Текст книги "Архангельские рассказы"

Автор книги: Виктор Пшеничный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Привет из юности

Ноябрь в Архангельске – время тёмное, пасмурное и неприветливое, рассветает только около десяти утра, а после двух дня уже начинает смеркаться. Атлантические и скандинавские циклоны несут с запада оттепель, мокрый снег с дождём и не дают арктическим морозам отпраздновать наступление зимы по всем правилам: с морозами, пушистыми сугробами, прочными ледовыми пере правами, с устойчивой белизной покрытых льдом рек и озёр, заливных лугов и лесных опушек.

Всё необходимое для зимней рыбалки приготовлено с вечера. Утром остаётся надеть тёплую одежду, полушубок, плащ, взять вместительный фанерный ящик с удочками, термосом, испытанный ледовый бур с остро отточенными ножами – и скорее на свежий влажный воздух, на первый трамвай. Город ещё спит в объятиях зимней долгой ночи. Тоскливо желтеют фонари. Народу на улицах ещё мало, трамвайные вагоны сиротливо пусты.

В Соломбале делаю пересадку, и скрипучий трамвай медленно, враскачку везёт меня вдоль протоки Северной Двины – Маймаксы на север, в сторону моря, мимо гидролизного завода[6]6
  Гидролизный завод – предприятие, где при помощи реакции обменного разложения древесных опилок с водой получают спирт.


[Закрыть] к порту Экономия, через посёлки лесозаводов, через склады леса и досок. Воздух пропитан запахами опилок, прелой коры, отходами гидролиза.

Впервые я попал в Архангельск в феврале, в конце пятидесятых. Самолёт – видавший виды «Дуглас» – сел на острове Кего вечером, уже начинало темнеть. Легковая машина, в которой мы добирались до города, ехала по заметённому снегом льду реки среди нависающих над дорогой снежных сугробов. «А где Архангельск?» – спросил я. Мне показали на неуверенные огоньки на краю пустынного снежного пространства впереди машины. Моё разочарование усилилось в последующие дни при виде плоских, словно придавленных снегом и сумрачными облаками городских кварталов. После солнечного зелёного Ташкента и родного с детства Петрозаводска с весёлыми горбатыми улицами, сбегающими к Онежскому озеру, этот город казался серым и тоскливым.

Много времени понадобилось прожить в городе, много событий произошло на этих улицах, пока не стал он родным и близким, куда сегодня рвусь с нетерпением с солнечных пляжей Египта и Турции, и не замечаю уже излишней горизонтальности и однообразия прибрежного пейзажа, а скипидарный запах опилок и смолистых брёвен сделался приятней и лучше пряного запаха заморских цветов.

Выхожу, далеко не доезжая до конечной остановки, и пешком пересекаю посёлок и промплощадку лесозавода и по ледовой переправе перехожу через Маймаксу на большущий остров Бревенник. На острове солидный посёлок – деревня, застроенный деревянными частными домиками и двухэтажными заводскими домами. Сажусь на старенький островной автобус и еду до конечной остановки у Корабельного рукава. От остановки до уреза воды около километра пешком, и вот я на льду. Корабельный рукав в несколько раз шире Маймаксы и со стороны выглядит мощнее, солиднее Маймаксы, хотя на самом деле он мелок и все большие морские суда проходят именно по Маймаксе.

Начинает светать. На льду уже сидит пара рыбаков, видимо, из числа местных жителей, да по тропинке через рукав к противоположному берегу на запад идут рыбаки. Я располагаюсь метрах в сорока от берега, рядом со старыми замёрзшими лунками, которые кто-то просверлил здесь вчера. Пока сверлил новые лунки, окончательно рассвело. Располагаюсь на ящике, спиной к ветру, опускаю удочки в воду и сижу, наслаждаясь тишиной, зимним белым пространством большой реки, отдыхая от трамвайно-дорожного напряжения, от привычной, но надоевшей городской суеты.

Вниз по течению в семи километрах расположился посёлок Конвейер. Там находится колония, где отбывают свои сроки люди, преступившие закон. Колония размещается в стенах Новодвинской крепости, построенной ещё в петровские времена и знаменитой тем, что в те далёкие годы удачно защитила Архангельск от вылазки шведских военных кораблей со стороны Белого моря.

Ещё ниже по течению – порт Экономия, остров Мудьюгский, Сухое Море, Зимний берег Белого моря. В то время как я мысленно облетал дельту реки и Двинскую губу, кивки на удочках задёргались – начинался клёв. Клевал ёрш, активно, жадно и, если проспишь поклёвку, заглатывал мормышку намертво, заставляя изрядно повозиться, чтобы извлечь крючок, не попортив снасть и не наколов руки об острые спинные плавники. Через полчаса дневная норма была выполнена – штук тридцать крупных, отборных ершей ещё шевелились в снегу около лунок. Активный лов ерша постепенно прекратился. Пью горячий чай, ем бутерброды, сознание расслаблено, бессвязные мысли самостоятельным хороводом неспешно, вяло скользят в голове, никаких тревог, неразрешимых задач, никаких проблем – почти сон с открытыми глазами. Вдруг гибкий кивок подняло снизу вверх, невидимая сила выталкивала леску из воды. «Сижок», – подумал я и упруго вытягиваю из-подо льда пока невидимую рыбку и осторожно поднимаю её из лунки. Действительно, сижок, мелко-мелко бьёт хвостом по льду, серебристо переливается чешуёй и кажется мне красавцем после пучеглазых, колючих, облепленных липкой слизью ершей. Сиг клюёт очень осторожно, отзываясь на подёргивание и хитроумную игру мормышки, и каждая пойманная рыбка – как великая премия за все тяготы дальней дороги, за хлопоты и сборы, за недосыпание, за иронические вопросы случайных прохожих.

В два часа начинаю собираться. Кладу ещё живую рыбу в пакет, очищаю ото льда и складываю в походное положение бур, сматываю удочки, ставлю в ящик термос и натоптанной в снегу тропой выхожу к автобусной остановке. Пешая переправа через Маймаксу уже освещена цепочкой огней от электрических фонарей, подвешенных к деревянным столбам, вмороженным в лёд вдоль переправы и поперёк протоки. Через канал, пробитый во льду протоки ледоколом, проброшены деревянные дощатые щиты, которые опираются на зыбкое ледяное крошево и плавающие куски льда. Когда надо пропустить по каналу корабль, специальные работники переправы эти щиты сдвигают на коренной лёд. Переправа не для слабонервных, но жители островов с детства привыкли к такому способу переправляться через реку и воспринимают её как нечто обыденное.

Трамваем, без приключений, добираюсь до Соломбалы и пересаживаюсь на городской номер. Темнота уже опустилась на город, высветились рекламные буквы, зажглись фонари. В вагоне довольно много пассажиров, но, усаживаясь на свободное место, боковым зрением, непонятно почему, отмечаю пожилого высокого мужчину в коротком чёрном демисезонном пальто, который стоит у входа на площадку и смотрит в окно. Трамвай дребезжа везёт меня по мосту через Кузнечиху и поворачивает в центральную часть города. Через несколько остановок я начинаю готовиться к выходу. Вдруг чувствую, кто-то трогает меня за плечо. Оглядываюсь, так и есть, мужчина в чёрном пальто, смущённо улыбаясь, спрашивает: «Меня не помнишь?». Далёкие, смутные, едва различимые воспоминания, вернее, предчувствия воспоминаний шевельнулись во мне, но отвечаю: «Что-то не припомню». «Ну-ка, вспомни, первенство города по боксу, мы с тобой встречались в финале». Он просительно смотрит мне в глаза, словно сейчас решается какое-то очень важное для него дело. «Ну конечно вспомнил!» – дежурно, с фальшивым оживлением отвечаю я, судорожно перебирая в памяти полузабытые и неясные образы и ощущения. «Как живётся, как дела?» – опять дежурно спрашиваю я, чтобы заполнить неловкость и скрыть лёгкую растерянность. «Здорово ты тогда меня отделал, за явным преимуществом, я после этого и бокс бросил», – не отвечая на мои вопросы, вспоминает собеседник, при этом он выглядит совершенно довольным и даже радостным, словно вспомнил нечто для себя очень приятное и счастливое. «Извини, мне выходить надо, успехов тебе», – сказал я и суетливо подал собеседнику руку, выбрался из вагона, судорожно продолжая анализировать и вспоминать только что пережитую встречу.

Мой собеседник выглядел моложаво, подтянуто, но неестественная бледность лица и какая-то обречённость в его фигуру мимике, жестах, в потёртой одежде выдавали его болезненную неустроенность, а возможно, трагические обстоятельства его жизни. Воспоминания обступили меня: мне шестнадцать лет, я заканчиваю школу, делаю успехи в боксе. Интенсивные ежедневные тренировки в зале, утренние пробежки, занятия с гантелями дома, хорошие физические данные позволяли мне стабильно побеждать на ринге и уверенно чувствовать себя в неспокойной мальчишеской среде. Пытаюсь вспомнить недавнего собеседника тогда, на ринге, и не могу. Все бывшие соперники для меня абстрактны, расплывчаты и все на одно лицо. Я ещё могу вспомнить место встречи, характер боя, силу ударов, технику и рисунок боя соперника, а вот лицо соперника, цвет волос, его физиономия для меня остаются загадкой.

После этой встречи я несколько дней вспоминал, анализировал и уже с расстояния многих лет и вооружённый опытом жизни обосновал для себя, домыслил, может быть, нафантазировал и развил обстоятельства и драматургию этой короткой и неожиданной встречи. Во-первых, задним числом я ругал и ругал себя за инертность и толстокожесть, неумение сразу откликнуться на предложенный бескорыстный контакт, на привет из юности, на упущенную возможность ответить теплом и доброжелательностью человеку, который явно в этом нуждался. Если он так счастлив встретить человека, который когда-то безжалостно избил его, учитывая и его юношескую впечатлительность, так как же сурово обошлась с ним жизнь, если эти не самые светлые воспоминание для него радость?! Как вообще он узнал через сорок с лишним лет во мне, одетом в замызганный, бесформенный рыбацкий плащ до пят, выгоревшую облезлую меховую шапку, с обветренным морозными ветрами, подержанным, морщинистым лицом, которое я сам иногда не узнаю в зеркале, того стройного, юного мальчишку который встретился тогда волею судеб с ним на ринге? Теперь-то я точно знаю, что я был хорошим боксёром, но до отличного так и не дорос, и мешала мне в этом росте излишняя впечатлительность, ненужная возбудимость, психологическая неустойчивость. Отлично готовый физически, с отработанной техникой, я выходил на ринг взвинченный, не видя лица противника, не анализируя спокойно его поведение, двигался и действовал автоматически, как заводной робот. Неудивительно, что я не узнал и не вспомнил своего невольного попутчика.

Постепенно эта случайная встреча стала забываться, я некоторое время ещё проигрывал и проигрывал в голове все обстоятельства и детали этого события и, наконец, успокоившись, отдался вольному и всё убыстряющемуся течению времени, которое, как известно, от всего лечит.

Три метели

Если взлететь над дельтой Северной Двины и Двинским заливом в декабрьское субботнее раннее утро, когда зимняя темень и не думает ещё сменяться бледным рассветом, то увидишь внизу бесконечные цепочки огней электрических фар, обозначивших гигантские колонны из сотен и сотен автомобилей и снегоходов, которые неспешно, но настойчиво двигаются и двигаются от приречных городов и посёлков в сторону Белого моря.

Космические спутники-разведчики зафиксируют рыбацкие ночные манёвры и передадут в электронные архивы, давая возможность будущим исследователям – нашим потомкам теоретически обосновывать эти сезонные миграции, делать глубокие выводы и обобщения. К тому времени, я думаю, рыба уже окончательно исчезнет в дельте Северной Двины и в Двинском заливе, отравленная и изгнанная ядовитыми отходами городской канализации и промышленных предприятий и безразличием властей.

В шестидесятые годы, когда я только начал заниматься зимней рыбалкой, рыба в черте Архангельска ловилась повсеместно и у городского пляжа, и у Красной пристани, и на Кузнечихе, и у яхт-клуба – словом, в любом месте реки сверли лунку – и поймаешь на ушку ершей, окушков, сорожку, а то и чего-нибудь поинтереснее. Тогда, в весенние дни, у железнодорожного моста на правом берегу Двины рыбаки занимали место с вечера, чтобы поставить жерлицы на щуку, и редко кто уходил с пустыми руками, без улова.

Сегодня только благодаря мощным очистительным морским приливам и отливам у кромки моря рыба ещё сохранилась. Вот и едут туда рыбаки-любители, несмотря на отсутствие дорог, дороговизну бензина, возможность провалиться под лёд, мизерные уловы, снежные метели и заносы.

Самый страшный и безжалостный враг рыбаков – это ветер. Северный и северо-западный ветер – ветер нагонный. Он резко поднимает уровень воды в дельте, вода выходит на лёд, делая зимние дороги непроходимыми, а рыбалку неуловистой. Ветер – это пурга и метель, явление грандиозное, величественное, загадочное и мрачное. За многие, многие годы подледной рыбалки я пережил десятки, если не сотни, сильных метелей, которые пугали, портили настроение и мешали насладиться процессом рыбалки и отдыхом на заснеженных просторах реки и моря, ужасали своей мощью и напоминали человеку о его полной зависимости от могучих и непредсказуемых сил природы.

В начале семидесятых годов я прибился к компании рыбаков, которая состояла из врачей и работников речного пароходства. Медицинский УАЗ, легендарная «буханка», продукт военпрома и российского бездорожья, принадлежал центральной больнице города, а оплачивал её рейсы профсоюз речников. Команда была дружная, стабильная по составу, с опытным, бывалым водителем. В тот памятный день выехали из города затемно, в районе посёлка Лайский Док пересекли Никольский рукав и по заснеженным сенокосным лугам и мелким протокам пробились в протоку Чуболу и далее по Кривой Стрежи и протоке Алексиной выехали на море. Впереди слева виднелись острова Подостров и Кумбыш, справа через Мурманский рукав угадывались острова Голец и Лайда.

Начинался рассвет. Ещё полчаса наша «буханка», бодро рыча, пробивалась через снежные заносы к Кумбышу и наконец остановилась. Ветер был сильный, но вполне терпимый. Я просверлил лунку и сел на ящик, прячась от ветра за корпусом нашей машины. Поклёвки начались сразу, как только я отпустил мормышку под лёд. Жадно хватали наживку некрупные наважки, корюшка, иногда подходил осторожный сиг. Низкие серые облака, подгоняемые сильным северо-западным ветром, неслись по небосклону в сторону Мурманского рукава и острова Лайда. Мои спутники расположились недалеко от нашей «буханки» спиной к ветру и увлечённо, пользуясь моментом активного клёва, бросали на лёд пойманную рыбу. Кто-то, пользуясь специальными сиговыми мормышками, тонкой японской леской и зная повадки сига, сосредоточился на его ловле, кто-то, привязав к леске целую гирлянду мормышек и насадив не жалея по несколько опарышей и мотылей на каждый крючок, разложил рядами по пять-шесть удочек и пассивно ждал, когда рыба сама сядет на крючок, кто-то ловил на одну удочку, беспрерывно подёргивая гибкий кивок, то поднимая удочку на полметра надо льдом, то плавно опуская её к лунке, заставляя рыбу гоняться за играющей наживкой, кто-то ругался и сердился, запутав на ветру тонкую снасть. Тут и проявлялись характер, умение и привычки каждого рыбака, словом, рыбалка началась удачно.

Через час ветер ещё усилился, и мелкая снежная пыль с выпавших накануне сугробов моментально забивала лунки. Пришлось загородить лунку ящиком от ветра, самому встать на колени и в таком положении продолжать ловлю. Ветер достиг такой силы, что если не придерживать ящик, то его опрокидывало набок и кувыркало по снежной равнине, пока он не упирался в ледовый ропак[7]7
  Ропак – более мелкая разновидность ледяного тороса, образованного кусками льда, торчащими над замёрзшей плоскостью поверхности водоёма.


[Закрыть] или снежный занос. Очертания островов исчезли, белая муть заполнила всё пространство вокруг нас. Порывы ветра раскачивали машину, и она поскрипывала и стонала от упругих толчков. На наше счастье, нового снегопада в этот момент не случилось, иначе, я думаю, нас замело бы здесь, на месте, в течение получаса.

«Кончай рыбалку!» – закричал Лев Александрович – профессор мединститута, негласный авторитет нашей команды. «Заметёт дорогу, не выберемся», – добавил он и первый, собрав снасти, полез в машину. Отряхивая снежную пыль и складывая буры и ящики через заднюю дверь машины, рыбаки быстро забрались в кабину. Посоветовавшись, приняли решение – ехать до ближайшей деревни Чуболы (старинное название Скрыпская) и там переночевать и переждать непогоду, а завтра видно будет. Десять километров до деревни мы пробивались несколько часов. Нас спасло то, что водитель и наша команда были опытны и готовы к таким приключениям. Если водитель видел, что силы двигателя и его умения не хватает, чтобы преодолеть очередной занос, он давал команду, и мы дружно выскакивали из машины с лопатами и верёвкой. Верёвка крепилась за переднюю буксировочную проушину, все «бурлаки» хватали верёвку и дружно вытаскивали машину из сугроба и так в этом наловчились, что почти не пользовались лопатами. Из этого случая я сделал вывод, что тащить застрявшую машину гораздо эффективнее за верёвку, чем толкать, упираясь в неё с разных сторон.

Искать дом для постоя отправился, конечно, Лев Александрович. Он имел представительную, интеллигентную внешность и умел убедительно и успешно вести любые переговоры. Вскоре изба для ночлега была найдена. Это был большой старинный дом с огромной поветью, с цокольным хозяйственным этажом, русской печью и просторными комнатами. Его пожилая хозяйка, Анна Михайловна, с суровым и решительным лицом собрала плату за постой (по рублю с каждого), предупредила, что нельзя курить в доме и на повети и поставила вариться чугун картошки к обеду.

Мы собрали рыбу на сборную уху и разложили на большом обеденном столе свои продовольственные запасы: консервы, колбасу, сало, сыр, хлеб, водку, печенье, конфеты. Когда картофель и ароматная уха были готовы, все дружно уселись за стол. Анна Михайловна сидела во главе стола, и все первые тосты были, конечно, за хозяйку. После трёх стопок суровости на лице хозяйки поубавилось, и дальше застолье продолжалось уже не столь официально. Все гости были представлены хозяйке поимённо, и в том числе Юрий Павлович, бывалый речник, родом с верховьев Северной Двины, из-под Котласа, проработавший с юных лет в речном флоте и сейчас служивший заместителем начальника пароходства. Его, сидящего рядом с хозяйкой, шутливо представили профессором-гинекологом, он спутникам охотно подыграл, и, когда очередной тост прозвучал за лжепрофессора, он встал и произнёс ответную речь за развитие советской медицины. Наше весёлое, Дружное и обильное застолье незаметно перешло в ужин, с чаем и конфетами. Юрий Павлович заметно отяжелел, и его уложили в соседней комнате, где на полу была приготовлена широченная постель на девять человек.

Я вышел на крыльцо. Ветер стал стихать, сквозь поредевшие облака посверкивали редкие звёзды. Деревенская тишина нарушалась только шумом ветра в голых ветках деревьев и коньках изб. Утром я проснулся на полу, в полной темноте. Рядом в огромной постели храпели, сопели мои добрые спутники. Неожиданно незнакомый звук привлёк внимание: «Взык, взык, взык, взык». В голове сразу возникло воспоминание – я, проснувшись, лежу на повети, а внизу доят корову: «Взык, взык» – струйка молока в ведро. Но что это? Вдруг в соседней комнате вспыхнуло электроосвещение и раздался резкий голос хозяйки: «Ах ты, профессор долбаный-предолбаный (отборный мат), немедленно катись на улицу (отборный мат)» – и расстроенное бормотание Юрия Павловича, который пристроился отлить в большой медный таз, стоящий на табуретке под таким же медным рукомойником. Малого роста, худенький Павлович, смущённо оправдываясь, идёт босиком в холодные сени и далее на улицу. Бархатный басок нашего настоящего профессора успокаивает сердитую старушку, она постепенно сбавляет обороты, а через пару минут, слышу, уже беседует о чём-то со Львом Александровичем, ставит греться чайник и мирно хлопочет на кухне.

На дворе светло. Новый день встречает нас солнечной мартовской погодой, весенним запахом снега и надеждами на удачную рыбалку. Закончив утреннее чаепитие, быстро собираемся и – вперёд, на север к морю.

После этого случая, проезжая мимо Чуболы, кто-нибудь из нашей команды обязательно глядел в окно и кричал: «Юрий Палыч, Юрий Палыч, смотри, никак деревенские бабки на берегу стоят все глаза проглядели, всё профессора-гинеколога ждут! Ты хоть в окошко выгляни да успокой женщин, скажи, на обратном пути заедешь!» Юрий Павлович не обижался, махал безнадёжно рукой и хохотал вместе с нами.

Вторая метель, которая застряла в моей памяти, случилась уже в девяностых годах, когда мы с моим другом Славой приобрели и освоили шестиколёсный снегоход «каракат», позволявший по льду и снегу добираться до любой точки дельты и безопасно рыбачить по первому тонкому льду и по опасному весеннему бездорожью.

История самодельных снегоходов на Белом море и в дельте Двины никем ещё не описана, но в моей памяти сохранились первые аэросани северодвинских умельцев, которые параллельно с атомными субмаринами мастерили в своих гаражах эти самоходные сани с пропеллерами, а затем и разные варианты «каракатов» на пневмоходу. Название «каракат» не соответствует внешнему виду морской каракатицы, непонятно, откуда возник этот термин, но он прижился и живёт до сих пор. «Каракаты» делают из мотоциклов, мотороллеров и другой подручной техники. Основная их идея такова – за счёт колес большого диаметра из автомобильных резиновых камер обеспечить большую площадь опоры снегохода на рыхлом снегу, а в случае аварийной ситуации эти же колёса-поплавки должны держать «каракат» на плаву.

Наш «каракат» был шестиколёсный, заводского изготовления, с бензиновым двигателем от мотороллера и хранился на острове Бревенник в стальном морском контейнере. На первом автобусе мы добирались до переправы через Маймаксу, переходили на остров и на своём «каракате» ехали в нужное нам место.

В тот день погода с утра была пасмурная, ветреная, но ничто не предвещало катаклизма. По автодороге, проложенной по островам Бревенник и Линский Прилук до посёлка Конвейер, наш «каракат» бежал весело, бодро раскачиваясь на громадных упругих колёсах. Возле посёлка спустились на лёд Корабельного рукава и по наезженной «каракатами» и гусеничными снегоходами дорожке покатили на север, мимо островов Камбальего и Подошина к морю. Выехав на простор морского залива, сделали первую стоянку и просветлили лунки. Воды подо льдом было около метра, она шла на убыль, и, по нашим прикидкам рыба должна здесь быть.

Минуты бежали за минутами – клёва не было. Небо между тем потемнело, линия горизонта и очертания берега исчезли в белёсой пелене, снегопад и ветер значительно усилились. Пока мы собирали снасти и складывали ящики и буры, пошёл густой влажный снег, а ветер усилился. Наступили снежные, шуршащие сумерки. Ветер забивал лицо и глаза липким снегом, видимость упала до предела. «Поехали по ветру!», – закричал я другу в самое ухо. На наше счастье, двигатель завёлся сразу, и мы покатили, ориентируясь только по направлению ветра. Движение в абсолютно непроглядной мгле, когда и небо, и все стороны света, и опора под колёсами – всё одного бело-серого цвета, рождало чувство беспомощности и ужаса.

Минут через двадцать нашего слепого движения впереди слева как будто мелькнуло розовое расплывчатое пятно. Я схватил водителя за рукав, одновременно показывая в ту сторону. Он сбросил скорость, и мы подъехали к розовому привидению. Спиной к ветру, стоя на коленях и опираясь грудью на ящик, закрывающий лунку от ветра, немолодой по виду мужик в красном прорезиненном рокане[8]8
  Рокан – спецодежда для рыбаков из водонепроницаемой ткани.


[Закрыть], в самоклееных из красной резины чунях, пытался ловить рыбу. На наше появление он никак не реагировал, а на вопрос: «Где Конвейер?» – неопределённо махнул рукой. Изумлённый и пристыженный его спокойствием, наш экипаж покатил дальше. Ещё через полчаса впереди по маршруту замаячило розовое призрачное пятно. Я протёр глаза, думая, что от напряжения портится зрение, – пятно стало ещё ярче, и оно двигалось. «Стой, стой!» – заорал я в панике. Слава затормозил вовремя. Поперек траектории нашего движения, метрах в десяти, впереди, бесшумно из-за гула снежной бури, слева направо как бы скользил ледокол. Мы, ослеплённые и оглушённые снежной бурей, выскочил к каналу, пробитому в толстом льду залива ледоколами, который постоянно поддерживался ими в рабочем состоянии для проводки морских грузовых теплоходов к портам Архангельска. Несколько минут мы стояли потрясённые, мысленно представляя возможность влететь в этой гудящей снежной неразберихе в ледяную воду. Встреча с ледоколом не только напугала нас, но и дала возможность определиться в хаосе снежной бури и выбрать направление движения к исходной точке – на остров Бревенник. В Корабельном рукаве ветер заметно ослабел, а на подъезде к Конвейеру уже были различимы труба котельной и водонапорная башня посёлка.

В наше время, в начале нового века, рыбалка, даже внешне сильно изменилась. Рыбаки одеты в удобные лёгкие и тёплые разноцветные костюмы из синтетики, на льду тут и там стоят голубые жёлтые, розовые палатки, украшающие зимний однообразный пейзаж, почти исчезли самодельные фанерные ящики, автотранспорт, в основном – личные легковые авто на четыре-пять человек. Многие рыбаки ездят с жёнами и детьми на своих вездеходных машинах, с мангалами, туристскими примусами, с газовыми печками.

Год назад мы вдвоём со Славой собрались рыбачить в северной части Сухого Моря, в Железных Воротах. Это было Восьмого марта, в день женского праздника, который в России славен массовыми пьяными застольями, с тостами в честь женщин и бешеным всплеском продаж цветочной и подарочной продукции. День был пасмурный, ветреный, но мы беспрепятственно добрались до места и приступили к рыбалке. Слева был виден остров Мудьюгский, а справа, на севере – едва различимый Зимний берег Белого моря. Я просверлил лунку и опустил в воду удочку, специально приготовленную и наживлённую креветками для ловли камбалы. Буквально через пять минут – поклёвка, я подсёк и вытащил камбалу, через пару минут ещё одну, когда наживку схватила третья камбала, я никак не мог протащить её в лунку, в которую она не влезала. Все мои потуги закончились тем, что крючок на поводке оторвался, и я остался ни с чем.

Тем временем облака спустились ниже, и стало заметно темнее, ветер усилился, а когда пошёл густой мокрый снег, стало тревожно. Рыбаки на соседних машинах зашевелились, собирая рыбацкие снасти и ящики. До основной дороги и деревни Патракеевки километров пятнадцать-двадцать, мысленно прикинул я, дай бог, к вечеру дотемна пробиться. Собрав свои причиндалы, мы одними из первых выехали со стоянки в сторону основной дороги. Колея, пробитая накануне машинами, быстро забивалась мокрым снегом, и уже через пару километров мы встали. Штормовой ветер и густой снег заполнили всё вокруг. Видимость совсем ухудшилась, и пришлось включить фары. Большая, ухватистая совковая лопата, которую мы всегда возили с собой, помогала чистить колею, но через сотню метров машина опять вставала из-за плотного, мокрого снега. По сотовым телефонам пришлось сообщить нашим боевым подругам – жёнам, что вечернее застолье отменяется и что им надо срочно звонить в МЧС и вызывать подмогу – во многих машинах были женщины и дети. Я с ностальгией вспомнил нашу медицинскую «буханку» и дружную рыбацкую команду, которая за верёвку буквально выдирала машину из любых снежных объятий.

Постепенно все рыбацкие машины (десятков пять), бывшие в Железных Воротах, выстроились в длинную колонну. Слава по телефону связался с Сергеем, нашим приятелем – профессиональным водителем, и попросил приехать на «буханке» на подмогу и привезти канистру бензина, так как к тому моменту стало ясно, что ждать помощи от МЧС не приходится. Колонна медленно, с остановками, пробивалась на восток. В голове колонны сгруппировались машины с экипажами из молодых неунывающих ребят. Хорошо экипированные, с лопатами, верёвками, они дружно делали самую тяжёлую работу, пробивая лопатами снежные заносы для всей колонны. Мы со Славой сначала пытались помогать им, но поняли, что нам не выдержать соревнования с молодыми парнями, и постепенно наша машина оказалась в конце длинной цепочки, и, когда движение останавливалось, надо было бежать к головным машинам разгребать занос, а потом по колено в снегу успевать вернуться назад. Эта беготня вперёд-назад отнимала много сил и приносила мало пользы.

Постепенно люди, попавшие в снежный плен и занятые общим делом по расчистке дороги, перезнакомились, делились неутешительными телефонными новостями от МЧС, остатками чая, еды, помогали, толкая и откапывая чужие машины, – в некоторых экипажах отсутствовали лопаты и буксирные верёвки. Сразу за нами пробивался японский джип с экипажем из трёх человек. Сначала за рулём был мужчина, а за пассажиров – молодая женщина (видимо, его жена) и седой мужчина в возрасте. Через пару часов нашего неуверенного и нервного продвижения по льду Сухого Моря молодайка сменила мужа и заняла его место за рулём. Тревожная аварийная ситуация словно оживила её и добавила сил. Она весело прыгала вокруг машины на вынужденных стоянках, то и дело просила у нас лопату (своей у них не оказалось) и энергично раскидывала снег, хохотала, шутила, словно всю жизнь мечтала застрять в снежной буре на этих ледяных пространствах. Её спутники как-то хмуро и вяловато помогали ей.

Растерянность и неопределённость окончательно отодвинулись назад, все втянулись в нервно пульсирующий режим движения. Постепенно стало темнеть, а мы не преодолели и половины пути. Позвонил Сергей и сообщил, что он уже здесь, на краю Сухого Моря, в устье речки Ульмицы, что канистра бензина доставлена, что грузовой вездеход МЧС, наконец, появился и стоит рядом с его «буханкой», что этот вездеход пробиваться к нам не собирается (боится застрять), а его «буханка» слишком слаба и ей не пробиться, что навстречу нам выехал снегоход «Буран» с санями, который передаст нам канистру. Через полчаса появился снегоход. Спасатель передал нам бензин и предложил женщинам и детям помощь по доставке на материк. Желающих эвакуироваться в колонне набралось десятка два, но снегоход мог забрать только одного пассажира, поэтому прикинули, что ночи не хватит, чтобы доставить всех на берег. Наша бойкая соседка по несчастью усадила в сани своего седого пассажира (видимо, тестя), и «Буран» повёз его к невидимому впереди берегу.

«У нашего МЧС только кошек с деревьев снимать хорошо получается», – съязвила резвая девушка, видимо очень довольная, что избавилась от своего вялого родственника. Ночь прошла в непрерывном, пульсирующем, с длинными перерывами, движении.

Когда стало светать и до Патракеевки оставалось километров пять, со стороны деревни появился старенький, ржавый, видавший виды гусеничный вездеход, принадлежавший местному рыбаку, который, встав впереди колонны, быстро вывел её сначала на лёд реки Мудьюги, а затем и в деревню.