Текст книги "Кампучийские хроники (СИ)"

Автор книги: Виктор Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава третья
Предсмертный визг «красного кхмера»

Сначала, буквально всё в Камбодже Игорь принимал на веру. Потом стал в чем-то сомневаться. Рассказы жертв полпотовского режима словно были написаны под копирку. А может быть просто славный переводчик с кхмерского на французский месье Ук Сомарин «лепил горбатого» под одно идеологическое клише. Всё там было очень и очень непросто.

Особенно отношения кхмеров с вьетнамцами. Назвать их настороженными – это мягко сказано.

В последний день съемок в храмовом комплексе Ангкор-вата среди руин другого храмового комплекса Ангкор-тхом случился бой между отрядом «красных кхмеров» и частями вьетнамской народной армии. Бой был жарким. У команды Игоря временно позаимствовали, скорее реквизировали, канареечную «Ладу» возить раненных бойцов в госпиталь Сиемреапа. Самое любопытное заключалось в том, что «гвардейцев» куда-то в это время как ветром сдуло.

Это было горячее дело, но Игорь накануне отравился перебродившим пальмовым пивом, а с утра ещё нанюхался плесенно-гнилостного духа исходившего от экскрементов летучих мышей, гроздями свисавших с потолков храмовых террас. Ему было так плохо, что даже если бы стреляли в метрах десяти, адреналина в крови не прибавилось. Игорь лежал на какой-то засаленной циновке на низеньком топчане в придорожной харчевне, расположенной возле центрального входа в храмовый комплекс Ангкора и безучастно наблюдал, как вьетнамские коммандос на американских виллисах мчатся на подмогу своим бойцам, на ходу пристегивая штык-нож к стволам АКМ.

В джунглях это лучшее оружие, когда внезапно на тебя выползет мальчишка в черной пижаме с розовым платком-крама вокруг тощей как у цыплёнка шеи. Вот тут-то не теряйся, всади ему штык-нож в тощий живот, крутани слегка, услышь предсмертный визг «красного кхмера». Пуля – дура, а штык – молодец! И не жалей этого мальчишку, мой неизвестный вьетнамский даньти! Попадись к ним в плен и они разрежут тебя на кусочки. Будут делать это медленно и с наслаждением.

Игорь никогда не мог понять откуда у кхмеров, да и у вьетнамских товарищей этот врожденный садизм. Такие доброжелательнве, улыбчивые, услужливые к европейцам, американцам, латиносам и даже к неграм. В Сайгоне от их цветного секса осталось полно роскошных метисок и мулаток с характерным вьетнамским разрезом глаз. Дети войны, которых ненавидят северяне. Они мечтали уехать в Америку, куда убрались, если остались живы, не ведающие о своих вьетнамских отпрысках «джи ай».

Через десять лет, когда судьба вновь забросила Игоря в Индокитай, во Вьетнам, он не встретил в Хошимин-сити, его Сайгоне, этих роскошных метисок и мулаток. Говорили, все они уехали в свою Америку, а может быть и не уехали… А просто не попались Игорю на глаза. А может быть они перестали казаться роскошными, постарели как мой герой. И яркость их поблекла.

Так откуда же у этих улыбчивых людей такая звериная жестокость друг к другу? Войны из века в век. Кхмеры воевали с тайцами, вьетнамцы с китайцами. Потом вьетнамцы воевали с кхмерами, но сначала они уничтожили империю тямов (чамов) и те бежали в Камбуджадешу, теперь остатки когда-то великого народа живут на берегах Меконга. Камбуджадеша в то время простиралась до Южно-Китайского моря, которое вьетнамцы до сих пор официально именуют Восточным. «Никакого китайского моря нет. Это наше море». Вьетнамцы усиливались и как цунами захлестнули юг полуострова до самой дельты Меконга. Камбуджадеша стала приходить в упадок. С севера её рвали тайские армии, с юго-востока вьетнамские армии. Появление французов камбоджийские монархи восприняли как должное. Они устали воевать.

А вьетнамцы, напротив. Да, их верхушка вступила в сделку с французским генерал-губернатором. Да, император Бао Дай до последних дней сибаритствовал в роскошном особняке на одном из живописных холмов в окрестностях курортного местечка Нячанг. Да, множество ханойских и сайгонских старичков до сих пор вспоминают «золотые денёчки», проведённые на Монмартре.

«Да, да, месье, мы учились в Сорбонне. Вы тоже учились в Сорбонне? Нет, я не учился в Сорбонне. Французскому языку меня учила Татьяна Николаевна, молоденькая преподавательница МГУ, которую мы вводили в краску, спрашивая, как перевести текст песенки Сержа Гензбура „Жё тэм, муа нон плю“. Я был плохим студентом и мой французский оставлял желать лучшего, но объяснять этим симпатичным старичкам, что я не учился в Сорбонне, и что мой французский отнюдь не парижского разлива… Зачем огорчать этих симпатичных интеллигентов с Монмартра? Ещё пару бутылочек пива и арахисовых орешков! Ви, ви, месье, жетюди а Сорбон, ком ву. Силь ву пле, ун вер биа „тран труа“! (Да, да, месье, я учился в Сорбонне, как вы. Пожалуйста, стаканчик пива „33“!)»

Павлик Трубин при этом только хлопал глазами.

А сейчас он сидел красный от злости и готов был глазами сожрать молоденького, а может быть и не очень (у вьетнамцев возраст по лицу определить сложно, до пятидесяти они почти мальчики, а потом старички) младшего офицера, приставленного к нам командованием армейского подразделения, вступившего в бой с «красными кхмерами». Сначала они на время реквизировали нашу «Ладу» вместе с шофёром Муем, потом сказали, что снимать военных категорически запрещено и хотели забрать нашу камеру, но Пашка скорее совершил бы себе харакири, чем позволил, пусть даже на время, отобрать французскую кинокамеру «Эклер». Я сказал об этом Мую, и наш водила-полиглот на беглом вьетнамском перевел мой лживый спич: «мы советские тележурналисты, и, конечно, понимаем политический момент. Никаких съёмок. Никакой войны. Никаких вьетнамских бойцов. В Народной Кампучии уверено набирает силу процесс национального возрождения». Старший офицер посмотрел на меня с нескрываемой злостью и что-то протренькал Мую. «Са ва, месье Ига», сказал мой склонный к философствованию драйвер. И уехал с тремя ранеными вьетнамскими бойцами в госпиталь Сиемреапа, предварительно застелив салон полиэтиленовой пленкой. Той самой, которую я тащил Пашке через поле смерти под проливным дождём. А сейчас к нам приставили моложавого офицерика, который не сводил глаз с Пашки и его кинокамеры. Трубин, сказал я, отставить, кина не будет! Вспомни, как плохо тебе было после швейцарской «вельяминовки», которой мы обожрались в «черный понедельник». Так вот, мне сейчас ещё хуже. Похоже, Павлик, я умираю.

– Всё шутишь, шеф, сказал тогда мне Пашка, с нескрываемой злостью в голосе.

Ему всегда хотелось снять кусочек войны, которой нам не досталось.

Помню как-то в самом конце декабря мы ехали в соседнюю с Пномпенем провинцию снять очередной сюжет о кампучийской деревне. Зимний урожай риса был собран, стерня засохла, земля под ней высохла и растрескалась. В это время крестьяне поджигают стерню, чтобы очистить поля для весенней пахоты, когда прольют первые муссонные дожди. Мы ехали по дороге номер 4 в сторону Кампонгсаома. Неожиданно в нескольких местах рвануло взрывами мин. Это были обычные миномётные снаряды, которые почему-то не взорвались в ходе боёв, а вот теперь под воздействием огня сдетонировали.

– Паша, сними последствия войны.

– Шеф, а почему бы нам не сделать репортаж с границы? – спросил Трубин. – «Красные кхмеры» долбают с тайской территории по мирным крестьянским полям.

– Нет, Паша, пусть это делают другие. Ты же знаешь, ложь всё равно вылезет когда-нибудь. Позже или раньше. Мы снимаем жизнь, такой, какая она есть. Вот когда «красные кхмеры» из засады подбили автобус с советскими докерами, а истекающий кровью водитель всё же довёл машину до вьетнамского поста, нас там не было. И считай, нам тогда очень повезло. А то оказались бы как те парни, светлая им память, в цинке. Я прошу тебя просто снять панораму рисового поля с рвущимися минами.

Я видел его огорчённое лицо. Тогда Трубин смирился с мыслью, что героического репортажа не будет. А сейчас он чувствовал близкий бой. И всё его существо рвалось к кинокамере, на которую с напряжением смотрел вьетнамский офицер.

Но это была чужая война, в которой мы не имели права на съёмку.

Глава четвертая
Возвращение в Пномпень

Вечером, нам было предложено покинуть Сиемреап. Сомарин казался растерянным. И я понимал его. Кхмеры всё еще не были хозяевами в своём доме. Здесь всем руководили вьетнамские советники, за которыми стояла стотысячная Вьетнамская Народная армия. Так что, на войне, как на войне.

И снова двухдневное путешествие, сначала до Баттамбанга, где мы затовариваемся контрабандными сигаретами, пивом и полюбившимся мне тайским алкоголем. Ночь я провожу в пьянстве, обливаясь потом. С утра, вылив на себя несколько черпаков теплой с тухлятинкой воды из стоящей во дворе нашего караван-сарая железной бочки, загружаемся в «Ладу» и мидовский «Лендровер». Моя гвардия загружает в «ровер» нескольких разбитных девиц. Мне то, что за дело. Пусть развлекаются в дороге.

Всё равно, как сказал Муй, подорвись мы на мине, защищать нас они вряд ли станут. Здесь жизнь человека ничего не стоит. Слишком много людей здесь убили всего за три года.

 
«Когда бы смерть моя полезной
Была чуть-чуть для всех людей,
Поверьте, сам рукой железной
Порвал бы нить судьбы своей.
До сей поры от юных дней,
Я сам не замышлял плохого,
Так что погибелью моей
Не потрясу ничьи основы».
 

(Франсуа Вийон – из «Завещания»)

Дорога была столь же уныла, утомительна, но всё же это была дорога к дому.

Мы выполнили задание. Паша отснял ещё три тысячи метров «кодака». (Благо киноплёнки к тому времени у нас было много, да и Ник Ник оставил тысячи две для своего фильма. Спустя два года в Москве, мне не удалось обнаружить и пяти кадров из этого метража). Ник Ник ссылался на Лосева, режиссёра его картины и монтажниц. Фома на Ерёму. Ерёма на Фому.

Мы вернулись в Пномпень живы-здоровы.

Единственными, кто был искренне счастлив от нашего возвращения – жёны. Остальные или мрачно завидовали, или были откровенно раздражены. Как мне показалось, (правильно показалось), именно это обстоятельство, что мы вернулись целехонькими, донельзя расстроило весь посольский синклит.

«Ничто не причиняет больше страданий, нежели сожаление. Все мы желаем от него избавиться. Однако когда мы воодушевлены или подавлены, мы действуем опрометчиво. Впоследствии воспоминания о безрассудном поведении заставляют нас раскаиваться, и тогда мы чувствуем сожаление. Поэтому мы должны стремиться к тому, чтобы никогда не падать духом перед лицом невзгод и чрезмерно не радоваться, когда нам сопутствует удача».

(Ямамото Цунэтомо – «Хагакурэ»)

РУССКАЯ КРОВЬ, ИЛИ ВИЗИТ СЛОНА. НОЯБРЬ 1980

Пномпень 4 ноября 1980 года

– Ну что Павлик, – говорю я Трубину, – готовься встречать коллег. К нам прилетают Дима Серебряков и Серёга Гусев. А с ними Слон.

– Когда? – радостно спрашивает Сашка. И тут же добавляет, – а Слон, – это кто?

– Слон – это Слон.

После прохладных посольских хором влажная парилка пномпеньской улицы как-то не располагает к пространным объяснениям.

– А не поехать ли нам в «Самаки»? Там и поговорим за бутылкой-другой «Тран труа».

«Тран труа» или «33» – прекрасное сайгонское пиво по доллару за бутылку в Пномпене и по доллару за пять бутылок в Сайгоне. Но в Сайгоне его можно купить за донги, которые можно купить за доллары по рыночному неофициальному курсу, а в Пномпене только в отеле «Самаки» и только за доллары. Страна (какая – Кампучия, Вьетнам?) очень нуждается в американской валюте, поэтому за всё у нас в Пенькове дерут втридорога. Моей месячной зарплаты в 500 американских долларов едва хватает, а порою и вовсе не хватает, чтобы свести концы с концами, хотя едим мы очень мало. Жарко. Очень жарко. Постоянная жажда, утолить которую можно лишь замечательным сайгонским пивом «33». Не мудрено, что большая часть зарплаты уходит на пиво и более крепкие напитки типа водки «Луа мой» и голландского джина «Боллз». Поглотив всё его наличие в пномпеньском дипмагазине, мы с Трубиным, будучи пареньками любознательными, обнаружили во время сентябрьской поездки во Вьетнам куда большие запасы этого дивного, пусть и просроченного, пусть и со странным хлопьями на дне бутылок, напитка в сувенирной лавчонке сайгонского отеля «Мажестик». Какое это было счастье! Продавали джин за донги, которых у меня была полная сумка. Купили сразу пару коробок. Затоварились от души. Но через несколько недель по возвращении в Пномпень я с интересом разглядывал непонятный осадок на донышке последней бутылки. Спиртного не хватало катастрофически.

В холле отеля «Самаки», где вентиляторы разгоняют потоки охлажденного кондиционерами воздуха, после первых глотков живительной влаги я пересказываю Дедову содержание разговора с советником посольства Валерием Спиридоновым.

6 ноября к нам к нам приезжает съёмочная группа Гостелерадио СССР во главе с шефом вьетнамской редакции иновещания Николаем Николаевичем Солнцевым, которого близкие коллеги по работе во Вьетнаме и на радио прозвали Слоном, за немалый вес и немалый рост. Ник Ник очень умный и очень хитрый человек, большой интриган и мастер закулисных переговоров, решил «блеснуть соплёй на солнце» и сделать телефильм о Народной Кампучии ко второй годовщине её провозглашения. Нас он в то время в расчёт не брал. Подумаешь, какие-то восторженные дилетанты, которые пускают слюни по любому поводу и без оного.

– Димка и Серёга – отличные мужики, – говорит Трубин.

Я и без него знаю, что Дмитрий Серебряков оператор высшего класса, объездивший большую часть мира и согласившийся на эту командировку только потому, что Кампучия ещё не заштрихована в его атласе мира. Гусева я лично до этого приезда не знал. Отличный оказался парень. Солнцева я видел пару раз, когда стажировался на иновещании перед отправкой в Пномпень. Правда, мне он больше напомнил бегемота из мультика «Ну погоди!», чем слона. Любимым словечком у него было: «говенцо».

– Шеф, – говорит Пашка, разливая пиво по стаканам, – выходит, мы…

Я понимаю его мысль.

– Ничего не выходит, Павлик. Слон – это Слон. А мы не моськи. У нас здесь своя работа, у них своя. Наберут материалов на фильм, – отлично. Только у меня есть некоторые сомнения. У них пара недель или того меньше на съёмки. Даже если их программу обеспечивают вьетнамские «даньти», много они сделать не смогут. Мы-то люди свободные. Работаем с кхмерами. А вьетнамские товарищи в Кампучии ой как осторожны. Особенно советники по линии партии. Так что, Паша, я предполагаю, что большая часть съёмок ляжет на нас после того, как экип Слона покинет славное наше Пеньково. Нам с тобой нужно быть лишь радушными хозяевами и оказать коллегам всяческую помощь.

Через пару дней в аэропорту Почентонг мы встречали вместе с товарищами из отдела печати МИД НРК и двумя чопорными вьетнамскими советниками «большую советскую делегацию». Поскольку хлеб-соль у кхмеров не приняты, сошедшему с трапа на жаркую кампучийскую землю Слону была надета гирлянда из цветов жасмина, такими же гирляндами были увешаны Дмитрий и Сергей, а также, примкнувший к «большой советской делегации» аккредитованный в Москве журналист Йохан из шведского левого издания, неплохо говоривший по-русски.

Этим же рейсом авикомпании «Вьетнам эйрлайнз» в Пномпень прибыла группа специалистов портового хозяйства – стивидоры, такелажники, докеры.

Они должны сменить своих товарищей в порту Кампонгсаома. Встречали их работники Министерства транспорта НРК и наш советник при министерстве Василий Соренко. Гирлянд на этих парней никто не надевал. И вообще, они в Пномпене проездом. Через два дня их отправят в Кампонгсаом…

Пномпень 6 ноября 1980 года

Уже через полчаса «большую советскую делегацию» разместили на гостевой вилле МИД НРК неподалёку от нас. Мы тоже живём на гостевой вилле, в ожидании, когда на проспекте Сан Нгок Миня, отремонтируют дом, в котором до начала гражданской войны обитали зарубежные корреспонденты.

Долго ещё ждать будем. И не дождёмся…

А ещё через двадцать минут Николай Николаевич, насыщаясь приготовленным Мышкой салатом «тропикана», излагал мне планы съёмок будущего фильма, густо сдабривая свой рассказ любимым словом «говенцо». Ключевым моментом будущего фильма должны были стать съёмки в храмовом комплексе Ангкор-Ват.

Три из пяти его башен украшают государственный флаг страны. Самое любопытное, что флаг Демократической (полпотовской) Кампучии украшали не три, а все пять башен Ангкора. Конечно, можно увидеть одновременно и пять башен, если смотреть на храм, сместившись от центрального входа вправо или влево, но если смотреть на Ангкор-Ват прямо по центру, то чётко вырисовываются главная и две передние угловые башни в форме лотоса.

Я внимательно слушаю Ник Ника и вдруг понимаю, что этот большой и толстый человек, ужасно комплексует. Что за его значительностью, его бравадой с этим самым «говенцом», которым он щедро мажет всех и вся, скрывается неуверенность одинокого человека, каким он и был в своей жизни. Понимаю, что для него этот фильм значит куда больше, чем вся моя работа в этой чрезмерно жаркой и влажной стране, которую очень любишь на расстоянии и от которой сходишь с ума, находясь в ней. Но для меня это структура повседневности, а для этого грузного человека с варикозными венами на ногах обмотанных эластичными бинтами, которому эта командировка в Кампучию, наверняка, аукнется на не совсем здоровом сердце – немногий шанс подтвердить или даже утвердить свою значимость в епархии Гостелерадио.

Война во Вьетнаме уже пять лет как окончена. Теперь уже не Вьетнам подвергается агрессии, а сам он увяз в Кампучии. Блестящий декабрьский блиц-криг 1979 года обернулся затяжной войной в джунглях. Причём «красные кхмеры» как тараканы всякий раз ускользают в щели на тайской границе, пересечь которую чревато большой региональной войной.

Ник Нику всё сложнее играть роль первой скрипки в системе иновещания на страны Азии. Вьетнаму нечем хвалиться. Экономика, усугубляемая военными расходами и санкциями со стороны Запада, трещит по швам. Кампучия – это выигрышный материал. «Поля смерти» пока еще остаются в цене.

– Могу я чем-то быть полезным?

– Спасибо, Игорь, – говорит Слон. – Если понадобится, я воспользуюсь твоей помощью, но у нас здесь своя программа.

– Как угодно, Николай Николаевич.

– Пожалуй, мне пора на встречу с вьетнамскими и кхмерскими товарищами, чтобы обсудить все вопросы по съёмкам. Танечка, спасибо за угощение, – говорит он Мышке.

Мы прощаемся до вечера.

Ну что же. Наше дело предложить помощь. Мы – хозяева, Слон и его группа – гости. А если у вас всё схвачено, – думаю я – флаг вам в руки. Только вот почему-то сильно в этом сомневаюсь. За те четыре месяца, что мы работаем в Кампучии, из разных обрывков разговоров, случайно брошенных фраз, взглядов и жестов людей, с которыми довелось общаться, я сложил для себя некую мозаику политической ситуации, в которой оказалась страна. В массе своей кхмеры боялись вьетнамцев. А в сельской местности, где «красные кхмеры» располагали определённым влиянием, этот страх был смешан с ненавистью. Кроме того, в стране существовало роялистское подполье, не терявшее надежд на возвращение Сианука и реставрацию монархии, что, в конце концов, и произошло.

Ошибка Ник Ника заключалась в том, что он с самого начала решил иметь дело исключительно с вьетнамскими советниками Тху и Тхо. Они и подложили ему свинью. Официально вьетнамские советники не могли обязать отдел печати МИД НРК удовлетворять все пожелания группы «дань ти» Солнцева. А кхмерские друзья, будучи не лыком шиты, решили неназойливо показать, что всё таки у себя дома они хозяева. Поэтому Ник Нику была предложена протокольная программа северо-корейского образца с посещением образцово-показательных объектов. А их в Пномпене – кот наплакал.

В шесть вечера на город обрушивается тьма кромешная. Солнце здесь восходит едва ли не в три утра и стремительно скатывается за горизонт в шесть вечера. Переход от режущего глаза света к полной темноте так резок, что, кажется, будто небесная канцелярия отключила солнечную лампу одним щелчком выключателя.

Ник Ник вновь угощается из огромной миски с фруктовым салатом «тропикана» и через слово сыплет «говенцом».

– Нет, ты представляешь, эти болты (имеются в виду советники Тху и Тхо) только разводят руками. Мол, программа, которую я направлял через Ханой, ими не была получена. А на согласование всех вопросов с кампучийскими товарищами уйдет не меньше недели. Какая неделя? Это катастрофа. У нас командировка всего на десять суток. Но главное, Игорь, – это поездка в Сиемреап и съёмки Ангкор-Вата! Я еду в посольство встречаюсь с Моториным, а он мне, что вы, Николай Николаевич! Риск смертельный! Он что, гандон себе на голову натянул и думает страну так увидеть! Все они здесь кхмерского говенца объелись!

– Может коньячку, Николай Николаевич?

– Спасибо, дорогой. Угости ребят. Мне нельзя. Нет, я сойду с ума. Дима, ты представляешь, эти суки саботируют на всех уровнях. Единственная надежда на Михаила Юрьевича.

Дима Серебряков хранит невозмутимость Чингачгука.

Ну и ну! – думаю я, – неужели Слон рассчитывает на то, что резидент «ближних» станет решать его проблемы. Это уже полный отрыв от реальности.

– Вы встречались с Чум Бун Ронгом?

– Его нет в Пномпене, – говорит Ник Ник. И тут же добавляет, – он что, такая важная птица?

– Он не птица, – говорю я Слону, – он тигр!

– Ты преувеличиваешь.

– Нисколько. Всему, чего мы здесь добились с Пашкой, мы обязаны ему. Прежде всего возможностью работать. Организацией поездок на объекты. Этой виллой, мидовским «жигулёнком», водителем Муем, нашим переводчиком и куратором Сомарином… Всем!

Ник Ник задумывается.

– Игорь, ты спрашивал, нужна ли нам ваша помощь…

– Завтра я поговорю с Сомарином, его брат Ук Чап близок к Чум Бун Ронгу и Хун Сену.

Слон смотрит на меня с интересом удава почуявшего кролика в высокой траве. Хун Сен – министр иностранных дел НРК. (Сейчас он премьер-министр Королевства Камбоджа. Первый человек в стране при декоративном короле Сиануке и его строптиво-склочном семействе. Точнее король со своим семейством сейчас состоят при Хун Сене. Ай да «розовый кхмер»! Ай да, сукин сын!). Практически только Хун Сен может разрешить поездку в Сиемреап с предоставлением транспорта и охраны. Но для этого нужно время. У Солнцева его нет.

– Так, так. А теперь, как говорят штирлицы, отмотаем эту плёночку назад. Где ты, хвастунишка, прокололся?

– Но я обязан был им помочь!

– Молчи, дурачок пафосный! Обязан. Кому и чем? Когда тебя уничтожали доносами, люди которым ты делал добро, отплатили тебе содействием доносителям. Те же Толя Абрикосов и Веня Халдеев, они что, не знали посольскую интригу. И не Слон ли был одной из причин твоего изгнания?

– Откуда мне знать. Слон и Халдеев умерли. Бог им теперь судья. А я всё ещё жив и даже набрасываю эти заметки. И кто-то их читает. И кому-то они, может быть интересны, а для кого-то, м.б., и поучительны. И прекрати это грёбаное резонёрство. Ты надоел мне со своими поучениями. Где раньше то был?

– Да там же, где и ты!

Опустим приём в посольстве СССР по случаю очередной годовщины ВОСР. Видел я его в белых тапочках. От Ук Сомарина к Ук Чапу, от Ук Чапа к месьё Ви Сало…

Поднесли ему скромные дары «большой советской делегации». На самом деле, это все мои закупки деликатесов из посольской лавки в Ханое. Кому и чего объяснять. «Се пти кадо пур ву, месьё Ви Сало! Ноз ами сон тре бон ами. Иль безуан а вотр эде!» Короче помогайте нам, месьё Ви Сало, и Гостелерадио СССР вас не забудет.

Большой начальник что-то обещал. Ник Ник челночил между резидентом М.Ю. и советниками Тху и Тхо. В короткие минуты отдыха съедал небольшой тазик фруктового салата «тропикана» и щедро потчевал нас своим фирменным говенцом в адрес всех и вся. 10 ноября его группа должна была выехать на трёх машинах с охраной в Сиемреап.

На дворе жаркое утро 9 ноября 1980 года.

Смерть уже поджидает советских докеров, притаившись на 73 километре дороги от Пномпеня в Кампонгсаом. Гибель советских специалистов в Народной Кампучии в нашей печати практически не освещалась. Мои попытки найти хоть какое-то упоминание об этом в Интернете увенчались одной публикацией во Владивостокских СМИ.

«Кампучийская трагедия Еремеевых

Траурный портрет сына, молодого, красивого, с буйной волной кудрей, Елена Пантелеевна занавешивает чистым рушником. Иначе материнское сердце давно бы окаменело от горя за эти долгие девятнадцать лет осиротелого одиночества. Хотя, конечно же, она открывает его непрестанно. Целует такие родные глаза, разговаривает, советуется, но чаще просто тихо, беззвучно плачет…

Несколько лет назад рядом с фотографией ее младшенького, Вадима, появился снимок старшего – Эдика, а в прошлом году добавился еще портрет мужа – Николая Митрофановича, с которым они прожили вместе, считай, 60 лет.

Теперь она осталась совсем одна…

Спецкомандировка длиною в 58 дней

Родная сторона в ту ласковую, теплую осень 80-го словно не хотела отпускать Вадима Еремеева в далекую, истерзанную боями и переворотами Кампучию. Точно так же, как материнское сердце. Ведь там стреляли. Сначала он двое суток томился вместе с товарищами во владивостокском аэропорту. Прилетев в Москву, почти вся дальневосточная группа, 33 человека, отправилась дальше по спецмаршруту, Вадим остался – не хватило мест. Очередной рейс ушел тоже без него – в багажной службе министерства иностранных дел что-то напутали с оформлением документов. И лишь следующая попытка оказалось „удачной“.

В 1979–80 годах в Кампучии царил страшный голод. Для оказания помощи кампучийскому народу первыми прибыли специалисты морфлота. Знаменитые рейсы 1979–1980 годов теплохода ДВМП „Любовь Орлова“ с докерами, механизаторами, стивидорами на борту красной строкой вписаны в историю обеих стран (впоследствии экипаж судна наградили орденом Дружбы народов). Единственный в Кампучии морской порт Кампонгсаом был разрушен, он остался без специалистов – часть из них уничтожили полпотовцы, уцелевшие скрывались в Таиланде или отдаленных провинциях страны.

Затем в Кампучию отправились специалисты сельского хозяйства, строители, энергетики из многих стран мира.

Прежде всего, нужно было накормить народ, но доставка продовольствия в провинции считалась довольно рискованным занятием – в стране бесчинствовали уцелевшие банды полпотовцев. Впрочем, даже само передвижение по стране было опасным. Но люди делали свое дело, пусть даже рискуя, ведь они оказались здесь с единственной целью – протянуть руку помощи.

Вадим Еремеев не стал исключением. Он приехал сюда в роли переводчика, так как владел французским, английским, испанским, знал эсперанто. В то же время он был незаменим и в другом: по профессии инженер-эксплуатационник, Вадим отлично знал все вопросы организационной работы флота и порта. В свое время был групповым инженером-диспетчером в управлении ДВМП, руководил группой судов, доставлявших грузы во Вьетнам.

Судьба отпустила ему для этой спецкомандировки не так много времени – всего ничего, 58 дней. Его родные успели получить от него лишь несколько весточек. Коротенькие, торопливо написанные на тонких листочках, они так много говорят о самом Вадиме и о том, что ему удалось увидеть и узнать.

Слоны, карта из черепов, вилла с автоматчиком…

…Первая посадка в Бомбее. Стоянка час. Жара. Страна похожа на муравейник. Перелет. Ханой. Духота. Ночевал в городе. Из окна вид на мавзолей Хо Ши Мина. Сооружение грандиозное. Утром вылетел на вьетнамском самолете. Перелет 1,5 часа. Сайгон. Климат уже чуть получше. Стоянка час. Перелет – Пномпень, столица Кампучии. Пальмы всех видов. Хлебное дерево, слон, идущий по улице. Экзотика…

Здесь встретил ребят с нашего судна, приехавших на экскурсию. Нужен был переводчик. Сразу же приступил к работе. Провел в столице два дня. Посмотрел, что успел. Трудно представить, какие ужасы творились на этой земле всего каких-то несколько месяцев назад. Но об этом напоминают одна треть разрушенных в городе зданий, сваленные в кучу автомобили, теле– и радиоприемники и прочие атрибуты „буржуазной“ жизни, сложенная из черепов огромная карта Кампучии в бывшем колледже, превращенном в тюрьму.

И снова в путь. Расстояние 260 км, теперь на автобусе. Единственное, что осталось нетронутым в этой стране, – дороги. Отличные, широкие, прекрасно сохранившиеся. Едем со скоростью под 100 км. Через каждые 5 км – мост, обязательно взорванный. Временные металлические перекрытия. Через километр-два пост, вьетнамский или кхмерский. За пулеметом лежат совсем дети. Призыв здесь в 16 лет. А 16-летний кхмер выглядит, как наш 12–13-летний пацан.

Наконец приближаемся к цели. Порт Кампонгсаом. Бывший курорт. Климат соответствующий. Ни в какое сравнение не идет с климатом Вьетнама или Индии, но все сильно запущено. Городок небольшой, тысяч, наверное, 5–10. Живем пока на пассажирском судне „Любовь Орлова“. Через месяц оно уйдет, и мы переберемся на „виллу“. Наш дом – наша крепость. Первый этаж на сваях, второй – жилой, третий – крытая веранда. Забор, прожекторы. Своя система водо– и энергоснабжения, хлебопечь и т. д. У ворот вьетнамец с автоматом. Рядом – шикарные пляжи с пальмами, на них кокосы. Вода не холодная и не противно теплая. Можно сидеть в ней весь день.

Платят доллары. Однако тратить их совершенно негде. Магазины не функционируют.

Сейчас весь мир пытается навести порядок в этой стране. Дороги забиты нашими „ЗИЛами“, итальянскими грузовиками, американскими, немецкими и бог еще знает какими. На всех надпись UNICEF – организация ООН по оказанию помощи детям…

Работаю переводчиком. В основном на французском, хотя говорящих на этом языке осталось очень мало, ведь Пол Пот уничтожал в основном интеллигенцию. Иногда приходится говорить на английском – когда появляются представители ООН или других подобных организаций.

Кровь на дороге

Жизнь Вадима оборвалась на той самой дороге № 4, о которой он с таким восхищением рассказывал в своем письме. На этот раз он смог одолеть ее лишь наполовину…

– 7 ноября в Пномпень самолетом прибыла очередная группа советских специалистов с женами, около 30 человек, и почта, – рассказывает Анатолий Рылов, групповой инженер-диспетчер по пассажирскому флоту ДВМП, в Кампучии он в то время был инженером по коммерческой работе. – Вадим приехал встречать соотечественников, чтобы затем сопроводить их в Кампонгсаом. На два праздничных дня дорогу закрыли, считая ее слишком опасной на этот период. А 9 ноября в 8 часов утра в гостиницу, где остановились наши, прибыл представитель министерства транспорта и связи Кампучии Пук Рабун с сообщением: можно выезжать.