Текст книги "Властелин рек"

Автор книги: Виктор Иутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 13

Пермь. Владения Строгановых.

Вонь, почуяв запах гари, заупрямился, отступил, замотал головой, но Семен Аникеевич Строганов ткнул его под бока каблуками своих высоких тимовых сапог, и конь, повинуясь, двинулся дальше.

Русская деревушка, строенная на холмистом берегу реки Яйвы, была сожжена дотла. На черном, усыпанном пеплом и сажей, снегу тут и там виднелись куски сгоревших срубов, остовы обугленных печей. Припорошенные снегом трупы так же лежали всюду, недвижные, вмерзшие в снег, словно камни.

Семен Аникеевич Строганов остановил коня, обернулся. В длинной бобровой шубе, дородный, он богатырем возвышался в седле среди этой мертвой пустоши. Позади него стояли его конные боевые холопы, слуги. Из-за их спин выехал еще один богато одетый всадник, молодой, поджарый. Это был сыновей Семена Аникеевича, Максим Яковлевич Строганов. Оба мрачно озирались, перебирая в руках поводья.

– Говоришь, еще деревни пожгли? – упавшим голосом проговорил Семен Аникеевич, шумно сглотнув – от едкого запаха, что еще не выветрился отсюда, сохло в горле.

– Еще на реке Обве, Косьве, Чусовой. Все пожгли, – гнусаво отвечал Максим Яковлевич. Это были его владения.

Гневом и негодованием возгорелись очи Семена Аникеевича. Все сложнее противостоять восставшим племенам, это уже не просто бунт. Это война, в которой даже им, могущественным Строгановым, не выстоять без государевой военной помощи. Неужели суждено погибнуть созданному отцом богатству?

Едва вытоптанная тропа тянулась сквозь густой зимний лес. Многовековые ели и сосны, широко раскинув ветви, стояли по сторонам. В тишине, слишком глухой и даже немного пугающей, слышалось глубокое дыхание зимнего леса. Миновав его, отряд, ведомый Строгановыми, вышел к берегу реки Камы, все еще скованной льдом. Ослепляюще-белая пустошь широко раскинулась перед ними, и взревел угрожающе ветер, словно сама река не желала, дабы всадники вступали на ее лед. Но они ступили.

Темнело. Семен Аникеевич, щурясь от ветра, из-под рукавицы глядел вдаль, где за бесконечной снежной пеленой тянулась темная полоска противоположного берега. На том берегу стоит основанная покойным Григорием Аникеевичем, братом Семена, крепость Орел-городок…

Опустив низко голову, силясь спрятать лицо в шубу, Семен Аникеевич вспоминал покойного отца, легендарного, мудрейшего Аникея Строганова, создавшего эту великую промышленную империю, тянущуюся из Архангельских земель до здешних, полудиких пермских местностей. К нему прислушивался даже сам государь, который, видимо, испытывал к нему доверие и великое уважение. Да и сам Аникей, когда нужно было, поддерживал государя, да так умело, чтобы не нанести ущерба своему великому делу. Младшего сына, Семушку, он любил как будто более остальных. И когда Аникей состарился и разделил свои владения меж тремя сыновьями – Яковом, Григорием и Семеном, он уехал в Сольвычегодск, где сидел его младший сын. Там же спустя время он постригся в монастырь и вскоре скончался. Семен до сих пор помнил их разговор за закрытыми дверями, где Аникей сетовал на старших сыновей, попрекая их в воровстве и желании набить токмо свои сундуки и карманы, а не развивать начатое отцом дело. Потому, когда Аникей удалился в монастырь, меж его сыновьями началась нешуточная борьба – Семен не желал вести хозяйство сообща с братьями и на своей волости желал вершить дела по отцовым заветам. Дело дошло до государева суда, и тот признал Семена виновным. О дальнейшем тяжелом разговоре со старшими братьями, состоящим в основном из угроз и проклятий, Семен Аникеевич не любил вспоминать и после впредь старался лишний раз не видеться с братьями.

Так уж вышло, что в 1577 году Яков и Григорий Аникеевичи умерли, и Семен Аникеевич «полюбовно» разделил их земли меж собой и сыновьями покойных – Максимом и Никитой. С племянниками дела было вести куда проще – они почитали дядю как старшего в роду, во многом шли ему на уступки. И казалось уже, что наконец дела пойдут в гору, что настала пора преумножать отцово хозяйство, как грянули восстания племен, затем сибирский хан разорвал мир с Иоанном и принялся разорять строгановские владения. И сейчас, в пору отчаяния, Семен Аникеевич часто вспоминал своего великого отца и пытался представить – как бы Аникей Федорович поступил на месте своего сына и внуков, втянутых в эту неравную борьбу?

Было уже затемно, когда они, обмороженные от сильнейшего ветра, прошли в раскрывшиеся пред ними ворота острога. Окруженный рвом, укрепленный насыпями, ощетиненный видневшимися из бойниц пушками, Орел-городок казался неприступным. Стражники в значительном числе сновали по стенам, всюду горели огни.

Семена Аникеевича и Максима Яковлевича тут же переодели, растерли обмороженные красные лица гусиным жиром, дали испить горячего вина. Никита Григорьевич, еще один сыновей Семена Аникеевича, сам вышел встретить родичей, распоряжался, дабы как следует отогрели и накормили их слуг и, завершив все дела, присоединился к вечерней трапезе дяди и сродного брата. Здесь, в просторной горнице, теплой, с мягкими коврами на полах, с богатыми иконами в красном углу, потрескивающими в голландской печи поленьями, было спокойно и хорошо, словно там, на другом берегу, не было трупов, пепелища, воинственных враждебных племен. Максим Яковлевич почему-то сейчас представил трупы убитых селян, оставшихся там, во тьме, в снегу, под злым ветром, и почему-то содрогнулся от мерзкого страха.

Отослав слуг и наевшись до отвала всевозможных видов рыбы и мяса, ягод и каш, они сидели за столом, и Никита Григорьевич, уложив одну руку на свое полное брюхо, другой разливал гостям из серебряного кувшина мед.

– Нет, ежели каждый из нас будет врагов порознь встречать, мы ничего не удержим! Едва подавили восстание вогуличей, сибирский хан Кучум пакостить начал! – качал головой Семен Аникеевич. Лицо его, все еще красное и опухшее после мороза, лоснилось от гусиного жира.

– К нему и племена местные переходят, как говорят, – подавая ему полную чарку, молвил Никита Григорьевич.

– Как не переходить, ежели государь обложил вотчины наши налогами из-за своей проклятой войны? – возмутился Семен Аникеевич, едва не воскликнув это громче, чем следовало бы, но племянники зашипели на него, указывая на дверь – они верили, что слухачи государя есть и даже в их далеких от Москвы землях.

– Я слыхал, всех обязали платить подати! Начиная с минувшего года, – добавил Максим Яковлевич. – Даже англичан, с коих издавна ничего не берут…

– Половина солеварней стоит, людей не хватает! – продолжал сокрушаться Семен Аникеевич, и в глазах его блеснули злые слезы. Он жалел гибнущее наследство отца. – Как не подымать и нам поборы с деревень? С голым задом останемся ведь! Но не хотят местные князьки нам платить, едва Кучум приходит, за оружие берутся!

Проклиная подвластные Строгановым племена за такую несправедливость, Семен Аникеевич и думать не думал о том, каким притеснениям подвергалось местное население от его служилых, как обирали до последней нитки деревни – никто ведь не следил за тем, где и сколько они грабят помимо сбора основных податей – как увозили с собой на потеху молодых девушек, отрывая их навсегда от родителей (ибо никто из девушек не смел после такого вернуться обратно). Местные народы обозлились и восстали против ненавистных жестоких чужаков, считая, видимо, Кучума своим спасителем.

– Племена вогуличей людям не дают из острогов выйти, ни пашни пахать, ни дрова сечь, скот крадут, крестьян режут нещадно. Где уж тут солеварням работать! – проворчал Никита Григорьевич и шумно отхлебнул из своей чарки.

Семен Аникеевич молчал какое-то время, словно обдумывал что-то. Просить государя о помощи бесполезно. Еще прошлой осенью Строгановы писали государю грамоту, в коей поведали о своей беде и просили военной помощи. Не так давно пришел ответ от Иоанна:

«Охочие люди какие захотят идти в Аникеевы слободы в Чусовую, Сылву и Яйву, на Аникеевичей наем, те б люди в Аникеевы слободы шли».

Иными словами, Иоанн промышленникам в военной помощи отказал и дозволил лишь собирать ополчение с их земель. Впрочем, они уже и так наняли слишком много – едва оставалось людей для хозяйственной работы, но и этого было не достаточно – ратных набралось лишь несколько сотен.

Дорожная усталость, переживания, вино и тепло после жуткого мороза сделали свое дело – Семен Аникеевич почувствовал, что валится с ног. Он даже не стал допивать налитую ему чарку, поднялся, держась за стол, и его повело, словно пьяного.

– Все, спать надобно. Завтра будем решать, что содеять, – и, повесив голову, тяжело зашагал в уготованную ему горницу, где его ждала долгожданная мягкая, теплая постель. Братья Никита и Максим молча проводили его глазами и налили еще себе меду.

– Мысля одна у меня появилась, – сказал тихо Никита Григорьевич. – Прибыл ко мне на службу недавно мужик. Говорит, с казаками атамана Ермака воевал против ляхов, ныне в кузнецы ко мне напросился.

Максим Яковлевич, сдвинув брови, напряженно слушал брата, еще не понимая, к чему он клонит.

– Слухачи мои донесли, что казацкие отряды на Яик[15]15
  Ныне река Урал.


[Закрыть]пришли зимовать. Ермак атаман у них иль нет – мне неведомо. Надо бы послать туда людей, токмо вооружить надобно, как следует…

– Казаков для войны с Кучумом наймем? – угадал мысль брата Максим Яковлевич.

– Ты, братец, наймешь. А мы уж тебе подсобим как-нибудь! – ткнул его Никита Григорьевич в плечо и отхлебнул из своей чарки, мед каплями заструился по его черной бороде. Максим Яковлевич уже обсуждал эту мысль с дядей, но точно пока не решился на это, но теперь, когда настаивает сам Никита, да еще и перед глазами стояли до сих пор сожженные на Яике селения. Видать, следовало рискнуть! Да еще ежели мужик, что на службу к Никите нанялся, знает кого из казаков, так оно и проще договориться будет!

– Созови завтра этого кузнеца к нам, вместе и решим это дело, – согласился Максим, и в глазах его впервые за весь вечер засияло что-то похожее на радость. – Как мужика-то этого звать?

– Архипом, – бросил без значения Никита, отправляя в рот кусок копченой рыбины. Максим кивнул и, отпив из чарки, спросил строго:

– Зима затянулась в этом году. Все одно надобно ждать, когда снега сойдут.

– Чай, уже апрель. К концу месяца должна весна прийти…

– А ежели казаки не признают его или убьют, с меня потом не взыщешь, что работника твоего загубил?

– Бог с тобой! – махнул рукой Никита, запивая рыбину холодным квасом. – На то мы и братья, помогать друг другу должны. Давай за это и выпьем, за будущее большое дело.

– Чай, отстоим земли наши? – вопросил с надеждой Максим, подняв свою чарку.

– Даст Бог – отстоим. Ну, твое здоровье!

* * *

Зимняя победа Хворостинина над одним из полков Делагарди под Лялицами взбудоражила не только Шведское королевство, оставшееся ныне один на один в борьбе с Москвой, но и Польшу – в Кракове уже шумел сейм, на котором знать, поддерживая Батория, говорила о том, что московитам ни в коем случае не должна достаться Нарва. Если шведы продолжат так же плохо воевать, то вскоре Иоанн вновь завладеет этим ценным приморским городом. Начали было браниться и спорить, но сам Баторий поспешил вмешаться – он настаивал на отправке посольства к Делагарди и к самому королю Юхану. Баторий требовал одного – дабы Швеция отдала Польше Нарву и Северную Эстляндию. За это Польша обязалась помочь Швеции в борьбе с московитами серебром и боеприпасами. В противном случае Речь Посполитая могла расценить Швецию как будущего противника в грядущей борьбе за Нарву.

На собрании этом присутствовал и князь Андрей Курбский, уже безнадежно больной и слабый. Он до сих пор не оправился от своей хвори, из-за коей не смог участвовать в походе на Псков. Дабы его не сочли предателем, он отправил туда свое ополчение. Добрая половина из них не вернулась из этого проклятого похода.

Молодая жена и рождение дочери Марии, а затем и сына Дмитрия не придали старому князю сил. Он чувствовал и знал – жить ему осталось недолго. И потому мучительно было для него осознавать, что Иоанн не проиграл свою борьбу за Ливонию, нет! Он выстоял, не позволив себя окончательно разгромить, и отступил, дабы Россия вновь рано или поздно смогла бороться за выход к Балтийскому морю. Как никто знал он это и также понимал, что война со Швецией погубит Польшу. Сквозь века он будто видел, как обе эти державы, пережив свой расцвет и могущество, проиграли в борьбе с поднимающей голову Россией. И он, дряхлый, больной старик, изможленный старыми ранами и всеобщей ненавистью к себе, уже не мог этому помешать. Да и должен ли был? Иоанн разрешил их долгий спор в свою пользу. Равно как и Россия однажды окончит это противостояние за ливонские земли.

Но князь Курбский не боролся и не возражал – в числе прочих он согласился с предложением короля, отрешенно наблюдая это всеобщее ликование.

– Ежели московиты вступят в Нарву – быть войне! Мы тут же разорвем мирное соглашение! – вопили самоуверенные польские паны.

«Глупцы», – с жалостью думал о них Курбский.

Решено было отправить посольство в Москву – этим и окончился сейм.

Шведский король Юхан так и не ответил на послание Батория. При его дворе давно уже ходят слухи о смертельной болезни государя, о том, что Русское царство после смерти Иоанна вновь распадется на части, ежели к власти придет его слабоумный сын. И, конечно, Юхан не собирался ничего отдавать Польше. Более того, он намеревался отхватить от ослабленной Московии свой кусок.

Тогда же Делагарди, стоявший с войсками в Эстляндии, получил приказ от короля – срочно идти в поход на Новгород. Шведский полководец прекрасно был осведомлен о планах короля – Юхан желал после захвата Новгорода атаковать Псков и Ладогу, дабы отсечь от Русского государства богатые и обширные северо-западные земли – отбросить московита, истерзать, да так, чтобы и не смог сунуться более к Балтийскому морю из своих диких лесов!

В апреле в присутствии Боярской думы Иоанн принял польских послов. Их приезд совпал с тревожным событием – ногайские беи совершили набеги на Новосиль, а хан Урус, как творят, помог восставшим на Поволжье черемисам войсками.

Иоанн, твердо глядя на королевских послов, выслушал требование Батория, но не удостоил их ответом. Афанасий Нагой, любезно улыбаясь, обещал послам дать ответ в ближайшие дни, и после они были приглашены на торжественный обед. Вскоре бояре уже без государя встретились с послами, и Никита Романович, возглавлявший переговоры, молвил:

– Государь наш не желает ссориться со своим братом, королем Стефаном. Пущай и он не нарушает заключенного доднесь мира. Ныне началась новая война с татарами, и со шведами в полную силу мы биться не сможем. Потому в Нарву мы не войдем.

Не получив от шведской стороны никакого ответа, Баторий принимает решение изготовиться к боевым действиям против войск Делагарди, но понимает, что страна его истощена так же, как и держава Иоанна, и потому медлит. Летом он вновь отправляет посольство в Москву, намереваясь предложить Иоанну военный союз против шведов.

И снова шумит Боярская дума, обсуждают послание Батория. Но ни Иоанн, ни бояре не хотят ввязывать страну в новую кровопролитную войну – для чего надобно было мириться с поляками? Чтобы им опосля помогать шведов бить? Впрочем, находились и те среди бояр, что выступали за союз с Баторием, мол, шведов надо вместе гнать прочь, отбивать занятые ими новгородские земли, Ивангород, Нарву. В ответ им с возмущением отвечали, что, ежели русские войска приблизятся к Нарве, быть войне с поляками.

Иоанн молчит. Ему не важно, к чему придут бояре на этом заседании – он уже все решил. Никакой помощи Баторию он оказывать не будет. Проливать кровь русскую за интересы этого венгерского выскочки он не станет. Пусть вчерашние союзники, что сообща били под Венденом его войска четыре года назад, поцапаются теперь друг с другом! Там посмотрим, чья возьмет. А мы поглядим. Выждем время!

– Но как быть, ежели Баторий начнет войну со шведами и займет захваченные ими русские земли? – вопросил Борис Годунов, и многие, поддерживая его, шумели, согласно кивали головами.

– Надобно обязать их этого не делать, – ответил с места Никита Романович, сложив руки на навершие своего посоха. Сказав, взглянул на Иоанна.

Царь согласно кивнул:

– Мы обязались не вступать в ливонские земли. Так пущай и они не смеют вступать в нашу отчину. Тебе, Никита Романович, поручаю возглавить переговоры с ними. Токмо напрямую им не отказывай в помощи. Пущай считают и далее нас верными союзниками, – молвил Иоанн. Каждое слово его словно источало яд – ненависть к Баторию и желание отомстить ему за поражение, казалось, со временем только все более разжигались в нем. Захарьин, принимая сей приказ, склонил голову.

Уже вскоре он вместе с Андреем Щелкаловым, Богданом Вельским и Афанасием Нагим сидел за столом переговоров с польскими послами, витиеватыми речами убеждая их в верности, дружбе и миру меж Россией и Польшей. Наморщив лбы, послы важно кивали, стараясь вникнуть в каждое сказанное боярином слово.

На предложение «не вступатися в отчину государя», захваченную шведами, послы от имени Батория тут же согласились, сам Никита Романович, слегка улыбаясь, убеждал их, что и государь не станет нарушать мир и не вступит в Эстляндию, и сие будет также указано в договоре, который им надобно подписать.

На подписании сего договора переговоры окончились, и послы уехали к Баторию ни с чем. Забегая вперед, надобно сказать, что сам Баторий так и не решился начать войну с Юханом, видимо, не желая таким образом помочь Иоанну выстоять и победить в еще не оконченной со шведами войне. На его решение повлияют некоторые важные события, повествование о которых поведется далее.

ГЛАВА 14

Посланный за казаками отряд Строгановых – около сотни ратных – выдвинулся, когда на реках сошел лед. Знали – казаки передвигаются на стругах, и пока реки не высвободятся из ледяного плена, не было никакого смысла звать их на службу.

Ратные хорошо были снаряжены на случай, ежели возникнут какие-либо нежелательные столкновения в пути.

Архип, в овчинном зипуне, накинутом на плечи, ехал верхом среди ратных, озираясь кругом. Великая степь, только-только покрывающаяся первой травой, простиралась вокруг. Извиваясь змеей, за зеленым оврагом блестел Яик, толкающий еще крупные куски льда. Где-то вдали, словно окутанные голубым туманом, виднелись горы – Уральский хребет. Здесь Архипу казалось, что попал он на другой конец света – все было иначе, будто это была чужая земля, не русская. Да и была ли она вообще своей? Ее еще стоило завоевать, защитить, обработать. А с приходом весны вновь поднялись местные племена. Они-то, вкупе с сибирским ханом, чье имя здесь у всех на устах, и дают понять московитам, что они здесь лишь гости. Незваные.

Архип был в отчаянии и уже жалел, что по неосторожности ляпнул Строгановым о том, что воевал с казаками. Путь сюда был долог и труден – благо удалось прибиться к купеческому каравану, который и шел в Орел-городок, во владения Никиты Григорьевича Строганова. Там-то Архип и престал пред очами самого хозяина, попросился на службу. Пора было вспомнить кузнецкое дело. Хоть Никита Григорьевич и дал Архипу работу, дозволил ему жить на своем подворье, купец все равно ему не понравился – что-то трусливое и гнилое разглядел Архип в его существе.

Архипу довелось видеть и Максима Яковлевича, и Семена Аникеевича. Прямо из мастерской его привели к ним в горницу, и он, черный от сажи, мял в руках шапку, топтался в грязных сапогах перед ними на цветастых бухарских коврах, глядел на их богатую одежду и злился, чуя неловкость свою. Семен Аникеевич пристально изучал кузнеца, мрачно глядя на него. Максим Григорьевич же объяснял суть порученного дела. Архип слушал и понимал, насколько это может быть опасным. Что если казаки не признают его или вовсе там не будет тех, кого он знает? Тогда все зря. Тогда… Лучше об этом не думать.

– Ты, главное, дело сверши! Понял? – жестко, как холопу, бросил мрачный Семен Аникеевич, глядя исподлобья на Архипа. – А уж мы платой тебя не обидим…

…Пожилой проводник, заглядывая в лицо Архипу, обещает:

– Ежели вдоль реки пройти дальше, то вскорости найдем их стан!

Опомнившись и мотнув головой, Архип отворачивается и ничего не отвечает. Проскальзывает лихая мысль о побеге. И что тогда? Куда он потом? Сгинуть в этой степи ничего не стоит.

Старик был прав – казаков настигли вскорости – наткнулись на разъезд. Они были в цветастых потертых рубахах и широких шароварах, перетянутых ремнями и поясами. За спинами их висели самопалы, на поясах – сабли и ножи. Увидав издали ратников, казаки не стушевали, что-то обсудив меж собой, изготовились и начали ждать. Проводник тут же, вжав голову в плечи, отвел коня назад, за спины ратников. Архип же выехал вперед и, хмуро и настороженно вглядываясь в суровые лица казаков, искал глазами среди них знакомых – вдруг повезет? Не повезло. Конечно, никого он из них не признал.

– Мы пришли с миром! – подняв согнутую в локте руку, крикнул Архип.

– Вы кто такие? – выкрикнул кто-то из мужиков.

– Государевы люди, – настороженно вымолвил другой казак. Рука одного из них легла на рукоять сабли.

– Нас послали купцы Строгановы, – ответил Архип. – Мы пришли с миром. Мне надобно говорить с вашим атаманом.

– А чего тебе атаман? С нами говори! – с презрительной усмешкой молвил самый молодой из казаков, из-под длинных усов его сверкали белые зубы.

– Мне нужен ваш атаман. Отведите меня к нему, – двинув желваками, настойчиво повторил Архип. Он спиной чуял, как напряглись ратники, словно уже готовые броситься в бой на этот малочисленный разбойничий отряд. Казаки о чем-то переговорили меж собой, и один из них сказал, разворачивая коня:

– Следуйте за нами. Токмо не шалите! Ежели что – тут вам не скрыться.

Архип обернулся к ратным и, кивнув им, первым двинулся за казаками. Ратные и окончательно струхнувший проводник неспешно пошли следом. Чем дальше шли они вдоль реки, тем больше рос казацкий отряд – видимо, подходили остальные разъезды, и Архип замечал, как настороженно переглядываются ратные, да и он сам начал мыслить – не засада ли? По спине струился холодный липкий пот.

Один из казаков, который прибыл с новым отрядом, показался Архипу знакомым. Властным жестом остановил он движение всех всадников и медленно направил коня к так же остановившимся людям Строгановых. Казак приближался, ища глазами предводителя чужаков, но, видимо, не находя, крикнул раздраженно:

– Кому я и зачем понадобился? Живее, ну?

Конные казаки, звеня сбруей, тихо переговариваясь, медленно выстраивались вокруг ратников, постепенно сбивая их в кучу. Архип все пытался разглядеть знакомые черты в этом грозном казаке с выбритой головой и сверкающими черными глазами и, не веря своим глазам, окликнул его неуверенно:

– Матвей?

Казак тут же хлестнул по нему колючим взглядом и сам начал вглядываться. Постепенно черты лица его смягчались, и он вдруг улыбнулся счастливо и искренне:

– Архип! Ты?

Это был Матвей Мещеряк – сомнений не оставалось, и оба, соскочив с коней, направились друг другу навстречу и обнялись кратко, словно старые друзья. Казаки и люди Строгановых недоуменно переглядывались, иные улыбались, дивясь столь забавному и невероятному стечению обстоятельств.

– Истинно говорят – судьбу на кривой не объедешь! Знал, что встретимся еще! – тиская плечи Архипа, говорил Матвей.

– Так ты теперь атаманом заделался? – улыбался Архип, похлопывая товарища по спине. Матвей, чуть задрав подбородок, махнул рукой. Видно было, как возмужал он за минувший год, особой мужественности прибавили бритая голова и густеющие рыжеватые усы.

– Многое произошло за год! – молвил Мещеряк и смерил Архипа взглядом с ног до головы. – А ты, стало быть, купцам Аникеевым продался? Чего им надобно?

Архип поспешил кратко поведать ему о положении в землях Строгановых и об их задании – призвать казаков на службу к ним для совместной борьбы с сибирским ханом. Насупившись, Мещеряк задумчиво поглядел куда-то в сторону. В тишине слышен был грозный гул ветра, изредка где-то кратко ржали кони.

– Не все согласят пойти на службу к купцам, – молвил он. – Что ж, я проведу тебя в наш стан. Ежели Ермак Тимофеевич согласит с этим, то вынесет сие на общий суд. Круг решит.

– Спасибо тебе, Матвей, – кивнул Архип, заглядывая товарищу в глаза, но тот постоянно отводил взор.

– Токмо ратников своих оставляй здесь. Молви им, что сегодня вернешься.

Залезая в седло, Архип сказал старику-проводнику:

– Ежели до утра не вернусь – возвращайтесь в острог. Уяснил?

– Ох… кхм… – замялся старик и, растерянно оглянувшись, что-то еще хотел спросить, Архип уже спешно отъезжал к ожидавшим его казакам…

Матвей рассказал о том, что с «литовской» войны казаки вернулись зимой на Волгу, к своим родным землям, где к ним присоединились казаки атамана Ивана Кольцо, но на Волге они не задержались – Ермак отвел людей к Яику, ибо, как доложили разъезды, к их стану шла государева рать[16]16
  Возможно, имелось в виду войско под командованием Дмитрия Хворостинина, идущее в поход на мятежных черемис. В тот самый неудачный для них поход, когда рать не дошла из-за великих снегов. Казаки же, видимо, не стали искушать судьбу и спешно ушли с приволжских земель.


[Закрыть].

– Разве вы не проливали кровь за государя на войне? Почто ушли от его ратников? – нахмурив чело, вопросил Архип.

– Так-то оно так, – задрав бритый подбородок, усмехнулся Матвей. – Но токмо многие из наших провинились, без государева наказа ногайцев посекли… Молвят, Иван Кольцо заведомо к плахе приговорен! Ныне только кровью вину свою искупать придется!

– Ногайцы разве не враги государю? Не возьму в толк никак…

– Ногайцев уж давно в округе не видать! Сами попрятались, когда узнали, что Ермак Тимофеевич в степи вернулся! – счастливо, с загоревшимся в глазах огнем, молвил Матвей, безмерно гордившийся своим атаманом. Архип улыбнулся, вспомнив Ермака, и, хоть не получив ответа на свой вопрос, дальше допытываться не стал.

Вскоре издали показался казацкий стан – целое людское море, широко раскинувшееся вдоль побережья Яика. Чадили костры, виднелись многочисленные самодельные шатры и навесы, слышался гомон и смех сотен голосов.

– Гуляют казачки, – протянул с улыбкой Матвей, кивком указав вперед.

– Что празднуете? – вопросил Архип.

– Вольницу свою! – ответил Мещеряк, огрев коня плетью и пустив его наметом. Архип устремился за ним.

Казаки сидели кучками подле костров. Кто-то спал вповалку в траве, кто-то о чем-то горячо спорил с товарищами, кто-то бражничал. Мещеряк здоровался едва ли не на каждом шагу. Архип же видел, что его как будто не замечают – этого он и хотел. Неподалеку заметил он уже знакомых ему неразлучных худого и черного, похожего на черта, Гришку Ясыря и хриплоголосого новгородца Ивана Карчигу – они даже сейчас о чем-то спорили, собираясь, видимо, снова подраться. Архип улыбнулся – почему-то радостно стало оттого, что увидел этих двух друзей живыми.

– Их ни одна пуля не возьмет, видать, их даже дьявол прибирать не желает, – словно угадав его мысли, молвил Матвей. – А ежели поразмыслить, скольких мы братьев и добрых казаков на той войне оставили! Мало нас ныне… Мало!

Подле одного из шатров, такого же неприметного, как и все прочие, Матвей остановил коня и, слезая, сказал тихо Архипу:

– Жди тут! Я атамана упрежу сперва. Скажу ему кто ты. И как ты бился с нами под Шкловом – тоже расскажу. Жди!

Снимая на ходу шапку, широким шагом он вошел в атаманский шатер, крестясь у иконы на входе. Архип, кратко поглядев ему вслед, слез с коня, кряхтя, начал разминать затекшие спину и ноги – годы! Однако ждать ему долго не пришлось – из шатра выглянул строгий, словно чужой, Матвей и жестом позвал Архипа войти. Сжав в руке шапку, Архип, набрав в грудь воздуха, твердо устремился к шатру.

Ермак, крепкий, еще более поросший бородой с тех пор, когда видел его Архип, сидел на расстеленной попоне, облаченный в широкие шаровары и просторную, во многих местах заплатанную рубаху с закатанными рукавами. Подле него сидел суровый, чернобородый сухощавый казак с мясистым горбатым носом. Это был Богдан Брязга, верный соратник атамана – его Архип тоже помнил еще с «литовской» войны. Они пристально, неприветливо глядели на чужака, уперев руки в расставленные колени. Архип кивком головы поприветствовал их. Мещеряк же, отогнув полы шатра, вышел прочь.

– Садись, – молвил Ермак, указав на место напротив себя. Пока Архип усаживался, атаман пристально изучал его, немного прищурив один глаз.

– Матвейка обещался, что тебе можно доверять. А еще он молвил, что у тебя к нам великое дело, – сказал, чуть улыбнувшись, Ермак. – Поведай нам.

Архип, глядя атаману в глаза, слово в слово передал все, что велели Строгановы – и о разоренных сибирскими татарами землях, и об истязаниях люда православного, и о службе, за которую казакам обещали хорошую плату.

– Опять Кучум озверел, – с раздражением молвил Брязга, взглянув на атамана. Ермак, задумавшись, глядел теперь куда-то поверх головы Архипа, оглаживал грубыми пальцами свою широкую бороду.

– Что скажешь, атаман? – вопросил нетерпеливо Брязга.

– Скажу, что давно засиделись мы тута, – чуть погодя, ответил Ермак и, кряхтя, выпрямил спину. – Вволю отгуляли…

– Не все на государеву службу пойдут, – возразил Брязга, угадав мысли атамана. Архип, глядя то на одного, то на другого, молча ждал.

– Вели сбирать круг! – еще погодя, приказал Ермак.

Глухо и грозно били литавры, разбудившие весь лагерь. Шумело казачье море – мужики торопливо надевали справу, есаулы подгоняли своих молодцев. Пьяных оттащили прочь – им не дозволено было участвовать в собрании.

– Атаман велел мне начать, а ты подхватишь, внял? – шепнул Архипу Матвей. Тот кивнул и разом вновь ощутил, как холодный пот заструился по спине. Ежели какое слово им не по нраву придет – так его и тут прихлопнуть могут.

Казаки уже стояли, образовав круг с пустой площадью посередине, гудели, гадая меж собой, почто их созвали. Тем временем Матвей Мещеряк, снимая с бритой головы шапку, выходил в середину круга. Перекрестившись, он поклонился в сторону, где поодаль от всех стоял Ермак, и молвил, обведя всех пристальным взором, Мещеряк крикнул:

– Довольно гуляли братцы-казачки! Испокон веков Яик не видал таких же гуляний! Да и что сказать – он и воды в себе не вмещает столько, сколько выпито нами было в этом стане!

– Точно! Да! – весело гоготали одни.

– Хорош трепаться! Слово держи, коли вызвался! – возмущались другие.

Пока Матвей говорил об их крепком товариществе и надобности бить врагов, Архип изучал лица собравшейся толпы, отмечая про себя, насколько они, верные сыны степей и вольницы, отличаются от обычных московлян! Сколько силы, лихой, ужасающей, таится в них. Архип чувствовал себя чужим и ничтожным рядом с ними. От этого было еще страшнее.