Текст книги "Кампучийские хроники (СИ)"

Автор книги: Виктор Притула

УВИДЕТЬ АНГКОР И …НЕ УМЕРЕТЬ

История одного путешествия
Часть первая

Июль 2007 года.

В Камбодже разбился самолёт Ан-24, выполнявший рейс по маршруту Сиемреап – Сиануквиль. Упал в горах на подлёте к единственному глубоководному порту страны. Сиануквиль после переворота, совершённого генералом Лон Нолом, был переименован в Кампонгсаом. Таковым и оставался во времена Пол Пота и позднее, когда я уже работал в Кампучии. До возвращения её в королевство Камбоджу.

Тринадцать граждан Южной Кореи и три чеха, посетившие храмовые комплексы Ангкор-Ват и Байон, с комфортом решили перебраться на берег Сиамского залива. Но, видать не судьба.

Вот и думай о том, что человек – кузнец своего счастья.

Сегодня поездка в провинцию Сиемреап, где расположены знаменитые храмовые комплексы Камбоджи – обычный туристический маршрут. Можно отправиться туда из Пномпеня, можно из Бангкока. А как это было тогда?

Январь 1981 года.

Сразу после встречи Нового 1981 года Сомарин привёз нам хорошие новости. МИД НРК наконец, дал добро на поездку в Сиемреап. После того как Ник Ник улетел со своей съёмочной группой в Москву, наша жизнь превратилась в сплошную череду шифрограмм из Гостелерадио СССР за подписью Мамедова, а иной раз и самого Председателя, в которых нам поручалось как можно скорее отправиться на съёмки храмового комплекса Ангкор-Ват. Старый интриган Ник Ник чётко знал своё дело. Подготовленные им тексты телеграмм визировались вышестоящим начальством, а мне лишь оставалось доказывать, что я не кролик.

Откуда-то повеяли слухи о московских разговорах, что собкор в Пномпене празднует труса.

Сама мысль, что такие разговоры возможны, была для меня не выносима. И всякий раз посол Моторин, вручая мне очередную телеграмму, ласково говорил о готовности направить Лапину ответную депешу, где «мы напишем о невозможности такой поездки в обозримом будущем».

– Если только кхмеры не предоставят вам вертолёт, – говорил Олег Владимирович с ласковым выражением удава, который ждёт, как кролик сам полезет ему в пасть. – Но ведь они же вам его не предоставят. А ехать автотранспортом – элементарное самоубийство. Ну, так что, Игорь, ответим вашему руководству? Мы готовы подтвердить убийственный характер этой поездки.

– Олег Владимирович, я не могу отказаться от этого задания. Как только отдел печати даст разрешение, мы поедем в Сиемреап. Даже без охраны.

– Вы очень упрямый человек, Игорь. – Посол недобро прищурился. – Готовы прошибить лбом стену. Это похвально. А вот как за этой стеной окажется пропасть…

Я понял его намёк.

Сегодня я даже не задумываюсь о том, что мог принять предложение чрезвычайного и полномочного Моторина или войти в число доверительных корреспондентов резидента, как это сделали все мои коллеги. В то время я понятия не имел о кодексе Бусидо, но исподволь придерживался именно самурайской этики. Поэтому с настойчивостью самоубийцы добивался через Сомарина, Чум Бун Ронга и остальных кхмерских товарищей, которых успел узнать, разрешения на поездку в Сиемреап. Но после расстрела наших докеров на дороге № 4 пномпеньские функционеры стали очень осторожны. Для вьетнамских военных я и вовсе был персоной в тех краях нежелательной. Я же не ведал, что окрестности Ангкора стали ареной ожесточённых столкновений ВНА с усилившимися здесь отрядами «красных кхмеров».

Так или иначе, вопрос о поездке завис. Ник Ник запаниковал. Материала на фильм не набиралось. Ко второй годовщине свержения Пол Пота он уже ничего не успел, и очень сильно опасался, что этот провал отразится на его безупречном реноме. Поэтому Ник Ник решил перевести стрелки на нас с Пашей. «Сидят там два труса в Пномпене…». После знакомства с ним я в этом не сомневался.

 
«Мы так спешим пригнуться,
Лишь ветер дует вновь
И отголоски боя
Нарушат наш покой.
Мы так спешим уткнуться
В случайную любовь,
Едва она поманит
Уверенной рукой.
Мы так спешим пригнуться,
Укрыться от тревог
Хотя бы на мгновенье,
Чтоб стала тень у ног
Уютной детской тенью,
Сберечь, что накопил,
Ценою униженья.
Жить в полный рост – неужто нету сил?»
 

(Жак Брель – «Жить в полный рост»)

Сомарин приехал во второй половине дня в понедельник. Выглядел он озабоченно.

– В среду рано утром мы должны выехать из Пномпеня. Никто не должен знать, куда мы едем.

– Но я должен поставить в известность наше посольство.

– Да. Но больше никого. У нас о поездке знают пять человек. И ещё пять солдат.

– И ещё Муй.

– Он проверенный человек.

– А солдаты?

Сомарин улыбается.

– Служба безопасности. Месьё Ига, это очень опасное предприятие.

– Ты предпочёл бы не ехать, мой друг?

– Мы одна команда, – говорит Сомарин, улыбаясь и пряча грустный взгляд.

Моя любимая непроницаемая Азия. Люди здесь умеют скрывать свои эмоции. Умеют улыбаться, когда хочется плакать.

В кабинете посла собралась ревтройка. Сам Моторин, резидент К.Н. и парторг Опятов. Свалившееся в октябре на нашу голову редкое ничтожество.

– Итак, вы всё же настояли на поездке.

Моторин смотрит на меня с нескрываемой досадой. У К.Н. застенчивая улыбка человека, который через минуту всадит нож тебе в бок. Опятов рвётся с поводка как верный Руслан.

– У меня задание Председателя Гостелерадио.

– А у нас полномочия его отменить. Вы хоть понимаете, во что ввязались?

Я молчу. Сейчас лучше всего молчать.

– Нет, вы решительно ничего не поняли. Пишите расписку!

– О чем?

– О том, что вы предупреждены посольством о возможных последствиях этой поездки и берёте на себя ответственность за возможные последствия.

«В моей смерти прошу винить Игоря Т.» Забавная перспектива!

Понимаю, что отношения с послом испорчены окончательно и бесповоротно. Пишу заявление на имя Моторина О.В. – чрезвычайного и полномочного. Трубин пишет такую же бумагу. О чём он сейчас думает? Павлик почище любого азиата умеет скрывать свои эмоции.

 
«Когда бесстрастных рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам,
Индейцы-крикуны их сделали мишенью,
Нагими пригвоздив к расписанным столбам.
 

 
Мне было всё равно, английская ли пряжа
Фламандское ль зерно мой наполняют трюм.
Едва я буйного лишился экипажа,
Как с дозволенья Рек понеся наобум.
 

 
Я мчался под морских приливов плеск суровый,
Минувшею зимой, как мозг ребёнка глух,
И Полуострова, отдавшие найтовы,
В сумятице с трудом переводили дух».
 

Мы засиделись до позднего вечера. Балагурили. Что-то пили. Слушали шведский квартет «АББА». Потом Паша и Алёна ушли к себе. Я курил, смотрел на звёзды и думал о том, что завтра мы поедем в самое длинное и долгое путешествие. Может быть, последнее…

Самое трудное было объясниться с Мышкой.

– Здесь три тысячи долларов. Наша касса. За них отвечаю я. И никто больше. Ни для кого больше этих денег нет, кроме тебя и Алёны.

– И думать не смей, – говорит Мышка. – Подумаешь, путешествие! А может, возьмёшь меня с собой. Я так хочу взглянуть на Ангкор.

– Невозможно. В машине просто нет места. А деньги сохрани. И давай не будем ни о чём говорить.

Крысы носятся по двору как мустанги. Как они мне осточертели.

 
«Благословение, приняв от урагана,
Я десять суток плыл, пустясь, как пробка в пляс
По волнам, трупы жертв, влекущим неустанно,
И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.
 

 
Как мякоть яблока моченого приятна
Дитяти, так волны мне сладок был набег;
Омыв блевотину, и вин сапфирных пятна
Оставив мне, снесла она и руль и дек»
 

(Артюр Рембо «Пьяный корабль»)

В среду на рассвете, примерно в четыре утра, приехал Муй на канареечной нашей «Ладе» и Сомарин с пятью бойцами из службы безопасности на мидовском «Лендровере». Их юный вид заставил меня усомниться в боевых качествах этих мальчишек. Муй, с которым я поделился этими сомнениями, загадочно улыбнулся. Когда мы отъехали метров на десять от «Лендровера», в котором находились Сомарин и пять бойцов, он сказал, что каждый из этих мальчиков (сет гарсон) уже убил по десятку врагов (лезэнми) и лучше с ними не шутить.

«Самое главное для самурая, находящегося на службе – общаться и заводить друзей только среди тех своих товарищей, которые отважны, верны долгу, умны и влиятельны. Но поскольку таких людей немного, следует среди многих друзей выбрать одного, на которого в случае необходимости можно полностью положиться. В целом самураю нежелательно заводить близких друзей из числа тех, кого он любит и с кем он предпочитает есть, пить и путешествовать. Ибо если он проявит к одному из них расположение и сделает своим другом, полагая, что тот будет весёлым и хорошим спутником, они могут легко повести себя непристойным для самурая образом: относиться друг к другу без должных церемоний, общаться друг с другом слишком фамильярно и ссориться по пустякам. А затем они могут помириться даже без обычных в таком случае слов. Подобное предосудительное отсутствие достоинства лишь доказывает, что, хотя внешне некоторые выглядят как самураи, сердца у них как у нищих подёнщиков».

(Юдзан Дайдодзи «Будосёсинсю»)

Мы выехали из города как призрачный кортеж. Уже отъехали от Пномпеня километров на восемь, когда Пашка вдруг обнаружил, что забыл дома аккумуляторы для кинокамеры.

Всё, кажется, приехали! Очень хотелось разразиться матерком. Но вид у Пашки настолько обескураженный, что я предлагаю Сомарину и бойцам позавтракать в придорожной харчевне рыбацкого поселения Чран Чамрес. Потом вежливо объясняю Мую, что нужно вернуться за аппаратурой и мысленно посылаю Павлика в одно известное место…

 
«Не мигают, слезятся от ветра
безнадёжные карие вишни.
Возвращаться – плохая примета.
Я тебя никогда не увижу»
 

Нет уж, дудки! Мы вернёмся. Не на войну едем. На съёмки. А если, что и случится – значит не судьба…

Примерно через час возвращается оператор Трубин. Гвардия к тому времени наелась, успела поковырять палочками в зубах, выкурить по три сигареты, так что от моей непочатой с утра пачки «555» остались рожки да ножки. Их командир, – пацан пацаном, – что-то говорит Сомарину, красноречиво постукивая по циферблату часов, отчего мой славный «смотрящий» переводчик только обескуражено цокает языком. Потом Сомарин смотрит на меня с такой укоризной, словно я нарочно оставил дома эти злосчастные аккумуляторы, а потом послал за ними Пашку, чтобы создать осложнения экспедиции в самом начале пути.

– Я очень сожалею, что так получилось, Сомарин, очень сожалению.

Желание послать Павлика на три русские буквы настолько сильно, что я закуриваю последнюю сигарету и бросаю скомканную пустую пачку на обочину.

– У Пашки жалкий вид. Он понимает, что мы потеряли час, что кто-то в городе видел наш отъезд, что вся эта пресловутая секретность полетела к чертям собачьими.

– Прости, шеф…

– Не надо слов, Паша. Мы и без того по уши в дерьме. С самого утра!

«Высказывать людям свои мнения и исправлять их ошибки очень важно. В этом проявляется сострадание, которое больше всего помогает в вопросах служения. Однако делать это очень трудно. Выявлять хорошие и плохие стороны человека легко и высказывать о них своё мнение тоже легко. Чаще всего люди полагают, что делают другим добро, когда говорят им нелицеприятные вещи. Если после этого к их замечаниям относятся без должного понимания, эти люди думают, что ничем не могут помочь. Это неправильное мнение. Делать так – все равно, что наставлять человека, упрекая его в слабоумии. При этом ты заботишься только о том, чтобы облегчить себе душу.

Прежде чем выразить человеку своё мнение, подумай о том, в состоянии ли он его принять. Для этого вначале нужно поближе сойтись с ним и убедиться, что он доверяет тебе. Похвали хорошие качества человека и используй любой предлог, чтобы поддержать его. Возможно, тебе следует рассказать о своих недостатках, не упоминая его слабые стороны – но так, чтобы он сам задумался о них. Позаботься о том, чтобы он получил твой совет, как получает воду тот, кто изнывает от жажды, и тогда твоё наставление поможет ему исправить ошибки.

Это очень трудно. Если недостаток человека опирается на многолетнюю привычку, скорее всего, совладать с ним тебе не удастся. Я знаю об этом по себе. Быть откровенным со всеми своими знакомыми, указывать другим на их ошибки и всегда помнить о том, чтобы быть полезным своему хозяину – вот что значит проявлять сострадание слуги. Но если ты просто заклеймил человека, как ты можешь ожидать, что он станет от этого лучше?»

(Ямамото Цунэтомо – «Хагакурэ»)

Путевой очерк, написанный позднее для журнала «Вокруг света» мой первый редактор Виталий Бабенко, к которому я отношусь с глубочайшей симпатией, переименовал с «Дороги на Ангкор-Ват» на «Возвращение к Ангкор-Вату». Кто туда возвращался, я не очень понял. Но легко согласился с редакторской правкой и со сменой заголовка. Очень уж хотелось появиться на страницах самого престижного в то время журнала путешествий. Сейчас я решил сопоставить два варианта заметок об этой поездке. Первую, из «Вокруг света» – романтическую, парадную. И вторую, ностальгическую, с пыльными подтёками на грязном лице автора.

«Возвращение к Ангкор-Вату» (первый фрагмент)

«Вот уже полгода я мечтал поехать в Ангкор, но все время что-то мешало. У журналистов, работающих в Кампучии, всегда очень много работы и очень мало времени на личные планы. Смотришь, в провинциальном центре открывают новую школу, а в соседней деревне – пхуме – организовали медпункт; в Пномпене у студентов технического института воскресник, на котором ребята расчищают территорию от буйных трав запустения, а на медицинском факультете – первый выпуск. Сегодня у рыбаков на озере Тонлесап началась путина – ранним утром плывешь на длинной узкой пироге от одного заякоренного плота к другому, чтобы снять на пленку трепещущее в неводах серебро, а завтра вышагиваешь по узеньким дамбам среди рисовых чеков и даже пытаешься вместе с крестьянами жать рис, но не успеваешь войти в ритм, потому что время торопит: через три часа ты должен быть на стадионе, где состоится товарищеский футбольный матч между командами Пномпеня и Хошимина…

– Мы сможем выехать в Ангкор послезавтра, – сказал наш гид Сомарин. – Хочу предупредить: это будет не очень-то приятная прогулка – дорога от Кампонгчнанга совершенно разбита. Ехать придется со скоростью километров двадцать в час, не больше. Правда, хорошо, что сейчас январь и не очень жарко.

„Не очень жарко“ означало, что температура воздуха на солнце доходит всего лишь до 35 градусов по Цельсию.

…Был сезон прахока, и воздух пропитался резким запахом перебродившей на солнце рыбешки. Навстречу нам двигались вереницы двуколок, которые тянули меланхоличные буйволы. Крестьяне из деревень, расположенных вдали от реки Тонлесап, везли рис, чтобы обменять его на мелкую рыбешку и тут же, на берегу реки, заняться приготовлением прахока. Повозки небольшие, но на каждой располагалось, как правило, целое семейство.

Прахок – непременная принадлежность кхмерской кухни. Это особым способом приготовленная рыбная масса, которую несколько недель выдерживают на солнце, отчего она приобретает острый вкус, едкий аромат и становится незаменимой приправой к вареному рису. Готовят прахок в январе – феврале, потом хранят в больших глиняных чанах. Запасов обычно хватает на год, а затем – снова в путь-дорогу. К реке…»

(Текст из журнала «Вокруг света»)

– По коням, хлопцы, – говорю я по-русски, и мне кажется, что только мой философический шофёр Муй понял, о чём я говорю.

– Едем? – повторяю уже по-французски.

Сомарин и гвардия загружаются в «Лендровер». Я сажусь рядом с Муем. Пашка устраивается на заднем сидении «Лады» и обиженно сопит. Я молчу.

– Шеф… – начинает Павел…

– Паша, не обижайся, но давай без объяснений. Ну, забыл аккумуляторы. С кем не случается. Вот только возвращаться – плохая примета. Не в Хошимин едем…

Дорога № 1, соединяющая Пномпень с городом Хошимин (Сайгоном), – самая густонаселённая и самая безопасная по всей Кампучии. Остальные проблемны. Та, по которой предстоит ехать нам, особенно во второй день, самая опасная. Но и в первый мы должны приехать в Баттамбанг до наступления сумерек. А не отъехав толком от Пномпеня уже потеряли час. Хотя это не ралли Париж – Дакар, но для нас этот час важнее, чем для пилотов самых престижных авторалли.

Сначала наш эскорт поехал впереди. Но поскольку знаменитый английский внедорожник «Лендровер» пылил нещадно, а глотать красноватую густую пыль у меня не было никакого желания, то я предложил Мую ехать впереди эскорта.

Философический мой драйвер сказал: что, может быть, по-своему я прав. Но лучше бы нам глотать пыль, чем подорваться на мине.

– Если мы подорвемся на мине, они сразу же развернутся и умчатся прочь. Потому что там нас наверняка ждёт засада.

– И всё же, месьё Муй, мы поедем впереди. Я люблю поиграть с судьбой. Поверь, всё будет хорошо!

– Как скажете, патрон, – вздохнул Муй, и мы перестроились. Пашка в это время уже начал сладко посапывать на заднем сидении. Он мог спать всегда и везде, потому что по ночам много раз любил свою молодую жену. Алёнка была отменно хороша. Через несколько лет они развелись. Но это было уже потом в Москве, когда жизнь вернулась в блеклый черно-белый формат.

Внимательный читатель, наверняка, обратил внимание, что в журнальном варианте путевых заметок Трубин не упоминается вовсе. Почему? В то время наши дороги сильно разошлись, но я погрешил против факта не потому, что был на него зол или обижен. Бог ему судья. Просто он как-то не вписался в композицию очерка. Это моя вина. И я исправляю эту ошибку спустя четверть века.

«Говорят, что, совершив ошибку, нужно тут же её исправлять. Если это сделать без промедления, она скоро будет забыта. Но если пытаться прикрывать ошибку, события примут ещё более неблагоприятный оборот. Если ты оговорился, но тут же поправился, твое неудачное слово не возымеет плохого действия, и тебе не нужно о нем беспокоиться. Но если кто-то упрекнёт тебя, будь готов сказать ему: „Я объяснил вам причину своей оговорки. Прислушайтесь к голосу разума. Поскольку я сказал это случайно, к моим словам следует относиться так, будто они вообще не были произнесены, и поэтому винить в данном случае некого“.

Никогда не следует говорить о других людях и тайных делах. Кроме того, в разговоре всегда нужно следить за реакцией собеседника».

(Ямамото Цунэтомо – «Хагакурэ»)

До полудня оставался ещё час, когда где-то рядом прогремел взрыв. Мы ехали по мосту через какую-то речку. «Ладу» окатило фонтаном воды. Муй побледнел, если только это сравнение применимо к его лицу цвета кофе со сливками, и, вцепившись в руль, рванул вперёд. Пашка вскочил, ничего со сна не соображая.

– Шеф…

– Кажется, ****ец! – сказал я.

 
«Вот и весь прикол – танец или смерть
Или я спасён или мне гореть
На моём пути черная дыра
У моей мечты выцвели глаза
 

 
На моём пути чёрная дыра
На моей любви красная роса
Вот и мой прикол – танец или смерть
Вот и я спасён, вот и мне лететь»
 

(Вадим и Глеб Самойловы «Я вернусь»)

«Лада» перескакивает через мост и как вкопанная замирает на краю дороги. Не ударь Муй по тормозам, мы тут же остались бы без колес. Дорожное полотно – сплошные воронки.

Позади надрывается клаксон «лендровера». Он остался на другом берегу.

Ноги у меня не слушаются. Однако заставляю вывалиться на земную твердь, чтобы оценить ситуацию. С той стороны моста высыпала из «лендровера» моя «гвардия». Рты у всех до ушей. Им весело. Чёрт побери, им весело! Показывают пальцами в сторону реки. Смотрю на речку и ничего не могу понять. Воды не видно. Вся поверхность покрыта серебром рыбьей чешуи. Кто же так посеребрил речку? А вот и он, местный маг. Метрах в ста от нас вниз по течению стоит боец Вьетнамской народной армии с плетёной корзиной, которую он через несколько минут наполнит глушённой рыбой. На земле «калаш» и подсумок с гранатами. Ему, кажется, тоже очень весело.

Внезапно передо мной вырастает Муй, озабоченно разглядывая колёса машины. Колёса, слава Богу, пока целы.

А вот и Павел. Кажется, он спросонья не успел ничего понять.

– Живём, Пашка! ****ец отменяется!

В начале 80-х Вьетнам оставался одной из беднейших стран мира. Обескровленная десятилетиям войн экономика деградировала, а военные расходы продолжали расти. Содержать в Кампучии более чем стотысячный корпус было нелегко. Поэтому на линиях коммуникаций подразделения ВНА должны были сами добывать себе пропитание. Неудивительно, что несколько вьетнамских солдат, осуществлявших охрану моста через эту злополучную речку, глушили рыбу подручными боеприпасами.

Так что нам с одной стороны очень повезло, что взрывное устройство не было лимонкой. Хотя, вряд ли вьетнамцы стали бы рисковать такими осколочными «игрушками».

Переехав через мост, «лендровер» останавливается возле «Лады». Мои «гвардейцы» просят закурить. Достаю новую пачку «555», а заодно и бутылку водки «Луа мой».

Стресс надо снять водкой. Она тёплая и противная.

«Гвардейцы» смотрят на меня почти с ужасом.

Пить в такую жару водку в начале одиннадцатого!

В другое время Павлик тоже отказался бы от водки, но сейчас он пьёт. Давится, но пьёт. Запиваем кокосовым соком.

Сомарин на моё предложение выпить отвечает решительным отказом. «Я не буду пить вьетнамскую водку!».

С чего бы это мы вдруг стали такие патриотичные? А другой водки у меня нет. И шотландского виски тоже.

– Потерпи до ближайшей харчевни, мон шер ами, там разживёмся самогоном или пальмовым пивом на худой конец.

Упоминание о харчевне вызывает прилив доблести у моих «гвардейцев».

Вьетнамский солдат собирает рыбу в реке. А мы трогаемся дальше.

«Говорят, что самурай должен избегать большого количества сакэ, чрезмерной гордости и великой роскоши. Ведь когда человек несчастен, у него нет повода для беспокойства, но когда у него появляется надежда, эти три соблазна снова становятся опасными. Посмотри, как живут люди. Когда дела у них идут хорошо, их одолевает гордость, и они становятся сумасбродами. Поэтому, если в молодости судьба не благоволит человеку, в этом нет ничего плохого. Такой человек часто сталкивается с трудностями, и у него складывается сильный характер. Если же перед лицом невзгод человек начинает хандрить, он ни к чему не пригоден».

(Ямамото Цунэтомо «Хагакурэ»)

«Возвращение к Ангкор-вату» (Второй фрагмент)

«Мы хотели попасть в Баттамбанг засветло и поэтому, пока не кончился асфальт, мчались с приличной для этих мест скоростью – 60 километров в час. Асфальт кончился перед Кампонгчнангом…

Полпотово воинство, никогда не отличавшееся бережным отношением к творениям рук человеческих, при бегстве рвало минами асфальт через каждые полтора-два метра. В итоге – изрытая воронками лента шоссе № 5 и практически ни одного целого моста.

– Представьте себе тысячи километров разрушенных дорог, сотни взорванных мостов, уничтоженный автомобильный парк, – говорил мне Кхун Чи, министр транспорта Народной Республики Кампучии. – Представьте себе пришедшие в негодность портовые сооружения и затопленные суда; представьте себе десятки заржавевших паровозов и заросшие лианами и бамбуком железнодорожные пути – тогда вы поймете, с чего нам пришлось начинать восстановление транспортного хозяйства страны.

За три года мы полностью отремонтировали шоссе № 1, связывающее Пномпень с Хошимином. Без дорог немыслимо развитие транспорта. Сегодня уже функционирует железная дорога между Кампонгсаомом, Пномпенем и Баттамбангом. С помощью советских специалистов мы наладили работу двух важнейших портов страны. Но все же основным в Кампучии остается автомобильный транспорт. Сейчас главное – это дороги…

…Наш шофер Муй притормаживает „Ладу“, чтобы пропустить груженный щебенкой ЗИЛ. Шоссе в этом месте идет по дамбе. На обочине кучи щебня. Рабочие засыпают им воронки. Грейдер ровняет щебень, который затем заливают горячим битумом. По шоколадным спинам дорожных рабочих струится пот: сверху палит солнце, снизу пышет расплавленный битум.

Первое колесо мы сменили в полдень, отъехав от Кампонгчнанга километров тридцать.

– Лучше бы это случилось до Кампонгчнанга, – сетовал Муй, – тогда в городе мы смогли бы залатать баллон. Еще два прокола – и мы застрянем на дороге.

– Ты хочешь навлечь неприятности? – рассердился Сомарин. – Теперь того и гляди полетит кардан.

Муй обиделся.

– Кардан не полетит, – сказал он, вытирая пот со лба. – „Лада“ – крепкая машина.

Я решил вмешаться:

– „Лада“ действительно очень выносливая машина, но не это главное. У нас прекрасный шофер, и кардан у него не полетит.

Муй смутился, все рассмеялись, и первый инцидент с проколом завершился дружеской трапезой на обочине».

(Текст из журнала «Вокруг света»)