Текст книги "Кампучийские хроники (СИ)"

Автор книги: Виктор Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава шестая
Лучше бы вы трахнули принцессу из Монако

Муторное ожидание разговора с Москвой.

Первый звонок в корсеть. Соединяют с одним из замов Мелик-Пашаева. Того самого бонзы, который профукал или замылил решение ЦК. Этот карлик Тьер с нами разговаривать считает ниже своего достоинства.

Зам. начинает читать мораль о том, что нельзя самовольно выезжать в командировки во Вьетнам. А как до вас достучаться, товарищ хороший. Сколько писем я вам в Москву отправил. И ни гу-гу!

Диктую докладную записку на имя шефа корсети Мелик-Пашаева о необходимости такой командировки.

Без бумажки, ты какашка! А с бумажкой – таракашка!

Вторая докладная записка об исчезновении всех высланных в наш адрес грузов. О необходимости этих поисков. О поездке в Хайфон и контактах с транспортным агентством порта. Об отсутствии киноплёнки…

Второй звонок в ПФУ товарищу Касаеву.

Накануне отъезда в Пномпень этот финансовый товарищ с загадочным восточным взором напутствовал меня беречь валюту (грины) как зеницу ока.

«Знаете, Игорь, власть у нас добрая, она сможет простить вам всё – кроме двух вещей – измены Родине и валютно-финансовых махинаций!»

Спасибо за науку, товарищ Касаев. Мы еще не вылетели из Москвы, как за перевес багажа, вспомните два яуффа с «Кодаком», заплатили «Аэрофлоту» двести гринов по курсу 56 копеек за доллар США. Рублей то у нас на вывоз не было. А от корсети никто и не думал нас провожать. Но товарища Касаева это не колышет!

«Платите парни из своего кармана! Председатель сказал, лучше бы они там, в Шереметьево трахнули принцессу из Монако, чем заплатили советскому „Аэрофлоту“ американскими долларами».

Рассказываю товарищу Касаеву о наших злоключениях в Хайфоне, о тысяче восьмистах донгах СРВ, отданных портовым бюрократам ради дружбы с добрым даньти Нгуеном, который обещал…

«Да хоть пять тысяч, говорит вальяжный товарищ Касаев. Это же донги…» И тут же настороженно, – а где вы их взяли?

– Нам их дал взаймы Евгений Грачевский, – говорю я, наблюдая, как бледнеет шеф ханойского корпункта Гостелерадио СССР.

Я очень хорошо знаю, что Грачевский не станет говорить Касаеву, что денег мне не давал. Потому что это – скандал, а больше всего на свете Грачевский боится скандалов.

– Пусть приложит эти платёжки к своему месячному отчёту, а мы их зачтём, – говорит Касаев.

И вот здесь нужно играть ва-банк!

– Владимир Рашидович, – говорю я, – пожалуйста, попросите Грачевского купить нам за донги билеты до Пномпеня. Доллары у нас на исходе.

– Понял, – говорит всемогущий финансист Касаев. – Валюту в ближайшее время передадим с оказией. Соедините меня с Грачевским…

После такого разговора, рассчитывать на дальнейшее гостеприимство Грачевского не приходится. Едем с Динем в агентство «Вьетнам эйрлайнз», где переводчик приобретает нам билеты до Пномпеня с транзитной остановкой в городе Хошимин.

Динь расплачивается отрывным чеком, заполненным Грачевским, и спрашивает, не хочу ли поменять ещё одну сотню долларов.

Поскольку накануне Женя с трагическим выражением лица отсчитал мне две тысячи донгов, якобы занятых у него накануне поездки в Хайфон, (надо же, какая наличность обнаружилась в ханойском корпункте), денег у нас Пашкой как грязи.

– Спасибо, даньти Динь! В другой раз…

С вьетнамскими переводчиками нужно общаться вежливо. Все они, так или иначе, работают на местную службу безопасности. Мои кхмеры – тоже.

Другого раза уже не будет, хотя мы еще вернёмся в Ханой с Павликом через полгода. В Сайгоне, как оказалось, доллары меняют по курсу тридцать донгов к одному доллару. В Ханое мы потеряли ровно четыре тысячи донгов. Но Диня я не виню. Ханой – север. Сайгон – юг. А на юге рецидивы проклятого капитализма. С его неизбывной страстью к доллару.

Глава седьмая
Пикассо вьетнамьен

Сентябрь 1980 года. Город Хошимин (Сайгон).

Улица Катина, которая уже давно и не Катина. Что-то в ее новом названии «Донг Кхой» связано с вьетнамскими социалистическими реалиями, которые превратили Сайгон в город Хошимин. Но для меня она так и осталась – «рю Катина», какой ее описал Грэм Грин в «Тихом американце».

Старикан-антиквар с улицы Катина – симпатичный сайгонский пижон с налётом Сорбонского величия. В его маленькой галерее несколько привлекших мое внимание картин, написанных талантливо и страстно. Замечает мой интерес.

– Месье, это настоящий вьетнамский Пикассо!

Пикассо тут и не пахнет, картины написаны маслом скорее с ван-гоговской яростью. Мазки рельефные, словно художник лепил хризантемы на небольшом холсте. Но не спорить же с этим симпатичным галерейщиком.

После бойких торгов, отдаю старику 50 долларов, я уношу двух «пикассо-вьетнамьен», оставляя донельзя довольного собою антиквара. Возможно этих «пикассо» он уступил бы и долларов за 20.

Племянник моего симпатяги-антиквара прикатил на своем видавшем виды скутере, и привез нечто громадное, обернутое в жалкие сайгонские газеты социалистического содержания, и перевязанное бечевками из тростниковых нитей. Кучу вьетнамских донгов взамен двух наших новеньких стодолларовых американских купюр. Такое обилие местных денег мелкими банкнотами по 10 и крупными по 50 донгов обескуражило. Хотя ровно десять лет спустя, в обмен на такие же бумажки с портретом обрюзгшего Франклина можно было получить куда больше наших «одеревяневших» рубчиков. Кто бы тогда знал? Такое и в страшном сне не приснилось бы.

– Месье, не стоит пересчитывать, – сказал мой поклонник Пикассо. – Мы честны как Виктор Гюго.

Я молча набивал пачками десятидонговых и прочих купюр свою спортивную сумку. Еще никогда в своей жизни мы не держали столько денег. Но новыми Али-Бабами мы с Павликом осознать себя не могли.

Глава восьмая
«Сайгонская роза»

Мы шагали по «рю Катина», так мне больше нравилось называть эту крохотную сайгонскую улочку, довольные собой и совершённым только что «ченч мани». Мы направлялись в отель «Мажестик», респектабельное строение в конце «рю Катина» близ набережной реки Сайгон. На одном из перекрестков нам попалась какая-то умопомрачительная мулатка с вьетнамским разрезом глаз. Дитя любви среди войны. Там было много таких мулаток и метисов с голубыми глазами и светлыми вихрами, так контрастировавшими с черными, как смоль и гладкими, как шелк волосами вьетнамских отроков. На дворе был год 1980. Война закончилась пять лет назад. Сайгон ещё не привык к своему новому имени Хошиминград. Юная мулатка была достаточно опытной путаной по кличке «сайгонская роза». Но мы были высокоморальными советскими иностранцами во Вьетнаме, чтобы западать на экзотическую проститутку. Кроме того, позже выяснилось, что «сайгонская роза» – это такая «нехорошая болезнь» с поэтическим названием.

Отель «Мажестик» («Кыулонг») в Сайгоне каким-то чудом сохранил свою респектабельность за те пять лет, которые прошли со времени падения режима Тхиеу. Не знаю, какой ценой это удалось персоналу отеля, но после того как Запад объявил с 1979 года экономическую блокаду Вьетнама, в городе почти нет туристов. Отелей много, они пустуют. И всё-таки пытаются всеми силами сберечь тот сайгонский шик, который достигался годами. Здесь по-прежнему исправно работает мощная установка по централизованному охлаждению воздуха в номерах, совсем как на теплоходе «Любовь Орлова».

Когда мы с Павликом вошли в наш «люкс», то первым делом слегка замёрзли. Возможно, кому-то подобное сравнение покажется нелепым, но если на улице плюс 33 в тени, – плюс 22 в номерах – прохлада близкая к холоду. Старенькие, тянущие на последнем дыхании, постоянно задыхающиеся «климатизёры» на нашей гостевой пномпеньской вилле создавали лишь иллюзию прохлады и постоянно вырубались, едва падало напряжение. А падало оно через каждые два часа в вечернее и ночное время.

Так что эти три дня, проведённые в Сайгоне в августе 1980-го мы пребывали в восторженном состоянии свободы от рутинной пномненьской повседневности, с её изнуряющей жарой, отключениями электричества, писком разжиревших крыс на проезжей части роскошных когда-то и убогих ныне бульваров и вечной нехваткой кампучийских денег – риелей.

А вот сайгонских денег (донгов СРВ, которые сайгонцы почему-то упрямо называли «пиастрами») у нас теперь было просто невероятно много!

 
«А ты садишься в трамвай, как в свой кадиллак.
А ты пьёшь самогон, как французский коньяк.
И ты жуешь сало с луком, как дорогой сервелат.
И тебе наплевать, что ты кому-то не брат.
 

 
А ты беги, беги, беги
Вдоль Лопань-реки,
Как будто набережной Темзы,
Как будто жизнь впереди.
А ты возьми, возьми сберкассу,
Как Лондонский банк.
И завали президента.
Ukrainian fuck».
 

Александр Чернецкий – «Лопань-река»

Глава девятая
Проснуться счастливым человеком

Утром я проснулся счастливым человеком. Я не плавал в собственном поту на промокших простынях. Меня не будило чахоточное покашливание «кондея». Мне не нужно было думать о том, что сейчас потребуется как-то умыться, в то время как краны шипят от отсутствия в них воды. Не нужно было ломать голову, где раздобыть бутылку французской минералки, и как вскипятить её для кофе. В «Мажестике» можно было с утра встать под тёплые или прохладные упругие струи воды, бьющие из душа, а спустя четверть часа подняться на последний этаж, где располагался ресторан и позавтракать омлетом и чашкой благоухающего по настоящему чарующими ароматами, густого, как гуталин, кофе. Может оттого, я самого начала не верю симпатяге Калниньшу с его «чарующими ароматами кофе „Гранд“». Говно это, а не кофе, старина Инвар! Потому и пытаются приукрасить его твоим обаянием.

Для меня этот город навсегда останется Сайгоном, овеянным ароматами книги Грэма Грина «Тихий американец» и фильмов Фрэнсиса Форда Копполы и Майкла Чимино.

После расслабляющих прохлады и уюта «Мажестика» выход в город подобен прогулкам со стариком Данте. Правда, дантов ад у меня отчего-то ассоциируется с леденящим мраком, в то время как сайгонская преисподняя – это воздух, густо пропитанный запахами бензина, который отбивает все прочие запахи гигантского азиатского города.

Первым делом приобретаем «сити мап» – карту Сайгона, который теперь именуется Хошимин-виль, или Хошимин-сити, это на каком языке объясняться с его аборигенами. Молодёжь предпочитает слэнг янки, старички, подобные моему «новому другу» Чан Ван Миню, антиквару с улицы Катина, говорят по-французски.

Вооружившись картой, отправляемся в путешествие.

Глава десятая
Сайгон глазами Гурницкого

Первый визит – в представительство «Аэрофлота». Всё по той же рю Катина (Донг Кхой) движемся в сторону «опера де Сайгон». Здание сайгонской оперы, где вместо спектаклей время от времени проходят показательные процессы по делу очередной банды контрреволюционеров, не лучшая копия «опера де Пари», но есть в нём некий шарм того «Парижа Азии», который…

«Это уже не тот Сайгон, вздыхают старожилы: как тут сейчас бедно, серо и скучно! В шестьдесят третьем… в шестьдесят пятом…

Я терпеливо слушаю эти вздохи и смотрю старожилам прямо в глаза. Разумеется, я верю, что Сайгон был тогда „Парижем Азии“, или „жемчужиной тропиков“, или „столицей света“. Любой публичный дом занятнее фабрики. Всякая хорошо сложенная стриптизёрка доставляет больше эмоций, чем склонившиеся на рисовом поле девушки в остроконечных шляпах, как бы красивы они ни были. Надо просто выбрать точку зрения.

Когда отсюда выгнали американцев, в четырехмиллионном Сайгоне было 285 тысяч проституток, 92 тысячи бездомных сирот и 350 тысяч наркоманов. На одной только улице Катина выстроились один за другим шестьдесят публичных домов, и среди них такие знаменитые, как „Орион“, где персонал состоял из двенадцатилетних мальчиков, или „Звезда“, где самой старшей из обитательниц было тринадцать лет. Президент Южного Вьетнама Тхиеу зарабатывал сто двадцать тысяч долларов в день на торговле наркотиками. В одном из кварталов возле доков жила под открытым небом целая колония детей от пяти до восьми лет, без какой-либо опеки, промышляя воровством или нищенствуя. Знаменитая мадам Ню велела соорудить для себя висячие сады, для которых еженедельно доставляли самолетом из Бразилии самые редкие сорта орхидей. Проститутка со знанием английского языка зарабатывала за ночь столько, сколько портовый рабочий за четыре месяца. Под конец шестидесятых годов здесь ежедневно умирало 25 человек в результате отравления наркотиками, 11 человек – от незалеченных венерических болезней и 38 – из-за хронического недоедания. Один китайский предприниматель из Шолона по имени Ли Чан, который контролировал третью часть публичных домов города, накопил у себя шестнадцать тонн золота в слитках, имел четыре „кадиллака“ и четыре „мерседеса“, а персонал его домов чаще всего попадал к нему прямо из деревни, и уже в первый день каждая получала порцию героина. Все это творилось шесть-восемь лет назад, когда центр Сайгона освещали прихотливые неоновые вывески, по нынешней улице Ты Зо прогуливались девицы, прелестные, как бабочки, а в ресторанах „Мажестик“ и „Рекс“ подавались омары, приготовлявшиеся сорока двумя различными способами.

Проще говоря, существуют разные мерки для таких понятий, как свобода, радость, краски жизни, красота города. В этом нет ничего нового. Странно даже, что столь очевидные вещи приходится время от времени повторять. А надо. Некоторые открыто жалуются на монотонную серость этого города, еще немного – и спросят: стоило ли разгонять поднимавшуюся здесь когда-то милую и веселую дымку?

Сайгон был в американские времена наверняка самым страшным городом Азии, обиталищем зла в конденсированной форме, вызовом человечности. Здесь лучше, чем где-либо в другом месте, можно было бы уразуметь безграничную ненависть группы Пол Пота к большим азиатским городам».

(Веслав Гурницкий – «Песочные часы»)

Я прочитал «Песочные часы» через три года после возвращения из Пномпеня в Москву.

Гурницкий разбередил тогда старые раны памяти, а спустя четверть века побудил в известной степени к написанию этих воспоминаний. Но для поляка – поездка во Вьетнам и Кампучию была поводом написать одну из самых прекрасных публицистических книг прошлого века. Потом он писал, кажется об Эфиопии и других странах.

Я не думаю, что он заболел Индокитаем так же, как заболел им я.

Для меня Кампучия и Пномпень, Вьетнам и Ханой с Сайгоном – не просто страны и города, в которых довелось жить и работать… Это нечто большее. Это те недолгие периоды жизни, когда моя подружка Судьба была умопомрачительно очарована моей беспечностью и полнейшим равнодушием к её очаровательной улыбке. Возможно потом, она обиделась на моё пренебрежение к ней. Стала дуться и ворчать…

Но всё это будет потом. Когда я вернусь в черно-белый формат московской жизни.

Глава одиннадцатая
Два сталинских сокола

Сентябрь 1980 года. Сайгон

А сейчас мы Пашкой идём по рю Катина, бывшей улице «красных фонарей», которая сегодня усеяна антикварными лавками, витрины которых заставлены кхмерскими бронзовыми статуэтками Будды и его небесных танцовщиц-апсар.

Нигде так не ощущаешь разграбления Кампучии, как в этом городе, где можно купить всё, начиная от американской винтовки М-16 до антикварной китайской вазы эпохи Минь.

Здесь можно не спрашивать о том, где раздобыть подружку на ночь. Лавка располагается на первом этаже, а второй и третий у всякого ценителя «пикассо-вьетнамъен» – это личные апартаменты, в которых водятся такие яркие «бабочки», что…

Как писал незабвенный наш Владимир Владимирович Маяковский:

 
«…не девицы, а растрата!
Раз, взглянув на этих дев,
Каждый может стать кастратом,
На века охолодев!»
 

Но в отличие от Мишеля Уэльбека, который тогда ещё был никому неизвестным двадцатидвухлетним французом, весьма далеким от звания теоретика «секс-марксизма» нас как-то не занимала эта проблема. В данный момент.

Вообще-то она нас занимала, как молодых здоровых мужчин, которые должны регулярно жить с женщинами, но в данный момент…

В карманах у нас полно денег, достаточных для оплаты секс-услуг, но сейчас у нас другие заботы. О двух пропавших ящиках с бесценной киноплёнкой «Кодак», запасными аккумуляторами и прочей необходимой для работы дребеденью. Мы молоды, полны задора, желания снимать кино и становиться знаменитыми.

 
«Ну а девушки?
А девушки потом!»
Ну, чем тебе не два сталинских сокола?
 

 
«А ты живёшь, как звезда, микрорайон как Бродвей.
Твоя жена у лотка, но для тебя топ-модель.
И кто-то ищет тебя не для того чтоб любить.
За пару сотен всего готов ты просто убить.
 

 
А ты беги, беги, беги
Вдоль Лопань-реки,
Как будто набережной Темзы,
Как будто жизнь впереди.
А ты возьми, возьми сберкассу,
Как Лондонский банк.
И завали президента.
Ukrainian fuck».
 

Александр Чернецкий – «Лопань-река»

Глава двенадцатая
Очень вежливые земляки

Сентябрь 1980 года. Сайгон.

Представительство «Аэрофлота» располагается напротив самого знаменитого сайгонского отеля «Рекс», (тогда он назывался «Бентхань», но потом с переходом от военно-бюроктратического социализма к рыночному хозяйствованию под руководство компартии, всем отелям Сайгона, кажется, вернули прежние имена).

В 1994 году, когда Игорь Т. работал собкором «Правды» во Вьетнаме «Рекс», «Мажестик», «Каравелла», «Палас» и другие отели в центре Сайгона стали недоступны своей ценой. Новые бизнесмены из Гонконга, Сингапура, Японии, Германии, Франции вытеснили товарищей из бывшего социалистического лагеря. Хотя в Сайгоне, если очень сильно захотеть всегда можно было сыскать меблированные комнаты по сходной цене – долларов за 20 в сутки. Можно с «ночными бабочками», но в два раза дороже.

Сегодня русские нувориши могут прогулять за недельку в Куршавеле 150 тысяч евро. За такие деньги можно, пожалуй, перетрахать весь Сайгон.

 
«И если утром проснёшься, то я удивлюсь.
А если ночью вернёшься, то, вероятно, напьюсь.
И что тебе мне сказать, что ты это я.
Обыкновенный пацан – душа нараспашку, за душою голяк.
 

 
А ты беги, беги, беги
Вдоль Лопань-реки,
Как будто набережной Темзы,
Как будто жизнь впереди.
А ты возьми, возьми сберкассу,
Как Лондонский банк.
И завали президента.
Ukrainian fuck».
 

Александр Чернецкий – «Лопань-река»

В представительстве «Аэрофлота» симпатичные люди порадовать нас ничем не могут.

– Знаем о ваших бедах, парни. Мы уже раза четыре обходили все грузовые склады в аэропорту «Таншоннят». Нет там ваших ящиков.

– А где они, по вашему разумению, могут быть?

– Где угодно. В Шереметьево. В Бомбее, Калькутте… Хотя всё это мало вероятно…

– Но они же не испарились?

– Нет, просто могли улететь в другую сторону земли.

Нас угощают сводящим зубы от холода «Боржоми» в экспортном исполнении. Бронируют нам места на субботний рейс до Пномпеня самолётом компании «Вьетнам Эйрлайнз». Очень вежливые земляки. В то время «даньти льенсо» были не столь частыми гостями города Хошимин.

В 1989 году русские «челноки» так задолбали «Аэрофлот» в городе Хошимин, что по признанию сотрудников представительства им хотелось взять винтовки в руки… И стрелять!

Глава тринадцатая
Каталог борделя для «джи ай»

Сентябрь 1980 года. Сайгон

В лабиринте проулков между проспектом Чан Хынг Дао и улицей Нгуен Конг Чу обнаруживаю «сайгонский книжный парадиз». Уже в мой следующий приезд в Сайгон летом 1983 года эти проулки стали пустынны и безымянны. А тогда каждый из них имел своё название в зависимости от того, чем там торговали – Книжный, Стеклянный, Спортивный…

Представьте себе тупичок длиной метров в триста заставленный с обеих сторон лотками букинистов… Боже мой, чего там только не было… Французские полицейские романы в формате «ливр дю пош» (покетбуки) и роскошные с «золотым» обрезом «клубные номерные» издания романов Брэма Стокера, Ван Гулика и Конан Дойля. Альбомы импрессионистов и поразивший меня фолиант «Эротик арт», в котором кроме знаменитой серии Хокусая и китайцев, несколько откровенно сексуальных рисунков Рембрандта, а дальше Ватто, Фрагонар, Густав Климт, Лотрек, Мунк…

Главная заповедь для покупающего на Востоке не выказывать своего интереса к предмету покупки. Небрежно возвращаю альбом букинисту и начинаю рыться в коробке набитой старыми номера «Плейбоя» и «Пентхауса». В «Плейбое» кроме девиц есть несколько интересных корреспонденций о войне во Вьетнаме. Но торговаться рано… Иду дальше, там где старая литература об Индокитае. Меня интересует история Камбоджи.

– Месьё, – окликает меня букинист, у которого разглядывал «Плейбои» и «Эротик арт». – Месье, у меня есть для вас кое-что.

Он вытаскивает откуда-то обычный фотоальбом и хитро лыбится. Раскрываю этот альбом. Он заполнен фотографиями голых европейских женщин, весьма далёких от стандартов Мэрилин Монро. Фотографии черно-белые, типовые, сделанные с одной точки и в одном фотоателье…

– Месьё, – продолжает лыбиться вьетнамец – это уникальная вещь. Каталог борделя для «джи ай». Только для белых. Исторический артефакт.

Ну, ты и жук, думаю я, возвращая этому средних лет сайгонскому торговцу его «артефакт». Какие слова знаешь.

– Вы профессор? – спрашиваю на мгновение смутившегося книжника. – Доктор искусствознания? Историк? А может быть вы писатель?

Он смеётся.

– Нет, месьё, я просто букинист.

Хорошо, думаю я, ты «просто букинист» в многомиллионном городе. А может быть, ты служил в полиции господина Тхиеу или в его охранке. Откуда у тебя каталог армейского борделя союзников?

А, впрочем, какое мне дело до этого парня. Я хочу купить у него альбом «Эротик арт» и несколько номеров «Плейбоя» со статьями о вьетнамской войне, но не сразу. Пока нужно прогуляться. Нужно лишить его надежды на покупку, заставить поволноваться.

Напротив торгуют энциклопедией «Британика». Три десятка томов в целлофановых упаковках. – Сколько? – спрашиваю я, – поскольку меня совсем не интересует «Британика».

– Триста долларов, месьё, – отвечает симпатичный старичок. – За тридцать томов. Это абсолютно новые книги.

Улыбаюсь ему самой обаятельной из своих улыбок.

– Только триста пиастров, месьё.

По «сайгонскому» курсу это чуть меньше десяти долларов. Мой «просто букинист» превратился в сплошные уши.

Иду дальше. За десять донгов у торговки приобретаю десяток «ливр дю пош» с романами Камю, Сартра, «Королевскую дорогу» Андре Мальро, мемуары Пьера Лоти и «Доктора Жеваго» Пастернака. Я не уверен, что смогу осилить Пастернака во французском переводе, но сама мысль о том, что я держу в руках, книжку, которую в Союзе никто не читал, но все осуждали, приводит меня в восторг.