Текст книги "Архангельские рассказы"

Автор книги: Виктор Пшеничный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Случай на Кенде

Сосед, мой хороший приятель, чиновник областного управления охотничьего хозяйства, сказал мне, что доберётесь, мол, до деревни Кенды, а там спросите егеря Николая, его вся деревня знает, а он расскажет и покажет, где дорога, где изба, как добираться. Изба новая, озеро рядом, разберётесь, я ему позвоню. В аэропорту на острове Кего, на противоположном от Архангельска берегу, ждём самолёта на город Онегу. Хорошо виден город: деревья, набережная, железнодорожный мост, песчаный пляж вдоль набережной, бегут машины, по реке идут теплоходы. На краю лётного поля стоят наши набитые под завязку громадные зелёные рюкзаки. В рюкзаках в основном продукты питания: хлеб, консервы, колбаса, крупы, сахар, чай, водка, суп в пачках, картофель, печенье, сгущённое молоко, рыбацкие снасти. На лётном поле оживлённо – взлетают и садятся «кукурузники». Самолёты во все районы области летают стабильно по расписанию. В Онегу летят три борта в сутки, стоимость билета – пять рублей. Летай не хочу! Наконец объявили посадку. Забираемся в самолёт. Пассажиры сидят в два ряда лицом друг к другу, между ними на полу рюкзаки, сумки, чемоданы. Самолёт выруливает на взлёт, короткий разбег – и мы в воздухе.

Солнечно, погода отличная, внизу город, дельта реки, протоки, острова, протоки, острова. Пролетаем Северодвинск – и вот мы над лесом. Хорошо видны озёра, ручьи, речки. Лес исполосован гусеницами трелёвочников, лесные делянки и вырубки завалены брошенными перекорежёнными брёвнами, лесорубочными отходами. В воздухе мы меньше часа – и вот уже посадка.

На пыльном скрипящем автобусе добираемся до города Онеги. Городок в устье реки Онеги показательно провинциален и невелик. Через пару часов мы, уже в другом автобусе, едем вдоль Онежской губы Белого моря на север по грунтовой пустынной дороге. Редкие встречные машины густо пылят. В Кенде выходим из автобуса, осматриваемся. Обмелевшая, заваленная валунами река Кенда, по берегам большие, добротные бревенчатые избы, магазин, почта. Поразительное деревенское спокойствие и летняя безмятежность. По берегу, кое-где на отмели, лодки. До Онежской губы вниз по речке несколько километров.

Только стал я присматриваться, у кого бы расспросить, где найти нам егеря, как из-за здания магазина показался мужик средних лет в военной, цвета хаки, вылинявшей гимнастёрке и галифе, в резиновых сапогах. Он энергично махал нам рукой, гостеприимно улыбаясь, приглашая к знакомству. Поздоровавшись за руку, Николай повёл нас в дом, расположенный за магазином на берегу реки. Его жена, приветливая, спокойная женщина с пышными светлыми волосами, любезно пригласила за стол. Свежеиспечённые шаньги, уха из камбалок и наваги, варёные яйца, отварной картофель, солёные огурцы – радовали нас аппетитными запахами. Добавив на стол колбасы и бутылку водки из наших припасов, мы с удовольствием приступили к еде. Гостеприимные хозяева несколько насторожённо расспрашивали, что нас интересует, на какое время приехали, какая помощь нужна.

Когда они узнали, что нас интересуют только рыбалка и безмятежный отдых в лесу у озера, что мы не имеем никакого отношения к егерской госслужбе, супружеская пара заметно успокоилась, и лёгкая насторожённость в отношениях окончательно исчезла. После второй бутылки водки, выставленной хозяйкой, обед перешёл в ужин, дневные хлопоты, усталость дали о себе знать – стало клонить в сон.

Романтик Дима попросился спать на сеновале, меня уложили в летней пристройке на старинной железной кровати с блестящими шариками на спинке.

Утром, после завтрака, мы отправились по указанной нам дороге, которая незаметно перетекла в тропу, бегущую по росистому лугу, а когда мы вошли в лес, превратилась в скромную лесную тропинку, которая то выходила к берегу быстрой речки Кенды, то ныряла в густые лесные заросли в стороне от речного шума, а временами пропадала в густой траве и ягодниках.

Мы двигались на восток среди громадных разлапистых сосен и высоченных ёлок с толстыми замшелыми стволами. Тропинка перевита змеевидными корнями деревьев-гигантов. Мелколесья, подроста между ними почти нет. Местность холмистая, склоны холмов переходят в светлые прогалины и луговины, и поэтому идти нетрудно, и глазу свободно и радостно от волшебных картин заповедного леса. Вот тропа круто повернула вправо и выходит из леса на берег озера, и почти сразу видим светлые стены свежесрубленной избы, пахнущей сосновой смолой. Изба большая, с печью, нарами, столом, скамьями и полками для припасов. В ней спокойно переночуют шесть – восемь человек. Справа от входа к стене прислонились три длинных ошкуренных, высушенных и оснащённых берёзовых удилища. Рядом, в глубокой промоине с каменистыми берегами, быстрый шумный ручей, впадающий в озеро.

Если посмотреть с высоты птичьего полёта, то станет видно, что озеро Кенда и река Кенда – это один и тот же водный поток, который блуждая среди небольших пологих сопок, с едва заметным течением, и двигаясь в сторону Онежской губы Белого моря, прикидывается озером, а ближе к морю, на более крутых склонах, превращается в горную пенистую речку с шумливыми водопадами и загадочными омутами и плёсами, среди хаоса больших и малых камней. Рядом с избой в маленьком заливчике приткнулся к берегу небольшой плот из пяти толстых сосновых брёвен.

Вечером ужинаем на улице у кострища. Дымом от костра пытаемся отогнать комаров, любуемся небесными переливами света от незаходящего летнего солнца. Разговор вяжется вокруг географии этих мест: река Онега, Онежский район, соседняя Карелия, Соловецкие острова, Онежское озеро, город Петрозаводск, Кольский полуостров. Оказывается, Дима в детстве жил недалеко от этих мест на станции Чупа в Карелии, на железнодорожной ветке Ленинград – Петрозаводск – Мурманск. Мои детские годы тоже связаны с Карелией, с Петрозаводском, с местечком Лахденпохья на Карельском перешейке на Ладоге. Наши детские воспоминания о Карелии чудесно переплетаются с сегодняшними впечатлениями.

«Земляки по детству», – шутит Дима. «За земляков», – говорю я, поднимая стакан с вином.

Просыпаюсь рано. Над озером – редеющие полосы белёсого тумана. Спускаюсь к ручью, набираю воды в чайник, умываюсь. Вода ледяная, видимо, ручей подпитывают родники и подземные источники.

С вечера мы вместе с моим деликатным другом оговорили, что удочки есть, черви есть, каждый свободен в своих планах и действиях, встречаемся у избы ближе к обеду. Отправляюсь вдоль берега на восток к истокам Кенды по тропке, по которой пришли с запада из деревни. Медленно двигаюсь вдоль по берегу, выбираю удобные места, закидываю удочку. Рыба клюёт, но вяло. Несколько мелких окуньков и сорожек шуршат в пакете, закреплённом за брючный ремень. Вдруг на противоположном берегу в кустах какое-то движение – в остатках тумана между деревьями вижу приземистые силуэты людей, пригляделся – это бобры. Они на задних лапах вразвалочку ходят между стволов деревьев, останавливаются, что-то делают, опять переходят от дерева к дереву. «Да они завтракают», – догадываюсь я и сразу вспоминаю, что говорил сосед в Архангельске: егерь работает в бобровом заказнике, и изба построена для обустройства заказника. Увидев меня, бобры исчезли в прибрежных кустах. В последующие дни мы повсюду находили вблизи от воды следы работы бобров: заваленные набок осины с обглоданными на конус торцами стволов, кучи веток со следами острых резцов трудолюбивых животных.

Все эти дни, что мы прожили на Кенде, вспоминаются как один большой, просвеченный незаходящим солнцем праздник, как летние каникулы в детстве, которые всё ждёшь, ждёшь, а они, не успев начаться, быстро кончаются. Отдельные эпизоды этого праздника помнятся до сих пор.

Обследуя озеро, мы переплыли на плоту на противоположный берег и обнаружили там маленький песчаный пляж, шагов десять в длину, из ярко-жёлтого чистейшего песка. Это вкрапление песка имело продолжение вглубь леса в виде узкой песчаной полосы, свободной от травы и кустов, этакая песчаная дорожка, которая привела к малюсенькому озерцу шагов тридцать в диаметре, почти идеальной круглой формы. Берега круто обрывались в воду, которая была совершенно прозрачная, ярко-голубого цвета.

По кромке берега, уходя в глубину, была видна сочная подводная растительность.

Разматываю леску, насаживаю червя, забрасываю снасть в этот чудесный лесной бассейн. Поклёвок нет. Вода настолько прозрачна, что видно леску, грузило, извивающегося червя. В зеркале воды отражаются облачка, деревья, голубое небо. Вот облако закрывает солнце, лесные тени словно надвигаются на озерцо, и мощная, неожиданная поклёвка чуть не выбивает удилище из рук. Вытаскиваю яркого полосатого окуня, который изгибается, энергично бьёт хвостом и прыгает на прибрежном песке. Ещё заброс – и сразу снова хватает окунь. Так продолжается минут десять, пока круглое ватное облако не уплывает на другой край неба и солнце вновь просвечивает насквозь круглую бездонную яму с голубой водой. Зависимость клёва от интенсивности солнечного света становится очевидной. Вскоре десятка два хороших окуней шевелились в корзине, предвещая обильный ужин.

Поход на целый день, назад, в сторону деревни, вдоль речка, был интересен тем, что перед нами была совершенно другая Кенда. Сначала озеро постепенно сужалось, пока не превращалось в обычную лесную речку, которая неторопливо, крутыми петлями, извивалась между сопок, постепенно убыстряя свой бег. Сопки становились всё круче и круче, берега сдвигались, превращая спокойную речку в бешеный горный поток с перекатами и водопадами. Попытка отыскать на перекатах хариуса или форель не удалась, видимо, вода для этой требовательной рыбы была слишком тёплой. Но зато по всей реке везде свирепствовал окунь. Особо удачно он ловился выше перекатов, ближе к озеру, на зимнюю блёсенку с насаженным кусочком свежей рыбы.

Разделывая рыбу на стоянке возле ручья, мы заметили, что оставленная на камнях без присмотра рыба исчезает. Решили проверить, разложили несколько окунёвых тушек на камнях около воды, сами поднялись в избу и, оставив щель в притворе дверей, стали наблюдать. Был уже вечер. Густые тени от камней и деревьев затрудняли наблюдение, но вскоре мы увидели своих соседей. Среди камней и воды грациозно и плавно двигались два силуэта. Приблизившись к рыбе, они хватали её и уносили вверх по ручью, быстро возвращались и снова уносили, пока вся рыба не исчезла в невидимых кладовых. Приглядевшись, мы поняли – это норка. Через пару дней, постепенно, парочка норок так привыкла к нам, что не боялась появляться и брать рыбу и в дневное время.

Запомнилась и наша попытка поймать налима в глубокой промоине, которую ручей проделал под берегом озера. Из рассказов рыбаков, из книг я знал, что в таких промоинах с ледяной водой из ручьёв любят пережидать тёплое время налимы. Из толстой лески, крупного крючка и свинцового грузила соорудил три донки, наживил сорожку и забросил в воду, привязав концы к молодым деревцам. Утром все донки свободно полоскались в воде без крючков с наживкой. Конец оборванной лески был весь шершавый, в следах от неведомых зубов, которыми долго перетирали упругую, неподатливую снасть. Стального поводка у нас не было. Попытки найти что-нибудь подходящее в избе, в лесу не увенчались успехом. Толстые, чёрные, конечно, громадные налимы так и остались жить в своих норах под берегом. Но скоро нам пришлось забыть о коварных налимах.

Всё когда-то заканчивается, заканчивался и наш праздник в заповедном лесу, на озере, на северном краю России на границе с Карелией. За два дня до окончания наших каникул мы решили ещё раз сходить ближе к каменным перекатам, наловить окуней покрупнее, подсолить и увезти гостинец в город родным и друзьям.

Пораньше утром мы уже в пути. С собой ведро, корзина, снасти, наживка, бутылка холодного чая. Рыбалку начали на крутой извилине реки на знакомом плёсе. Окунь брал жадно, мощно сопротивляясь при вываживании, разжигая рыбацкий азарт и веселя душу посланной удачей. Я ушёл за поворот реки, присел передохнуть на камень и попить холодного чая. День был тёплый, но пасмурный. Низкая облачность сулила дождь, западный ветер морщил зеркальную поверхность плёса. Состояние праздника закончилось, беспокойство лёгким ознобом пробежало по телу. Настроение беспричинно портилось.

«Дима, давай собираться, дождь надвигается!». Друг мой вопросительно взглянул на меня, но спорить не стал, собрал снасти, и мы двинулись к стоянке.

Когда до избы осталось с километр, сошли с тропы в лес, сложив под ёлкой снасти и всё, что у нас было. Моё беспокойство передалось другу: «Что случилось, ты что-то знаешь!» «Не спрашивай, просто надо проверить, кажется, я что-то слышал там, на стоянке, – слукавил я. – Возьми топор и охраняй вещи, а я пойду на разведку. Пойдёшь к избе, если только я закричу. Сиди тихо». Свернув с тропы, я пошёл вверх влево, обходя избушку с севера. Через сотню шагов выбрал подходящую берёзку и острым ножом вырезал увесистую, удобную для руки дубинку, похожую на черенок для лопаты. Всё делал автоматически, словно мной двигала чужая, но доброжелательная воля.

Через несколько минут я вышел к ручью выше избы. По промоине, пригибаясь, спустился ниже, и мне сверху открылась стоянка. Дверь избы была открыта настежь, на земле у порога стояли наши рюкзаки, застёгнутые и готовые к походу. Через минуту, пригнувшись, из дверей вышел мужик в тёмно-сером ватнике и кирзовых сапогах, в руке он держал топор, который мы обычно прятали под нары. Прислонив топор к стене, он повернулся лицом к озеру и стал прислушиваться. Ручей плескался и шумел на камнях, маскируя моё присутствие, большие валуны позволяли продвигаться незамеченным. Загорелое лицо незваного гостя под старой, выгоревшей на солнце кепкой в приглушённом свете пасмурного дня казалось чёрным. Вот он нагнулся, поднял рюкзак, продел руку через лямку, перекинул на спину, просунул вторую руку, зашевелил плечами, прилаживая рюкзак на спине, и, когда он стал нагибаться за второй ношей, я в два прыжка оказался за его спиной и своей дубинкой нанёс размашистый хлёсткий удар по шее, ниже правого уха. Злодей обмяк, ноги у него подогнулись, и он упал, ткнувшись головой в рюкзак.

Я стоял, сжимая своё первобытное оружие, сердце колотилось бешено, из открытых дверей резко пахло керосином. Я осторожно проверил у разбойника пульс. Слава богу, жив. Осторожно поднял придавивший его рюкзак и отнёс в сторону. От мужика пахло керосином, кислой гнилью, перегоревшим табаком, застарелым потом и мочой. Нечёсаные пегие волосы слиплись от грязи.

Вот он шевельнулся, опираясь руками, встал на колени, надел на голову упавшую кепку, исподлобья тупо посмотрел на меня. Я упреждающе поднял дубинку, он заслонился рукой, одновременно отползая в сторону и бормоча что-то нечленораздельное. Затем, опираясь о стену руками, встал и, продолжая что-то бормотать, пошёл, пошатываясь, по тропе в сторону от деревни. «Вернёшься, убью!» – заорал я громко, подбадривая сам себя и чтобы заглушить страх и неуютную тревогу, которые шевелились во мне всё это время. В избе валялись куча газет, тряпьё, старые одеяла, облитые керосином. «Ещё пара минут – и он поджёг бы избушку», – подумал я.

Появился Дима, принявший мои крики как сигнал к возвращению. Я коротко пояснил ситуацию. Вспышка гнева и злости быстро погасла. Тоска и сожаление о нарушенной гармонии, о том, что рядом со светлой радостью природы, дружбы, солнечного света затаилась чёрная злоба, вонючее, тёмное вероломство, приносящее боль и страдания, овладели мной. Упадок сил, как после тяжёлой болезни, окончательно опустошил душу и испортил настроение.

Вскоре мы уже подходили к деревне. Впереди нас ждали пыльная дорога до Онеги, самолёт, остров Кего, причалы Архангельска. Через полгода этот дикий, нелепый случай стал забываться, а наши дни, проведённые на Кенде, с годами всё больше расцвечивались в памяти новыми счастливыми красками, запахами, сентиментальными нотками, воспоминаниями и ощущениями.

Волшебная стрелка компаса

Борис был водителем начальника домостроительного комбината. Обаятельная, белозубая улыбка располагала, а когда он увлечённо рассказывал о своих охотничьих приключениях, слегка захлёбываясь словами, словно от нехватки воздуха, мой интерес к нему только усиливался. В одной из служебных поездок в машине, которой он управлял, стало известно о лесной избушке, построенной им недавно в лесу на озере Долгом, недалеко от деревни Демидово, что на сто десятом километре автомобильной дороги Архангельск-Вологда. Чувствуя, что я заинтересовался его рассказом, Борис пригласил меня побывать в Демидове и сходить на Долгое озеро, пожить в его избушке, порыбачить, посмотреть ягодники, пособирать грибы. В пятницу вечером на служебной «Волге» вдвоём мы выехали из города, одетые и экипированные для похода. По дороге я узнал, что избу он строил вдвоём с лесником, который живёт в Демидове, в основном для лосиной охоты. В деревне возле большого старинного бревенчатого дома с поветью нас гостеприимно встретил юркий мужичок небольшого роста, лысоватый, лет пятидесяти, лесник и хозяин этого дома.

Стоял август, лето незаметно перетекало в осень, белые ночи заканчивались. Мы отказались от застолья в избе, взяли в машине всё необходимое для похода и не мешкая отправились на озеро, чтобы до темноты попасть на место. Тропинка начиналась сразу за дорогой, пересекала большой скошенный луг, деревенское кладбище и углублялась в лес. Четыре километра до озера мы прошли не торопясь, миновали два больших моховых болота густо усыпанных ещё незрелыми ягодами клюквы, и, когда углу бились в густой еловый лес, где высокие ели начинали закрывать уже начинающее темнеть небо и где едва заметная тропинка терялась среди толстых еловых стволов, Борис включил фонарь.

Через двадцать минут мы были на месте. Избушка стояла в густом лесу, в двадцати метрах от берега озера. Рядом – большой навес из жердей, покрытый плёнкой. Под навесом – дощатый стол скамьями, а чуть в стороне от стола оборудовано кострище с закопчёнными проволочными крюками для котелков и чайника. Я стал заниматься костром, а Борис нырнул в чащу и вскоре вернулся с пакетами, в которых была посуда, продукты и всё необходимое для жизни в лесу. Всё это пряталось в схроне, в металлической бочке, зарытой в землю и замаскированной неподалёку в лесу. Сгустившиеся сумерки плотно обступили стол, и пришлось принести и зажечь керосиновую лампу, свет от которой окончательно утвердил наступление темноты и сделал её непроглядной и загадочной. Мы неторопливо ели, пили чай, отмахиваясь от комаров, лениво переговариваясь, каждый думая о своём, и лёгкая грусть обступила нас со всех сторон.

В избушке были устроены две самодельные лежанки – кровати, все детали которых были собраны из неокорённых берёзовых жердей, которые уютно белели в слабом свете свечи, установленной в таком же берёзовом подсвечнике, стоящем на пристенной берёзовой полке. Берёзовый дизайн создавал атмосферу полузабытой детской сказки и настраивал на добрые мысли и воспоминания.

Утром, после завтрака, мы занялись каждый своим делом. Я осматривал избу и всю обстановку вокруг: большие поленницы наколотых дров, тротуар из жердей к причалу у озера, вешала для сетей, добротный самодельный большой стол с навесом, чуть в стороне – кострище. Вся территория вокруг убрана, нет мусора, банок, бутылок, пакетов и прочего хлама, от которого наши леса задыхаются всё больше и больше. Глубокая мусорная яма, вырытая подальше от избы, обеспечивала чистоту и порядок на участке.

Мой напарник ушёл в лес на разведку перед скорой осенней охотой. Я при дневном свете продолжил изучать местность вокруг нашей стоянки. Озеро, больше похожее на реку, шириной около пятидесяти метров, тянулось с запада на восток. Изба находилась недалеко от западной оконечности озера, и, чтобы попасть на противоположный берег, надо было обойти озеро с запада, сделав крюк не более полукилометра. Около избы всё было покрыто густым высоким черничником, кусты которого были сплошь усыпаны крупными тёмно-сизыми ягодами. Противоположный берег, более высокий, с редкими елями и молодыми сосенками, представлял собой вырубку, покрытую брошенными стволами деревьев, заросшими травой и брусничником, лесовозными дорогами, следами от тяжёлой лесорубочной техники.

Борис предупредил меня, что в озере летом клюёт сорога, причём предпочитает всем наживкам тесто или хлеб, на жерлицу ловится щука, а другой рыбы в озере, видимо, не водится. Выбрав себе одну из трёх удочек, которые стояли в углу тамбура избы, и захватив кусок хлеба и стеклянную банку для живцов, я спустился к озеру. Вдоль озера по торфяному пружинистому берегу была протоптана тропинка, по которой я двинулся, огибая озеро, пока не дошёл до удобного бревна, на котором и расположился. Сорога клевала на мятый хлеб, однако мякиш быстро размокал и плохо держался на крючке. Вскоре в банке с водой плескались некрупные черноспинные сорожки. Вдоль берега в податливый торф под углом к воде были воткнуты шесты из молодых берёзок с тонкими, гибкими концами, к которым я и привязал свои жерлицы и насадил живцов. Некрупная щучка-травянка брала живца активно, и к обеду я уже поймал достаточное для ухи количество щурят.

После этого ознакомительного похода Долгое озеро стало моим любимым местом для рыбалки, грибной охоты, сбора ягод. Постепенно я ещё ближе сошёлся с Борисом. Он оптимист, любит жизнь, ему всё вокруг нравится, он сам себе нравится и не боится показать это окружающим. Более того, ему нужен зритель, с кем он щедро делится своей любовью ко всему, что окружает его. Одежда, предметы быта, ружьё, топор, лопата, нож в ножнах – все любимое, аккуратное, подогнанное, содержится в порядке. Нож отточен, как бритва, топор не болтается на удобном берёзовом топорище, ружьё начищено, смазано, блестит от свежей лакировки. Особой его гордостью были изба на Долгом озере и весь участок вокруг, которые он содержал в идеальном порядке, и если замечал у кого-то из гостей пренебрежение этим порядком или даже если гость просто выбивался из сложившейся гармонии отношений, то больше этот человек сюда не приглашался.

Основным достоинством и одновременно недостатком этого места была его скрытность. С юга подход к избе был перекрыт озером, да и со стороны озера она не проглядывалась в зарослях кустарника и молодых ёлочек. С севера стоянка перекрывалась двухкилометровым массивом густого переспелого елового леса, прочерченного двумя глубокими оврагами, промытыми ручьями, впадающими в озеро. В первое время, даже зная местность и уже побывав на озере, я каждый раз с компасом в руках методом проб и ошибок с трудом находил избушку, которая на Севере так необходима для отдыха и ночёвки в лесу. Это обстоятельство, усиленное запретом лесника посещать деревенским жителям это место и ночевать в избе, делало его заповедным, желанным и удобным для спокойного, созерцательного отдыха, зачастую в одиночестве.

С детства, часто бывая в лесу, я не боялся ни дальних походов на рыбалку, ни азартного поиска грибов, ни нудного труда по сбору ягод. Такие вылазки в лес были для меня любимым отдыхом и необходимостью уйти от городской суеты и жизненной неразберихи. Однако опыт и прежние досадные ошибки выработали правило – в лесу ни шагу без компаса. Поэтому в этих лесных вылазках и походах у меня на шее на длинном шнуре всегда со мной незаменимый спасительный компас, который придаёт уверенности и не однажды спасал меня от утомительных блужданий и ненужных волнений.

Когда мне не было и тридцати лет, я случайно познакомился с художником Димой, и, хотя он лет на десять старше меня и был уже вполне сложившимся мужчиной в возрасте, все вокруг звали его просто Димой. Он был высоким, симпатичным, стройным сорокалетним мужчиной, который во время учёбы в художественном институте в Ленинграде приобрёл внешний столичный лоск, но в душе был очень деликатным, добрым, мягким вологодским парнем из глубинки. Мать его жила в посёлке Чагода недалеко от Вологды, в небольшом домике под громадными старыми берёзами посреди огорода в обрамлении из кустов малины и смородины, куда он ежегодно выезжал на весеннюю посадку и осеннюю копку картофеля. Меня привлекали природная скромность, мягкость, тактичность, душевная чуткость и поразительная доброта и открытость Димы. Кроме того, он был образован, начитан, любил свою работу, хотя участия в официальных презентациях и выставках избегал. Дружба наша была ровной и крепкой, выросшая по обоюдной необъяснимой симпатии. Мне, несмотря на молодость, была отведена роль, как мне казалось, более бывалого, уверенного, энергичного ведущего, знающего практические стороны жизни, а друг пребывал в роли знатока искусства, романтичного созерцателя и толкователя скрытых сторон жизни и неуловимых её нюансов. Такой симбиоз, видимо, устраивал нас обоих.

Вот уже в течение нескольких лет я регулярно бывал на Долгом озере, иногда один, иногда с друзьями, наслаждался природой, отсутствием людей, обустроенной тёплой и уютной избой, где в любое время года можно было найти приют и отдых после лесных скитаний и в любую непогоду. Я, как и многие люди, так устроен, что, узнавая что-то красивое, редкое и восхищаясь этим явлением, всегда хотел поделиться этой красотой с близким человеком, соприкоснуться с чудом и вместе пережить процесс познания гармонии редкого момента нашего бытия.

И вот в начале сентября мы с Димой выехали из города на моей бежевой шестёрке, загруженной коробами, корзинами, грабилками, плащами, сапогами и прочими вещами, без которых в осеннем северном лесу не обойтись. Быстро, без приключений, доехали до деревни, оставили машину около знакомого дома лесника, вручили деревенским друзьям гостинцы: пряники, сушки, конфеты и несколько пачек чая со слоном на этикетке. В дорогу вышли основательно загруженными. Запасы в лесном складе-схроне – стальной бочке – пора было пополнить. В заплечных коробах несли хлеб, сухари, крупы, супы в пакетах, мясные и рыбные консервы, картофель, лук, соль, сахар, водку, масло, свечи, спички и, отдельно, бутылку керосина.

Погода стояла спокойная, тихая, сквозь лёгкую пелену облаков проглядывало солнце. Яркими пятнами высвечивались красные осины, жёлтые берёзы, болотные кочки сверкали россыпями клюквы. На ходу пригоршнями рвали и ели сладкую, спелую голубику и чернику. Глубоко дыша запахами лесной прели и багульника, мы медленно шагали к озеру, предвкушая хорошее застолье у костра, рыбалку, обилие грибов и ягод, лесное уединение. Через пару часов мы были на месте. Дела по хозяйству, приготовление ужина, топка печи, ловля живца, установка жерлиц заняли весь конец дня. Вечером, уже при свете костра, под навесом, за накрытым столом мы наслаждались отсутствием комаров, выпитой водкой, обильным ужином, яркими звёздами над головой, звуками леса, всплесками щурёнка, попавшего на крючок жерлицы. Далеко на востоке по шоссе еле слышно гудели машины.

Утром, после завтрака, я взял грабилку, корзину и пошёл за озеро на вырубку собирать бруснику, которая в этом году хорошо уродилась. Дима захотел остаться на озере удить рыбу да менять живцов на выставленных с вечера жерлицах. Ближе к обеду с большой корзиной краснобоких ягод, довольный, я стал двигаться по кромке озера к причалу. Димы нигде не было видно. Осмотр показал, что под столом в ведре, накрытые чугунной сковородой, лежали щурята, приготовленные для варки ухи, исчез остро отточенный топор, который всегда стоял в избе за печью.

Тревожное предчувствие погнало меня на берег. Я достал из нагрудного кармана свисток, и милицейские трели нарушили хрупкую тишину леса и эхом разошлись вдоль поверхности озера. Тревога охватила меня, и, поразмыслив, я пошёл сначала на запад, обходя озеро, а потом круто повернул на юг, в сторону реки Обокши, которая протекала в восьми километрах южнее, параллельно озеру и, пересекая шоссе, впадала в Северную Двину. Опыт подсказывал, что на север, через мрачный, густой ельник, он вряд ли пошёл бы, а вот на юг, в светлые, прореженные лесорубами перелески, вполне мог. В этом случае Обокша не даст ему уйти далеко. Чтобы успокоиться, я сел на пень и через равные промежутки времени стал выдувать свистком громкие трели. В промежутках чутко прислушивался, ожидая ответных криков. Через час я окончательно убедился, что Дима ушёл в лес и заблудился. Неожиданно я вспомнил, что вчера, во время нашего перехода, он говорил, что хочет найти и вырубить хороший берёзовый кап и сделать из него шикарную подарочную вазу или блюдо.

Кап – нарост на берёзе, заготавливается для поделок и резьбы, имеет красивую волнообразную структуру волокон. «Вот для чего он взял с собой топор», – с облегчением подумал я. Поразмыслив, вернулся к избе, основательно перекусил, взял бутылку кипячёной воды, бутерброды, электрический фонарь и пошёл опять к озеру. На причале я сидел ещё минут сорок, прислушиваясь и анализируя ситуацию, время от времени дуя в свисток и вместе с тем сосредоточенно напрягая внутреннее чутьё и интуицию, искал направление поиска. Что-то упорно подсказывало – юг, только юг. Держа в руке компас и поглядывая на дрожащую стрелку, не выпуская изо рта свисток, я обогнул край озера и направился точно на юг. Двигаясь по лесу, я мысленно приказывал себе: «На юг, на юг, пока не упрусь в Обокшу». Что-то убеждало меня, что я на правильном пути. Когда через час я снова присел отдохнуть и включил фонарь, так как стало плохо видно из-за сгустившихся сумерек, мне вдруг показалось, что я слышу слабый, неуверенный звук, выделявшийся на звуковом фоне леса: «А…а…а…»

Я приободрился и поспешил в сторону этих неверных, еле угадываемых звуков и через сотню быстрых шагов вышел на полянку, покрытую светлым упругим беломошником. На поляне, устало привалившись к дереву спиной, прямо на мху сидел Дима с измождённым, бледным лицом, а рядом с деревом поблёскивал брошенный топор. Я подошёл и молча протянул бутылку воды, догадываясь о его состоянии и жажде, которую он должен испытывать после многочасовых скитаний и бесполезных криков. Напоив друга, который уже не мог или не хотел говорить и только улыбался слабой, извиняющейся улыбкой, я предложил ему бутерброд, но он только махнул рукой, отказываясь. До избы добирались несколько часов, постоянно отдыхая и сверяясь по компасу с направлением на избушку. В избе ещё было тепло от предыдущей топки. Я зажёг лампу, помог Диме раздеться, стянул с него сапоги, налил стакан горячего чая и, напоив, уложил спать.