Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Автор книги: Виктор Боярский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

26 сентября, вторник, шестьдесят второй день.

Коротенькая записочка, которую мы передали по спутниковой связи в этот день, гласила: «Это еще не катастрофа, но положение достаточно серьезное». Основания для такого сообщения были. Ночью опять разыгралась метель, температура повысилась до минус 10, утром ветер усилился, мокрый снег, видимость менее 50 метров. К привычной уже, увы, непогоде добавилось теперь еще и нежелание собак Кейзо работать. Я пригласил всех ребят к нам в палатку на 8 часов, чтобы обсудить ситуацию, однако Этьенн и Кейзо пришли около половины десятого. Все это время оба они, работая лопатами, пытались хоть немного помочь своей палатке противостоять снежным заносам, но куда там! Это скорее была работа не по очистке снега, а по очистке совести (что в данном исключительном случае было сделать неизмеримо легче) – как-никак они работали и пытались противостоять пурге. Совершенно залепленные снегом, они ввалились в нашу палатку, когда предыдущая пара – Джеф и Дахо – уже практически закончили извлекать снег из самых потаенных уголков одежды и тела. В палатке стало тесно, снежно, влажно и шумно. Первым взял слово Уилл. Он сказал, что в сложившейся ситуации считает необходимым при первой возможности вызвать самолет и отправить с ним по меньшей мере восемь собак в Пунта-Аренас для отдыха с тем, чтобы потом получить их в базовом лагере в горах Элсуорт. Кроме того, он предложил отправить все то, без чего мы могли бы обойтись, включая все аварийное имущество, которое было на каждых нартах, излишнюю провизию, научную аппаратуру и т. д. Все согласились, хотя мне показалось, что тезис о научной аппаратуре прежде времени и вообще, по-моему, Уилл начал слишком рано паниковать по поводу собак Кейзо. Уилл продолжал: «Жан-Луи, ты не знаешь, как скоро здесь может быть Генри? И где сейчас самолет?» Жан-Луи отвечал, что в базовом лагере ждут нашего решения и все зависеть от него, в том числе и вылет Генри, и тут же добавил: «Если мы хотим дойти до финиша, нам необходимо забыть о том минимальном комфорте, который мы позволяли себе, живя в роскошных двухместных палатках, имея большой запас провианта и в общем не слишком экономя горючее. Оставим минимум минимально необходимого для выживания и пойдем вперед в альпийском стиле», – заключил он. Выражение «альпстайл» очень понравилось Уиллу, и я почувствовал, что сейчас будет выбрасываться все, казавшееся до этого столь необходимым. Уилл сделал паузу и добавил: «Я долго думал над нашим положением сегодня утром и пришел к выводу, что главная проблема – это вес! Поэтому мы должны тут же, немедленно, избавиться от лишнего веса. Все, что не является жизненно необходимым для нас, подлежит безжалостному выбрасыванию! Я, например, имею три длинных веревки – долой их. Три фанерных ящика – долой! Лишняя одежда – долой! Иголки – тоже долой! Мы с Виктором обсудили утром наши возможности и пришли к выводу, что можем безболезненно выбросить 30 килограммов с наших нарт». Первая цифра была объявлена. Затем мы перешли к поименному голосованию. Было принято решение оставить одну из двух аварийных палаток. Затем встал вопрос о «лишней», точнее, о запасной одежде. Уилл призвал всех нас обратить особое внимание на рукавицы и обувь, сменить белье и оставить только ту одежду, которую мы носим, все остальное – за борт! Воодушевившись, он продолжил: «Я знаю, что некоторые из нас, – тут он бросил выразительный взгляд в мою сторону, – ни в Гренландии, ни здесь в Антарктиде ни разу не надевали парки». Выдержав паузу, Уилл продолжил: «Вот я, например, постоянно ее использую, потому что мерзну. Конечно же, вопрос это сугубо личный, но все-таки, если кто-то чувствует себя комфортно и без нее, подумайте, вы можете внести свою лепту в дело помощи экспедиции, а на горах Элсуорт мы должны будем получить новые парки». В разговор вмешивается практичный и более обстоятельный Джеф: «Я думаю, что большие резервы экономии веса мы имеем в горючем. Одна канистра с бензином весит столько же, сколько вся лишняя одежда». Джеф предложил освободиться от излишков топлива с учетом того, что на каждом складе у нас его предостаточно. Уилл не согласился, заявив, что топливо – это вещь, которая может всегда пригодиться – кто знает, сколько мы здесь еще просидим! С этим трудно не согласиться. Беседа сделала круг, и Уилл вновь подверг яростной атаке научное оборудование. «Я считаю, – сказал он, – что мы вполне можем обойтись без научного оборудования вплоть до гор Элсуорт. Как вы думаете?» Это вопрос, обращенный ко мне и к профессору. Опережая нас, Этьенн заявил, что мы должны двигаться вперед без всяких обременяющих это движение вещей, коими, безусловно, являются ящики с научным оборудованием, ибо если мы пройдем до финиша, не сделав «науки», то это все равно будет победа если мы, погрузившись в снег вместе с научными изысканиями, останемся где-то на полпути, то это будет поражением при всей уникальности полученных научных данных! «И не только моральным поражением», – добавил Уилл. У Жана-Луи, например, один миллион долларов долга, и в случае неудачи экспедиции он попадет в долговую яму, выбраться из которой труднее, чем забраться на Эверест. Некоторое время мы молчали, подавленные названной цифрой. В паузе ветер стал слышнее и еще более усугубил и без того понятные сомнения Этьенна в возможности возвращения этого астрономического долга. Должник первым нарушил паузу: «Так что, мы продолжаем путешествие на двух нартах?» Ответ последовал не сразу. Уилл сначала выяснил у Кейзо, сколько собак он считает необходимым отправить на отдых. Кейзо начал считать по именам, загибая пальцы: «Каспа, Одэн, Оуклук, Кука – четыре!» Я добавил: «Кутэн!» – памятуя о том, как этот Кутэн несколько раз уводил нас со следа. Кейзо не согласился, говоря, что Кутэн плох только в плохую погоду! Чудак Кейзо, наверное, надеялся, что с завтрашнего дня установится дивная погода с видом на горизонт! Джеф сказал об одной собаке, Уилл вспомнил Горди и Джуниора, добавив при этом, что мог бы оставить всех. Короче говоря, сошлись на том, что надо отправить восемь собак, если не привезут взамен ни одной, или одиннадцать, если привезут трех. Далее Уилл заявил, что думал всю ночь накануне и пришел к выводу, что две упряжки и… три палатки – это тот вариант, который нам нужен сейчас. К сожалению, мой английский не давал мне возможности аргументировано вмешаться в обсуждение проблемы. Но я был не совсем согласен с таким решением, считая, что надо посмотреть, как поведут себя собаки дальше. Среди них, безусловно, были те, которые нуждались в отдыхе но не столько. Мне казалось, что необходимо отправить только шесть, а из оставшихся собак составить три упряжки выкинуть все лишнее и продолжить маршрут. Но руководство экспедиции думало иначе. Конечно, две палатки вместо трех – это экономия веса за счет самой палатки, горючего, но палатки рассчитаны на двоих, и жить в продолжительное время втроем – перспектива не из заманчивых. Это же уже начало казаться, по-моему, и автору проекта. Уилл предложил идти на двух нартах, жить по-прежнему в трех палатках с последующим переходом к двухпалаточной системе, если потребуется. Этьенн с воодушевлением защищал идею двух палаток, говоря о том как там будет тепло втроем, если даже сейчас они с Кейзо вдвоем обеспечивали десятиградусную разницу в температурах внутри и вне палатки. Джеф сохранял нейтралитет при обсуждении этого вопроса, но видно было, что его такая перспектива не слишком прельщала. Я его прекрасно понимал. Чистюля Джеф, любящий идеальный порядок в палатке никак не мог представить себе, что на привычном для стола и примуса месте будет лежать чей-то спальный мешок, причем не пустой.

Ребята разошлись около 11 часов. Я рассортировал всю одежду и упаковывал все в одну сумку вместо двух. По-прежнему штормовой ветер, крупный мокрый снег и, кажется, с градом. Пришлось отказаться от своей гордости – термостатированного ящика для озонометра, в котором у меня находился и барометр, и термометры – словом, вся моя «наука». Нашел для озонометра и термостата другое место, в небольшом заплечном рюкзачке. Однако барометр, угрожающие размеры и внушительный вес которого повышали давление у Уилла, девать было некуда. Определил его в карман клапана большого мешка, укрепленного за стойками нарт. В этом мешке мы держали в основном запасное снаряжение для нарт и упряжки (запасные постромки, карабины, доглайн, якоря и т. д.). Большие термометры теперь хранить было негде, и я решил отправить их на Элсуорт, оставив только хорошо зарекомендовавший себя на старте экспедиции термометр «пращ». Уилл, глядя на мои попытки сохранить попираемую им науку, хмыкнул, но вмешиваться не стал.

Корма для собак оставалось только на четверо суток. До следующего склада еще 40 миль, то есть два дня хорошего хода, но как погода, так и настроение собак не внушали особого оптимизма. Сегодня во время нашей встречи в палатке мы подсчитали, что с начала сентября у нас было, по существу, только три (!) дня летной погоды. За шестьдесят два дня пути мы прошли немногим более 1000 километров. Вспомнили, что за это же время в Гренландии мы прошли 2100 километров, а здесь на одну шестую часть пути мы потратили около трети всего отпущенного нам времени… Однако в лагере нашем нет места унынию. Мы все находились в ожидании реформы будущего передвижения – я имею в виду двухупряжечный вариант, – на которую мы возлагали большие надежды.

Палатку так здорово занесло снегом, что началась нехватка кислорода, особенно при закрытой вентиляции, свечи не горели, поэтому пришлось пользоваться фонарями. Любопытная запись в моем дневнике, очевидно, сделанная под впечатлением сегодняшней дискуссии о нашем положении:

«Мне кажется, что принятое сегодня решение об отправлении на отдых одиннадцати собак и переходе к двухупряжечному варианту поспешно и необоснованно. Сам тон и характер полемики, легкость, с которой мы отказывались от завоеванных и подтвержденных многократно предыдущей практикой позиций, свидетельствовали о некоторой панике среди руководителей экспедиции. Явное нежелание Уилла более равномерно распределить нагрузки между участниками экспедиции и собаками говорило, как мне кажется, о большей «избалованности» моих западных коллег, даже в условиях экспедиционной жизни».

Я вспомнил случай с моим «храпом», когда Уилл решил спать отдельно, случай, когда Джеф пожаловался на усталость и попросил сменить его на месте впередиидущего и как никто не вызвался сменить его добровольно, вспомнил, как в Гренландии никто из моих друзей не предложил мне замены, когда я бессменно шел впереди в течение месяца. Все это привело меня к неожиданному и, наверное, как я сам отметил, поверхностному выводу о том, что они, то есть «западные люди», более избалованы повседневным комфортом, свободны от многих чисто бытовых проблем и ведут «борьбу за выживание» на гораздо более высоком уровне, чем мы, и вследствие этого считают для себя вполне позволительным проявление слабости, даже в таких условиях, когда это проявление неизбежно оборачивается усугублением трудностей для их коллег или вообще людей из ближайшего окружения.

27 сентября, среда, шестьдесят третий день.

Восьмой день мы не видим солнца. Сегодня с утра опять туман, видимость около 200 метров, ветер. Совершил обычный утренний обход палаток, проваливаясь в снег гораздо выше колен. Пирамида Джефа и Дахо выдержала шторм нормально, оттяжки глубоко ушли в окружающие ее снежные надувы. Палатка Этьенна и Кейзо напоминала корабль, потерпевший крушение, окруженный застывшими в последнем яростном броске и как будто передумавшими добивать его огромными белыми волнами. Но доблестный экипаж не покинул терпящее бедствие судно, о чем я узнал, едва просунув голову в полузанесенный снегом люк. И Этьенн, и Кейзо уже поднялись и готовили завтрак. Этьенн сообщил, что имел вчера продолжительный контакт по радио с Пунта-Аренас. Самолет стоит еще там в ожидании погоды как на Кинг-Джордже, так и у нас, а ее, как вы понимаете, нет ни там, ни здесь. Часов в одиннадцать все трудоспособное население экспедиционного лагеря вышло на раскопки. Поземка продолжалась, поэтому возникло неизбежное соревнование между естественно, без всяких усилий, прибывающим снегом и человеком с лопатой, пытающимся перераспределить этот снег между всей Антарктидой и тем небольшим районом ее, где находятся нарты и палатки. Я выиграл свое соревнование после полуторачасовой изнурительной борьбы. Надолго ли?! Извлек нарты на поверхность и перевернул их – так их должно было меньше заносить снегом. Все ящики и канистры с топливом мы еще накануне перетащили к палатке для использования в качестве противоугонного средства. Теперь все они были скрыты под метровым слоем снега, но эти раскопки я отложил до выхода. Ничего значительного в этот день более не произошло. Починка обуви, одежды, опять только полпорции корма собакам и ожидание, ожидание хорошей погоды. К вечеру ветер усилился…

28 сентября, четверг, шестьдесят четвертый день.

Не знаю, может быть, для кого-нибудь самое счастливое число семь, а вот для нашей экспедиции в сентябре таковым является восемь! Посудите сами: хорошая погода была 8 сентября. 18 сентября и вот сегодня, 28 сентября, день начинался как хороший, но… все по порядку. Вчера вечером, вернувшись с радиосвязи, Уилл как-то между прочим сообщил, что завтра в случае погоды выходим в 2.30! Дело в том, что последние два дня мы стали замечать достаточно подлую закономерность: ветер стихал где-то в середине ночи и начинал вновь задувать к утру. Поэтому – я не помню у кого – возникла идея, если и не обмануть природу, то во всяком случае приноровиться к ней. Надо сказать, что в нашем активе уже был опыт подобного приспособленчества, когда в Гренландии мы перенесли на полчаса время обеденной остановки из-за ветра, который усиливался точно в то время, когда мы останавливались. Увы, опыт оказался неудачным – ветер быстро разгадал нашу уловку. Скорее всего новая идея принадлежала Уиллу, стремление которого к внезапным и радикальным изменениям привычного образа жизни проявлялось сильнее, чем у кого-либо из нас. Для меня оставалось загадкой, кто должен определить пригодность погоды для продолжения путешествия и кто кого будет будить. Приняв такое решение, Уилл незамедлительно и безмятежно заснул, я тут же последовал его примеру.

Около трех часов ночи я проснулся. Было тихо. Мне показалось, что Уилл тоже зашевелился в мешке, но за этим заявлением ничего не последовало, и я тоже малодушно прикрыл глаза. Никто из нас, наверное, не хотел начинать первым. Да и потом, признаться, где-то в подсознании все время вертелась успокаивающая мыслишка: а может быть, и завтра не будет дуть и можно будет идти нормально, в дневное время! Так или иначе мы задремали.

Просыпались ли вы когда-нибудь с мучительным ощущением потерянного времени или упущенного момента? Когда, открыв утром глаза, вдруг резко и отчетливо ощущаешь, что из-за собственной лени, бездеятельности или по какой-нибудь другой пусть не зависящей от тебя причине ты упустил вчера нечто важное, потерял темп или не выполнил обещанного, еще возможного накануне, но совершенно невозможного сейчас, после пробуждения. Я думаю, что многим знакомо это ощущение собственного бессилия изменить обстоятельства из-за самой невозвратимой из возможных человеческих потерь – потери времени… Именно с таким ощущением проснулся я в то утро от раздавшегося из-за стен палатки голоса профессора: «Ребята, вы готовы выходить?» Я включил фонарик и взглянул на часы – было 4 часа утра. Предполагаемый инициатор идеи раннего подъема сонным голосом пробормотал из глубин мешка: «Выходим из палаток в 7 часов!» Покладистый профессор согласился, и я услышал скрип его удаляющихся шагов. Терзаемый угрызениями совести за свое малодушное поведение ночью, я быстро вылез из мешка и стал разжигать примус. Уилл явно не торопился. Вскоре я услышал шаги возвращающегося обратно профессора. Задержавшись на мгновение около нашей палатки, он сказал, что Этьенн предлагает для утреннего сбора не 7, а 6 часов. Мы, конечно, приняли эту поправку. Естественно, что и профессору она была больше по душе, так как они с Джефом поднялись в 3 часа, позавтракали, собрались и, естественно, не хотели ждать еще четыре часа, сидя в палатке.

Я выбрался наружу: тишина, легкий снежок и… небо, самое настоящее бледно-серое небо, и если вчерашний туман можно было бы сравнить со сгущенным молоком, то сегодняшний уже был значительно разбавлен. Вернувшись в палатку, я порадовал все еще заспанного Уилла сообщением об увиденном небе, наскоро подкрепился овсянкой и в 6 часов уже ожесточенно размахивал лопатой. Палатку занесло снегом на три четверти, так что, стоя рядом с ней, я мог спокойно сверху вниз смотреть на крышу. Вышли в 8 часов. Джеф впереди, мы с Уиллом в середине, Кейзо со своими «забастовщиками» последним. Ветер тронулся почти одновременно с нами, но скоро стал заметно перегонять и даже обогнал нас настолько, что стал дуть в лицо. Вновь пошел снег, видимость ухудшилась. «Спать меньше надо», – подумал я, глядя на опостылевшую белую оргию, устроенную разгулявшимся ветром. В 10 часов мы остановились для радиосвязи. Этьенн быстро развернул уложенную сверху радиостанцию. Мы с Кейзо растянули в разные стороны от нарт дипольную антенну, и в беспросветный эфир полетело, подгоняемое ветром: «Крике, Крике сэ Папи, Атуа!» Это означало, что Этьенн вызывает Кристиана де Мариавля… Крике сообщил, что «Твин оттер» по-прежнему в Пунта-Аренас по причине плохой погоды на Кинг-Джордже. После связи перестроились: я ушел вперед, за мною Уилл с упряжкой, далее Кейзо, собаки которого все утро работали отменно, а Джеф переместился на последнее место. Очень рыхлый снег, палки проваливались на 40 сантиметров и более, собаки Уилла потихоньку начинали отставать, а порой и просто валились в снег, то есть проявлялся опасный «синдром Кейзо», в то время как бывших забастовщиков было просто не узнать – они легко настигли собак Уилла и рвались вперед. Мы выпустили их, Уилл отошел назад, и в таком порядке мы двигались до обеда. Солнце бледным, размытым пятном иногда просвечивало через плотную белую мглу, при этом видимость немного улучшалась, и мне были видны все три упряжки позади себя. После обеда солнце надолго пропало. Ветер, правда, изменился и стал попутным.

Примерно через час пришлось опять менять порядок движения: устали собаки Кейзо. И вновь я увидел за собой залепленную снегом морду Тьюли и всех остальных небольших и дружных собак Джефа. Начался подъем. Примерно за час до остановки, повернув очередной раз голову, я увидел, что Джеф делает мне знак остановиться. Подъехал подталкиваемый ветром Этьенн и попросил меня вернуться к Уиллу, чтобы помочь ему разобраться с собаками. Спустился против ветра вниз по склону и застал печальную картину. Наши собаки понуро лежали в снегу, и поэтому вид нашей некогда боевой колесницы рядом с суетящимся расстроенным и нервничающим Уиллом производил унылое впечатление. Всего через два дня после забастовки собак Кейзо отказались работать и наши. Уилл выглядел растерянным и не знал, как заставить собак встать. Он предложил мне встать с упряжкой, а сам пошел на лыжах вперед, одновременно подзывая собак, но, увы, этот безотказно действовавший до сих пор метод на этот раз не произвел особого впечатления – они продолжали лежать. Попробовали поменяться местами с Уиллом – тот же эффект! Уилл кричал на собак и колотил их – безрезультатно! Только Тим, Томми и Пэнда пытались еще как-то изобразил некую активность, но их энтузиазма явно не хватало, совместными усилиями нам удалось стронуть упряжку с места, но ненадолго: собаки валились в снег буквально каждые 15–20 метров. Видно было, что они здорово устали. Продолжать движение было совершенно бессмысленно, поэтому остановились на ночлег немного раньше обычного, несмотря на значительный уклон местности.

У Уилла сдали нервы, и он начал, едва распустив веревку, увязывавшую груз на нартах, выбрасывать в снег «лишний», по его мнению, вес. Оранжевой птицей полетела его большая теплая парка (он выбросил ее со спокойной душой, поскольку накануне я пообещал отдать ему свою), веревка, еще какой-то мелкий инвентарь. Я подошел к нему и довольно резко заявил, что, может быть, лучше сначала подумать, а уж потом выбрасывать все подряд. Я считал, что если мы решили помочь собакам, то прежде всего следовало отказаться от небольших саней, которые мы по-прежнему продолжали буксировать за собой и которые в глубоком снегу работали как хороший тормоз. Уилл молча развернулся и ушел в палатку. Видно было, что он явно недоволен моим вмешательством. Я, не спеша, чтобы дать себе остыть, занялся организацией лагеря: освободил и перевернул нарты, покормил собак, выдав им опять только по полпорции – корма оставалось всего на два дня, а до склада около 25 миль (сегодня все-таки прошли 17 миль), и неизвестно, сколько нам до него идти, а ветер к вечеру вновь усилился. Закончив дела, забрался в палатку. Здесь, в теплой атмосфере, после сытного ужина мы с Уиллом вновь возвратились к событиям сегодняшнего дня. Уилл считал, что единственной причиной забастовки его собак был избыточный вес нарт. Я же склонялся к мысли, что это прежде всего психологическая усталость, вызванная беспросветной погодой, отсутствием солнца и полноценного отдыха. Внешний вид собак не внушал особых опасений: они были в хорошей форме, с прекрасным мехом и отменным аппетитом (в Гренландии в конце путешествия выглядели они гораздо хуже). Я убежден, что один-два дня полноценного отдыха без ветра и метели, и они обретут прежние уверенность и энтузиазм. В доказательство привел пример с собаками Кейзо, которые так же не хотели идти накануне, а сегодня нормально справлялись со своею задачей, несмотря на то что и отдохнуть-то как следует им не пришлось. Уилл остался при своем мнении. Что день грядущий нам готовил? Лагерь в координатах: 73,5° ю. ш., 67,5° з. д.

29 сентября, пятница, шестьдесят пятый день.

Интересно, когда кончится снег? Последнюю неделю мы часто вспоминали наших друзей Мустафу и Ибрагима и их благодатную родину, где снега просто не бывает. Хорошо было бы Антарктиде поделиться снегом с Аравией. Мы сейчас, пожалуй, как никто в мире, ощущали, как много здесь этого снега.

За сегодняшнюю ночь выпало около 70 сантиметров свежего мокрого снега. Утром тепло, около минус 11 градусов, опять снег, опять мгла, видимость менее 200 метров, но двигаться можно. Уилл неожиданно разбудил меня в три часа ночи и заявил, что хорошо бы, если бы Генри захватил из Пунта-Аренас 40 литров бензина для нас. Я спросонья не сразу понял, зачем для этого надо было будить меня в середине ночи, но потом по мере прояснения сознания до меня дошло, что ближайший сеанс радиосвязи с Пунта-Аренас в 6 утра и моя задача успеть сообщить Этьенну об этом бензине, поскольку я все равно выхожу из палатки для снежных процедур около 6 часов, а Уилл боится проспать. Радиосвязь принесла обнадеживающую весть: самолет вылетел из Пунта-Аренас и держит курс на Розеру, где предполагает быть около 3 часов пополудни.

На раскопки ушло три часа. Мы оставили в этом лагере все, что могли: маленькие сани, аварийную палатку, несколько пар лыж, провиант, – причем Этьенн и Кейзо, обнаружив у себя огромные запасы конфет французского производства, безжалостно вышвырнули их на снег, отчего около их нарт образовался пестрый коврик. Все остальные, менее обеспеченные конфетами участники экспедиции не обошли этот коврик своим вниманием, и он в результате приобрел весьма потертый вид, а местами просто был продырявлен. Снег настолько мягок, что даже на лыжах я проваливался по колено! Шли крайне медленно, меняя первую упряжку каждые 40–50 минут: собаки, идущие по целине, быстро выдыхались, так как шли, проваливаясь по грудь, касаясь снега длинными высунутыми красными языками. Я брел впереди буквально шаркающей походкой, так как порой даже не мог вытащить лыжи на поверхность. Пришлось остановиться раньше 14.00, так как собаки очень устали и отказались двигаться. Даже совершенно безотказная до того упряжка Джефа и та остановилась. Собрались у нарт Этьенна и Кейзо и решили встать здесь лагерем в ожидании самолета и хорошей ветреной погоды (в надежде на то, что этот злосчастный снег сдует). Собачий корм был на исходе, и на таком скудном пайке они могли в лучшем случае отдыхать, но не работать, да еще в таких сложных условиях. Медленно, ибо торопиться некуда, разбили лагерь. Поскольку здесь предполагалась довольно продолжительная стоянка, Уилл предложил мне установить палатку подальше от остальных с тем, чтобы собаки не нарушали ночью наш покой. Отъехали метров на двести пятьдесят. Как знать, возможно, это наш последний лагерь с Уиллом – ведь с 1 октября мы должны меняться палатками. При трехпалаточном варианте я перехожу к Этьенну, Дахо к Уиллу, а Кейзо – к Джефу, при двухпалаточном – Этьенн, Дахо и я в одной палатке, а Джеф, Уилл и Кейзо – в другой. В любом случае до конца экспедиции мы с Уиллом не будем более соседствовать. Это и плохо, и хорошо. Плохо потому, что мы уже притерлись, наш быт организован, обязанности каждого определены, мы знали вкусы друг друга, любимые темы для разговоров и много всего того, что можно узнать, проведя вместе более двух месяцев в небольшой палатке отрезанными от всего остального мира. Хорошо потому, что каждый из нас получал возможность узнать поближе кого-то другого из команды, и это, конечно, должно было сблизить нас еще больше. Правда, когда сегодня утром перед выходом Стигер назвал такой состав троек: Джеф, Кейзо, я и Уилл, Этьенн, Дахо, – то Жан-Луи, подойдя ко мне во время утренних раскопок, сказал, что не хотел бы находиться в одной палатке с Уиллом, поскольку в этом случае неизбежными будут беседы о бизнесе и ни о каком отдыхе не может быть и речи (как было, по словам Этьенна, в Гренландии, когда они с Уиллом прожили вместе в одной крохотной палатке две недели). Не знаю, только ли боязнь разговоров о бизнесе или что-нибудь другое было подоплекой такого заявления Этьенна, но только после его разговора с Уиллом состав троек изменился. После забастовки своих собак Уилл изменил первоначальное решение об эвакуации только одиннадцати собак. Сейчас мы собирались отослать пятнадцать, поскольку знали, что Генри везет три свежие. Из оставшихся двадцати четырех собак предполагалось сформировать две упряжки по двенадцать собак. Сегодня же утром во время нашей беседы он заметил, что не исключает возможности разделения команды, если мы будем вынуждены задержаться на этой стоянке. Такое разделение, по мнению Уилла, будет способствовать более быстрому продвижению оставшейся группы по маршруту. Уилл предполагал оставить только троих, остальных же отправить в Пунта-Аренас с тем, чтобы они присоединились к экспедиции в базовом лагере в горах Лоуорт. Когда мы остались вдвоем, я осторожно осведомился, а кто же будет третьим. Относительно первых двух я не сомневался – это, разумеется, были организаторы и руководители экспедиции Уилл Стигер и Жан-Луи. Третьим Уилл предполагал взять Джефа как штурмана и каюра! Каково?! Естественно, я заявил Уиллу, что абсолютно не согласен с этой идеей, считаю ее принципиально вредной и необоснованной, и добавил, что ни при каких обстоятельствах добровольно не покину экспедицию. Сошлись на том, что нам не придется прибегать к крайним мерам. Должно же, наконец, нам повезти с чем-нибудь: со складом, погодой или самолетом (хотя, конечно, все эти три «везения» теснейшим образом зависели друг от друга).

30 сентября, суббота, шестьдесят шестой день.

Есть в нашем праздничном календаре праздники, поистине отмеченные печатью Божьей. К ним, конечно, относится тихий, как бы светящийся изнутри и имеющий вечное, непреходящее значение праздник Веры, Надежды, Любви. Даже, казалось бы, далекая от всякого рода сентиментальностей антарктическая погода впервые за последние десять дней улыбнулась нам сегодня в этот праздник.

Я проснулся часов в восемь от непривычно легкого и теплого прикосновения к моему лицу. Я осторожно открыл глаза и тотчас же зажмурил их – это был солнечный луч! О, как непохоже было это прикосновение на то недавнее – холодное и снежное! Это была явь! Я выбрался из палатки. Оказывается, вокруг нас были горы, и горизонт действительно существовал так же, как яркое солнце, голубое небо и искрящийся снег. Милях в десяти позади виднелся темный треугольный парус горы Ванг, прямо по курсу мы видели нунатак Савин, у подножия которого должен был находиться склад с продовольствием. Я заметил какое-то движение у палатки Кейзо. Приглядевшись, я различил обнаженную фигуру молодого японского путешественника, купающегося в снегу. Выбрав сугроб побольше, он с размаху прыгал в него, хватал снег полными пригоршнями и бросал его вверх, осыпая себя с головы до ног. Снежная пыль медленно оседала, искрясь на солнце. Завершив процедуру боевым самурайским кличем, Кейзо скрылся в палатке. Мои громогласные восторги и комментарии по поводу прекрасного утра выманили из палатки Уилла. Щурясь от солнца, он подошел ко мне, и мы обнялись, поздравляя себя с долгожданной хорошей погодой. Я возвратился в палатку, а Уилл, проваливаясь в глубоком снегу и смешно выбрасывая в стороны ноги, побежал к палатке Этьенна, чтобы узнать последние новости о самолете. Новости были самые вдохновляющие. Самолет в 8.30 вылетел из Розеры и ожидался у нас около 11 часов. На его борту находились три свежие собаки, корм и продовольствие для нас. Скоро непривычную тишину непривычно горячего утра нарушил вначале едва различимый, а затем все более отчетливый шум моторов, и вот уже Генри со свойственной ему лихостью заложил глубокий вираж над нашим лагерем. Собаки, задрав морды, внимательно наблюли за его маневрами и даже, кажется, поворачивали при этом головы на все триста шестьдесят градусов, стараясь не потерять из вида эту большую красную птицу. Они напоминали мне голодных птенцов в гнезде, встречающих долгожданную мать с еще более долгожданным кормом. Лагерь ожил – все вывалились из палаток посмотреть на посадку. Генри продолжал кружить на небольшой высоте, подбирая подходящее место, чтобы сесть. Этот процесс требует от пилота большого опыта, мастерства и выдержки. Генри очень умело погасил скорость, и нам издали начало казаться, что в какой-то момент самолет повисает в воздухе, но вот его лыжи коснулись снега и… Два мощных фонтана снежной пыли вырвались из-под лыж, и самолет скрылся из вида. Мы увидели только огромный, катящийся на нас белый ком клубящейся снежной пыли, из которого торчал лишь кончик красного хвоста самолета. Казалось, что это голова гигантского снеговика с традиционной морковкой вместо носа. Голова остановилась, и мы увидели, что самолет разворачивается. Красный нос начал вытягиваться, и на наших глазах голова превратилась в изящный «Твин оттер». Снежная пыль, отбрасываемая винтами самолета, осела. Но это явление оказалось мимолетным – Генри поддал газа, и самолет, набирая скорость и вновь скрываясь в снегу, покатился по своему следу, уплотняя его. Генри знал, что делает: снег очень глубокий, и без такой укатки полосы нечего и думать взлететь здесь с полным грузом. Самолет прокатился по полосе раз семь-восемь и, наконец, остановился метрах в десяти от наших с Уиллом собак. Дверца кабины распахнулась, и Генри, застегивая на ходу комбинезон, выпрыгнул в снег.