Текст книги "Цепной Пес Самодержавия (СИ)"

Автор книги: Виктор Тюрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Он уже собирался домой, как вдруг в его кабинете раздался неожиданный звонок: его срочно хотели видеть в кабине генерал-майора Мартынова. Силы хватило, чтобы ответить адъютанту: – Буду! – и положить трубку. Страх, который он держал на поводке, вырвался наружу. Его сейчас арестуют! Подстегнутый страхом инстинкт самосохранения заорал во все горло: – Бежать! Надо бежать!

С большим трудом подполковнику удалось взять себя в руки. Посмотрел на часы, а затем стал приводить себя в порядок. Он был готов к самому худшему исходу, но оказалось, что дело, по которому его вызвали, касается ареста ротмистра Неволяева, его подчиненного. Его подозревают в заговоре и покушении на императора. До подполковника уже дошла информация об аресте Арона, но при этом он надеялся, что они с ротмистром останутся в стороне, но видимо что-то следователи нашли, раз сумели соединить Неволяева с группой боевиков Арона. Выходя из кабинета генерала, он не сомневался, что следующим возьмут его, после того, как расколют ротмистра. Что делать?! Бежать прямо сейчас?! Мерзлякин растерялся и просто не знал, что ему делать. Добравшись до кабинета, он вытянул полный стакан водки и спустя какое-то время начал себя успокаивать.

"Что они могут мне предъявить? Да ничего! Никаких бумаг связывающих меня с Ароном нет. Бурлак – покойник. Показания Неволяева? Так он оговорить меня решил, шельма! Буду стоять на своем – ничего мне не будет! – но его уверенность, как новогодняя петарда, вспыхнула и сразу пропала. Вернулся страх. Дело близилось к развязке, и подполковник не мог этого не видеть. – Если заподозрят, то при желании быстро выбьют из меня признание. Господи! Зачем я только связался с этими заговорщиками?! Все жадность проклятая!".

Домой он ехал, несмотря на влитый в себя второй стакан водки, совершенно упавший духом. Пальцы с силой сжимали рубчатую рукоять нагана.

"Завтра меня арестуют. Господи, помоги мне! Все эти клятые деньги на храмы пущу, только заслони меня, Господи, от врагов моих!".

Пролетка вынырнула из-за угла дома и остановилась у ворот. Увидев его, городовой взял под козырек. Жандарм, расплатившись с извозчиком, как-то неуверенно ступил на тротуар. Быстро оглядевшись по сторонам, сразу приметил на противоположной стороне улицы идущую парочку, студента в зеленоватой шинели путей сообщения с громко хихикающей девицей. С противоположной стороны, приближаясь к нему, торопливо шел невысокий, плотный господин в черной шляпе и таком же пальто. Мерзлякину не понравилось выражение его лица – злое и напряженное.

"Агент? Не по мою ли душу?" – и рука подполковника сама по себе нырнула в карман за оружием.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – неожиданно рявкнул городовой, очевидно считая, что тот полез в карман за вознаграждением.

Жандарм вздрогнул и невольно повернулся к нему, а уже в следующее мгновение, как гром среди ясного неба, ударил выстрел, за ним другой. Мерзлякин только начал разворачиваться на звуки, как краем глаза увидел, что городовой, схватившись за грудь, захрипел и стал валиться на землю. Обуявший его страх, толкнул подполковника в спину, и он, вжав голову в плечи и совсем забыв про револьвер, со всех ног кинулся к дому. Следом ударил третий выстрел. Ему даже показалась, что пуля просвистела рядом с головой. Вдруг дико закричал дворник. Его крик словно толкнул в спину Мерзлякина, ускоряя его бег. Он ничего не соображал, так как страх съел его заживо, превратив в загнанное животное, которое сейчас инстинктивно стремилось укрыться в своей норе. Вбежав в дом, он с трудом, трясущимися руками, открыл дверь съемной квартиры, затем захлопнув ее, щелкнул замком и засовом, после чего замер у двери, прислушиваясь. Прошла одна томительная минута, затем другая....

"Жив! Живой! Господи! Я жив!".

Затем, словно очнувшись, он сразу кинулся к телефону, но тот не работал. Новая волна страха обволокла его сердце, превратив его в липкий и холодный трясущийся комок. Жандарм, закрыв на ключ дверь кабинета, отодвинул кресло к стене так, чтобы можно было следить за окном и дверью, уселся с револьвером в руке. Около часа, сжигаемый страхом, он ожидал появления убийц. Даже когда появилась полиция и на улице собралась любопытная толпа, он все медлил, спрашивал, уточнял через дверь у полицейских, боясь покинуть безопасное место. По дороге в жандармское управление его неожиданно начало трясти. Кружилась голова, в висках стучали маленькие, надоедливые молоточки. По прибытии увидев, в каком он состоянии, ему сначала пригласили врача, а тот уже дал ему пару порошков, после чего посоветовал дать ему время для отдыха. Вернувшись снова в свой кабинет, и почувствовал себя в относительной безопасности, он сумел справиться со страхом и начал думать.

"Это они! Заговорщики! Мерзавцы! Сволочи! Больше некому! Узнали об аресте Неволяева и моем вызове в кабинет вице-директора полиции, после чего решили убить!".

Все было настолько логично и очевидно, что подполковник даже не стал рассматривать другие варианты. Они его приговорили к смерти. Он не хотел умирать! Только что улегшийся страх снова поднялся из черных глубин его души, но теперь у подполковника уже не было сил его усмирить.

"Это конец! Господи! Я не хочу умирать! Господи, пожалей меня! Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу Андрею справиться с жизнью тяжелой, душа моя стонет, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой Небесный, дай силы мне.... – Мерзлякин только начал исступленно молится, как вдруг неожиданно дверь без стука распахнулась, и в кабинет вошел подполковник Пашутин, а за ним Богуславский. Увидев их, его сердце словно оборвалось, а в голове образовалась пустота. Он замер, следя за ними взглядом, словно кролик перед удавом. Пашутин, подойдя к столу, за которым сидел Мерзлякин, остался стоять, а Богуславский сел на стул для посетителей.

– Издалека разговор заводить не буду, да и незачем. Просто расскажите нам все.

Слова Пашутина не давали выбора, но и умирать он не хотел. Подсознательное желание жить заставляло лихорадочно кружить его мысли, ища выход из тупика в который он себя загнал.

"Рассказать? И подписать себе смертный приговор? Нет. Нет! Надо было сразу уезжать! Сразу! Плюнуть на все! Дурак! Денег захотелось! Вот тебе! Получил. Все сполна получил! Как быть?! Жить.... А если рассказать?! Вдруг помилуют?!".

Неожиданно хаос в его голове был оборван словами Богуславского: – Поздно призадумались о своей судьбе, Мерзлякин. Говорите. Мы слушаем.

– Сейчас. Одну минуту. Соберусь с мыслями.

Неожиданно он снова почувствовал себя плохо. Заломило нещадно затылок. Боль накладывалась на боль, в глазах замельтешило, в висках застучали молоточки.

– Мне дурно. Стакан воды, господа. Пожалуйста.

Выпитый жадными глотками стакан воды, словно какое-то чудодейственное лекарство, как-то странно обновил его сознание. Мысли сразу перестали метаться в голове, будто стая вспугнутых ворон, а потекли вяло и равнодушно. Он словно разом осознал бесполезность своего сопротивления, отдав себя на милость врагу. Жизнь в одно мгновение поменяла свои яркие краски на скучный и серый цвет, но при этом пришло какое-то удовлетворенное спокойствие. Словно он достиг какого-то конца и больше ему не надо ни суетиться, ни нервничать, ни испытывать мучительные приступы страха. Даже появилось желание выговориться, рассказать о том, что терзало его душу все последние недели.

– Ну, вы и выдумщики! – этим восклицанием подполковник Пашутин подвел итог исповеди бывшего подполковника особого корпуса жандармов. Вызванная охрана обыскала уже бывшего подполковника, после чего увела к следователю на допрос. Стоило за ними закрыться двери, как на лице Пашутина расцвела довольная улыбка.

– Ну, ты Сергей...! Знаешь, слов не нахожу! Мне бы и в голову не пришло такую сцену разыграть! А как сцену разыграли, мерзавцы! Подлый злодей с пистолетом, умирающий городовой! И ведь без единой репетиции!

– Мне особенно понравилась смерть городового! Как актера звать? Данила....

– Данила Шумский. Хороший актер, вот только пьет много, собака! Его поэтому на вторых ролях и держат. Гришка Саватеев тоже хорош! Убийца в черном пальто! Кстати, помимо гонорара мы им обещали ресторан и непременно с водочкой. Помнишь?

– Да помню я, а теперь нам надо к Мартынову.

Еще спустя полчаса генералу принесли подписанные Мерзлякиным показания. После короткого совещания сразу были отправлены две группы жандармов с жесточайшим приказом взять тихо и без шума генерал-майора Обнина и заместителя начальника управления тылового снабжения, генерал-майора Старицкого. Стоило командирам групп узнать, кого им придется задержать, то на их лицах появилось выражение крайнего удивления, правда, но все свои мысли они оставили при себе. Спустя полтора часа оба заговорщика были доставлены в главное управление жандармерии, а на их квартирах были оставлены люди, чтобы исключить любую утечку информации. Задержанными генералами сразу занялись опытные следователи управления.

В ожидании результатов мы сидели в кабинете генерала, и пили крепкий чай с лимоном, как дверь открылась, и на пороге показался растерянный адъютант: – Господин генерал, там к вам... гм...рвется следователь, поручик Валерьянов.

– Рвется? Это как понять? Гм. Ладно, впусти его.

В кабинет торопливо вошел следователь. Он имел испугано – обалдевший вид.

– Господин генерал-майор! В ходе перекрестного допроса были получены от Обнина Ильи Давыдовича... вот эти показания, – тут его голос дрогнул. – Прошу прочесть их.

Мартынов взял листы, пробежал их глазами, потом негромко сказал: – Об этом никому ни слова, поручик, иначе горько пожалеете. Из управления не уезжать. Вы меня поняли?!

– Так точно, господин генерал-майор!

– Можете идти.

Когда за ним закрылась дверь, Мартынов ничего не говоря, протянул мне листы допроса. Прочитав, в свою очередь, я отдал их Пашутину.

– Не ожидал, честно говоря, господа. Думал, заговор будет куда... мельче. А тут только одних генералов одиннадцать человек, – сказал он, после того как положил прочитанные листы допроса на стол.

Нити вели, как в военное министерство, так в Генштаб и Ставку. Все выглядело намного хуже, чем мы думали.

– Сергей Александрович, теперь дело за вами, – сказал Мартынов.

– Езжай, Сережа, – поддержал его Пашутин. – Время не ждет.

Время приближалось к полночи, но, несмотря на поздний час, я настоял на том, чтобы обо мне прямо сейчас сообщили государю. Тот, похоже, еще не ложился, потому что уже через двадцать минут принял меня.

– Что случилось? – спросил меня встревожено царь.

Вместо ответа я, молча, протянул ему показания Обнина и Мерзлякина. Пробежав мельком первую страницу, он поднял голову, и я увидел его ошеломленное лицо: – Что это?!

– Письменные показания вашего, наверно, уже бывшего, генерал-адъютанта, ваше императорское величество.

Какое-то время император смотрел на меня растерянным взглядом, потом снова принялся читать, с первой строчки. Закончив чтение, он выкурил подряд две папиросы, и снова пробежался глазами по записям. Было видно, он все еще никак не мог поверить в только что им прочитанное. Не глядя на меня, вызвал дежурного офицера и приказал, чтобы к нему из жандармского управления тотчас доставили Обнина.

С ним он разговаривал наедине, и только после того, когда бывшего генерал-адъютанта увели, меня снова пригласили в кабинет. Государь, до крайности взволнованный, не мог усидеть на месте, и сейчас непрерывно ходил по кабинету взад-вперед, пока, наконец, вдруг не остановился передо мной и не спросил растерянно: – Что делать?

– Арестовывать, допрашивать и вешать, – императора прямо передернуло от моей прямоты. – Другого пути у вас нет, ваше императорское величество. Помилуете их – им на смену придут другие, которые примут ваше великодушие за слабость.

– Сергей Александрович, мне известно, насколько вы жестокий и сильный человек, что вы не боитесь крови, но жизнь человека священна. Так завещал нам Господь. Поэтому я хочу, чтобы следствие велось беспристрастно, а к людям, чьи фамилии находятся в этом списке, необходимо с должным уважением отнестись. И еще. Вы с подполковником Пашутиным проведете только предварительное следствие, после чего это дело перейдет в руки прокуроров и судей. Соответствующие распоряжения о ваших полномочиях вы получите в канцелярии. Теперь я хочу остаться один. Ступайте, Сергей Александрович.

Ночь и все утро шли аресты, правда, не обошлось без промахов. В Петербурге и в Ставке двое заговорщиков сумели застрелиться из-за элементарного почтения офицеров к их высоким чинам и должностям, четверо еще ранее отъехали за границу. Одновременно с арестами начали проходить тщательные обыски рабочих кабинетов, квартир, домов и дач заговорщиков в поисках бумаг, доказательств и свидетельств их причастности к заговору. Были допрошены близкие, прислуга, коллеги по работе. Неожиданность и почти одновременный арест изменников скоро дали свои плоды. Были выданы арестные листы еще на трех заговорщиков, ранее нам неизвестных. Все это время, мы с Пашутиным, спали ели и урывками, но именно благодаря нашей оперативности, уже через трое суток я смог привезти императору не только часть уличающих заговорщиков показаний, но даже некоторые из документов тайного общества, именуемого ими "Защитник отечества". Самой главной уликой среди них стали бумаги, изобличающие связи посольств Франции и Англии с тайным обществом. Император, осунувшийся за эти дни, просмотрел все это, затем брезгливо отодвинул папку с бумагами от себя. Закурил, и не глядя на меня, спросил: – Все у вас?

Вместо ответа я протянул ему два листа бумаги со списком лиц, сочувствующих заговорщикам. Пятьдесят три фамилии. Царь взял его с той же брезгливой миной на лице и стал читать:

– Полковник гвардии. Ротмистр. Генерал. Чиновник министерства иностранных дел. Камергер. Князь. Полковник – интендант, – не досмотрев до конца список, он поднял на меня глаза. – Это тоже заговорщики?

– Они знали о существовании заговора, ваше императорское величество.

– Их тоже предлагаете повесить? – со злым сарказмом поинтересовался государь.

– Нет, так как их прямая вина не может быть доказана, но, тем не менее, меры в их отношении необходимо принять.

Император покачал головой. Своим жестом он как бы подчеркивал свое сомнение в правильности моих слов.

– Среди них есть носители известных аристократических фамилий, которые стоят у трона Романовых две сотни лет и мне сомнительно, что они способны на предательство!

"Причем здесь это? – недовольно подумал я. – Суть в их предательстве, а не в родовитости. Разве это не очевидно?".

Император с явным недовольством посмотрел на меня.

– Нельзя осуждать людей только за неосторожно высказанные слова!

– Вы забываете, ваше императорское величество, что целью заговорщиков было убийство лично вас, а значит, они были соучастниками этого преступления. Как это не назови, но это, то же самое предательство.

– Вы хотите, чтобы в отношении этих людей началось расследование?

– Хотелось бы, но вы ведь не разрешите?

– Нет! – излишне резко ответил на мой вопрос император. – Если у вас есть что сказать – говорите!

– Во власти таким людям не место!

Император обреченно вздохнул и сказал: – Говорите. Я слушаю.

После того, как я поведал государю, что нужно сделать, он какое-то время обдумывал мою мысль, но потом, явно нехотя, дал свое согласие.

Спустя несколько дней пятьдесят три человека были собраны в зале Главного жандармского управления. Из них было только шесть женщин, остальные представляли мужскую половину человечества. Я подозревал, что многие перед этим успели попрощаться с семьей и родственниками, а кое-кто из них, не ограничившись этим, вполне возможно, даже составил завещание. Войдя в зал, и встретившись со знакомым, здоровались друг с другом, но тихо и осторожно, словно повстречались на похоронах, на других, незнакомых им людей, бросали исподтишка взгляды, а если случайно встречались с ними глазами, то сразу их отводили. Страх и напряжение просто витали в воздухе. Наконец, спустя двадцать минут полных тревожного ожидания, двери открылись, и в зал вошел генерал Мартынов с папкой в руке. Вместе с ним зашли два жандармских офицера, которые закрыли дверь и с самым мрачным видом стали по ее бокам. Тревожная атмосфера сгустилась до предела. Генерал вышел к небольшой трибуне. Положил на нее папку, потом ее открыл. Поднял глаза, оглядел суровым взглядом присутствующих.

– Не буду затягивать наш с вами разговор, хотя бы потому, что он мне весьма неприятен, поэтому просто зачту выдержки из показаний изменников, которые непосредственно касаются присутствующих здесь лиц. И так, начнем!

Следующие полчаса он читал выдержки с указаниями фамилий, места действия и сути разговора, который тогда велся между заговорщиками и лицами, присутствующими сейчас в зале. В зале стояла гробовая тишина, только изредка с легким шорохом поднималась чья-то рука с платком, чтобы вытереть со лба пот. После окончания чтения, Мартынов минуту оглядывал зал, а потом спросил:

– Вы ничего не хотите сказать, господа?

– Это все пустые слова! У вас нет доказательств! – раздался голос полковника гвардии.

– Какие вам еще нужны доказательства?! – громко спросил его Мартынов.

– Что вам непонятно?! Все это только ваши слова! Слова! И не более того!

В зале поднялся легкий шум, но не в поддержку полковника, а наоборот, это было недовольство людей, которые предпочитали не накалять обстановку, но гвардеец, судя по его ухмыляющейся физиономии, похоже, считал себя героем, который сумел поставить на место жандармского генерала. Мартынов только усмехнулся, на столь агрессивное выступление гвардейца, после чего четко и громко сказал: – Да, вы не можете быть привлечены к ответственности по законам Российской империи, но как приспешники заговорщиков, все вы, уже завтра будете смещены с должностей или отправлены в отставку без права когда-либо продолжать службу в армии или государственных учреждениях. Все вы будете уволены без пенсии и почета! Кроме этого на всех вас заведены отдельные дела, и теперь ваши фамилии будут храниться в нашей картотеке.

– Это неслыханно! Это произвол! Над нами будет надзор?! Я буду жаловаться государю! – раздались в зале негодующие крики отдельных лиц, но большая часть присутствующих предпочла молчать.

– Как вам будет угодно, господа! – тут Мартынов поднял руку, привлекая внимание. – Теперь последнее, что мне хотелось вам сказать! Его императорское величество великодушно предоставил вам шанс! Второго у вас не будет! Следующий раз, когда вы окажетесь в этом здании по подобному поводу, то выйдете отсюда только под конвоем! Советую хорошо подумать над моими словами, господа!

После этих слов, при полной тишине зала, не прощаясь, он вышел из зала.

Мрачно-брезгливое выражение лица Николая II не сходило уже более получаса, пока он читал заключительный отчет. Закончив чтение, он закурил. Папиросы ему хватило на пять хороших затяжек, после чего она оказалась в пепельнице. Взяв новую папиросу, закурил, пару раз затянулся, затем стряхнул пепел и только тогда начал говорить: – Как же так, Сергей Александрович? Ведь эти люди изменили своей присяге, которую они давали своему государю и России. Их ведь не обходили ни чинами, ни наградами.... Личная неприязнь? Не понимаю! И все тут!

Император ткнул погасшей папиросой в пепельницу, резко вскочил и, обойдя стол, стал ходить туда-сюда по кабинету. Так продолжалось несколько минут, пока он вдруг не остановился напротив меня: – А ваши сны-видения?! Почему они не предупредили вас?!

– Я вам и раньше говорил, ваше императорское величество, не зная конкретных людей, трудно понять их действия.

– Значит, вы что-то такое видели, но понять не смогли. Да-да. Помню. Вы говорили об этом, – государь отошел к окну, бросил взгляд, потом снова повернулся ко мне. – Как сейчас ваши видения? Посещают?

– Нет, ваше императорское величество.

– Хотелось бы понять: это плохой или хороший знак?

– Для меня хороший знак, ваше императорское величество. Устал я уже от этих кошмаров, – снова соврал я.

– Понимаю. Ох, как хорошо понимаю! Потому что то, что сейчас происходит сродни вашим кошмарам! – и император показал рукой в сторону папки, лежащей на его столе. – Надо что-то решать, но что?!

– Если вы хотите знать мое личное мнение, то надо придать этому делу широкую огласку. Пусть народ увидит, что закон един для всех, ваше императорское величество! Пусть их судят всех вместе. Заговорщиков и боевиков группы Арона.

– Полагаете, что их всех надо приговорить к смертной казни?

– У меня к убийцам и предателям пощады нет, но вы, ваше императорское величество, последняя инстанция, которая вправе решать: жить им или умереть.

– Да, это так. Мне решать, – император помолчал. – Но вы не представляете себе, Сергей Александрович, как трудно осудить на смерть людей, особенно тех, как мне казалось, я хорошо знал.

Спустя месяц после этого разговора состоялся суд и был оглашен приговор, подобного которому давным-давно не случалось в Российской империи. Двадцать семь человек были признаны судом виновными «в приготовлении, по соглашению между собою, к посягательству на жизнь священной Особы Государя Императора», за что и были приговорены к смертной казни через повешение.

Царь, которого сами царедворцы считали слабым и безвольным монархом, вдруг неожиданно предстал перед ними совсем другим человеком, волевым и жестким. Ни прошения о смягчении приговора с перечнем заслуг перед отечеством, ни слезные просьбы близких и родственников, ни знатность и деньги – все, что раньше действовало, помогая избегать приговоров, теперь не дало никакого эффекта.

Если простой народ просто ликовал, окончательно уверовав в справедливость царя-батюшки, то генералитет, царедворцы и аристократия, до этого считавшие себя в неприкосновенности, поняли, что жестокость приговора является для них своеобразным предостережением. В кулуарах поговаривали, что императора о смягчении наказания просили лично кое-кто из великих князей, но и тем наотрез было отказано. Где прежняя мягкость царя? Почему он позволяет управлять собой этому кровавому палачу Богуславскому? Так спрашивали друг у друга вельможи и царедворцы на великосветских визитах и приемах, но никто не знал ответа, хотя при этом многие стали осознавать, что эпоха вседозволенности уходит в прошлое.

Изменение политики царя, в свою очередь, ощутили и союзники России. Русскими послами официально были вручены ноты министрам иностранных дел Франции и Англии, в которых говорилось о грубом вмешательстве во внутренние дела суверенного государства глав дипломатических ведомств этих держав. Удар оказался серьезным и болезненным еще и оттого, что помимо документально подтвержденных показаний самих заговорщиков, дали свидетельские показания три сотрудника посольств Англии и Франции, уличая своих руководителей в связи с тайной организацией. Покушение на русского царя сразу вылилось в международный скандал, который получил громадный резонанс во всем мире. Возмущенные политическим терроризмом этих стран журналисты свободных изданий Европы с удовольствием печатали статьи о ходе процесса по делу международного заговора с целью покушения на императора России, нередко приправляя их саркастическими комментариями. В ответ официальные газеты Англии и Франции писали, что Россия, прибегая к массовым казням, скатывается к временам варварства, при этом они старательно игнорировали связь иностранных дипломатов с заговором против российского императора. Их недомолвки исправили российские газеты, которые получив негласное разрешение властей, расписали в таких мрачных красках злодейства английских и французских дипломатов, что народ, читая, только диву давался, почему тех только выслали, а не собираются вешать вместе с остальными цареубийцами. После ряда подобных статей в министерство иностранных дел России стали поступать протесты от аналогичных ведомств союзников, в которых выражалось недовольство недружественному поведению русской прессы. Ответ не замедлил. Правда, совсем не тот, на который рассчитывали дипломаты этих стран.

ГЛАВА 6

Преподаватель мужской гимназии Василий Николаевич Распашин вышел на улицу, но, не пройдя и сотни метров, как увидел на углу возбужденную толпу. Будучи преподавателем с двадцатилетним стажем, он научился хорошо различать оттенки человеческих голосов, поэтому легко уловил преобладание недоумения и возмущения в возбужденных криках людей. Причем говорили все и сразу.

– Господа! Господа! Как это понимать?! Это все евреи в правительстве мутят! Да предательство это и говорить тут нечего! Так это что: войне конец?!

"Что еще такое свалилось на наши бедные головы? – с этой мыслью преподаватель латинского языка подошел к толпе и поинтересовался у полного мужчины, в пенсне, что происходит.

– Предательство! Вот что происходит! Это я вам прямо скажу, без обиняков! – его голос прямо подрагивал от еле сдерживаемого возбуждения.

– Извините, но я не в курсе происходящего и хотел бы знать....

– Манифест! Заключен сепаратный мир между Россией и Германией! Сначала государь отказался от польской короны, потом вышли указы об изменениях наших границ, а теперь еще и это! Зачем? Я хочу знать!

– Если я вас правильно понял: наш государь заключил мир с Германией. Да?

– Да! Вы правильно его поняли! – вмешался в их разговор молодой мужчина, с внешностью банковского клерка. Коротко подстриженные усы, светло-коричневое легкое пальто, трость, брезгливая ухмылка. – Зато мне непонятен тайный смысл этого мира! Воевать надо до победы! Иначе, какой в этом смысл?!

Толстяк, резко понизив голос, ответил ему: – А про немецкое окружение царя во дворце забыли? Их работа – поверьте мне!

– Да бросьте вы! Тут надо смотреть кому это выгодно!

– Да таким как ты, болтунам, это выгодно! – в их спор неожиданно вмешался подошедший человек в офицерской шинели, но без погон. – На фронте не бывали, а смысл ищите!

Василий Николаевич, увидев, что страсти накаляются, при этом, будучи несмелым и богобоязненным человеком, больше не слушая никого, обошел возбужденную толпу и направился знакомой дорогой в гимназию. Сейчас его больше заботила внезапно обострившаяся язва и визит будущего жениха – аптекаря, который должен был прийти сегодня, к семи часам вечера, чтобы посвататься к его старшей дочери. Хотя при этом он все же не преминул задержаться на несколько минут, чтобы пробежать глазами текст манифеста, когда увидел его случайно на афишной тумбе.

"Божьей милостью Мы, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский.... Объявляем всем верным нашим подданным, что Нами заключен мир с Германской империей. В это тяжелое время жизни России Мы почли долгом совести .... Трудности на фронте и тылу вынуждают Нас.... Дорожа кровью и достоянием наших поданных....

На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано: НИКОЛАЙ".

"Может теперь с хлебным подвозом все наладиться. И с керосином. А то ведь эти очереди уже до печенок достали".

Народ читал строчки царского манифеста с каким-то невнятным смущением в душе. Главный враг, германец, в один момент перестал быть таковым! Как так? Вон еще и плакат на стене висит, на котором русский солдат нанизывает на штык германца, австрияка и турка. С другой стороны мир с Германией означал конец войны, а ведь именно с ней у людей было связано все самое плохое – смерть родных и близких, нехватка продовольствия и топлива, резкое вздорожание цен. Да и самих целей войны народ толком не знал. Говорили о Византии, о восстановлении третьего Рима, о каких-то проливах, о славянах, которых надлежало спасать, и для всего этого надо было победить кайзера, но какая была связь между этими непонятными объяснениями и необходимостью умирать простому русскому человеку в сыром окопе, мало кто мог себе уяснить. Только одно было понятно всем – так приказал царь. Царь повелел воевать – солдат воевал, повелел заключить мир с германцами – так тому и быть. У людей сейчас было одно мерило – прежняя, сытая и тихая довоенная жизнь, поэтому заключение мира с германцем стало для большинства людей шагом к прежней жизни. С не меньшей радостью восприняли манифест бывшие рабочие и крестьяне, одетые в серые шинели.

Правда, так восприняли документ далеко не все. Часть офицерства, генералитет, союзы ветеранов, чиновники и подрядчики, наживающиеся на военных заказах, посчитали это предательством, причем не столько по отношению к союзникам, сколько по отношению к ним. Война до победы! Именно с этими лозунгами выступила на улицы городов оппозиция. Робкие попытки революционеров, сумевших уйти от разгрома, подтолкнуть народ к выступлениям ни к чему не привели.

Крестьяне и раньше предпочитавшие жить по заветам дедов и отцов, были мало подвержены тлетворному влиянию агитаторов. Тремя основами их мировоззрения была земля и все что с ней связанное, так же как вера в бога и царя. Рабочие, представлявшие второй по численности класс, был более активен, а значит, сильнее подвержен влиянию революционной агитации. Но стоило выйти фабричным законам, как часть рабочих, по большей части, это были колеблющиеся и сочувствующие, сразу отошли в сторону, тем более что новые законы, запрещающие революционную деятельность, оказались предельно жестокими. Немалую роль сыграл ряд судебных процессов по делам крупных чиновников, заводчиков и генералов, которые показали всем восстановленную царем справедливость. Одним из таких случаев, получивших широкую известность, стал арест крупного сибирского золотопромышленника.

В Томске, в одном из ресторанов, находясь под солидным градусом, промышленник начал поносить фабричные законы, называя их царской блажью и другими непозволительными словами, которые порочили имя императора. Так было записано в протоколе жандармского следователя со слов свидетелей, после того как полицейские скрутили промышленника на глазах всего зала, затем под конвоем привезли в жандармское управление. Купцу крупно не повезло. В зале этого ресторана жандармский ротмистр праздновал день рождения своей дочери. Если год тому назад обладателю тугого кошелька никто бы и не подумал предъявить подобные обвинения, зная, что связи и деньги прикроют его от закона, то теперь это уже не имело такого большого значения. Дело приобрело политическую окраску и быть золотопромышленнику на каторге, несмотря на его миллионы, если бы за него не вступилось общество сибирских купцов. Только благодаря его усилиям, спустя четыре месяца, трясущегося от страха, промышленника выпустили, что стало не только своеобразным предупреждением для людей с мошной, но и своеобразным толчком для быстрого внедрения социальных льгот рабочих.