Текст книги "Кровавый отпуск"

Автор книги: Виктор Кнут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Карлик еще раз пнул меня сапожком, и я тяжело вздохнула. Бунт не удался. Сумасшедший «хозяин» пока что меня переигрывает. Вынуждает меня подчиняться. Более того, он добился того, что я его откровенно боюсь. Не просто опасаюсь, а именно боюсь этого ненормального, вооруженного пистолетом. Которым он к тому же умеет пользоваться. Ишь ты, не забыл, что у волыны есть предохранитель.

Я всхлипнула, опрокинулась на бок и попыталась проползти в нору. Со связанными за спиной руками это было неудобно до невозможности. И страшно до тряски в поджилках. Мне казалось, что сейчас я должна сорваться в бездонную пропасть. Или на меня набросится какой-нибудь Минотавр, в жертву которому меня хотят принести. Или мне суждено напороться на оголенные провода… Моя фантазия работала на полную катушку! …Или я угодила в какую-то сатанистскую секту и приговорена к закланию на алтаре во время шабаша. Вот и воняет здесь ладаном, а совсем не турецким мылом. И тепло. И не сыро. Да, как ни странно, тепло и не сыро.

Я просочилась в узкий проем и уселась на бетонном полу, не представляя, что же мне делать дальше. Что, черт побери?!! Как выбираться из того кошмара в который меня затащила моя гнилая судьба? Ка-а-ак?!! А пес его знает! Пока я могу лишь ожидать, каким боком ко мне повернутся события. И не нарываться. И строить из себя перепуганную до полусмерти, полностью сломленную девчонку.

– Залезла? Сидишь? – поинтересовался «хозяин», и я проныла в ответ:

– Да-а-а. Включи, пожалуйста, свет.

Карлик не ответил, зашебуршился возле дверного проема, а я начала настраивать себя на то, что сейчас дверь захлопнется и я останусь даже без того скудного источника света, которым служит дыра. Ситуация из разряда тех, в которых люди быстренько сходят с ума. В полнейшей темноте. В полнейшей тишине. В полнейшей неизвестности.

А карлик тем временем все продолжал возиться возле прохода и тоненьким голосочком изрыгал матерщину. Что-то у него там не ладилось. У меня же глаза начали постепенно привыкать к темноте. Из кромешного мрака проступили очертания каких-то предметов. Я обрадовалась – к тому моменту, когда закроется дверь, я успею хоть чуть-чуть, хоть приблизительно изучить обстановку, в которую угодила. Я даже попыталась подняться на ноги, чтобы осторожно подобраться к тем предметам, черные тени которых я наблюдала. Встала сперва на колени. Распрямилась. Оперлась на левую ногу, заботясь о том, чтобы не шарахнуться головой о низкий потолок…

И в этот момент в помещении вспыхнул яркий свет! Загорелись четыре светильника, подвешенные на стенах.

Я была в комнате, довольно большой, если учитывать то, что это было некое конспиративное помещение, оборудованное в подвале. «Метров шестнадцать, не меньше, – прикинула я площадь комнаты. – Впрочем, можно и ошибиться. В большую сторону. Из-за низкого потолка».

Я сразу отметила то, что в комнате установлена огромная, как танкодром, кровать, покрытая черным покрывалом. Рядом с кроватью в дальнем от входа – той дыры, через которую я сюда проникла – углу из сетки-«рабицы» сооружено нечто, очень похожее на большую клетку. В противоположном углу – большой платяной шкаф, упирающийся в потолок. Бетонный пол вокруг кровати застелен куцыми ковриками и половичками. Вдоль одной из стен расставлены горшки с какими-то рахитичными полуживыми растениями.

Это было первым впечатлением о месте, где я оказалась, сложившееся в результате беглого поверхностного взгляда буквально за пару секунд после того, как зажегся свет. Потом я начала приглядываться к мелочам. И вот тогда-то у меня и зашевелились от ужаса волосы.

В стену над изголовьем кровати были вделаны две короткие мощные цепи с самыми настоящими кандалами на концах. С блока, закрепленного на потолке, свисало нечто, очень напоминающее дыбу. На блестящей никелированной спинке в ногах кровати болталась еще парочка кандалов, но уже не на цепях, а на проклепанных кожаных ремнях. Такие продаются в секс-шопах наряду с плетками, бьющими током вибраторами и прочими садомазохистскими мульками. И где же хранятся эти плетки-вибраторы? В шкафу? Естественно. Где же еще? Зачем же еще он здесь нужен?

Я нервно сглотнула и врпросительно посмотрела на карлика, который уже вошел в комнату и, любовно поглаживая ПМ, с интересом следил за моей реакцией.

– Нравится? – проскрипел он. – Это еще что! Я к вечеру все подготовлю…

– Урод мелкий, – прошипела я. – Так понимаю, ментам меня ты сдавать не намерен. А понимаешь…

Я не договорила. Неожиданно мое внимание полностью переключилось на клетку. Мне показалось, что в глубине ее что-то шевелится. Что-то живое! Я почувствовала, как по телу от макушки до пяток пронеслась леденящая волна ужаса. О дьявол! Что там еще?!!

– Господи, кто там… – прохрипела я. Карлик осклабился в довольной улыбке.

– Посмотри. Подойди, познакомься. Я раз решаю. Вам вместе жить. До самой смерти. Пока я вас не казню.

Проклятый сумасшедший маньяк! Еще кто кого казнит!..

Я осторожно приблизилась к клетке. Она отгораживала угол площадью примерно метра четыре. Там стоял узкий больничный топчан. И белое эмалированное ведро, накрытое крышкой.

А с топчана таращился на меня, натянув до самых глаз тонкое одеяльце… Боже, ребенок! Я видела лишь его испуганные глазищи и длинные черные волосы. И бледные тонкие пальчики, стиснувшие край одеяла, под которым угадывались очертания сжавшегося в комочек тела. Ребенок!!!

– Ублюдок!!! – с трудом выдавила из себя я.

– Хи-хи… – тоненько квакнул у меня за спиной карлик. – «Ублюдка» тоже припомню тебе нынче вечером. Все припомню…

Как же мне хотелось броситься на этого маленького уродца. Смять его, добраться зубами до его глотки… И сразу схлопотать пулю в живот. И не помочь ничем ни себе, ни этой девочке. Или мальчику?.. Пока не понятно… Но длинные волосы. Нет, все-таки девочке.

– Как тебя зовут? – негромко спросила я, и ребенок натянул одеяло еще выше. Теперь наружу торчала только макушка.

– Ха-ха-ха, – продолжал веселиться карлик. – Ссыт тебя еще, дура. Ничего. Попривыкнет.

– Как зовут ее?

– Тридцать шестая.

– Ка-а-ак?

– Тридцать шестая.

– Почему?

– Почему? – удивился карлик. – Не знаю. Просто тридцать шестая. Мне так нравится. А ты теперь будешь зваться Матильдой.

«Тридцать шестая… – ужаснулась я. – Матильда… Кошмар! Он совсем не дружит с башкой! И куда ж меня занесло? И за что мне все это?»

Я стояла посреди этой пыточной камеры, стреноженная и со связанными за спиной руками, наблюдала за тем, как маленькое мерзкое существо, этакий гоблин, звеня своей связкой ключей, отпирает клетку, и мечтала проснуться. И до сих пор не могла поверить в то, что все это происходит со мной наяву. В конце двадцатого века. Посреди европейской части России. Не в голливудском кино, туго набитом всевозможными Фредди Крюгерами и Хэннибалами Лекторами, а в самой обыденной жизни. По дороге на юг! И какая же я везучая!

При этой мысли я непроизвольно хмыкнула, и карлик пробормотал:

– Пасмейси, пасмейси. Вечером будешь смеятьси…

У него опять что-то не получалось – на этот раз ключ не хотел поворачиваться в замке. Бывают такие дни с минусом, когда все прямо валится из рук. В это время лучше всего сидеть дома и никуда не высовываться. И ничего не предпринимать, а то можно вляпаться в неприятности. Во всяком случае, так говорят астрологи. И я склонна им верить. Интересно, а карлик?

Наверное, нет. А то посмотрел бы в астрологический календарь и оставил бы меня сегодня в покое. Но он не посмотрел. Он не оставил. И притащил домой красивенькую блестящую игрушку, даже не представляя, что под нее закамуфлирована бомба с часовым механизмом. И отсчет времени уже включен. И никчемная куцая жизнь садистика и педофила уже покатилась к закату. Стоит ему на мгновение утратить бдительность…

Замок, наконец, щелкнул, а карлик удовлетворенно хмыкнул.

…на какую-то секунду ослабить внимание, и ему наступит хана.

Если удастся, убивать его я буду не сразу. Обещаю – не сразу! Хотя бы на часок растяну этот процесс. Посмакую. Обставлю все с помпой и шиком!

– Матильда, проходи в карцер…

Лучше бы он, даже не проводя сюда, сразу скормил меня своим волкодавам.

* * *

«Тридцать шестая» оказалась старше, чем мне показалось, когда она сидела на топчане, прикрывшись от меня одеялом. «Лет тринадцать», – определила я возраст девочки в тот момент, когда карлик пинком выгнал ее из клетки, и она затравленно забилась в уголок возле шкафа. Наряжена она была в какое-то невероятное кружевное бельишко, отороченное искусственным мехом, – уж не знаю, где «хозяин» его раздобыл.

Черные, распущенные по плечам волосы еще больше оттеняли восковую бледность осунувшегося личика девочки. Кожа напоминала прозрачную кожицу яблока, тонкие губы почти не имели цвета. Живыми на лице казались только глаза, но в них застыл страх. Даже, более того, ужас. И причиной этого ужаса было мое появление. И сколько же времени эта несчастная не видела нормальных людей?

Я покорно заняла освободившуюся клетку, при этом карлик даже не удосужился меня развязать, лишь снова распутал узел на спортивных штанах. Кивнул на ведро, буркнул: «Вынеси», и «тридцать шестая» выскочила из своего уголка. Она осторожно, словно опасаясь, что я сейчас наброшусь на нее, приблизилась к клетке, взяла ведро, и «хозяин» сразу навесил на дверцу замок. Потом отконвоировал свою пленницу из комнаты, оставив меня на время одну.

Минут десять, пока они выносили парашу, я потратила на тщательное обследование выделенных мне четырех квадратных метров. Опустилась на колени и заглянула под больничный топчан. Там стояли домашние тапки, забытые девочкой. И все. Серый бетонный пол… Я поднялась и внимательно изучила сетку, которой была огорожена клетка, надеясь обнаружить какой-нибудь металлический уголок. Какую-нибудь несущую конструкцию, о которую потом, когда карлик уйдет уже надолго, удастся перетереть веревку на руках. Но ничего подходящего мне на глаза не попалось. Сетка была приделана к дюймовым трубам, окрашенным зеленой масляной краской. Из таких же труб была сварена рамка для дверцы и дверной проем… Нет, руки не освободить.

Пока никаких перспектив на освобождение. Пока никаких идей.

Я присела на покрытый удивительно чистой простыней топчан, оперлась спиной о штукатуренную некрашеную стену и сомкнула веки. Голова, основательно ушибленная вчера вечером, гудела и представлялась мне огромным раскаленным шаром, но боль в ней прошла окончательно. Лишь невероятная тяжесть и резь в глазах. И полнейшая пустота. И неудержимое желание прилечь на жесткую койку и забыться часов на десять. Спать хотелось даже больше, чем есть или курить. Но я терпела, дожидаясь, когда в комнату вернется карлик. Может быть, еще услышу от него что-нибудь интересное.

Но он лишь молча отомкнул замок, дождался, когда девочка поставит в клетку ведро, довольным взглядом оценил то, как я отрешенно сижу на краю топчана и бросил «тридцать шестой»:

– Пошли, займешься уборкой. А ты, Матильда, – он даже не посмотрел на меня, – можешь поспать. Вечером буду судить тебя…

– Принеси хоть воды, – перебила я карлика. – И развяжи руки.

– Нет. Ты наказана. Никакой воды. Отдыхай.

Он вытолкал из комнаты девочку, еще раз довольным взором оценил свое новое, приобретение, сидящее в клетке, и с грохотом захлопнул за собой дверь. И сразу же погас свет. Все. Не остается ничего, кроме как постараться выспаться. И накопить силенок для войны с проклятым маньяком.

Сволочной карлик!

Я кое-как стянула с ног нерасшнурованные кроссовки и попробовала поудобнее, насколько это возможно со связанными за спиной руками, устроиться на топчане. Долго не могла натянуть на себя тонкое одеяльце, как собака, зубами перетаскивала с места на место подушку. И наконец скрючилась на боку в позе зародыша. И сразу перед глазами замелькали обрывки пережитых за последнее время событий. Братья Самохины, Джамал и Алена. Полковник Терехин… И Антон. Он-то откуда взялся? Он ведь сейчас в Таиланде, в тренировочном лагере.

Эх, Антоша-Антоша. Как же мне тебя сейчас не хватает. С твоим-то опытом выпутываться из ситуаций, подобных той, в которую я, неразумная, угодила. Научил бы, как избавиться от веревок. А дальше я уж справилась бы сама. Карлик не успел бы и выстрелить. Не успел бы и пикнуть. Были бы только свободны руки. И, желательно, ноги.

Но ничего. Не вечно же он собирается меня держать связанной. День, два… Быть может, недельку. В конце концов мой тюремщик допустит ошибку. Прибить его и освободиться из плена – это лишь вопрос времени. Освобожусь обязательно. И тогда настанет очередь Коли Самохина.

Мне начал сниться приятный сон о том, как у меня в ногах валяется толстый Самохин. Пускает слюни и сопли, изгибается, словно червяк под каблуком, и пытается избавиться от черных проклепанных ремней, которыми скручены его руки. «Начинай», – отдаю я команду, и у меня из-за спины появляется карлик, наряженный в грязный окровавленный фартук, надетый прямо на голое тело. Карлик радостно улыбается и громко щелкает плеткой. Потом поворачивается ко мне и поясняет: «У наказуемого слишком толстый слой жира. Надо бы отделить». – «Так отделяйте, – нетерпеливо приказываю я. – Вам лучше знать. Вы же садист». – «Все мы в какой-то мере садисты, – назидательно изрекает палач-недомерок и извлекает из кармана огромные клещи. – Только большинство это старательно скрывает, и лишь немногие, не стесняясь, выносят на обозрение. А ну-ка, гражданин наказуемый, где там у вас побольше сальца… Между прочим, на нем отлично жарится картошка или яичница. С лучком. Рекомендую…»

Стыдно признаться, но именно такие развеселые сны смотрела я тогда, скрючившись в самой что ни на есть неудобной позе на жестком топчане. Правда, кроме них, кажется, снилась еще Антошина дача под Лугой, но это как-то мне не запомнилось. А вот садисты, средневековые пытки и ржавые кузнечные щипцы, аккуратно отслаивающие от синих мышц жировую прослойку, – это пожалуйста. Не достало мне, видимо, впечатлений, полученных за утро.

Впрочем, по сравнению с тем, что ждало меня впереди, это были не впечатления. Это были лишь безобидные детские сказочки. Этакая увертюра, предваряющая настоящий триллер, словно специально скроенный по стандартным лекалам садомазохистских порнушек. Которых я, кстати, ни разу в жизни не видела. Только слышала, что существуют такие где-то в Интернете и на кассетах. И этим мой интерес к подобным вопросам и ограничивался.

Но век живи, век учись. Век испытывай на себе что-то новенькое. Вот только, из этого новенького кому-то достается что-нибудь приятное и положительное. Асамое мерзкое остается мне…

Ничего не попишешь. Приходится адаптироваться. И переваривать все эти несъедобные засады, в которые меня загоняет жизнь. Ничего, я привычная.

Эх, карлик, карлик. Не знаешь ты, несчастный, об этом… не ведаешь.

* * *

Я проснулась из-за того, что затекло плечо. Я его совершенно не чувствовала. Так же, как и кисти рук, стянутые веревкой. Карлик – хоть на этом спасибо – особо не усердствовал, связывая меня, и кровообращение почти не нарушил. Но руки все-таки онемели.

За время сна в голове окончательно прояснилось. Исчезли тяжесть и гул. Мысли, попрятавшиеся было по самым дальним закоулкам сознания, теперь охотно оставляли свои укрытия и становились в правильные шеренги. От боли и тошноты не осталось даже воспоминаний. Сотрясение, полученное накануне вечером, слава Богу, прошло без последствий. Я снова могла рассуждать здраво и трезво оценивать свои перспективы на то, что поход в гости к карлику закончится для меня удачно. И перспективы эти вовсе не казались мне призрачными.

Убивать меня здесь явно не собираются. Зачем уничтожать дорогую игрушку? Ее надо использовать по назначению, а именно хлестать кнутом и насиловать. Играть с ней в священную инквизицию и в гестапо. Выносить ей приговоры и миловать. Приковывать к стенке и лишать на сутки воды. Приятного мало, конечно, принимать участие во всех этих игрищах в качестве жертвы, но как-нибудь выдержу. И не такое доводилось выдерживать. Хотя доводилось ли?.. Итак, я подыграю маньяку, сострою из себя полностью сломленную и покорившуюся ему овцу. И он мне поверит. Он не сможет мне не поверить. После того, как удалось выдрессировать «тридцать шестую», карлик считает, что это столь же легко прокатит со мной. И даже не хочет думать о том, что я вовсе не запуганная малолетка, а Марина Гольдштейн – рост сто семьдесят, светло-русые волосы, – которую по всему району разыскивают менты, за то, что покопала их дружков. Эта Марина может и обмануть, и наброситься неожиданно из-за спины. С такими маринами ухо надо держать востро. Это правило номер один. Но уж очень «хозяин» самовлюблен и самонадеян. Как большинство шизоидов, мнит себя чуть ли не центром Вселенной. А потому очень быстро утратит бдительность. Вот тогда-то я его шваркну!

Я сидела на топчане и планировала, за какое место удобнее цапнуть этого мерзкого карлика. И все в проекте получалось настолько слаженно и удачно, что я даже на время забыла о том, что заперта в клетке. Что вокруг кромешная темнота. Что не ела уже больше суток. И не пила, кстати, тоже. И у меня уже давно пересохла глотка. А придурку «хозяину» неизвестно что еще взбредет в больную головушку. Возьмет и решит поморить меня жаждой. Чтоб приручить скорее… Ч-черт!

К тому моменту, когда в комнате вспыхнул свет, я уже начала потихонечку нервничать. И даже где-то в глубинах сознания появился зародыш паники: а вдруг про меня просто забыли? А вдруг с карликом что-то случилось, и он никогда не освободит меня из этого темного карцера? И я здесь сдохну от жажды! Со связанными руками! Без шансов на освобождение!

Но он объявился во всей своей ничтожной красе. Вернее, сначала, пригнувшись, в дверь прошмыгнула «тридцать шестая» с объемистым пакетом в руках, а уже следом за ней торжественно прошествовал «хозяин». На нем был черный халат, вышитый какими-то кабалистическими знаками, – еще одна дешевая декорация, – а в руке он держал мой пистолет.

Девочка по-прежнему была наряжена в несуразную комбинацию с искусственным мехом. Волосы тщательно расчесаны, на лице заметны следы косметики. Глаза, как и утром, наполнены страхом. «Тридцать шестая» боялась даже взглянуть в мою сторону.

Зато карлик, прикрыв за собой дверь, сразу направился к клетке.

– Ну? – квакнул он и жизнерадостно уставился на меня.

– Чего «ну»?

– Как почивала?

Хреново. Снились всякие гадости. И затекли руки. Но вдаваться в подробности я была не намерена.

– Хорошо. Спасибо. Я хочу пить.

– До суда никакой воды, – отрезал карлик и облизал бесцветные губы.

– А когда этот… суд?

– Сейчас и начнется. Сперва разберусь с тридцать шестой. Потом ты. – Он отвернулся от меня и тоненько гаркнул: – Чего расселась?! Быстро!!! Непослушная гадина! Будет порка тебе сегодня!

Девочка, только присевшая на краешек огромной кровати, испуганно подскочила и начала суетливо вытряхивать из пакета всевозможную мишуру. Я даже привстала, чтобы внимательнее разглядеть, что же. Большая пластиковая бутыль из-под лимонада, несколько свечей, какие-то тюбики, какие-то сверточки. Потом карлик скинул домашние тапочки, неуклюже, словно плюшевый мишка из мультика, влез на кровать и заслонил мне обзор.

– Это все в шкаф, – распорядился он и занялся установкой декораций.

В каждом углу кровати закрепил по две свечи, потом добежал до шифоньера, достал оттуда дешевый китайский магнитофончик и включил его в сеть. Комната наполнилась негромкими дребезжащими звуками готик-металла, и я подумала, что старинные патефоны звучат не в пример качественнее. Если «хозяин» хочет создать соответствующий антураж, то ему не мешало бы обзавестись музыкальным центром.

А карлик уже успел зажечь свечи и, выскочив за дверь, выключил свет. Комната погрузилась в полумрак. Лишь восемь свечей своим неверным мерцанием выхватывали из темноты кровать – сценическую площадку предстоящего шоу. В их свете зловеще искрились блестящие никелированные цепи, подвешенные к стене. И черное плюшевое покрывало казалось бездонной дырой, куда достаточно лишь неосторожно ступить, чтобы провалиться во что-то неведомое и ужасное.

Неожиданно для себя я обнаружила, что все это угнетает меня, давит на психику, заставляет не то что бояться, но трепетать в предвкушении того, что сейчас в этой зловещей торжественной атмосфере произойдет нечто ужасное и интересное. Стоило погаснуть свету, как даже магнитофон зазвучал по-иному… Я зажмурилась, попыталась стряхнуть с себя это сатанинское наваждение. Но оно не проходило. Спина покрылась мурашками.

«Хозяин» достал из шифоньера короткую плетку, громко щелкнул ею, как дрессировщик на цирковой арене. И так же, как животные после щелчка бича разбегаются по своим тумбам, так и «тридцать шестая» поспешила юркнуть на кровать и замерла там, поджав под себя ноги и испуганно глядя на своего «повелителя» в ожидании распоряжений. А я снова встала с топчана и подошла вплотную к сетке, чтобы не пропустить ни единого кадра из этого сумасшедшего фильма.

– Итак, тварь, – громко проскрипел карлик, – подводим итоги за четыре последних дня. Ты знаешь, в чем провинилась?.. Отвечай, мразь!

– Да, хозяин, – чуть слышно пискнула девочка, и я поразилась, обнаружив, что она умеет разговаривать.

Почему-то подспудно я была уверена в том, что «тридцать, шестая» не более чем одичавший забитый зверек, давно утративший все человеческое. А это, оказывается, вовсе не так. Уже легче.

– Не слышу! – взвизгнул карлик.

– Да, хозяин, – уже громче ответила девочка. Голосок у нее был мелодичным и звонким. В черных прямых волосах играли блики свечей.

– В чем провинилась? – Карлик опять громко щелкнул своим совсем не бутафорским бичом, и я даже вздрогнула. – В чем провинилась?!!

– Ну… Я плохо убиралась в квартире. Медленно…

– Так. Что еще?

– Плохо стирала. Плохо гладила. Плохо… Я не знаю. Я все делаю плохо, хозяин. Простите меня. Пожалуйста, простите меня!

Последнюю фразу «тридцать шестая» прокричала почти на надрыве, и карлик довольно хмыкнул. Скорее всего, весь этот диалог был записан в сценарии, который составлял лично он. Не проявляя при этом особой изобретательности. И особых талантов. Хотя отсутствие оных заметно только со стороны. А спектакль всегда игрался без зрителей. Сегодня первый выход труппы на публику. Надеюсь, что и последний. Как индейца в «Страну вечной охоты», «публика» скоро отправит «хозяина» в «Страну вечного секса». А девочку… Увы, ей, похоже, прямая дорога в психушку…

– Та-а-ак… – проскрипел карлик. – Не благодарная гадина. Кормлю ее, забочусь о ней, – он, словно ища поддержки, бросил на меня взгляд и, продолжая бухтеть на ходу, направился к шифоньеру. – У меня все помыслы только о том, чтоб эта дрянь не знала ни в чем отказу. Только и думаю, чем бы еще таким порадовать иждивенку… – Карлик извлек из шкафа настоящий танкистский шлем и ловко напялил его на свою круглую голову. Я даже хрюкнула, с трудом сдерживая более громкий смешок. – …Неблагодарную. Не-э-эт, не понимает она ничего. Терпеть не может своего благодетеля.

– Я люблю вас, хозяин, – неуверенно про декламировала девочка.

– Не верю!

– Люблю-у-у…

– Ха! – гаркнул карлик и быстренько подбежал к клетке. – Ты ей веришь, Матильда? – спросил он у меня, и я поспешила ответить как можно серьезнее:

– Конечно. Зачем же ей врать?

– Зачем? Она врет постоянно. Она не может без этого. – Карлик снова переместился к шкафу, еще раз щелкнул своим бичом и вцепился в пластиковую бутыль – ту, что была в пакете, который притащила в комнату «тридцать шестая».

Он отвинтил крышечку, жадно хлебнул из горлышка и скривился так, будто в бутыли был, по меньшей мере, неразбавленный спирт. А я попыталась решить, хорошо это или плохо, что «хозяин», кроме того, что со съехавшей крышей, еще и алкаш.

Карлик тем временем отложил в сторону бутылку и достал из шифоньера нечто, напоминающее конскую сбрую. Этакое сооружение из черных ремней с множеством заклепок, крючков и цепочек. Все это весело звенело и имело вид рождественской елочки. Вот только казалось совсем не таким безобидным, как елочка.

«Хозяин» взгромоздился на кровать, чуть не запутавшись в своем длинном халате, и протянул сбрую «тридцать шестой». Девочка испуганно сжалась и взяла эти свернутые в комок ремни так, будто это был клубок змей.

– Та-а-ак… Я вижу, ты не намерена даже просить у меня прощения…

– Хозя-а-аин! Простите меня! – «Тридцать шестая» поспешно встала на четвереньки и ткнулась лицом в ноги своего «благодетеля». – Прости-ы-ыти-ы-ы!

– Ва-а! – довольно квакнул карлик и легонько стукнул девочку по спине ручкой плетки. – Ну будет, будет. Сперва безобразит, издевается, а потом… – Он обернулся к клетке и блеснул белками глаз в свете свечей. Вздохнул устало и пожаловался, совсем как заботливый папочка: – Ишь озорунья! Эх, непутевая! И шо с ее вырастит, с попрыгуньи-то непослушной? И как же ее воспитывать? Поро-о-оть! Тока пороть! Не так шобы очень, но лигу-рярно… Правда, Матильда?

«Хозяин» милостиво предлагал мне принять участие в шоу. Словно в некоем продвинутом авангардистском спектакле, где актеры напрямую общаются с публикой, вовлекая ее в театральное действо. И что я должна отвечать?

– Конечно. – Имело смысл ему подыграть, потому что пытаться убедить дурака в чем-либо, о чем он не хочет и слышать, – пустое занятие. Все равно «тридцать шестой» не избежать сегодня бича. Остается надеяться на то, что издевательство будет не долгим и не слишком жестоким. И на то, что девочка уже давно привыкла к подобному и перенесет все спокойно. Хотя как можно привыкнуть? Как можно переносить такое спокойно? – Конечно, вы правы, хозяин, – повторила я. – Надо пороть, но только не сильно. Не плеткой. Ладошкой по попе. Отшлепать. Как вам такое?

– Ладошкой? – на секунду задумался карлик. – По попе? Не-е-ет! – Эта тема его совершенно не вставила. – Ладошкой не то.

– Тогда хоть не сильно. В честь праздника. В честь того, что сегодня у вас в гостях я.

– В гостях? – удивился «хозяин». – Почему в гостях? Э нет… Никаких гостей! Ты теперича здеся живешь! Пока не издохнешь! Поняла?.. Не слышу!

– Поняла, – поспешила ответить я, и удовлетворенный карлик сразу переключил все внимание на девочку: – Чего расселась? Передивайси!

Следующие минут пять он в позе профоса торчал на кровати, стиснув в кулачке ручку плетки, и с жадностью наблюдал за тем, как «тридцать шестая» стягивала с себя свое меховое бельишко, а раздевшись, безуспешно пыталась разобраться в хитросплетениях сбруи. Переминалась с ноги на ногу, негромко бренчала цепочками и крючками и никак не могла сообразить, как же влезать в эту сатанинскую альпинистскую обвязку. И в свете свечей напоминала мне ожившую восковую фигурку, не удавшуюся скульптору и выброшенную в темный чулан.

Неестественно бледное, словно слоновая кость, худое тельце на груди и на бедрах было покрыто синяками и застаревшими шрамами от ударов бича. Через всю спину протянулась длинная темно-бордовая полоса, и я сделала вывод, что карлик порой не соизмеряет силы и лупит свою «игрушку» так, что у нее лопается кожа. И как только девочка еще не сошла с ума? Или уже сошла? Я просто пока не заметила этого.

И как только она еще жива? И как только жив еще этот мерзавец? Я буду не я, если в ближайшее время не упорядочу этот вопрос.

А «тридцать шестая» все никак не могла разобраться со сбруей. И «хозяин», в конце концов устал ждать. Молча отвел в сторону руку с бичом, крутанул им над головой и со звонким щелчком хлестнул девочку по животу. Она сдавленно вскрикнула, присела на корточки и сжалась в комочек, обхватив руками колени.

– Говоришь, по попе? – проскрипел карлик. – Ладошкой? – И сграбастав «тридцать шестую» за волосы, резко дернул ее на себя. – Ладо-о-ошкой?!!

Девочка опрокинулась на бок и замерла в ногах у «хозяина». А тот еще раз несильно прошелся бичом ей по спине, проорал: «Лежать так!», – и начал развязывать пояс халата. Громко сопя и дрожа от возбуждения. Больше похожий на одного из персонажей гоголевского «Вия», нежели на человека. Как же он был омерзителен в этот момент!

И еще омерзительнее оказался тогда, когда наконец справился с поясом. Халат соскользнул вниз и сразу был отброшен на пол коротенькой пухлой ногой. А «хозяин» предстал на сцене, освещенной свечами, голым, аки младенец. Если, конечно, не брать в расчет шлем и некое украшение из ремней – нечто вроде того, что так и не смогла надеть на себя девочка.

«О мамочка родная! – подумала я. – Никогда в жизни не видела голого карлика. И не видеть бы никогда! И все же, развернись-ка, родимый. Развернись, развернись. Погляжу, что там есть у тебя между ног. То же, что и у других мужичков, или нечто больше похожее на экспонат из Кунсткамеры? Да развернись же, черти тебя побери! Дай посмотреть. Интересно».

Но «хозяин» не торопился переключать внимание на меня. Он был полностью поглощен разборками с «тридцать шестой» и был серьезно настроен сначала отвести душу на ней. Размяться, так сказать, а уже после заняться мной. На десерт.

Он снова вцепился девочке в волосы, заставил ее встать на карачки и несколько раз приложился бичом ей вдоль спины. От души приложился. С оттяжкой. «Тридцать шестая» тоненько взвизгнула и завыла. Глухо и тоскливо, как-то совсем не по-человечьи. Так собаки воют порой по покойнику. Так, наверное, воют и привидения в мрачных шотландских замках.

– Заткнись! – Карлик еще раз стегнул бичом. – Заткни-и-ись, я сказал! Проси прощения!

Девочка всхлипнула, сипло втянула воздух и обхватила ручонками изверга за тощую задницу, уткнулась лицом ему в живот.

– Пажа-а-аласты-ы! – простонала она. – Я больше не бу-у-уду-у-у.

Карлик довольно хрюкнул и еще раз прошелся бичом ей по спине.

– Пажа-а-аласты-ы-ы! – девочка, продолжая всхлипывать и подвывать, тесно прижималась к истязавшему ее ублюдку, тискала пальчиками его сморщенные, как у младенца, ягодицы, громко чавкая, целовала его в живот и в пах.

А он стегал и стегал. Особенно не усердствуя. Но ведь в руке у него был ременной сыромятный бич. Я чувствовала, как больно сейчас его жертве. И как омерзительно ей в объятиях отвратного голого недоростка, играющего в хозяина.

Когда пробьет наконец мой час, сперва я добьюсь того, чтобы он начал мечтать о смерти! И лишь потом приведу его мечты в исполнение!

Щелчки бича били по нервам, будто электрические разряды на сеансе электрошока. К горлу вновь подступил комок тошноты. Я попыталась отвернуться, закрыть глаза, не смотреть на эту кошмарную аллегорию из Дантова «Ада». Но то, что происходило сейчас рядом со мной, обладало некоей притягательной силой. И веки непроизвольно приподнимались. Голова поворачивалась. Как ни хотела, я не могла оторвать взор от этого сатанинского шоу.