто железка с помойки. И холостого хода твоей денежной сиськи не хватает даже на то, чтобы понять, что это такое. Хотя ты можешь потрогать эту вещь, согнуть или вогнать кому-нибудь в ладонь. А ты говоришь о том, чего не существует нигде, кроме воображения. Причем даже там его нет постоянно – сделанное из слов зыбкое облако возникает на секунду, завораживает иллюзией смысла и исчезает без следа, как только ум "Б" начинает думать, где деньги. Понимаешь?
– Нет.
– И правильно. Смирись, Рама.
Я кивнул.
– Когда человек – а вампир, говоря между нами, это просто улучшенный человек – начинает размышлять о Боге, источнике мира и его смысле, он становится похож на обезьяну в маршальском кителе, которая скачет по цирковой арене, сверкая голым задом. У обезьяны есть извинение, что ее так нарядили люди. У тебя, Рама, такого извинения нет.
Бросив гвоздь на стол, Озирис нажал кнопку рядом с телефоном. В коридоре продребезжал звонок.
– Мне пора обедать. Григорий тебя проводит.
– Спасибо за разъяснения, – сказал я, вставая. – Я, правда, мало что понял.
– А к этому и не надо стремиться, – улыбнулся Озирис. – Вот главное, что следует понять. Зачем тебе что-то понимать, когда ты все уже знаешь?
Одна капля баблоса объясняет больше, чем десять лет философских разговоров.
– Почему же тогда вы перешли с баблоса на красную жидкость? – спросил я.
Озирис пожал плечами.
– Some dance to remember, – сказал он, – some dance to forget. /один танцует, чтобы вспомнить, другой танцует, чтобы забыть. – англ./ В комнату вошел усатый молдаванин, и я понял, что аудиенция окончена.
Молдаванин довел меня до выходной двери, как и в прошлый раз. Но сейчас он почему-то оглянулся, вышел вместе со мной на лестничную клетку и прикрыл квартирную дверь.
– Лифт не работает, – сообщил он тихо. – Я провожу вас вниз.
Я не стал возражать, но на всякий случай пошел вдоль стены, подальше от перил, за которыми был лестничный пролет.
– Извините за навязчивость, – сказал молдаванин. – Я вообще-то профессор теологии из Кишинева. Здесь просто подрабатываю. У нас в Кишиневе временно не нужны профессора теологии.
– Могу представить, – сказал я сочувственно.
