Текст книги "Иван Саввич Никитин"

Автор книги: Виктор Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Казанскому университету. На его племяннице Надежде Аполлоновне Гарчинской

Второв был женат. Александров-Дольник.-сочинял стихи, друзья приписывают ему

тонкий эстетический вкус, строгость суждений о литературе. Никитин относился к

Александрову-Дольнику почтительно, но без той сердечной приязни, которую он

испытывал kq Второву.

Довольно представительным было во второвском кружке купечество, но не то.

старое, традиционно-заскорузлое, в чьем кругу считалось доблестью «зашибить

копейку», а то лихое, мыслящее и свободолюбивое, в котором известный поэт и критик

А. А. Григорьев хотел видеть патриархальный русский идеале Пожалуй, самой

колоритной фигурой здесь предстает Иван Алексеевич Придорогин. Питомец

словесного факультета Московского университета (по болезни он не смог его

закончить), страстный почитатель

Т. Н. Грановского и В. Г Белинского, Придорогин любил литературу ребячески-

восторженно, истово, тайком писал никудышные, но привлекающие искренностью

стихи, в свое время приятельствовал с поэтом А. В. Кольцовым.

Придорогин относился к Никитину (его «он любовно называл Савкой) по-братски,

его оценки поэзии и житейских поступков младшего друга колебались от неудержимых

восклицаний до приятельской ругаци. Рядом с шумным Придорогиным сдержанный

'Никитин оттаивал душой, забывался от притупляющей жизненной суеты. i

Среди никитинских знакомых по-своему ^замечательной личностью был и купец

Михаил Борисович Тулинов, оставивший торговлю и одним из первых в Воронеже

серьезно занявшийся фотографией. В 1857 г. он переехал в Петербург, где получил

звание худож-ника и был главным помощником популярного тогда фотографа Деньера;

В столице близко сошелся со своим земляком живописцем И. Н. Крамским,

написавшим портрет своего друга.

10

Еще один член второвского кружка – Михаил Федорович де Пуле, человек

неприхотливый и мягкий, деятельный литератор-публицист. У сына тамбовского

дворянина, штабс-капитана Федора Карловича де Пуле карьера была тернистой и

негромкой. Окончив в 1848 г. словесный факультет Харьковского университета, он

служил «учителем ЗтГО рода» в Воронежском кадетском корпусе, преподавал русский

язык, историю и другие предметы. Слыл хорошим лингвистом; в 1850 г. де Пуле

преподнес будущему царю Александру II составленную им сравнительную грамматику

для военно-учебных заведений, за что был награжден золотыми часами.

В. бумагах де Пуле сохранились переписанные им воль-' нолюбивые стихи

Пушкина, Рылеева, Лермонтова, собственноручные заметки «опасного» содержания.

Увлечения молодости не остыли. В кадетском корпусе он сблизился со своим

начальником, либеральным, генералом А. Д. Винтуло-вым, водившим когда-то

знакомство с декабристами. В библиотеке генерала доверенные лица, в том числе и де

Пуле, пользовались «даже вещами запрещенными, каковы тогда были все сочинения

Рылеева и его «Полярная звезда». Однако позже де Пуле печально прославится

нападками на Белинского, резкими выступлениями в «Русском вестнике» Каткова,

скандальной книгой^ об А. В. Кольцове. "Но, подчеркиваем, все это будет потом, а в

пору сближения с Никитиным в 1856 г. Михаил Федорович подкупающе открыт для

дружбы. «Он был, – вспоминал о де Пуле член второвского товарищества художник С.

П. Павлов, – благожелателен к Никитину, но, так.сказать, поэтом дорожил как своей

редкой находкой. Порой эта опека была тяжела».

Поначалу эта сложная внутренняя связь заметно не обнаруживалась. Так же как еще

не проявилась она и в отношениях Никитина с искренним почитателем его таланта

Александром Петровичем Нардштейном, по службе инженер-полковником, по душе

книжником и библиофилом, непреклонным сторонником «искусства для искусства».

Ему Никитин во многом обязан своей первой известностью, знакомством с новыми для

него людьми, в частности, семейством помещика В. И. Плотникова, в доме которого

поэт находил так нехватавшие ему уют и спокойствие.

И наконец, в числе второвского сообщества упомянем> писца местной казенной

палаты, а потом секретаря городской думы.Ивана Ивановича Зиновьева, бедняка-

самоучку, увлеченного сочинителя, сотрудничавшего в газетах и журналах, инициатора

ряда полезных культурных начинаний.

Здесь названы не все участники второвского кружка, а лишь те, кто стоял ближе к

Никитину. «Ближе» не в смысле идейной позиции, а в смысле пересечения житейских

судеб.

по пути некрасова

Когда Второв и его друзья «открыли» Никитина, в его заветных тетрадках было

около 70 «пиес». Самые ранние стйхотворени5г-датируются 1849 г. Все, что написал он

до своего 25-летия, очевидно, уничтожил – известна его требовательность к своим

поэтическим первенцам, о. чем говорят его переполненные сомнениями письма 1854—

1855 гг.

Творческое рождение Никитина происходило в самую «непоэтическую» эпоху 40-х

годов, в пору «николаевского удушья» с его пессимизмом, мотивами отчаяния и

хандры. Именно такими настроениями проникнуты произведения тех лет Н. П.

Огарева, А. Н. Плещеева, А. А. Григорьева и Других.

К концу этого периода романтическое платье поэзии порядком поизносилось. В. Г

Белинский, откликаясь ца стихотворение Н. А. Некрасова «В дороге», замечал: «Это —

не стишки к деве и луне, в них много умного, дельного и современного».

Любопытно, что, только познакомившись с Никитиным, А. П. Нордштейн писал

одному из своих друзей 19 ноября 1853 г.: «Не думаю, чтобы Никитин пустился в

11

сочин(ения) к Ней и к Луне, он скорее обратится к историческим думам...» Далее он

говорит, что– его привлекает «серьезная мысль стихов» пока еще никому не известного

поэта.

В 1854—1855 гг. в журналах появились никитинские «рассказы в стихах»: «Жена

ямщика», «Ночлег извозчиков», «Утро на берегу озера»,– «Зимняя ночь в деревне»,

«Бурлак» и другие, в них народная жизнь как бы самопроявилась в своих идеалах,

быте, речи и т. д.. Печатаются целые стихотворные повести воронежского поэта, такие,

как «Купец на пчельнике».

В русской литературе завершался процесс демократизации поэтических жанров,

прозаическая стихия оттеснила возвышенную медитацию 1# еще в 1843 -г. в

Петербурге вышел сборник с характерным названием «Статейки в стихах», несколько

прямолинейно сигнализировавший о наступ-

1 Медитация – сосредоточенное размышление.

лении на лирический род искусства. В этом процессе участвовали поэты разных

школ, в том числе даже такие ревнители «чистого искусства», как А. Н. Майков, Я. П.

Полонский. В большей степени, чем другие, спускал лирического героя с небес Н. А.

Некрасов. Никитин шел по его стопам,.но не «след в след», а лишь видя общий идейно-

художественный, ориентир. «Никитин вплотную^подходил к тому открытию в

освоении народной жизни, – пишет современный исследователь Н. Н. Скатов, —

которое было сделано в лирике Некрасова, более того, Никитин оказался единственным

в этом отношении близким Некрасову крупным русским поэтом-лириком».

Одно из наиболее популярных ранних произведений Никитина из серии народных

былей – «Жена ямщика». Вспомним эту грустную историю:

Жгуч мороз трескучий, На дворе темно; Серебристый иней Запушил окно.

Тяжело и скучно, Тишина в избе; ^ Только ветер воет Жалобно в трубе.

И горит лучина, Издавая треск, На полати, стены Разливая блеск.

И далее разворачивается бесхитростный рассказ о том, как пряха с сынишкой при

свете лучины ждут-пождут хозяина убогой избы. Вот он вернется с дальней дороги,

привезет мальчишке гостинец, а матери успокоение от тревожных дум. Но открывается

дверь и на пороге появляется сосед-ямщик со страшной вестью о смерти захворавшего

в пути отца семейства:

Никитин хорошо понимал секрет художественной правды произведений, как он

говорил, «в простонародном духе». Защищая, подобные вещи от критики, он писал А.

Н. Майкову 17 января 1855 г.: «Не так легко даются стихотворения простонародные. В

них,первое неудобство– язык! Нужно иметь особенное чутье, если можно так вы-

разиться, чтобы избегать употребления слов искусственных или тривиальных, одно

такое слово – и гармония целого потеряна».

Обратившись к теме народного горя, Никитин эстетически по-своему и как бы

заново осваивал быт и нравы социальных низов. Процесс этого освоения совершался

трудно, в сомнениях и поисках. «Неужели подобные вещи лишены жизни, своего рода

истории и общечеловеческого интереса, – спрашивал он А. Н. Майкова. – С этим мне

трудно согласиться. Может быть, внешняя форма избрана мною ошибочно, но форма

более искусственная дает более простора фантазии, а я, напротив, стараюсь сколько

возможно ближе держаться действительности...»

Так ж& как когда-то А. В. Кольцов в своих песнях открыл радость

.земледельческого труда, Никитин– как это ни странно звучит – открыл горе

крестьянского быта. А. В. Кольцов пел несчастную любовь девушки, а Никитин почти

не затронул этой темы, его лирическая собеседница, уже в морщинах, думающая не о

«луне», а о хлебе насущном, детях раздетых да пьяном муже. Нужно было иметь

12

отзывчивое сердце, чтобы нести такую тяжкую поэтическую ношу. Никитин нес ее

стоически; и до конца.

Деспот-родитель сводит в могилу дочь, выдав ее за нелюбимого, но богатого

старика («Упрямый отец»), свекровь не ладит с невесткой, чахнущей от непосильной

работы («Порча»), мужу опостылела жена-«змея», и он запивает свое горе" в кабаке

(«Ссора») таких картин у Никитина немало. Его взгляд общечеловечен, его больше

занимают «вечные вопросы», в которых он пока, правда, не является глубоким

психологом («Старик другоженец», «Измена» и др.). 4

Вообще', родственность людей, понимаемая -и широко, как национальное братство

народа, и уже, как интимная семейная общность, – ведущая черта его поэзии не

только раннего периода. В это же время намечается далеко не второстепенный мотив

никитинской лирики – сострадание, милосердие к старому и малому на земле, иначе

говоря, мотив увядания и рождения – будь то «бедная старушка» или «баловень-

внук», засохшая береза или распускающийся цветок. Голос поэта становится особенно

задушевен, а краски теплее и мягче. В этом отношении примечательна «Зимняя ночь в

деревне», очень известное в свое время стихотворение, переведенное на многие

иностранные языки. Примечательно, что и критика, не баловавшая Никитина

комплиментами, отнеслась к «Зимней ночи...» с удивительной благосклонностью.

Старшее поколение читателей наверняка помнит: '

Весело сияет Месяц над селом;

Белый снег сверкает Синим огоньком

Месяца, лучами Божий храм облит; Крест под облаками, Как свеча горит

Пусто, одиноко, Сонное село; Вьюгами глубоко. Избы занесло.

Больная старушка «думаёт-гадает» о детях-сиротах – вот и все лирическое

действие. «Зимняя йочь...» волнует и сегодня, она житейски многозначна, ее образный

ряд естествен, а интонационно-ритмический строй мелодичен и прост в своей

внутренней гармонии.

Но приверженность начинающего поэта к жизненной правде еще нередко

декларативна, его реализм, так сказать,, романтизирован. Никитин выступает как

романтик-публицист в тбй сфере, где требуется образно-философское осмысление

бытия. «Весь день душа болела тайно И за себя' и за других... От пошлых встреч, от

сплетен злых, От жизни грязной и печальной» («Еще один потухший день...»).

Подчеркнутая здесь и ниже мьк:ль варьируется на разные лады: «Когда свой ум

тревожный и пытливый Я примирял с действительностью злой...» («Перемена»);

«Одной действительности грязной...» («Певцу»); «Когда рука действительности

строгой..:» («Привет мой вам, угрюмый мрак ночей...»). В таком ключе в 1854—1855 гг.

написано Никитиным не менее трех десятков стихотворений. Он упорно ищет поэзию в

религии, связывая таинство мироздания с загадками природы («Монастырь»,

«Присутствие непостижимой силы...», «Похороны», «Могила», «Молитва» и др.). От

такого рода произведений веет «космическим пессимизмом».

Однако нельзя отметать все никитинские «религиозные» вещи, как это

прямолинейно делали критики 30-к годов. Так поступать просто неуважительно к его

молодой вере и неисторично. В этом плане интересно «Моление о чаше»,

сконцентрировавшее в себе стихийный романтический протест автора против «грязной

действительности».

В основе лирического сюжета «Моления о чаше» лежит текст Св. Писания, но поэт

так его трансформировал, что Христос у него более похож на социального

реформатора, нежели евангельского героя. Строки:. «День казни близок: он придет, —

На жертву отданный народу, Твой сын без

13

ропотно умрет, Умрет за общую свободу...» – воспринимались не как

божественное откровение, а как призыв к борьбе с земным злом. Никитин предвидел,

что такие стихи придутся не по вкусу цензорам-священникам и, чтобы обезопасить

себя, в специальных «Замечаниях» сослался на соответствующий текст Св. Писания.

Не помогло: духовная цензура запретила стихотворение, и цри жизни поэта оно не

было напечатано.

Раннее творчество Никитина несло в зародыше темы и образы его поздней зрелой

поэзии, в частности,, историко-патриотического звучания. Как уже говорилось, в 1851

г. было написано стихотворение «Русь», по словам Н. И. Ры-ленкова, «остающееся до

сих пор одним из лучших образцов русской патриотической поэзии». Тогда же был

создан «Юг и Серер» – своеобразное элегическое прощание с романтической

экзотикой, которая еще недавно привлекала («Отъезд»). Поэта уже не манит «стор»она,

где все благоухает», он, как и лермонтовский лирический герой («Родина»),

возвращается в дорогие сердцу родные места:

Глядишь вокруг – и на душе легко, И зреет мысль так вольно, широко, И сладко

песнь в честь родины поется, И кровь кипит, и сердце гордо бьется, И с радостью

внимаешь звуку слов: «Я Руси сын! здесь край моих отцов!»

Последние строки навсегда соединились с именем Никитина, их особенно часто

повторяли в лихие для нашего. Отечества годины.

Наряду с истинно национальными гимнами России, созданными по внутреннему

побуждению, под впечатлением Крымской войны и по настоянию знакомых, он

сочинил и несколько урапатриотических виршей («Война за веру»), которых потом

стыдился или вообще не печатал («Донцам», «Новая борьба»). Это казенное поветрие

оказалось недолгим, он избавился от него, как будто очнувшись вместе с последними

залпами севастопольских пушек.

Уже на самом раннем этапе творчества формировался Никитин – мастер

лирических пейзажей. Среди его картин этого периода такие замечательные, как

«Утро» («Звезды меркнут и гаснут. .»), «Встреча зимы» («Поутру вчера дождь...»), «19

оотября» («Что за утро! Серебряный иней..,»). Никитинская природа ориентирована на

изображение очень личных, субъективных переживаний – отсюда ее многозначности

и неуловимость. Первые же его пейзажные откровения говорили о приходе в

литературу не похожего на других лирика. Никитин объяснился в любви к природе, в

которой видел своего рода высшее женское начало: любовь его-свята, доверчива,

нежна. Прав В. П. Скобелев, один из современных исследователей,'видящий в ни-

китинских пейзажах идеализированный эквивалент человеческих чувств.

Здравствуй, гостья-зима! Просим милости к нам Песни ^севера петь По лесам и

степям.

Есть раздолье у нас, – Где угодно гуляй; Строй мосты по рекам И ковры расстилай.

Нам не стать привыкать, – Пусть мороз твой трещит: Наша русская кровь На

морозе горит!

(«Ветрена зимы»)

Народный образ зимы, космический охват пространства, праздничность атмосферы

– все здесь никитинское. Он, как всегда, не стремится удивить читателя неожиданной

метафорой, его чувство индивидуально, не индивидуалистично, он не разрушает

обыденное впечатление «публики», а помогает ей в работе воображения. Радушие и

щедрость крестьянина – вот основное настроение картины. «Просим милости к

нам...», «...и ковры расстилай» – как это по-хозяйски основательно и верно,

14

приподнято над буднями (гостей созывают в мужицких избах не каждый день и ковры

стелют по торжественным случаям). И свежий ветер («Песни севера») – любимый

никитинский образ – ощущается как обновление, очищение притомившейся жизни.

«Гостье-зиме» открыта дорога не только для «гулянок», но и для полезного дела.

Присутствие в никитинской пейзажной лирике мотива труда – весьма примечательная

ее особенность. Землю и небо поет не праздный человек, а труженик, который

однажды сказал: «Жить, не работая, или, что то же, жить, работая дурно... я не могу...»

Есть в первых пейзажных опытах Никитина и неудачи – испорченные

дидактичностью, назойливым противопоставлением совершенства природы

несовершенству бытия («Поле», «Уединение», «Но^ь»), но таких сравнительно

немного. Глаз его остр, а слух-тонок,, он примечает мель-

«

чайшие оттенки цвета, формы, звука. Хрестоматийно из вестными и любимыми в

народе стали строки:

Полюбуйся: весна наступает, Журавли караваном летят, В ярком золоте день

утопает, И ручьи по оврагам шумят.

(«Полно, степь моя, спать беспробудно...»)

Сколько сердец трепетно билось, когда слышалось:

У осени'поздней, порою печальной,

Есть чудные краски свои, Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,

В последнем объятье любви.

(«19 октября»)

Стала классической и такая картина:

Ясно утро. Тихо веет Теплый ветерок; ** Луг, как бархат, зеленеет,

В зареве восток.

% Окаймленное кустами Молодых, ракит, Разноцветными огнями Озеро блестит.

(«Утро на берегу озера»)

Никитинская красота добрая, исцеляющая уставшего от суеты и страданий

человека. Это ее качество сближает поэта с лирической традицией А. Н. Майкова, А.

А.: Фета, Ф. И. Тютчева, но в отличие от них пейзаж автора «Ут-*' ра...» включен в

социальную действительность. Уже в первом стихотворении, обычно открывающем его

сборники, ночной естественной идиллии противопоставляются общественные лороки:

«Лишь во мраке ночи Горе и разврат Не смыкают очи, В тишине не .спят» («Тихо ночь

ложится...»). Такой контраст у Никитина будет усиливаться, личное, интимное в

диалоге природы и человека уступит место социальному.

«ПРОТИВОСТАТЬ... ЗАСТОЮ, НЕПРАВДЕ...»

ДОМА и в гостях

Стихотворения чаще всего создавались трудно, урывками – не до сочинительства

было. В письмах к друзьям и знакомым иногда прорывалось: «Несколько дней тому

назад я заглянул домой, там кутеж; сказал было старику, чтобы он поберег свое и мое

здоровье и, чуть ли не главное, поберег бы деньги, – вышла сцена, да еще какая! Я

убежал к Придорогину и плакал навзрыд... Вот Вам и поэзия!».

Никитин болезненно переживает шумные дрязги под родной кровлей, для него они

«невыносимая битва, потому что она – уродливость в природе».

Хозяйство ему «шею переело», но он стоически выдерживает все тяготы

содержателя постоялого двора: размещает извозчиков, телеги, отпускает овес и сено,

следит, чтобы кухарка Маланья стряпала к сроку, ведет счеты-пересчеты...

Постоялых и заезжих дворов в Воронеже всегда хватало (известно, к примеру, что в

начале 60-х годов их было -66), однако «мужицкая гостиница» Никитиных на улице

Кирочной (Третьей Дворянской) пользовалась особой любовью. Путники знали, что

15

здесь их всегда ждет недорогой приют, приветливый хозяин. «Извозчиков; которые

останавливались на постоялом дворе у Никитиных, – вспоминал родственник поэта

–А. А. Зубарев, – Иван Саввич' почти всех знал, и они его знали, любили его за то, что

он обходительный, простой был., Войдет, бывало, Иван Савви^ к ним, а они сейчас с

ним здороваться: «Доброго здоровья, Савельич!» – Савельичем звали. Иван Саввич в

разговор с ними вступит и долго, бывало, говорит с извозчиками; они ему сказывали,

как родному, про свои дела, про свои горести». Близко общаясь с простым людом,

Никитин постигал мужицкую долю. Здесь, на постоялом дворе, рождались темы и

образы его творений.

«Бывало, – говорит .Никитин, – пойдешь, нарубишь дров, затопишь печку,

сваришь обед с грехом пополам, руки себе выжжешь все с непривычки-то, на стол

соберешь и накормишь извозчиков. Да еще раза два в кабак сбегаешь за вином, чтоб

угостить их». Поздним вечером, когда мужики-постояльцы уже богатырски храпели и

сладко спал ега любимец, сибирский кот, он искал тишины в своей комнате, где его

окружали книги, чистые листы бумаги на однотумбовом столе, сиротливо висевшие на

стене гусли и гитара, на которых ему доводилось так редко играть, а лграл он,

сказывают, мастерски, да притулившееся в уголке охотничье ружье -<– до него тоже

редко доходили руки, хотя он и любил побродить с ним по окрестным лесам и полям.

«Утомившись порядочно за день, – рассказывает поэт, – в сумерки я зажигаю

свечу, читаю какой-нибудь журнал; когда же чувствую себя несколько здоровее, берусь

за Шиллера и копаюсь в лексиконе, покамест зарябит в глазах: часов в 12 засыпаю и

просыпаюсь в 4 ч., иногда в 3 ч.».

Изредка Никитину удавалось вырваться "из дома на часок-другой, поручив

постоялый двор Дмитричу, недоучившемуся семинаристу, «убоявшемуся

премудрости». Он состоял у него в роли приказчика, лучше сказать, мальчика на

побегушках. Если горе-помощник не был в подпитии, Иван Саввич, скрепя сердце,

оставлял на его попечение извозчиков, а сам в условленный час спешил к Каменному

мосту, к особняку, где квартировал Николай Иванович Второв. Иногда в таких отлучках

выручала Аннушка Тюрина, его двоюродная сестра-сверстница – благо она жила в

доме напротив – доброе и милое существо, обожавшая его и, как говорит молва,

безнадежно в него влюбленная.

У Второва его приветливо встречала жена хозяина, очаровательная Надежда

Аполлоновна; она провожала смущенного Ивана Саввича в гостиную, где уже кипели

споры: как всегда, бушевал Придорогин, обрушивая кары на голову -городского головы

и прочее местное начальство, пыхтел за чаем толстяк Нордштейн, тихонько в уголке

сидел чинный де Пуле* а рядом с ним новичок второвского кружка, его воспитанник по

кадетскому корпусу, начинающий стихотворец Федор Берг; в сторонке полуиспуганно

внимал оратору скромный Зиновьеь Второв иногда мягко и– добродушно вставлял свои

резонные замечания, охлаждая вспыхивающие страсти. Оосуждали начинавфие выхо-

дить народные русские сказки,. собранные воронежцем

А. Н Афанасьевым при посредничестве земляков, толковали об устройстве при

губернском статистическом комитете архива материалов допетровской эпохи, говорили

о программе исторических и этнографических разысканий... – каждому находилось

конкретное дело. Не обходилосьчбез разговоров о недавно так> печально

закончившейся Крымской войне, журнальных мнениях по этому поводу и, конечно, о

статьях в «Колоколе».

Доходила очередь и до Никитина. Он читал отрывки из «Кулака», затем начиналась

критика: типично – нетипично, удачно – неудачно, коротко —/длинно, – каждый

мерил на свой аршин, что сбивало автора до чрезвычайности. Хорошо, если кто-нибудь

из гостей вспоминал о первой книге Никитина", и тогда все переключались на обсуж-

16

дение затянувшейся литературной новости. Поэт молчал, потому что рукопись его

стихотворений уже два года лежала у вице-директора департамента полиции графа

Дмитрия Николаевича Толстого, добровольно взявшего на себя вместе с неким А. А.

Половцовым все расходы по изданию сборника.

Граф Д. Н. Толстой не был чужд научных полудилетантских занятий, напечатал

работы об Антиохе Кантемире и Данииле Заточнике, баловался археологией,

языкознанием, публиковал статейки по врпросам внутренней политики. Деятель из тех,

кого называют просвещенным администратором. Просвещенность эта была

монархической, подкрепленная официально принятыми богословскими догмами.

Порядок на троне и в душе верноподданных для его сиятельства значил превыше всего.

Минуло два года, как Никитин послал Д. Н. Толстому свои стихотворения – да

,еще каких два года! – Александр II сменил Николая I," итогом Восточной войны стал

позорный для русских Парижский мир, роптало подневольное крестьянство.

Литература все смелее говорила о народных нуждах.

Во второвском кружке все эти вопросы горячо обсуждались, и Никитин, вчерашний

семинарист-послушник, все более проникался новой общественной атмосферой.

Беспокойное ожидание своей первой книги, постылые домашние хлопоты,

неотступная болезнь очень тяготили Никитина. Чтобы отвлечь Ивана Саввича, А. П.

Нордштейн познакомил его с одним милым семейством.

В. П. Малыхин, сын воронежского педагога и журналиста, породнившийся с этим

семейством, вспоминал, что это произошло зимой 1865 г, на любительском спектакле.

28 %>

«В этот вечер, —пишет мемуарист, – была разыграна «Сумасшедшая актриса» и

поставлено несколько живых картин. Главную женскую роль... играла тогда

молоденькая барышня Наталья Вячеславовна Плотникова, которая своею бойкостью и

безыскусственностью очаровала * Никитина, й он обратился к Нордштейну с просьбою

познакомить его с семейством Плотниковых». Как уже можно догадаться,

«молоденькая барышня» приглянулась поэту. «Нечего удивляться, – писал по этому

поводу де Пуле, – что Никитин* любил бывать в обществе женщин и что женщинам

он нравился».

В 1847 т. капитан второго ранга Вячеслав Иванович Плотников по болезни оставил

свою скитальческую морскую службу и «бросил якорь» в деревне Дмитриевка

(Дмитревка) Землянского уезда Воронежской' губернии. За спиной капитана были

почти четверть века корабельных военных вахт на Балтийском, Северном, Баренцевом

и Белом морях, на Северном Ледовитом океане. Бывший «морской волк» скучал,

иногда разглядывая свои владения в подзорную трубу и вспоминая дальние соленые

походы. Покой Вячеслава Ивановича охраняла его жена Авдотья (Евдокия)

Александровна. Текла обычная размеренная жизнь помещиков средней руки с их

привычными заботами об уборке и продаже ржи, солении грибов и беззлобной

перебранкой с бестолковой прислугой.

Плотниковы имели небольшой земельный участок .около Дмитриевки, старенький

двухэтажный господский дом с нехитрыми хозяйственными постройками, но самым

большим их богатством была дочь Наталья, которой они ревниво Подыскивали

подходящую партию. Чтобы придать молоденькой наследнице светский лоск, в дом

пригласили гувернантку, швейцарку Матильду Ивановну Жюно, выполнявшую заодно

роль учительницы французского языка. Хорошенькая наставница и ее симпатичная 18-

летняя, воспитанница стали почти подругами, часто бродили по окрестному чудесному

парку, любовались зеркалами прудов и болтали о том, 6 чем обычно болтают все

барышни на свете. Конечно, они обсуждали домашний спектакль, успех Натальи, а ещё

больше застенчивого и забавного зрителя, коим был поэт Никитин. Как водится в

17

благовоспитанных дворянских домах, у Натальи имелся изящный альбом, куда поэт

обещал написать стихи при первом же своем приезде в Дмитриевку. Скоро ожидался

день рождения молодой хозяйки, и это обстоятельство придавало особый интерес

визиту воронежской знаменитости.

первая книга

«...Не нахожу оправдания, почтеннейший Иван Семенович. В то время, как Вы

испытывали нужду в получении Вашей .собственности, я то за недосугами, то за

рассеянностью задерживал Ваши деньги...» – писал граф Д. Н. Толстой Никитину. Его

сиятельство, запамятовал отчество своего подопечного – еще бы! – прошло более

двух лет, как воронежский, мещанин послал стихи своему ме^ц^нату^

Однако это все пустяки. Вот она, его перваякнигаТ Правда, небольшая, но

аккуратная и изящная. На первой странице посвящение Н. И. Второву и К. О.

Александрову-Дольнику– скромная дань благодарности поэта своим наставникам.

Далее следовало предисловие графа Д. Н. Толстого. Небольшая статейка, но с

претензиями ТГаПпроник-новение в специфику стихотворчества, понимание своей

эпохи.

«И как просты, как тихи, как чисты нравы сельских жителей, – умилялся Д. Н.

Толстой. Поэт любит их и любуется ими». Автор предисловия .ищет источник скорби и

грусти народа не в обстоятельствах его жизни, а «в его душе», «в русской мелодии», в

которой сокрыты некая извечная тайна и привлекательность национального характера.

«Но в этой грусти, – сентиментально замечает никитинский покровитель, – читатель

не находит следов ни байроновского отчаяния, ни того чудовищного состояния духа,

для которого на русском языке нет и названия...» (далее следует намек на радикальные

французские веяния и т. п.).

На'выход сборника откликнулись столичные журналы, и в таком интересе к

рядовому художественному явлению была своя особенность – наступала «поэтическая

эпоха» русской словесности, и критика почувствовала в факте выхода никитинского

сборника еще одно тому подтверждение. Примечательно, что именно 1856 г. стал новой

за-метнрй вехой осмысления бытия в поэтической форме. Ведь еще совсем недавно

лирика прозябала на задворках искусства; в 1850 г. ГерЦен писал, что после смерти

Лермонтова и Кольцова «русская поэзия онемела», а Некрасов в 1855 г. в шутливом

стихотворении говорил «о русской музе задремавшей» и указывал тех, кто будил ее

своим словом. Среди других поэтов он называл и Никитина.

В середине 50-й годов произошел своеобразный лирический взрыв: вышли

сборники Тютчева, Полонского, Некрасова, Фета, Огарева,. Мея, Щербины,

Ростопчиной.

Появились новые издания Пушкина и других признанных мастеров. Началась

«русская весна» и в общественной, и в эстетической атмосфере эпохи ломки

крепостнических устоев.

Стихотворный сборник И. С. Никитина 1856 г. попал,, можно сказать, в самое пекло

разгоравшихся "литературно-общественных баталий.

Спокойно и доброжелательно отозвался о дебюте воро-нежца редактор «Библиотеки

для чтения» А. В. Дружинин, назвав его «поэтом-находкой». «В стихотворениях г.

Никитина, – утверждал критик, – есть зачатки таланта несомненного».

А! В. Дружинин тонко ощутил формирующийся социальный и бытовой пульс

творчества автора «Руси», предвосхищая его подлинное призвание. «Прочтите

замечательное послание его к «Певцу», – обращал внимание критик, – и вы поймете,

что поэт не хочет выронить песнь свою даром». Но с особенной уверенностью

рецензент рекомендует читателю «баллады из народного быта» («Ночлег извозчиков»,

«Ссора» й др.), видя в них истинное проявление таланта Никитина.

18

Не столь денными и содержательными были отзывы на никитинский сборник

других периодических изданий («Отечественные записки», «Русский вестник»,

«Москвитянин» и др.).

Сдержанный Никитин гТринял похвалы и упреки равнодушно, а снисходительный

отклик булгаринской «Северной пчелы» встретил иронически.

Не знал он тогда, что академик П. А. Плетнев оценил его книгу как «явление

действительно необыкновенное в литературе». Тот самый Плетнев, чьим мнением

дорожили Пушкин, Гоголь, Жуковский, Белинский, кому был посвящен «Евгений

Онегин».

Неожиданный удар грянул из «Современника». Безымянный критик (им был Н. Г.

Чернышевский) вынес при->

ГОВОр: «... В ЦеЛОЙ КНИГР Г |-Ihi/utuuq нрт им ппипм nkftpu

КОТОраЯ бы Обнаруживала бы R яитпрр тапянт uuu пп