Текст книги "Empire V"
Автор книги: Виктор Пелевин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Я попытался сделать шаг, но не смог. И понял, что ходить надо особым образом. Чтобы перемещаться, следовало упереться кулаками в пол и перенести легкие задние лапы к новой точке опоры. Кажется, примерно так передвигались гориллы.
Я заметил, что перестал думать. Мой ум больше не генерировал бессвязных мыслей – внутреннее пространство, где они раньше клубились, теперь словно пропылесосили – в нем осталось только острое и точное осознание того, что происходит вокруг. Но кроме этого обостренного присутствия появилось нечто, совершенно мне прежде не знакомое.
Я находился не только в настоящем. На реальность как бы накладывалось множество мерцающих образов будущего, которые обновлялись с каждым моим вдохом и выдохом. Я мог выбирать между разными вариантами того, что случится. Не знаю, с чем это сравнить – разве с жидкокристаллическим прицелом, сквозь который летчик-истребитель видит мир, одновременно считывая необходимую информацию. Этим прицелом было само мое сознание.
Я ощущал присутствие людей. В квартире наверху их было двое. Три человека было на моем этаже, и еще двое внизу. Я мог добраться до любого из них в несколько прыжков и взмахов, но это было ни к чему. Мне хотелось на свежий воздух. Я мог покинуть квартиру через окно, дверь, и…
Я не мог поверить, что такая возможность реальна. Но инстинкт уверял меня в этом.
Мой ум нарисовал что-то вроде зеленого пунктира, ныряющего в камин и уходящего вверх и в будущее – и я позволил себе совпасть с этим пунктиром.
Перед моим лицом мелькнула каминная решетка, потом кирпичи, потом сажа и какая-то стальная скоба, а затем я увидел жестяные полосы крыши и вечернее небо.
Конечно, понял я, это просто сон – с такой легкостью можно двигаться только во сне. Я знал, что надо лететь на запад, где меня должны встречать.
Перемещаться оказалось просто – достаточно было облокотиться на воздух и наметить направление.
Я чувствовал насекомых и птиц, висящих в пространстве. Они появлялись после свистящего выдоха, который естественно вырывался из моих легких при каждом взмахе крыльев. Каждый такой выдох освежал мою картину мира – словно автомобильный дворник проходил по мутному от дождя ветровому стеклу. Я видел внизу дома, машины, людей. Но меня, я был уверен, не замечает никто. Я уже не боялся, что умер – теперь этот страх казался мне смешным. С другой стороны, наяву было бы невозможно покинуть дом по трубе дымохода.
Следовательно, я спал.
Но в мире было по крайней мере еще одно существо, которому снилось то же самое. Я понял это по далекому крику, который был в точности похож на мой – он сразу сделал мир отчетливее и ярче, словно его осветили вторым солнцем. Ко мне приближался кто-то, похожий на меня. Я полетел ему навстречу, и вскоре мы оказались рядом.
Больше всего летящий вампир напоминал заросшую черным мехом свинью с перепончатыми крыльями. Они не росли из спины, как рисуют в церквях у чертей и ангелов, а были натянуты между передними и задними лапами. Возле тела их покрывала короткая черная шерсть. Передние лапы были длинными, и их огромные пальцы, растопыренные в безмерно наглый веер, были соединены черными кожистыми перепонками, образующими большую часть крыла.
"С прибытием," сказало существо.
"Добрый вечер," ответил я.
"Узнаешь? – спросило существо. – Я Митра." Мы могли говорить – но не голосом, а иначе. Это не было телепатией, потому что я не имел понятия, о чем думает Митра. Мы обменивались фразами, состоявшими из слов, но не издавали никаких звуков. Скорее это было похоже на титры, возникавшие прямо в уме.
"Как долетел?" спросил Митра, косясь из шерстистой глазницы похожим на маслину глазом.
"Нормально. Нас не видят из окон?"
"Нет."
"Почему?"
"Осторожно!" Митра завернул вправо, чтобы облететь угол газпромовского карандаша. Я еле успел повторить его маневр. Убедившись, что препятствий впереди нет, я повторил вопрос:
"Почему нас не видят?" "Спроси у Энлиля, – ответил Митра. – Он объяснит." Я понял, куда мы летим.
Уже темнело. Город быстро уходил назад – внизу поплыли черные пятна леса, затем мы снизились, и вокруг стал сгущаться туман. Вскоре я совершенно перестал видеть что-нибудь вокруг. Даже Митра, летевший в нескольких метрах впереди, стал невидим. Но я не испытывал никаких трудностей с ориентацией.
Мы миновали дорогу, по которой шли машины. Затем долгое время под нами были только деревья – в основном сосны. Потом начались заборы и постройки самого разного вида. Впрочем, если быть точным, я не мог сказать, какого они вида, потому что воспринимал их не зрением, а как бы наощупь – только ощупывал криком. Такие же крики издавал летящий рядом со мной Митра, и это придавало моему восприятию стереоскопическую надежность. Я чувствовал каждую черепицу на крыше, каждый лист на дереве, каждый камешек на земле. Но я не знал, какого все это цвета и как видится глазу, отчего мир казался мне каким-то серым компьютерным макетом, трехмерной симуляцией самого себя.
"Где мы?" – спросил я Митру.
"Рядом с Рублевкой," ответил он.
"Понятно, – сказал я, – где же еще… А почему вокруг этот туман? Я никогда такого не видел." Митра не ответил. И вдруг я второй раз за день испытал приступ острого ужаса.
Я ощутил дыру в земле. Она была впереди по курсу.
Если бы я смотрел на мир обычными человеческими глазами, я, скорей всего, ничего не заметил бы: вокруг дыры росли деревья, она была со всех сторон окружена забором, а сверху затянута маскировочной сеткой с густо налепленными пластмассовыми листочками (я чувствовал, что это поддельные листья, поскольку все они были одинаковой формы и размера). Даже если бы я разглядел скат земли под сеткой, я принял бы его за овраг. И уж точно я не нашел бы в этом ничего странного – мало ли в ближнем подмосковье оврагов, затянутых маскировочной сеткой.
Но я видел дыру не глазами, а своим локатором. И она казалась мне прорехой в мироздании, потому что мой крик улетал в нее и не возвращался.
Кажется, внизу пропасть расширялась, хотя наверняка я сказать не мог – это было слишком глубоко. Так глубоко, что мне делалось нехорошо. Или, может быть, дело было не в глубине, а в чем-то другом… Словом, мне ужасно не хотелось приближаться к этому месту, но Митра летел именно туда.
Полностью скрытая сеткой, дыра напоминала по форме приплюснутое человеческое сердце – как его рисуют в комиксах. Или, понял я обреченно, пальмовый веер над моей детской кроватью… Дыра была со всех сторон окружена высоким глухим забором, который я заметил еще издали. Но теперь мне стало ясно, что это ограды разных участков, прилегавших друг к другу. Заборы были разной высоты, из разного материла – но смыкались друг с другом так, что ограждение выходило сплошным, без малейшего просвета. Подойти к дыре по поверхности земли было нельзя.
"Внимание, – скомандовал Митра, – делай как я!" Выгнув крылья, он спустился к краю сетки, затормозил почти до полной остановки, изящно перегруппировался в воздухе и нырнул под ее край. Я последовал за ним – и, пролетев впритирку к заросшему травой обрыву, ухнул в пропасть.
Там было прохладно. На скалистых стенах кое-где росли трава и кусты.
Пахло можжевеловым дымом – или чем-то похожим. Я чувствовал множество отверстий и расщелин в камне, но не видел их. Виден был только одинокий огонек на стене обрыва.
"Видишь лампу? – спросил Митра. – Тебе туда." "А я доберусь один?" "Тут трудно заблудиться. И потом, ты теперь не один…" Я хотел спросить, что он имеет в виду, но он уже летел вверх. Тут я заметил, что в шахте появился еще один вампир. Он разминулся с Митрой у края пропасти и теперь снижался.
Я сообразил, что мне надо быстрее садиться, потому что лететь в узком пространстве вдвоем будет неудобно. Это было неудобно и одному. Я двигался как пловец в бассейне – долетев до одного края, переворачивался и летел к другому, постепенно снижаясь.
Вскоре я спустился к источнику света. Он был скрыт полукруглой аркой.
Перед ней была небольшая площадка над пропастью, на которую падал желтый электрический луч. Здесь, похоже, мне и следовало приземлиться.
Я несколько раз пронесся от одного края расщелины до другого, прикидывая, как это сделать. Крылья второго вампира шелестели всего в нескольких метрах надо мной, и я стал всерьез опасаться, что мы столкнемся.
Надо было спешить, и я решил довериться инстинкту.
Оказавшись точно над площадкой, я затормозил до полной остановки в воздухе, сжал крылья в кулаки и упал на их роговые костяшки. Движение вышло очень ловким, но слегка патетическим – я оказался в какой-то молитвенной позе, словно преклонил колени перед алтарем. Почти сразу же второй вампир с шорохом приземлился рядом. Я повернул голову, но увидел только его черный силуэт.
Вокруг было темно, тихо и сыро. Впереди была арка, вырубленная в камне.
За ней, в коротком каменном углублении, горела слабая электрическая лампа в плафоне желтого стекла в виде надрезанного крестом апельсина: она не столько рассеивала тьму, сколько подчеркивала ее. Под лампой была дверь. Она сливалась по цвету со скалой, и я заметил ее только тогда, когда она стала медленно поворачиваться внутрь.
Она открылась, но в черном прямоугольнике проема никто не появился.
Несколько секунд я колебался, не зная, что делать – то ли ждать приглашения, то ли войти внутрь. Потом я вспомнил про приветствие, которое мне надо было произнести. Похоже, было самое время это сделать. Повторив его про себя, чтобы не ошибиться, я громко сказал:
– Рама Второй в Хартланд прибыл!
Я понял, что произнес эту фразу своим нормальным человеческим голосом.
Я посмотрел на свои руки – и увидел обычные человеческие кулаки, упертые в камень пола. Мой шикарный пиджак был разорван на рукаве и испачкан сажей на локтях. Кроме того, на моей левой кисти была свежая царапина. Я поднялся на ноги.
– Гера Восьмая в Хартланд прибыла!
Я повернул голову. Рядом со мной стояла та самая девочка с фотографии.
Она была выше, чем я думал, худая, в темных штанах и такой же майке. На голове у нее была уже знакомая мне взрывообразная копна волос.
– Ну что, – сказал из темноты голос Энлиля Маратовича, – добро пожаловать в мой скромный хамлет, ребята. Раз уж прибыли.
И в комнате впереди зажегся свет.
УМ "Б"
В хамлете Энлиля Маратовича не было никакой мебели, если не считать лестницы-стремянки. Обстановка была аскетичной: подушки скучного серого цвета на полу; выдержанная в такой же унылой гамме круговая фреска, изображавшая похороны неизвестного рыцаря – его провожало в последний путь множество достойных господ в кружевных воротниках, а сам мертвец был в латах с рассеченной грудной пластиной, над которой парил в воздухе светящийся синий комар размером с хорошую ворону.
На высоте моих плеч висел широкий медный обруч, прикрепленный к потолку тремя штангами – он занимал почти всю комнату. Почему-то при первом взгляде на металлическое кольцо делалось ясно, что это очень древняя вещь.
Энлиль Маратович висел головой вниз, зацепившись за обруч ногами и скрестив руки на груди. На нем был тренировочный костюм из толстого черного трикотажа: отвисший капюшон его куртки казался стоячим воротом нелепой фантастической формы – словно его пытались одеть под вампира на "Мосфильме".
– Вы прямо как мобильный вампир, – сказала Гера.
– Что? – удивленно переспросил Энлиль Маратович.
– По телевизору когда-то такая реклама была. Про вампиров, которые говорят по своим мобильным ночью, чтобы сэкономить на дневных тарифах. А днем спят вниз головой, как летучие мыши.
Энлиль Маратович хмыкнул.
– Насколько я знаю, – сказал он, – вампиры не экономят на тарифах.
Вампиры экономят на рекламе.
– Позвольте не поверить, Энлиль Маратович, – сказала Гера. – Мне кажется… То есть не кажется, а я совершенно уверена, что в мире уже много лет идет пиар-кампания по реабилитации вампиров. Взять хотя бы этих мобильных вампиров. Дураку ведь понятно, что это реклама вампиров, а не реклама тарифов… А про Голливуд я вообще не говорю.
Я сразу же понял, что она права. Мне пришло в голову огромное количество примеров, которые подтверждали ее слова. По какой-то странной причине люди были склонны идеализировать вампиров. Нас изображали тонкими стилистами, мрачными романтиками, задумчивыми мечтателями – всегда с большой дозой симпатии. Вампиров играли привлекательные актеры; в клипах их с удовольствием изображали поп-звезды. На Западе и на Востоке селебритиз не видели в роли вампира ничего зазорного. Это действительно было странно – растлители малолетних и осквернители могил стояли куда ближе к среднему человеку, чем мы, но никакой симпатии человеческое искусство к ним не проявляло. А на вампиров изливался просто фонтан сочувственного понимания и любви… Только сейчас я понял, в чем дело. Удивительно было, как я не догадался сам.
– Так и есть, – сказал Энлиль Маратович. – Все вампиры мира регулярно скидываются на очередной фильм о вампирах, чтобы никто из людей не задумался, кто и как сосет их красную жидкость на самом деле. Но это, конечно, не будет продолжаться вечно. Настанет день, когда симфония человека и вампира перестанет быть тайной. И к этому дню надо заранее готовить общественное мнение.
Я решил, что пришло время задать мучивший меня вопрос.
– Скажите, Энлиль Маратович, а наш полет… это и было великое грехопадение?
– Нет.
Такого я не ожидал. Энлиль Маратович улыбнулся.
– Великое грехопадение – это узнать то, что я вам сегодня расскажу.
Желательно, чтобы ваши головы хорошо работали, поэтому устраивайтесь…
И он указал на обруч.
Медное кольцо было обтянуто мягкой прокладкой из прозрачного пластика, совсем как турник в спортзале. Подождав, пока Гера освободит стремянку (я хотел ей помочь, но она справилась очень ловко), я залез вверх и повис на кольце вниз головой. Кровь прилила к голове, но я нашел это приятным и умиротворяющим.
Гера висела прямо напротив меня, закрыв глаза. На нее падала полоса желтого света от лампы. Ее футболка сбилась вниз, и был виден ее пупок.
– Нравится? – спросил Энлиль Маратович.
Он обращался ко мне. Я быстро отвел глаза.
– Вы о чем?
– Висеть так нравится?
– Да, – сказал я, – даже не ожидал. Это потому, что кр… красная жидкость приливает к языку?
– Именно. Когда вампиру надо быстро восстановить силы и сосредоточиться, это лучший метод.
Он был прав – с каждой секундой я чувствовал себя все лучше. Ко мне возвращались потраченные в полете силы. Висеть вниз головой было так же уютно, как сидеть в кресле возле камина.
Несколько минут прошли в тишине.
– Сегодня вы должны узнать тайну, – сказал Энлиль Маратович. – Но у вас, я думаю, накопилось много вопросов. Может быть, мы начнем с них?
– Скажите, чем был наш полет? – спросил я.
– Он был полетом.
– Я имею в виду, все это снилось? Это особый транс? Или все это было по-настоящему? Что увидел бы сторонний наблюдатель?
– Главное условие такого путешествия именно в том, – ответил Энлиль Маратович, – чтобы сторонний наблюдатель его не видел.
– Вот это мне и непонятно, – сказал я. – Мы все время летели мимо домов, а в один я вообще чуть не врезался. Но Митра сказал, что нас никому не видно. Как такое может быть?
– Ты знаешь про технологию "стелс"? Это нечто похожее. Только вампиры поглощают не радиоволны, а направленное на них внимание.
– А мы видны в это время на радаре?
– Кому?
– Вообще.
– Вопрос не имеет смысла. Даже если мы видны на радаре, радар в это время не виден никому.
– Я предлагаю сменить тему, – сказала Гера.
– Принимается, – ответил Энлиль Маратович.
– У меня есть одна догадка, – продолжала Гера. – Мне кажется, я знаю, где жил язык до того, как поселиться в человеке.
– И где же?
– В этой огромной мыши, которой я только что была?
Энлиль Маратович одобрительно крякнул.
– Мы называем ее Великой Мышью, – сказал он. – По-английски "Mighty Bat". Смотри не скажи "Mighty Mouse", когда будешь с общаться с американскими друзьями. Наши иногда так говорят по ошибке, а они обижаются.
Такая культура, ничего не поделаешь.
– Я угадала? – спросила Гера.
– И да и нет.
– Как это – и да и нет?
– Нельзя сказать, что язык жил в Великой Мыши. Он был ею. Очень давно, много десятков миллионов лет назад. Тогда вокруг бродили динозавры, и пищей Великой Мыши была их красная жидкость… Отсюда и выражение "крик Великой Мыши"… Подумай, как это удивительно – кусая человека, ты даешь ему ту же самую команду, которая когда-то лишала воли огромную гору мяса. У меня это просто не укладывается в голове – хочется встать на колени и молиться…
Мне захотелось спросить, кому собирается молиться Энлиль Маратович, но я не решился.
– А этих огромных мышей находят в ископаемых слоях? – спросил я вместо этого. – Сохранились их скелеты?
– Нет.
– Почему?
– Потому, что это были разумные мыши. Они сжигали своих мертвых. Так же, как это сегодня делают люди. Кроме того, их было не так уж много, поскольку они были вершиной пищевой пирамиды.
– А когда они ей стали? – спросил я.
– Вампиры всегда были вершиной пищевой пирамиды. Это была первая разумная цивилизация Земли. Она не создавала материальной культуры – зданий, промышленности. Но это не значит, что она была низкоразвитой, совсем наоборот. С сегодняшней точки зрения ее можно назвать экологической.
– Что случилось с этой цивилизацией?
– Ее уничтожила глобальная катастрофа. Шестьдесят пять миллионов лет назад на Землю упал астероид. Там, где сейчас Мексиканский залив. Над сушей пронеслись огромные волны-цунами, смывшие все живое. Но Великая Мышь сумела пережить их удар, поднявшись в воздух. В Библии осталось эхо этих дней – "земля была пуста и безвидна, и дух божий носился над водою…" – Круто, – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Пыль сделала небо черным. Наступили темнота и холод. За несколько лет вымерли почти все пищевые цепочки. Исчезли динозавры. Великая Мышь, которая питалась их красной жидкостью, тоже оказалась на грани гибели. Но вампирам удалось выделить из себя свою суть – то, что мы называем "язык". Это была как бы переносная флэш-карта с личностью, сердцевина мозга – своего рода червь, на девяносто процентов состоящий из нервных клеток. Это вместилище индивидуальности стало селиться в черепе других существ, лучше приспособленных к новым условиям жизни, и входить с ними в симбиоз.
Подробности, я думаю, не надо объяснять.
– Да уж, – сказал я. – А что это были за существа?
– Долгое время мы жили в крупных хищниках. Например, в саблезубых тиграх и других больших кошках. Наша культура была в то время, я бы сказал, э-э-э… Довольно пугающей. Героически-насильственной, так сказать. Мы были страшными, прекрасными и жестокими. Но быть прекрасным и жестоким нельзя. И примерно полмиллиона лет назад в мире вампиров началась революция духа…
Выражение "революция духа" использовалось в современном дискурсе довольно многообразно и могло значить что угодно. Я выбрал последний запомнившийся мне случай его употребления:
– Это как в Киеве на майдане?
Энлиль Маратович хмыкнул.
– Не совсем. Это было религиозное обращение. Как я уже говорил, вампиры поставили задачу перейти от мясного животноводства к молочному. Они решили создать себе дойное животное. В результате появился человек.
– А как вампиры его создали?
– Правильнее говорить не "создали" а "вывели". Примерно так же, как собака или овца были выведены человеком.
– Искусственный отбор?
– Да. Но сначала была проведена целая последовательность генетических модификаций. Это был не первый подобный эксперимент. Великая Мышь ответственна за появление теплокровных животных, главный смысл существования которых заключался в том, чтобы подогревать красную жидкость до оптимальной температуры. Но человек был качественно другим созданием.
– Из кого выводили человека? – спросила Гера. – Из обезьян?
– Да, – ответил Энлиль Маратович.
– А где? И когда?
– Продолжалось это довольно долго. Самая последняя генетическая модификация была проведена сто восемьдесят тысяч лет назад в Африке. Именно из этой точки происходит современное человечество.
– А по какой методике проводился искусственный отбор? – спросила Гера – Что значит – по какой методике?
– Когда выводят молочных коров, отбирают тех, которые дают много молока, – сказала Гера. – В результате появляется корова, которая дает молока больше всех. А какая задача решалась здесь?
– Вампиры выводили животное с особым типом ума.
– А какие бывают типы ума?
– Это серьезная тема, – сказал Энлиль Маратович. – Не соскучитесь?
Гера поглядела на меня.
– Нет.
– Не соскучимся, – подтвердил я.
– Хорошо, – сказал Энлиль Маратович. – Только начать придется издалека…
Он зевнул и закрыл глаза.
Прошла примерно минута тишины – видимо, Энлиль Маратович решил начать не просто издалека, а из такого далека, чтобы в первое время вообще ничего не было заметно. Я решил, что он уснул, и вопросительно посмотрел на Геру.
Гера пожала плечами. Вдруг Энлиль Маратович открыл глаза и заговорил:
– Есть одна старая идея, которая часто излагается в фантастических и оккультных книгах: людям лишь кажется, что они ходят по поверхности шара и глядят в бесконечное пространство, а в действительности они живут внутри полой сферы, и космос, который они видят – просто оптическая иллюзия.
– Знаю, – сказал я. – Это эзотерическая космогония нацистов – они даже собирались строить ракеты, которые полетят вертикально вверх, пройдут сквозь зону центрального льда и поразят Америку.
Моя эрудиция не произвела на Энлиля Маратовича впечатления.
– На самом деле, – продолжал он, – это чрезвычайно древняя метафора, которая была известна еще в Атлантиде. Она содержит прозрение, которое люди в те времена не могли выразить иначе, чем иносказательно. Прозрение вот в чем: мы живем не среди предметов, а среди ощущений, поставляемых нашими органами чувств. То, что мы принимаем за звезды, заборы и лопухи, есть просто набор нервных стимулов. Мы наглухо заперты в теле, а то, что кажется нам реальностью – просто интерпретация электрических сигналов, приходящих в мозг. Мы получаем фотографии внешнего мира от органов чувств. А сами сидим внутри полого шара, стены которого оклеены этими фотографиями. Этот полый шар и есть наш мир, из которого мы никуда не можем выйти при всем желании.
Все фотографии вместе образуют картину мира, который, как мы верим, находится снаружи. Поняли?
– Да, – сказал я.
– Простейший ум похож на зеркало внутри этого полого шара. Оно отражает мир и принимает решение. Если отражение темное, надо спать. Если светлое, надо искать пищу. Если отражение горячее, надо ползти в сторону до тех пор, пока не станет прохладно, и наоборот. Всеми действиями управляют рефлексы и инстинкты. Назовем этот тип ума "А". Он имеет дело только с отражением мира.
Поняли?
– Конечно, – сказал я.
– А теперь попробуйте представить живое существо, у которого два ума.
Кроме ума "А", у него есть ум "Б", который никак не связан с фотографиями на стенах шара и производит фантазмы из себя самого. В его глубинах возникает такое… полярное сияние из абстрактных понятий. Представили?
– Да.
– Теперь начинается самое важное. Представьте, что ум "Б" является одним из объектов ума "А". И те фантазмы, которые он производит, воспринимаются умом "А" в одном ряду с фотографиями внешнего мира. То, что ум "Б" вырабатывает в своих таинственных глубинах, кажется уму "А" частью отчета о внешнем мире.
– Не понимаю, – сказал я.
– Так только кажется. Вы оба сталкиваетесь с этим много раз в день.
– Можно пример? – спросила Гера.
– Можно, – ответил Энлиль Маратович. – Представь себе, скажем… Что ты стоишь на Новом Арбате и смотришь на два припаркованных у казино автомобиля.
По виду они почти одинаковые – черные и длинные. Ну, может быть, один чуть ниже и длиннее. Представила?
– Да, – сказала Гера.
– Когда ты замечаешь разницу в форме кузова и фар, отличие в звуке мотора и рисунке шин – это работает ум "А". А когда ты видишь два "мерса", один из которых гламурный, потому что это дорогущая модель прошлого года, а другой – срачный ацтой, потому что на таком еще Березовский ездил в баню к генералу Лебедю, и в наши дни его можно взять за пятнадцать грин – это работает ум "Б". Это и есть полярное сияние, которое он производит. Но для тебя оно накладывается на две черных машины, стоящих рядом. И тебе кажется, что продукт ума "Б" – это отражение чего-то, действительно существующего снаружи.
– Хорошо объясняете, – сказал я. – А разве оно не существует снаружи на самом деле?
– Нет. Это легко доказать. Все отличия, которые замечает ум "А", могут быть измерены с помощью физических приборов. Они останутся такими же и через сто лет. А вот те отличия, которые приписывает внешнему миру ум "Б", никакой объективной оценке или измерению не поддаются. И через сто лет никто даже не поймет, в чем именно они заключались. Понятно?
– А почему тогда разные люди, увидев эти две машины, подумают одно и то же? Насчет того, что одна гламурная, а другая срачная? – спросила Гера.
– Потому что ум "Б" у этих людей настроен на одну и ту же волну. Он заставляет их видеть одинаковую галлюцинацию.
– А кто создает эту галлюцинацию? – спросил я.
– Ум "Б" и создает. Точнее, множество таких умов, поддерживающих друг друга. Этим люди отличаются от животных. Ум "А" есть и у обезьяны, и у человека. А вот ум "Б" есть только у человека. Это результат селекции, которую провели вампиры древности.
– А зачем дойному животному этот ум "Б"?
– Тебе еще не ясно?
– Нет, – сказал я.
Энлиль Маратович посмотрел на Геру.
– Тоже нет, – сказала она. – Наоборот, только сильнее запуталась.
– А причина одна. Вы до сих пор думаете как люди.
В очередной раз услышав этот приговор, я рефлекторно втянул голову в плечи. Гера буркнула:
– Научите думать по-новому.
Энлиль Маратович засмеялся.
– Милая, – сказал он, – у вас в голове пять тысяч маркетологов срали десять лет, а вы хотите, чтобы я там убрал за пять минут… Вы только не обижайтесь. Я ведь вас не виню. Сам таким был. Думаете, я не знаю, о чем вы размышляете по ночам? Отлично знаю. Вы не можете понять, где и как вампиры достают человеческую красную жидкость. Вы думаете о донорских пунктах, об умученных младенцах, о подземных лабораториях и прочей белиберде. Разве не так?
– Примерно, – согласился я.
– Хоть бы одно исключение за сорок лет, – сказал Энлиль Маратович. – Вот это, если хотите знать, и есть самое поразительное, что я видел в жизни.
Эта всеобщая слепота. Когда вы поймете, в чем дело, она тоже покажется вам удивительной.
– А что мы должны понять? – спросила Гера.
– Давайте рассуждать логически. Если человек – дойное животное, его главным занятием должно быть производство пищи для вампиров. Верно?
– Верно.
– Теперь скажите, какое занятие у людей самое главное?
– Деторождение? – предположила Гера.
– Это в цивилизованном мире бывает все реже. И уж точно это не главное занятие человека. Что для человека важнее всего?
– Деньги? – спросил я.
– Ну наконец. А что такое деньги?
– А то вы не знаете, – пожал я плечами.
При положении тела вниз головой это было очень странное движение.
– Я-то может и знаю. А вот знаете ли вы?
– Есть где-то пять… Нет, семь научных определений, – сказал я.
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Но у всех твоих определений есть один фундаментальный недостаток. Они придуманы с единственной целью – заработать денег. А это все равно что пытаться измерить длину линейки самой линейкой…
– Вы хотите сказать, что эти определения неверные?
– Не то что бы неверные. Если разобраться, все они говорят одно: деньги – это деньги и есть. То есть не говорят ничего. Но в то же самое время, – Энлиль Маратович поднял палец, вернее, опустил его к полу, – в то же самое время подсознательно люди понимают правду. Вспомни, как представители социальных низов называют хозяев?
– Эксплуататоры?
– Кровососы? – сказала Гера.
Я подумал, что Энлиль Маратович одернет ее, но он, наоборот, довольно хлопнул в ладоши.
– Вот! Умница моя. Именно что сосатели красной жидкости. Хотя красную жидкость никто из них в прямом смысле не сосет. Понимаете?
– Вы хотите сказать… – начала Гера, но Энлиль Маратович не дал ей закончить.
– Да. Именно так. Вампиры уже давно используют не биологическую красную жидкость, а гораздо более совершенный медиум жизненной энергии человека. Это деньги.
– Вы серьезно? – спросил я.
– Более чем. Подумай сам. Что такое человеческая цивилизация? Это ни что иное как огромное производство денег. Человеческие города – просто денежные фабрики, и только по этой причине в них живет такая уйма людей.
– Но там ведь производят не только деньги, – сказал я. – Там…
– Там все время идет бурный рост, – перебил Энлиль Маратович, – хотя не до конца понятно, что именно растет и куда. Но это непонятно что растет и растет, и всех очень волнует, быстрее оно растет, чем у других, или медленнее. Потом оно внезапно накрывается медным тазом, и в стране объявляют национальный траур. А потом оно начинает снова расти. При этом никто – вообще никто из тех, кто в городе живет, – этого непонятно чего ни разу не видел…
Он сделал широкий жест, как бы указывая на панораму невидимого города за стенами.
– Люди производят продукт, о котором не имеют никакого понятия, – продолжал он. – Несмотря на то, что ежедневно думают только про него. Как бы ни называлась человеческая профессия, это просто участок карьера по добыче денег. Человек работает в нем всю жизнь. У него это называется "карьерой", хе-хе… Не подумайте, что я злорадствую, но современное рабочее место в офисе – cubicle – даже внешне похоже на стойло крупного рогатого скота.
Только вместо ленты с кормом перед мордой офисного пролетария стоит монитор, по которому этот корм показывают в дигитальном виде. Что вырабатывается в стойле? Ответ настолько очевиден, что вошел в идиоматику самых разных языков. Человек делает деньги. He or she makes money.
Мне захотелось возразить.
– Деньги – это не производимый продукт, – сказал я. – Это просто одно из изобретений, которые делают жизнь проще. Одно из следствий эволюции, которая подняла человека над животными…
Энлиль Маратович насмешливо уставился на меня.
– Ты действительно думаешь, что человек поднялся в результате эволюции выше животных?
– Конечно, – ответил я. – А разве нет?
– Нет, – сказал он. – Он опустился гораздо ниже. Сегодня только ушедший от дел миллионер может позволить себе образ жизни животного: жить на природе в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться, есть экологически чистую пищу, и при этом вообще никогда ни о чем не волноваться. Подумайте: ведь никто из животных не работает.
– А белочки? – спросила Гера. – Они ведь собирают орехи.
